Микеланджело

Май 1504 года. Флоренция

— Ну что, можно отпускать? — крикнул Джулиано да Сангалло.

Сорок рабочих при помощи системы канатов и подъемного блока устанавливали все еще закутанную парусиной статую на новую повозку: простой, выровненный дощатый помост, уложенный на катки из четырнадцати промасленных бревен одинаковой толщины. На помосте надежно закреплена прочная и крепкая деревянная конструкция наподобие клети, в которой будет подвешена статуя. Давид поедет к месту назначения в вертикальном положении, как предполагается, слегка покачиваясь на канатах, образующих подобие гамака.

Микеланджело в последний раз проверил деревянную конструкцию и канаты. Затем крикнул:

— Порядок! Давайте.

Рабочие отпустили статую. Давид повис в своем гамаке. Деревянная конструкция застонала и просела под неимоверной тяжестью из­ваяния. Послышался скрип. Дерево крякнуло, затрещало. Микеланджело хотел закрыть глаза — он не вынесет, если конструкция поломается и его мрамор разобьется о землю. Но он не нашел в себе сил ни отвернуться, ни даже моргнуть.

Наступила тишина. Конструкция держалась.

Давид в гамаке тихонько покачивался.

— Сработало! — воскликнул Граначчи, и удивление слышалось в его голосе. Сангалло рассмеялся.

Микеланджело удалось выдохнуть. «Ну вот, теперь ты готов идти на битву», — мысленно сказал он Давиду.

Рабочие на радостях обменивались рукопожатиями и хлопали друг друга по спине. Микеланджело выкрикнул: «Andiamo», и из сорока глоток вырвался торжествующий клич. Теперь можно было двигаться.

Основная масса рабочих толкала платформу с Давидом вперед по скользким бревнам, а двое забегали назад, поднимали освободившееся бревно и перетаскивали его под передок конструкции. Все опять налегали на платформу, та продвигалась, и двое мужчин снова переносили бревно вперед. Такими темпами путь, который можно преодолеть за десять минут неспешной прогулки, займет бог весть какое количество человеко-дней. Но Давид полз вперед, и Микеланджело убеждался, что его задумка работала. Пока они преодолевали бугристый двор мастерской, Давид плавно покачивался на канатах, неуязвимый для толчков и тряски.

Изгородь вокруг мастерской облепили толпы любопытных, все хотели поглазеть, как передвигают гигантское изваяние к месту назначения. Лавочники, служанки, крестьяне, матери с детьми без умолку болтали, делясь впечатлениями и даже на радостях распевая песни. В первый раз после наводнения Микеланджело видел своих сограждан такими счастливыми.

Давид уже был готов преодолеть на своих катках ворота соборного двора и выехать на улицу. И вдруг всеобщей эйфории пришел конец.

— Traditore! — раздался голос из задних рядов, и через изгородь, вращаясь в воздухе, полетела брошенная сильной рукой бутылка. Она упала у ног Давида и разлетелась вдребезги. Толпа начала кричать и причитать, а сзади послышалось:

— Viva i Medici!

Шепот ужаса пробежал по толпе. «Medici, Medici, Medici», — передавалось из уст в уста.

Когда-то в юности Микеланджело считался любимчиком властительного семейства Медичи, а теперь их сторонники ополчились на него и его творение. Мир перевернулся с ног на голову. Микеланджело вскарабкался на платформу и с высоты стал вглядываться в лица, отыскивая вандала.

— Эй, кто там хочет драки? — крикнул он. — Выходи и схватись со мной!

Никто не вышел. Граначчи и Сангалло принялись собирать осколки. Над толпой повисла мрачная тяжелая тишина.

— Не лучше ли на денек отложить перевозку? — спросил Сангалло, дрожа от страха. Несколько рабочих позади него закивали в знак согласия.

— Это еще почему? — поинтересовался Микеланджело. Давид даже не покинул двора мастерской, а они уже готовы все прекратить? — Перевозка только началась. Зачем нам останавливаться?

— Микеле, мы и так сегодня много сделали. Безопасно подвесили статую. Платформа двигается вперед, и дело у нас явно идет на лад, вот только… — Граначчи забрался на помост и обнял Микеланджело за шею. Точно так же он поступал и в юности, когда они сталкивались с невзгодами. — На Давида напали. Давай-ка прервемся. Хотя бы до завтра.

— Из-за того что один трусливый вандал швырнул в него одну пустую бутылку? — От ярости и волнения кровь гулко стучала в висках у Микеланджело.

— Figlio mio, — мягко обратился к Микеланджело Содерини. — Они, возможно, правы. Пока Давид находится во дворе Собора, вряд ли кто-то решится напасть на него и навлечь на свою голову гнев Господень. Но стоит ему покинуть мастерскую, покинуть священную землю Собора и оказаться на улице…

— Эта вот бутылка, — Микеланджело взял из рук Граначчи осколок, — подтверждает, что и здесь Давиду небезопасно.

— По крайней мере, пока он здесь, мы можем запереть ворота на ночь, — рассудительно заметил Джузеппе Вителли.

Арочный свод ворот заранее сняли, иначе Давид не прошел бы в проем по высоте, но створки оставили, чтобы ночью воришки не рас­таскивали сваленный на дворе рабочий инструмент.

Содерини и Граначчи согласно закивали.

— Ну, предположим. Предположим, здесь он проведет в безопасности ночь. А что дальше? — Микеланджело не мог поверить в то, что они и правда готовы от всего отказаться и разойтись. — Что насчет завтра? И послезавтра? А когда Давид уже займет свой пьедестал у входа в городской совет — что будет? Думаете, Бог отвернется от него только потому, что он покинет освященную землю Собора? Считаете, наши сограждане-флорентийцы не сумеют защитить его? — Слова Микеланджело передавались от передних рядов к задним, как евангельская весть во время пасхальных торжеств. Как проповедь. Он надеялся, что его речь достигнет и ушей притаившихся в толпе вандалов. — Если Флоренция не может защитить его там, — Микеланджело указал рукой на улицу, — значит, Флоренция вообще не сможет защитить его, нигде. И значит, Давид обречен на гибель. А если он обречен, то лучше уж я сам его разобью. — Микеланджело выхватил из сумы тяжелый молоток. — Пусть погибнет от моей руки, чем от чьей-то чужой!

— Возьми себя в руки, мальчик, — сказал Джузеппе Вителли.

— Все, Микеле. Остановись. — Граначчи знал, что его друг всего лишь брал их на испуг.

— Путешествие Давида началось сегодня, сегодня же и продолжится. — Микеланджело отшвырнул молоток в грязь. — Пусть принимает бой. Пусть покажет, на что способен. Мы едем. Едем прямо сейчас. Andiamo.

Они передвигали статую еще четыре часа, выкатили ее из двора мастерской и маневрировали, готовясь завернуть за первый на их пути угол. Солнце уже садилось, и Микеланджело объявил, что на сегодня работы окончены. Как бы ему ни хотелось двигаться без остановки до самого конца их дороги, он понимал, что это глупо. Все устали, а уставший человек делает ошибки. И даже совсем маленькая ошибка могла стоить Давиду его мраморной жизни.

Рабочие разошлись по домам, но Микеланджело не мог заставить себя уйти.

— Andiamo, mi amico, — позвал его Граначчи, устало улыбаясь.

— А вдруг Содерини прав? Вдруг Давиду здесь угрожает опасность? — Внезапно Микеланджело показалось, что в густых тенях по краям улицы затаилось больше опасностей, чем в самом неблаго­получном квартале Рима, куда ночью не рисковали соваться даже проститутки и карманники. — Я остаюсь, — решительно ответил он другу. — Сейчас весна, значит, ночь будет теплой, похоже, и дождика не ожидается.

— Да брось. Все с твоим Давидом будет в порядке. А тебе нужен хороший отдых.

— Я так беспокоюсь за него, что все равно не засну.

Граначчи положил руки на плечи Микеланджело.

— Послушай. Ты и твое хорошее самочувствие — главный залог успеха нашего предприятия. Ступай домой. Поешь. Поспи хоть немного.

— Я не могу оставить его одного.

Граначчи вздохнул.

— D’accordo, я остаюсь здесь.

— Что?

— Тебе нужно отдохнуть. А я посторожу его.

— Но ты тоже валишься с ног от усталости.

— А ты куда более важен для дела, caro amico. — Граначчи забрался на платформу и устроился у ног покоящегося в своем гамаке Давида. Микеланджело хотел было возразить, но Граначчи на корню пресек спор: — Даже не начинай. — Он снял с себя плащ и свернул его валиком, соорудив себе подушку. — Помнишь, как однажды, когда мы были еще мальчишками, я стащил твои рисунки, показал мастеру Гирландайо и заставил его взять тебя в ученики? Я все это проделал тогда, потому что верил в тебя. Сейчас для тебя настал момент подтвердить, что я тогда был прав. Ступай домой. Выспись. Не ради себя, так хотя бы ради Давида.

Микеланджело ужасно боялся оставлять Давида. Но верный Граначчи будет рядом, чтобы защитить его.

— Не спускай с него глаз.

— Буду беречь как зеницу ока.

Отправить