Мальчишки молчали. Они все еще не пришли в себя и только переводили обалделые взгляды с одного члена отряда на другого. При этом все четверо имели одинаково дурацкое выражение лица из-за приоткрытых ртов и хлопающих ресницами глаз.

– Глядите-ка, товарищ лейтенант, – негромко сказал Стихарь, – у них на рукавах такие же гербы, что и на "вертолете".

– Вижу, – коротко кивнул Велга.

– Как? – спросил по-русски один из пленников, который выглядел чуть постарше остальных. На его матерчатых погонах было нашито по три узкие полоски желтого цвета. – Вертилет? Вы хотели сказать ВЕРТО-ЛЕТ? Вы его видели? Где он? Мы потеряли с ним связь и…

– Спокойно, сержант, – прервал его Александр. – Здесь вопросы пока задаете не вы. Вы здесь старший?

– Я здесь старший, но если вы люди Секретаря, то мы ничего вам не скажем, а наши товарищи за нас ото-мстят. Хотя, если честно, то на людей Секретаря вы не похожи. И форма на вас какая-то странная. И разная почему-то. Где-то я уже… О боже! Да это же немецкий "шмайсер" времен Второй мировой войны! Я такие в кино видел. Вы что, какой-то древний склад раздербанили?

– Это не "шмайсер", молодой человек, – наставительно сказал Курт Шнайдер, на чье оружие обратил внимание юный сержант. – Это не "шмайсер", а "МП-39" с воздушным охлаждением ствола. "Шмайсер" – совсем другая система, – и, повернувшись к Хейницу, криво ухмыльнулся. – Эй, Карл, а ведь похоже, что ты был прав!

– Давайте ближе к делу! – поднял руку Велга. – Мы не люди Секретаря. Мы вообще не знаем, кто такой Секретарь, и в глаза его никогда не видели. Мы – сами по себе. Рассказывать долго, да вы сразу и не поверите. Скажу только, что мы добрались до этой деревни… кстати, как она называется?

– Борисовка, – буркнул сержант.

– Так вот, мы добрались до Борисовки, когда все было уже кончено. Бандитов мы, как видите, уничтожили. Двоим, правда, удалось уйти. Мы никому не хотим зла. Мы хотим только встретиться с людьми, которые будут готовы нас выслушать. Я предлагаю переговоры. Сержант, вы сейчас отправитесь вниз и доложите обо всем здесь увиденном своему командиру. Скажете, что мы готовы спуститься, но нам нужны гарантии нашей безопасности.

– Вы меня отпускаете?

– Да. И даже с оружием. Миша, верни ему автомат. Гигант Малышев протянул пленнику его оружие и ободряюще улыбнулся.

– А мы?! – хором воскликнули остальные трое.

– А вы, ребятки, извините, но пока побудете с нами, – подмигнул им Валерка Стихарь. – И смею вас уверить, что мы не самая плохая компания на этой планете!

Юному сержанту, которого, как выяснилось чуть позже, звали Володей, пришлось еще дважды взбираться на холм и спускаться вниз, прежде чем условия предстоящих переговоров удовлетворили обе стороны. К тому времени убитых жителей деревни уже убрали, а на площадь вынесли найденный в каком-то из уцелевших домов большой обеденный стол и две обычные деревянные табуретки.

Ровно в пятнадцать часов по местному времени представители сторон вышли из укрытий и направились к одиноко стоящему посреди площади столу.

Ощущая себя голым без автомата и "ТТ" на боку, Александр Велга шел по деревенской площади, вздымая сапогами белесую пыль, и чувствовал себя крайне неуютно, зная, что сейчас на него направлен как минимум десяток стволов калибра 7,62 мм. Впрочем, несколько утешала мысль, что его визави тоже находится под при-целом.

Они подошли к столу практически одновременно.

Постояли, разглядывая друг друга.

Сели.

Мужчина, пришедший на переговоры, был одет в такую же, в зеленых и коричневых разводах, форму, что и у его подчиненных, и обут в такие же высокие шнурованные ботинки. Только в вырезе ворота пестрела почему-то тельняшка с голубыми и белыми полосками, а на погонах, вернее – погончиках, было по три маленьких зеленых звездочки, расположенных треугольником.

Летом сорок третьего года погоны и звездочки только начали вводить в Красной Армии, на всех новой формы не хватало, и Велга, до сих пор носящий в петлицах по два "кубаря", определил, что перед ним старший лей-тенант.

Он и выглядел старше.

Около сорока лет, с обильной сединой в коротко стриженных черных волосах, с внимательными карими и очень усталыми глазами. Он не был похож на кадрового военного, но, несомненно, являлся военным на сегодняшний день. И не только из-за формы, надетой на нем. Уверенность, воля и скрытая сила исходили от его чуть оплывшей фигуры, таились в каждом движении, угадывались в загорелом, полноватом, прорезанном немногочисленными, но глубокими морщинами лице.

– Ну, – негромко сказал он, когда молчание совсем уж затянулось. – Кто вы и что вы хотите? И почему, скажите на милость, вы носите форму командира Красной Армии?

– Потому что я и есть командир Красной Армии, – спокойно ответил Александр. – Позвольте представиться. Лейтенант Александр Велга, командир взвода разведки. С кем имею честь?

Мужчина напротив засмеялся.

Смеялся он легко, тихо и беззлобно. Смеялся, как будто сбрасывал с души тяжелый, надоевший до чертиков груз.

– И что же здесь смешного, позвольте узнать? – вежливо поинтересовался Велга.

– Да вот это ваше "с кем имею честь" и "позвольте узнать", – уже отсмеявшись, но еще продолжая улыбаться, объяснил собеседник. – Как-то не идут вам эти старомодные выражения. А совмещение трудносовместимых вещей и явлений зачастую вызывает смех. Не замечали?

– Замечал. И все же. Я себя назвал. А вы?

– Что ж, можете меня называть Юрием Алексеевичем. Запомнить легко. Почти так же легко, как если бы меня звали Александром Сергеевичем. Кстати, как вас по отчеству?

– Иванович.

– Замечательно. Фамилия моя Холод. Старший лейтенант Холод. Но по возрасту я вполне, думаю, гожусь вам в отцы. Так что удобнее будет и мне, и вам, если вы будете меня звать Юрием Алексеевичем, тем более что непосредственным вашим начальником я не являюсь.

– В отцы? – удивился Велга. – Мне, между прочим, почти двадцать четыре года.

– А мне сорок пять. Так что, как видите, вполне подхожу.

– А почему вы сказали, что ваше отчество легко запомнить? Александр Сергеевич – понятно. Пушкин. А вот Юрия Алексеевича я что-то так вот сразу и не припомню. Разве что у Долгорукого было отчество Алексеевич…

– Вы имеете в виду основателя Москвы? По-моему, он был сыном Владимира Мономаха, то есть Владими-ровичем. Но я могу и ошибаться. А имел я в виду Юрия Алексеевича Гагарина, первого космонавта планеты Земля.

– М-да, – пробормотал Велга, – видимо, действительно, Карл Хейниц оказался прав. Понимаете, трудность состоит в том, что мне, да и всем моим людям незнакомо имя Юрия Алексеевича Гагарина, первого, как вы сказали, космонавта Земли. Как бы вам это объяснить… даже не знаю…

– Я думаю, – мягко сказал старший лейтенант Холод, – что следует начать сначала. Начните, а там по-глядим.

– Что ж, – усмехнулся Велга, – будь по-вашему. Так вот, если начинать с самого начала, то я родился восьмого сентября тысяча девятьсот девятнадцатого года в городе Москве.

– Вы не похожи на столетнего старца.

– Вы хотите сказать, что сейчас две тысячи девятнадцатый год?

– Не совсем. Если быть точным, то сегодня у нас четвертое августа две тысячи пятнадцатого года. А вы что думали?

– Я не думал, – вздрогнул Велга. – Я надеялся. Я надеялся, что сейчас все-таки лето одна тысяча девятьсот сорок третьего года.

– Война? – приподнял брови Юрий Алексеевич.

– Война, – кивнул Александр. – Ладно, слушайте.

Он старался рассказывать кратко и в то же время не упускать ничего существенного, в результате чего уложился в тридцать две минуты.

– И вот мы здесь, – закончил он и, облизнув пересохшие губы, снял с ремня флягу с водой. – Хотите?

Холод молча покачал головой, отказываясь.

Велга напился, утер рот рукавом, завинтил колпачок, положил флягу на стол и закурил.

– И вот мы здесь, – повторил он. – Четверо русских, четверо немцев и два сварога, один из которых – женщина и к тому же принцесса. Звучит как бред сумасшедшего, верно?

– Отчего же, – вежливо улыбнулся Юрий Алексее-вич. – Все вполне связно и логично. Хотя, конечно, история совершенно фантастическая. Но я вам, как ни странно, почти верю. А уж поверю окончательно или нет, зависит от того, что мы найдем на месте вашего приземления.

– Пять аварийных модулей, – сказал Велга. – Не думаю, что за это время кто-нибудь смог их оттуда уволочь. Тяжеленные они все-таки. А открыть люки, не зная кода замков, невозможно.

– Что ж, проверим. И, пожалуй, проверим прямо сейчас. Я так понял, что они не очень далеко отсюда?

– Километров сорок – сорок пять…

– Отлично. До вечера вполне успеем. Вы можете показать это место на карте?

– Была бы карта, – пожал плечами Александр. Когда Велга разглядел вдалеке из кабины грузового автомобиля марки "Урал" черное зернышко аварийного модуля и чуть дальше второе, то испытал странное чувство. Ему показалось, что он возвращается домой, но дом брошен, заколочен и не может его принять. Только сейчас до него начала доходить ВСЯ правда о случившемся, и правда эта состояла в том, что ни ему, ни оставшимся в живых бойцам его взвода, ни немцам, которые из лютых врагов превратились в товарищей по оружию и невзгодам, никому из них уже НИКОГДА не вернуться домой. Да, они находились на Земле, но на ЭТОЙ Земле не было их дома. Здесь отсутствовало почти все, что составляет само понятие "дом". Родные и близкие люди давно умерли. Сама страна, и это было труднее всего осознать, в которой он родился и вырос, перестала существовать. Временная цепь, состоящая из сотен и тысяч мелких фактов и событий, цепь, которой каждый человек накрепко привязан к жизни и которая, собственно, и есть сама жизнь, – эта цепь прервалась, и теперь все нужно было начинать сначала.

– Приехали.

Голос водителя прервал его размышления; Велга вздрогнул и огляделся.

Машина стояла возле одного из аварийных модулей, напоминавших своей формой приплюснутое сверху гигантское яйцо.

– Ну что, выходим? – Сидящий рядом с ним в кабине Юрий Алексеевич распахнул дверцу.

Они не стали обходить все модули – хватило и одного. Юрий Алексеевич попросил разрешения забраться внутрь, долго и с интересом осматривал незнакомые приборы и предметы, расспрашивал об устройстве модуля и крейсера принцессу Стану (старший советник Карсс хуже разбирался в космической технике сварогов) и, наконец, совершенно удовлетворенный, выбрался наружу. Он оглядел пустую равнину, прищурился на уже клонящееся к западу солнце и спросил:

– Так вы надеетесь, что за вами прилетят?

– По-другому и быть не может, – гордо ответила Стана. – Мы не бросаем своих в беде.

– Что ж, это вас, несомненно, характеризует с хорошей стороны. Проблема в том, что я не могу оставить здесь постоянный пост. У нас не хватает людей, а тут рядом нет ни воды, ни укрытия – голая степь. Даже не знаю, что и придумать.

– А какие вообще у вас дальнейшие планы? – поинтересовался Велга.

– Тактические или стратегические? Если тактические, то все просто – завтра мы возвращаемся на базу. А вот стратегические… Вы многого не знаете, а точнее, не знаете совсем ничего. Вечером, когда вернемся в Борисовку, я вам опишу вкратце ситуацию в России и в мире, и вы сами решите, что вам делать дальше. Я бы, конечно, предложил вам поехать с нами и к нам присоединиться, но, повторяю, решать вам.

– Что ж, возможно, мы и согласимся. За немцев я, разумеется, ручаться не могу… Кстати, Германия-то существует?

– Трудно сказать, – пожал плечами старший лейте-нант Холод, – со связью очень плохо, но думаю, что в той местности продолжают говорить по-немецки.

– Лихо, – пробормотал Велга. – Гляжу, попали мы из огня да в полымя. Ладно, потом расскажете. Так вот, за немцев, как я уже сказал, ручаться не могу, а нам, как я понимаю, выбирать особенно не приходится: или вы с вашим Герцогом, или Секретарь, или бандиты. Так?

– Почти, – усмехнулся Юрий Алексеевич.

– Вас мы уже знаем, бандитом быть не хочу, а само слово "секретарь" мне лично что-то не очень нравится. А насчет спасательной экспедиции сварогов… Я думаю, что им следует оставить записку, в которой и объяснить, где нас искать.

– И что же конкретно вы напишете в записке?

– Ну, я полагаю, вам известны координаты этой самой вашей базы?

– А вы бы на моем месте их сообщили?

Велга задумался.

Юрий Алексеевич был прав. Пожалуй, он тоже не сообщил бы таких сведений первым попавшимся пришельцам со звезд, чьи намерения никому не известны.

– Эй, – сказала принцесса, – тут не о чем думать. В модуле есть часы "и календарь. Я напишу в записке, что мы вернемся на это самое место ровно через месяц, начиная с сегодняшнего дня. Это возможно?

– Вполне, – вежливо улыбнулся Юрий Алексее-вич. – Вам дать бумагу и карандаш?

– Я предполагала вообще-то воспользоваться бортовым компьютером, а потом передать свое сообщение на компьютеры остальных четырех модулей.

– Компьютер дело хорошее, но у нас говорят: что написано пером, не вырубишь топором.

Стана засмеялась, подумала и согласилась.

В Борисовку вернулись еще засветло.

К тому времени убитые были похоронены, а ужин и ночлег приготовлены.

Взвод Юрия Алексеевича расположился в старом кирпичном здании бывшего сельсовета, а Хельмут Дитц в отсутствие Велги, Станы и Карсса выбрал бревенчатое, но еще довольно крепкое здание школы.

Ужинали, впрочем, все вместе, а после ужина Алек-сандр напомнил старшему лейтенанту Холоду о его обещании рассказать им хотя бы вкратце о том, что произошло в мире за время их столь краткого и столь долгого отсутствия.

– Да, я помню, – кивнул пожилой старший лейте-нант. – Устал я, правда, Саша, чертовски, но… ладно. С освещением что-нибудь придумали? А то ведь электричества тут давно нет.

– Нашли два десятка свечей по уцелевшим хатам, – сказал Валерка Стихарь. – Хватит, я думаю. Завтра-то нам все равно уезжать, так что можно не экономить.

– Хорошо. Сейчас отдам пару распоряжений моим орлам и приду.

Устроились в одном из классов, куда стащили несколько более или менее целых парт, стол и стул. Расставили свечи, зажгли. Получилось уютно и даже как-то таинственно. Пришел Юрий Алексеевич, оглядел обстановку, своих слушателей, вздохнул, сел за стол.

– Вы не поверите, – сказал он, – но я когда-то преподавал в школе. Математику. Никогда бы не подумал, что у меня будет настолько необычная аудитория, но в мире постоянно происходит столько удивительных и странных вещей, что удивляться особенно не приходится. Итак, с чего начнем?

– С начала, Юрий Алексеевич, – подал голос Велга. – Я думаю, стоит начать с самого начала.

– Да, – растер лицо ладонью старший лейтенант, – теперь моя очередь рассказывать. Значит, вы говорите, что попали сюда из лета сорок третьего года из-под Курска?

– Я даже могу назвать число, – сказал с передней парты Дитц. – Это было четвертого июля.

– Вернее, ночью с четвертого на пятое, – добавил Велга.

– Ночью с четвертого на пятое, – повторил Юрий Апексеевич, поднялся и, заложив руки за спину, прошелся вдоль стены, на которой когда-то, наверное, висела классная доска. – С вашего позволения, я буду говорить стоя – мне так привычнее. Так вот, должен вам сказать, что вам крупно повезло. Я не историк, но все-таки учился в советской школе, а потом в университете, где давали совсем неплохое образование. Опять же читал книги, смотрел фильмы про войну и поэтому помню, что то ли в конце июля сорок третьего года, то ли в самом начале августа началось знаменитое сражение на Курской дуге. Погибла масса народу, и немцы это сражение проиграли. Я, помню, читал, что передовые части как наступающих, так и обороняющихся понесли громадные потери. Многие роты и даже батальоны были уничтожены чуть ли не до последнего человека! А мой дед по матери, царство ему небесное, был как раз ранен на Курской дуге и остался жив. Единственный из всей роты. Так вот, он рассказывал, что два дня и две ночи полз к своим практически по трупам.

– Вот! – воскликнул Карсс. – Выходит, что вы меня благодарить должны за то, что я вас заранее вытащил из этой мясорубки! А то все упреки, подозрения…

– Фигня, советник, – лениво ответил Майер. – На войне как на войне. Никогда не знаешь, где тебя поджидает именно твоя костлявая. Помню как-то…

– Отставить, Руди, – негромко оказал Дитц.

Майер умолк.

И тут снова заговорил Велга.

– Юрий Алексеевич, – спросил он, – вы уверены, что наступление немцев началось в конце июля или начале августа сорок третьего? Мне казалось, что это должно было случиться гораздо раньше. Ну, пусть не 5 июля, но уж должно – точно. Это же в воздухе висело! Как думаешь, Хельмут?

– Полностью с тобой согласен, Саша. Я был уверен, что мы начнем 5-6 июля.

Бывший учитель физики задумался, вспоминая.

– Разумеется, я могу и ошибаться, – сказал он наконец, – но мне почему-то кажется, что не ошибаюсь. Именно конец июля или самое начало августа. Хотя… А что, это очень важно?

– Пожалуй, что нет, – пожал плечами Дитц. – Просто для нас, герр учитель, все это случилось вчера.

– Я понимаю… Но вообще-то я посоветовал бы не принимать мой рассказ близко к сердцу, хоть это и трудно. Вы просто постарайтесь все время помнить, что с момента окончания Второй мировой войны прошло уже семьдесят лет.

– Война закончилась в сорок пятом? – быстро подсчитал Стихарь.

– Да. Фашистская Германия капитулировала одиннадцатого июня тысяча девятьсот сорок пятого года. С тех пор мы, русские, отмечаем этот день как День Победы. И не только русские. Все народы бывшего Советского Союза. Берлин был взят советскими войсками. Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством.

Немцы подавленно молчали, и только Курт Шнай-дер выбивал по дереву кончиками пальцев какой-то бравый марш.

– Вообще-то молодцы, – неуверенно похвалил Валерка Стихарь. – Долго продержались. Я-то был уверен, что мы вас уже через год сломаем, а вы два протянули.

– Спасибо, утешил, – саркастически заметил Май-ер. – Хотя ты прав. Один черт все к этому и шло!

– Погодите, погодите… – аж привстал со своего места Сергей Вешняк. – Вы сказали "народы бывшего Советского Союза". Как это – бывшего?!

– Увы, – слегка развел руками Юрий Алексее-вич. – Союза Советских Социалистических Республик больше не существует. Мне, знаете ли, самому до сих пор жалко. Но если вы будете меня все время перебивать, то мы не закончим до утра.

– Ни хрена себе… – Вешняк с обалделым видом плюхнулся на место. – Не существует…

– Давайте договоримся так. Я рассказываю, вы меня не прерываете, а вопросы задаете, когда я закончу. Идет?

– Идет.

– Заметано!

– Хорошо, герр учитель.

– Извините, Юрий Алексеевич.

– Ничего. Продолжим. Как я уже сказал, одиннадцатого июня сорок пятого года Германия капитулировала, но Вторая мировая война на этом не закончилась.

– Япония, – тихонько пробормотал Майер, но Юрий Алексеевич услышал.

– Да. Еще оставалась империалистическая, как нас учили в школе, Япония. Верные союзническому долгу, мы… Ах да! Я забыл сказать, что в сорок четвертом году, кажется, ближе к осени, американцы и англичане высадились в Нормандии и открыли второй фронт.

– Вот суки! – вырвалось у Шнайдера. На него строго посмотрели, и рыжий Курт притворно-испуганно зажал рот ладонью.

– Второй фронт, – повторил рассказчик. – Конечно, этим самым они приблизили конец войны. Я понимаю, что вам это интересно и важно, поэтому могу сказать, что хотя весь мир и осудил совершенно справедливо зверства фашистов – одно планомерное уничтожение евреев и славян чего стоит! – но союзнички тоже оказались отнюдь не ангелами. Запад всегда обвинял Россию в отсталости и варварстве. Но вспомним, к примеру, поход Наполеона в Россию в 1812 году. Что сделал Наполеон, когда понял, что из России надо уходить? Он приказал взорвать Московский Кремль! Сокровищницу русской культуры спасло только мужество москвичей, предотвративших взрыв. Интересно, что сказала бы просвещенная Европа, если бы Александр Второй, тогдашний русский царь, приказал взорвать Лувр, когда наша армия вошла в Париж? Так вот, насчет союзников. В начале сорок пятого года – не помню точно, в каком месяце, – объединенная англо-американская воздушная армада стерла с лица земли Дрезден. Погибло более 130 тысяч человек. В этом не было военной необходимости, так как… Что с вами?

Обер-лейтенант Хельмут Дитц помертвевшей рукой рванул ворот мундира. Ему внезапно перестало хватать воздуха, и фигура старшего лейтенанта Холода перед глазами стремительно начала терять четкость очертаний.

Что это? Кажется, я теряю сознание? Какая чепуха…

Горло обжег крепчайший русский самогон – он сразу узнал его специфический вкус.

Дитц закашлялся, открыл глаза и увидел склонившиеся к нему лица товарищей. Валерка Стихарь завинчивал флягу.

– Ну вот, – констатировал удовлетворенно ростовчанин, – я же говорил, что поможет.

– Ты где взял самогонку? – принюхавшись, строго поинтересовался Велга.

– Это… нашел в одном погребе. Там, вообще-то, еще есть. А то живем практически без всякой дезинфекции, товарищ лейтенант. Непорядок это на войне.

– Я к тому, – пояснил Александр, – что мог бы с товарищами поделиться.

– Так он и поделился, – заступился за Валерку Майер. – Я, например, тоже набрал.

– Самогон? – оживился Юрий Алексеевич. – А что, не хлебнуть ли и нам по глотку? Давненько, надо сказать, не пробовал я настоящего деревенского. А то, гляжу, нервы у всех… Да и мне веселее рассказывать бу-дет.

– Просто господин обер-лейтенант родом из Дрездена, – тихо пояснил Карл Хейниц.

– Вон оно что… понимаю. Потянулось неловкое молчание.

– Ладно! – махнул рукой Велга. – Давай, Валера, сюда флягу. Действительно, что за рассказ без глотка хмельного! – Он принял из рук Стихаря весело булькнувшую емкость и передал ее Юрию Алексеевичу. – Вы первый.

Двойной, а может, и тройной очистки самогон полетел пташечкой. Сердца согрелись, души помягчели, мысли прояснились. Можно было слушать дальше, тем более что и контакт с рассказчиком стал чуть ли не ося-заем. Закурили.

– Я почему упомянул о Дрездене, – продолжил некурящий Юрий Алексеевич. – Дело в том, что потом были японские города Хиросима и Нагасаки, на которые американцы же сбросили первые в мире атомные бомбы в том же сорок пятом. И тоже, с военной точки зрения, это было совершенно бессмысленно, так как Япония к тому времени практически проиграла войну благодаря мощным ударам Советской Армии Атомное оружие – по-настоящему страшная штука. Это – то самое оружие возмездия, о котором мечтал Гитлер в конце войны. Но немцы не успели. Успели американцы. Достаточно сказать, что от одной бомбы, сброшенной на Хиросиму, погибло более 70 тысяч мирных жителей. Это в два раза меньше, чем в Дрездене, но бомба-то была ОДНА! В общем-то можно сказать, что мир после сорок пятого года стал другим не только потому, что фашизм был побежден и самая страшная в истории человечества война закончилась, а потому, что была изобретена, изготовлена и даже испытана на живых и ни в чем не повинных людях атомная бомба. Позже, кажется, в сорок девятом, такая бомба появилась и у Советского Союза. И началась другая война.

– О боже! – вырвалось у Карла Хейница.

– Нет, не то, что вы подумали. Эту войну назвали "холодной". В ней не сражались армии и не гибли десятками и сотнями тысяч солдаты. У этой войны не было фронта. Но это была самая настоящая война. Война передовых технологий; война разведок и контрразведок; война экономик и – самое главное – война идеологий, война мировоззренческих систем.

Главными соперниками в этой войне выступали, как вы уже, вероятно, догадались, Соединенные Штаты Америки и Советский Союз. А вообще-то выступали друг против друга два, как мы тогда говорили, лагеря: социалистический и капиталистический. После войны пол-Европы встало на социалистический путь развития, а именно: Польша, Болгария, Венгрия, Румыния, Чехословакия, Югославия. Германия разделилась на два государства: Федеративную Республику Германия и Германскую Демократическую Республику. И эти две Германии оказались по разные стороны баррикад. Позже к соцлагерю присоединились такие страны, как Северная Корея, Китай, Куба, Вьетнам. Шло постоянное и бешеное наращивание вооружений, совершенствование военных технологий. Американцы первыми стали развивать электронно-вычислительную технику, а мы запустили в 1957 году первый искусственный спутник Земли, а в мае 1961 года русский летчик Юрий Алексеевич Гагарин стал первым космонавтом планеты Земля. Да, забыл сказать, что Сталин умер не то в 53-м, не то в 54-м году. Точно не помню.

– Как можно не помнить дату смерти товарища Сталина?! – вслух поразился, не сдержавшись, Веш-няк. – Может, вы еще скажете, что не помните, когда умер Владимир Ильич Ленин?!

– Прекрати, Сергей, – обернулся к сержанту Велга. – Если ты еще ничего не понял, то просто подчиняйся приказу. А приказ таков: молчи и слушай.

– А чего он… – Вешняк прервал сам себя, длинно прерывисто вздохнул и жестом показал, что он подчиняется.

– После смерти товарища Сталина, – продолжил Юрий Алексеевич, – выяснились прелюбопытные и странные вещи. Оказывается, за время, что он был у власти, в тюрьмах и концентрационных лагерях побывало столько народу, что… миллионы ни в чем не повинных советских людей погибли. Фактически все это время товарищ Сталин вел войну против собственного народа. Войну за абсолютную власть. Позднейшие историки оценили его действия как преступление против человечества, а коммунизм, который мы все так самозабвенно строили, был практически приравнен к фашизму по тому вреду, который он нанес народам. Дело в том, что, как только какая-нибудь страна становилась на так называемый социалистический путь развития, тут же начинались репрессии. Недовольных просто убивали… Ладно, об этом долго можно говорить, и мы еще, я думаю, к этой теме неоднократно вернемся. В общем, после смерти Сталина стало полегче. Лаврентия Берию расстреляли. Появилось некое подобие свободы. Можно было смело говорить о том, за что в тридцатые или сороковые годы отправляли в лагерь или даже ставили к стенке. Наступило даже нечто вроде расцвета науки, экономики, искусства. Во всяком случае, 60-е годы, по мнению многих, были лучшими годами за всю историю Советского Союза. Да и во всем мире тоже шло какое-то обновление, что ли. Свежие идеи, фантастические технологии, научные открытия следовали одно за другим; родилась и завоевала мир рок-музыка. О ней трудно рассказать – нужно слушать. Доберемся до базы, я вам поставлю пару кассет… впрочем, это неважно. Человечество рвалось в космос. После полета Гагарина американцы запустили своего Джона Гленна. У нас полетели Титов, Николаев, Быковский, первая в мире женщина-космонавт Валентина Терешкова. Запустили автоматические исследовательские станции к Луне, Марсу и Венере. В то же время ракеты оснащались ядерными боеголовками, и весь мир постоянно жил в страхе перед ядерной войной. А ядерная война – это такая война, что, если она случится, у человечества просто не станет будущего. Атомное оружие уничтожает все живое. После взрывов на всей планете наступает "ядерная зима", тогда гибнут те, кто сумел выжить в самой войне. И это оружие стремительно накапливалось и нами, и американцами. Вскоре оно появилось у Англии, Франции, Китая… В общем, мир колебался на самой грани. Глобальная война не начиналась лишь потому, что каждый знал – возмездие неотвратимо и победителей не будет. Юрий Алексеевич сделал паузу и спросил:

– А нет ли у кого-нибудь просто воды, а не самогона? Что-то в горле с непривычки пересохло – давно так долго не говорил.

Велга подал ему флягу с водой, а принцесса Стана сказала:

– Удивительное дело, как мы похожи, оказывается. Ведь у нас, сварогов, та же самая ситуация сейчас. "Северные" против "южных". И никто не начинает войну, потому что понимает: силы равны, и вряд ли кому-нибудь достанется победа.

– А вот вейны атомное оружие у себя применили, – заметил Карсс. – И кончилось это печально. У нас тоже есть ядерное оружие, и мы тоже стояли перед подобной проблемой. Видимо, перед ней становится любая гуманоидная цивилизация, дошедшая в своем развитии до определенного уровня. Вейны, к сожалению, это страшное искушение преодолеть не смогли и погубили себя.