Дворянскую приставку сохранил, например, де Валера – один из видных лидеров движения ирландцев за независимость, впоследствии первый президент независимой Ирландии. (Сама его фамилия в сокращенном виде стала лозунгом борцов за независимость: поднятый сжатый кулак и возглас «Да здравствует Дев!»)

Многие фамилии с этой приставкой стали писаться слитно, особенно в России. Знаменитый французский моряк Лаперуз, совершивший немало дальних путешествий и убитый дикарями на островке побережья Австралии, на самом деле граф Ла Перуз («ла» тоже было дворянской приставкой, вспомним Атоса, графа де ла Фер). Писатель Ларошфуко – де Ла Рошфуко, баснописец Лафонтен – Ла Фонтен, известный ученый Даламбер – маркиз д’Аламбер (следовательно, родом из поместья Аламбер, как д’Артаньян – родом из Артаньяна, а его прототип Шарль де Батц де Кастельмор тоже звался по названиям родовых имений).

Впрочем, и фамилия Дефо давно уже пишется слитно у самих англичан, что доказывает солидное издание: «Словарь британской истории», в 1991 г. изданный в Оксфорде. Там как раз написано слитно: Defoe.

Иногда дворянскую приставку присобачивали себе люди, не имевшие никакого права зваться дворянами, – например, французский писатель самого простого происхождения Оноре Бальзак (и снова сошло с рук, прижилось). Случалось и наоборот: от приставки «де» избавлялись в видах политической карьеры. Провинциальный адвокат Максимилиан де Робеспьер, кинувшись в революцию и стремясь выглядеть этаким пролетарием от сохи, по пути из родного Арраса в Париж «де» из своей фамилии где-то обронил, разумеется, умышленно. Его сподвижник Камилл де Мулен поступил по-другому: стал писать фамилию слитно. Правда, это им в жизни не особенно помогло, обоим отрубили головы: Демулену – по инициативе Робеспьера, а Робеспьеру те, кого он диким террором достал, и они опасались стать следующими жертвами.

Коли уж зашел разговор о «потере» и самочинном «обретении» дворянских приставок, грех не упомянуть памятного многим капитана роты королевских мушкетеров де Тревиля. В гасконском городке Труавиль жил-поживал юноша из приличной семьи, носившей одноименную с городом фамилию. Семья была вполне респектабельная, одна беда – не дворянская. И однажды молодой провинциал, как многие, отправился делать карьеру в Париж. Из Труавиля выехал молодой человек Труавиль, принадлежащий к «третьему сословию». Но поскольку дорога из Гаскони в Париж неблизкая, на пути может случиться много интересного и разного. В Париж приехал уже дворянин де Тревиль, с ворохом старинных документов, подтверждавших его происхождение чуть ли не от крестоносцев. Как писал в знаменитом некогда детском стишке Самуил Маршак: однако за время пути собака могла подрасти… Никаких вопросов бумаги де Тревиля в Париже не вызвали. Кстати, реальный шевалье Шарль д’Артаньян де Батц де Кастельмор однажды сам себя произвел в графы. Заявил на людях, что всегда был графом, просто как-то раньше об этом из скромности не упоминал, а теперь вот вспомнил, так что к нему следует отныне обращаться не иначе как «господин граф». Окружающим пришлось так и поступать: шевалье был в большой милости у короля Людовика Четырнадцатого…

Немного об именах. Герой самого знаменитого романа де Фо Робинзон Крузо у англичан именуется через «с» – Робинсон (так и в помянутом оксфордском словаре, и в нашем энциклопедическом словаре Павленкова 1913 года издания). Самое обыкновенное английское имя – причем приставка «сон» означает «сын», то есть Крузо – сын некоего Робина. Иногда это становилось именем, а иногда и фамилией – как у знаменитого писателя Роберта Льюиса Стивенсона (предки писателя – потомки какого-то Стивена).

Любопытно, что эта английская практика, с окончанием «сон», имеет некоторое сходство с долго бытовавшей в России. Постоянные фамилии носили только дворяне, а люди простого звания (причем не только крестьяне) использовали другой метод: вместо фамилии служило имя отца. Иван Петров – сын некого Петра. Его сын уже будет именоваться Игнатий Иванов, а внук – Семен Игнатьев. Постоянные фамилии все эти люди получат только после отмены крепостного права, но в обиходе еще долго будут пользоваться старинным оборотом. Действие романа В. Шишкова «Угрюм-река» происходит незадолго до Первой мировой, но главного героя, Прохора Петровича Громова, сибирские крестьяне часто называют на старый лад: «Прохор Петров».

Ну а имя «Робинсон», превратившись в «Робинзона», стало прямо-таки символом: «робинзониада» – это некие приключения или странствия в одиночку. Кстати, появились многочисленные подражания в литературе: свои Робинзоны есть у немецких писателей и во Франции (повесть Жюля Верна «Дядюшка Робинзон»). Хотя в Англии до сих пор обитает немало людей по фамилии Робинсон (вот имя как-то вышло из употребления).

Конец отступления. Займемся мистером де Фо. Родители и родня хотели, чтобы он стал пуританским проповедником, но молодой Даниэль был по натуре слишком пылким и непоседливым, чтобы посвящать себя столь скучному, на его взгляд, занятию. Сначала не раз пытался заняться каким-нибудь бизнесом, но всякий раз прогорал. Сам писал об этом:

То ли подействовало несчастливое число 13, «чертова дюжина», то ли попросту надоело. Как бы там ни было, де Фо устремил стопы поначалу в журналистику, довольно быстро стал знаменитым публицистом и памфлетистом. Своим пером активно поддержал «Славную революцию» – и потом при Вильгельме Третьем никаких претензий к властям у него не было, считался «своим». А вот при королеве Анне претензии появились во множестве. Де Фо основал газету «Обозрение» (The Rewiew), очень быстро ставшую популярной. Был ее владельцем, главным редактором и автором большинства материалов, публиковавшихся как под собственным именем, так и под многочисленными псевдонимами. Скоро стал матерущим диссидентом (в нынешнем смысле слова, а не в тогдашнем религиозном), автором немалого количества поэтических и прозаических сатир и памфлетов, направленных против правительства (1704–1713 гг.). Ни одно правительство такого не любит. За памфлет «Простейший способ расправы с диссидентами» (вот здесь речь шла как раз о диссидентах религиозных, диссинтерах) де Фо оштрафовали на приличную сумму, ненадолго посадили в тюрьму Ньюгейт, трижды выставляли у позорного столба.

Снова сделаем отступление – точнее, подробный рассказ о позорном столбе (по-английски pillory). Это был столб примерно в два человеческих роста, с приступочкой для ног посередине, а на верхушке – разъемная деревянная колодка с тремя отверстиями: самое большое – для шеи, два поменьше – для рук. (Обычно по обе стороны столбца были еще две колодки на уровне земли, с двумя дырками – для ног.) Наказанного ставили на приступочку, шею и руки надежно закрепляли запиравшейся на замок колодкой и на несколько часов выставляли на потеху толпе (для лондонцев это было одним из любимых развлечений, как и публичные казни). Практически в каждом городе, и крупном, и маленьком, были такие столбы или колодки. Официально это наказание отменили в 1837 г., но в провинции оно бытовало еще несколько лет – патриархальные нравы провинции иногда себя проявляют в разной форме.

Наказание было не только позорным, но порой и опасным для здоровья, а то и для жизни, оборачиваясь смертной казнью (неформальной, но ничуть не радовавшей покойника тем, что казнь была совершенно неофициальной). Опасность была в том, что порой зеваки не ограничивались насмешками и словесными оскорблениями – в заключенного в колодки человека летели гнилые фрукты и овощи, дохлые кошки (этого добра на лондонских улицах хватало), а иногда и камни. Умудренные жизнью люди, отправляясь к позорному столбу, прихватывали с собой лопаточку, чтобы защитить хотя бы лицо (это разрешалось). Охрана «метателям» не препятствовала.

Именно так, фактически смертной казнью стояние у позорного столба обернулось для знаменитой лондонской сводницы XVIII в. Элизабет Нидхэм, поставлявшей девиц в основном высокопоставленным и богатым клиентам. Будь она просто владелицей публичного дома, наверняка с ней обошлись бы мягче – подобных заведений в Лондоне было несколько сотен, и многие горожане мимо не проходили. Однако мамаша Нидхэм гнусно прославилась тем, что заманивала к себе смазливых провинциалочек, только что приехавших в Лондон заработать на жизнь каким-нибудь честным ремеслом, и по наработанной методике быстро делала шлюхами. За это ее лондонские моралисты и не любили и в конце концов добились, чтобы бабу арестовали за «нарушение общественной нравственности» и выставили у позорного столба. Битая жизнью «бордель-мадам» не только взяла с собой лопаточку, но и наняла телохранителей отгонять особо рьяных метателей. Но телохранителей было слишком мало, чтобы справиться с большой толпой, а лопаточка защищала только лицо. На мамашу Нидхэм обрушился град камней, так что она умерла через два дня, о чем никто не сожалел…

Насколько известно, де Фо камнями не покритиковали – многие горожане любили его газету и его памфлеты. Выстояв три раза в колодках, он вновь взялся за бойкое перо.

А незадолго до заключения Унии 1707 г., покончившей с шотландской независимостью, совершил долгое путешествие по Шотландии, объездил почти всю равнинную часть страны, благоразумно держась подальше от районов горных (горцы-гайлендеры были народом необузданным и живо интересовались содержимым карманов заезжих чужаков). Дж. М. Тревельян по свойственной ему привычке к изящным уклончивым оборотам описывает эту поездку так: «В одиночестве разъезжал по стране, внимательно наблюдая ее жизнь. Одной из его целей было объехать Британию и собрать некоторые сведения; в конце каждого дня путешествия в гостинице какого-нибудь небольшого городка он писал своему хозяину Роберту Харли, который, как и сам Дефо, был предпринимателем и любителем точной информации, тайно полученной. В этих письмах он излагал взгляды местных жителей. В воскресенье он посещал диссидентскую часовню, где наблюдал своих единоверцев и узнавал об их делах».

Все вроде бы выглядит безобидно, разве что чуточку интригует упоминание о «тайно полученной» информации. Однако можно вновь вспомнить классический английский анекдот об уклончивых оборотах. «Как здоровье вашей супруги, сэр?» – «Боюсь, что она умерла». Или другой, пусть пошловатый, но забавный. Сэр Джон, восседая на террасе своего особняка, курит трубку и философски наблюдает, как некий джентльмен взбирается по веревочной лестнице в спальню его супруги. Через какое-то время джентльмен спускается тем же путем и замечает:

– Сегодня, сэр Джон, ваша супруга особенно холодна.

Пуская клубы дыма, сэр Джон невозмутимо отвечает:

– Сэр, она и при жизни не отличалась темпераментом…

Так вот, упомянутый Тревельяном «хозяин» Дефо Роберт Харли – спикер Палаты общин, министр, ведавший английской секретной службой, будущий граф Оксфордский. А Дефо – штатный сотрудник этой службы, того ее отдела, который занимался политическим сыском внутри страны, как впоследствии – 5-е управление КГБ СССР. Названия этот отдел не имел, как и сама британская секретная служба, более трехсот лет существовавшая преспокойно без всякого названия.

Замечу: именно англичане довели конспирацию до высшей степени виртуозности. Очень долго руководители разведки и контрразведки именовались в печати одной-единственной буквой – совсем не той, с которой начинались их фамилии. Только в 70-х годах прошлого века несколько фамилий опубликовали британские газеты. Некоторые полагают, что дело не в пронырливости журналистов – информацию им слили политические противники правящей в тот момент партии. Более того, примерно до того же времени вообще отрицали (на официальном уровне), что в Англии существует контрразведка как отдельная контора: власть имущие с честнейшими глазами уверяли, что поимкой иностранных агентов занимается один из отделов Скотленд-Ярда (а в Ярде это никак не комментировали). Впоследствии пришлось сквозь зубы признать: да, есть в Великой Британии контрразведка и называется она МИ-6, то есть «милитари интеллидженс» (разведка зовется МИ-5).

Причем Дефо никто не вербовал – он был «инициативником», как в КГБ позже называли тех, кто приходил сам и предлагал свои услуги. Харли еще в 1704 г. получил от Дефо изложенный на 23 страницах проект создания новой службы, занятой исключительно политическим сыском. Этот документ сохранился в архивах и опубликован давным-давно, когда уже не было нужды его секретить. Целиком я его приводить не буду, но обширные отрывки дам.

«Вот как я понимаю мне порученное:

1) Быть в курсе всего, что предпринимается различными группировками против нашей унии, и стараться помешать их попыткам.

2) Беседуя со здешними жителями, а также с помощью других доступных способов склонять сознание людей к политическому единению.

3) Опровергать в печати всякое выступление, порочащее идею союза, самих англичан, английский двор во всем, что касается того же союза.

4) Устранять всевозможные подозрения и беспокойства у людей относительно каких-то тайных происков против шотландской церкви».

Напомню парочку азбучных истин. Разведка тайно собирает информацию за рубежом. Контрразведка выискивает иностранных агентов в своей стране. То, чем занимался Дефо, как раз и есть политический сыск. А еще – информационная война (хотя этот термин появился гораздо позже, само понятие давно существовало и применялось вовсю).

Такая вот метаморфоза: бывший диссидент стал сотрудником спецслужбы. Примеры были, самый, пожалуй, яркий – многолетний начальник Московского охранного отделения полковник Зубатов. В молодости – заправский нигилист, член подпольной организации «Народная воля». В последующем – не просто информатор, а штатный сотрудник Охранного отделения, дослужившийся до полковничьих погон. Такое получается исключительно по велению души, по убеждениям – ни угрозами, ни деньгами подобного добиться невозможно.

Роберту Харли план создания масштабной сети тайных информаторов крайне понравился. Человек был умный, абсолютно беспринципный и готовый бороться за сохранение своей власти любыми средствами. То есть обладал, простите за некоторый цинизм, всеми качествами, которые необходимы хорошему политику. Современник, хорошо его знавший, написал о нем: «Любил заниматься обманами и интригами, даже когда в этом не было нужды, дабы испытывать удовольствие от своего хитроумия. Если кому-либо от рождения было с необходимостью предопределено стать мошенником, так это ему».

Харли очень понравились и такие строчки из «меморандума» Дефо: «Если бы я был министром, я постарался бы по возможности знать, что каждый говорит обо мне». Так что, по замыслу Харли, будущая новая «спецура» должна была следить и за его противниками в парламенте и в правительстве.

Как пелось в известном шлягере – вот и встретились два одиночества… Под именем Александра Голдсмита, негоцианта из Лондона, Дефо объехал Восточную Англию, слушая разговоры в гостиницах, тавернах, дорожных каретах, выясняя политические убеждения собеседников и шансы правящей партии (тогда – тори) на предстоящих парламентских выборах. Перед поездкой Дефо писал Харли: «Я твердо уверен, что эта поездка заложит основание такой разведки, которой еще не знала Англия». И, в общем, не преувеличивал.

Это было в том же 1704 г., а в следующем Дефо объездил уже Западную Англию, занимаясь тем же самым, на сей раз под именем капитана Тернера. Однажды в городке Уэймаусе случился забавный, что уж там, прокол. Харли отправил «капитану» письмо с инструкциями, но местный почтальон отнес его настоящему Тернеру, обитавшему в этом городке (правда, не капитану). Тернер, естественно, ничего в письме не понял и, чтобы разобраться в загадочном послании, принялся его показывать всем встречным-поперечным. «Капитану» пришлось потихоньку убираться из города. Однако в целом поездка с точки зрения секретной службы оказалась успешной. Дефо имел все основания доложить шефу: «Мне кажется, я могу сказать, что имею полное представление об этой части Англии и корреспондентах в каждом городе и каждом уголке». «Корреспондентами» он деликатно именовал информаторов, которых немало завел во время обеих поездок.

О том, как он работал и какими «легендами» пользовался, лучше всего расскажет один из отчетов самого Дефо.

Написан он после третьей поездки в Шотландию. «Хотя я еще и не могу поручиться за успех, но, надеюсь, самый образ моих действий не заставит вас пожалеть, что вы облекли меня своим доверием, послав меня сюда. Свои первые шаги я совершил вполне удачно, в том отношении, что никто меня и не подразумевает в каких-либо английских связях. С пресвитерианами и раскольниками, с католиками и беззаконниками общаюсь я, мне кажется, с неизмеримой осмотрительностью. Льщу себя мыслью о том, что вы не станете осуждать моего поведения. У меня есть верные люди во всяком кругу. И вообще с каждым я говорю на подобающем языке. С купцами советуюсь, не завести ли мне здесь торговлю, как строятся тут корабли и т. п. От юриста мне нужен совет по части приобретения крупной земельной недвижимости и земельного участка, поскольку я, видите ли, намерен перевезти сюда мою семью и жить здесь (вот только на какие средства, Бог ведает!). (Завуалированная жалоба на недостаток денег, какие порой Дефо высказывал шефу и открытым текстом. – А.Б.) Сегодня вхож я в сношения с одним членом парламента по части стекольной промышленности, а завтра с другим говорю о добыче соли. С бунтовщиками из Глазго я рыботорговец, с абердинцами – шерстянщик, что же касается жителей Перта или западных областей, то мой интерес для них – полотно, а по существу разговора речь все-таки сходится к Унии, и будь я не я, но чего-нибудь все-таки добьюсь».

Кроме этого, с образованными людьми Дефо выдавал себя за историка, изучающего отношения между Шотландией и Англией, а то и объявлял себя банкротом, скрывающимся от кредиторов. Последнее было недалеко от истины – с некоторых пор Дефо вновь стал заниматься разнообразными «бизнесами», но по вечному своему невезению всякий раз прогорал и влезал в долги. Что не мешало ему отлично работать на ниве сыска. Еще отрывок из донесения Харли: «Сэр, мои шпионы и получающие от меня плату люди находятся повсюду. Признаюсь, здесь самое простое дело нанять человека для того, чтобы он предавал своих друзей».

Конспирацию он соблюдал строжайшую. Сохранились донесения других агентов, ничего не знавших о «второй жизни» Дефо, где писалось, что «означенный Дефо» – «опасный человек», «враг правительства» и не мешало бы его посадить.

«Шотландский маршрут» был самым опасным из трех поездок Дефо. Если в Англии ему в лучшем случае начистили бы физиономию, в Шотландии все могло обернуться гораздо хуже. Один из недоброжелателей Дефо, кое-что прознавший о его работе на спецслужбу, писал: «Если бы только стало известно, что он шпионит, его бы разорвали на куски». Преувеличения здесь нет: от горячих шотландских парней этого можно было ожидать. Однажды Дефо прокололся и в Шотландии – о его принадлежности к спецслужбе не узнали, но прослышали, что он в разговорах агитирует за Унию. Толпа противников Унии заявилась к дому, где Дефо жил в Эдинбурге, и старательно побила там стекла. Правда, ошиблись этажом…

После заключения Унии Дефо показалось, что его службе пришел конец – Харли лишился своего белого посоха (в то время министры в знак своего положения ходили с белыми посохами). Противникам министра помог случай – один из секретарей Харли оказался иностранным агентом, то ли французским, то ли испанским, так что предлог подвернулся удобный. Однако сменивший Харли лорд Годолфин, тоже политик изрядный, вмиг растолковал Дефо, что министры приходят и уходят, а спецслужба остается. Уже при Годолфине Дефо еще дважды ездил в Шотландию выведывать планы тамошних якобитов. Потом занялся информационной войной – через свою газету. Один из советских биографов Дефо, видный литературовед второй половины XX в. Д. Урнов относился к своему герою со всей симпатией, но вынужден был меланхолически констатировать: за пятьдесят лет литературной деятельности из семидесяти всей жизни он издавал газеты: в пользу короля, против короля, в пользу вигов против тори, в пользу тори против вигов, как бы против вигов в их же пользу, будто против тори (с их благословения) – и от своего собственного имени (не называя имени); писал памфлеты: против католиков в пользу англикан, против англикан в пользу диссенеров – и простив себя самого (в защиту себя самого).

Оплачивалось это неплохо: в документах английской разведки (тоже давным-давно рассекреченных к радости историков и литературоведов) сохранились записи о получении солидных сумм Клодом Гило – еще один из множества псевдонимов Дефо, которые он использовал и в разведке, и в журналистике. Дефо даже удостоился аудиенции у королевы Анны. И стал служить уже в зарубежной политической разведке, которую десять лет возглавлял, – раскинул обширную агентурную сеть в Париже, Дюнкерке, Бресте и Тулоне, главных центрах английских эмигрантов-якобитов. Остался на этом посту, когда произошла очередная «кувырк-коллегия» (как в России иронически называли министерскую чехарду): белый посох вновь перешел к Харли от Годолфину, и он, разумеется, не стал отказываться от старого ценного сотрудника. Когда в 1714 г. умерла королева Анна и к власти, потеснив тори, пришли виги, Дефо долго работал и на вигов.

Уже под конец жизни семидесятилетний Дефо на некоторое время бесследно исчез неведомо куда. Это долго оставалось загадкой для историков и литературоведов, и лишь в XX в. выяснилось: Дефо, использовав богатый опыт, накопленный за время работы в разведке, весьма удачно скрывался от очередных кредиторов.

То, о чем было рассказано, – лишь часть известного нам о деятельности Дефо (причем о его работе в разведке стало известно лишь много лет спустя после его смерти). Было что-то еще, не оставившее, как часто случается, бумаг. Историки полагают, что мы этого не узнаем уже никогда…

Что тут скажешь? Дефо был сыном своего времени. Что бы он там ни наворотил в спецслужбах и каким бы ни был беспринципным в журналистике и информационных войнах, любим мы его не за это. Да и вообще, он не первый и не последний из крупных английских писателей, работавших в спецслужбе. О Кристофере Марло мы уже говорили. До того, как стать известными литераторами, в английской разведке служили Сомерсет Моэм, Грэм Грин и отец Джеймса Бонда Иэн Флеминг. Со спецслужбами своих стран приятельствовали (в хорошем смысле слова) Том Клэнси, Фредерик Форсайт и Юлиан Семенов, что им помогло написать не один увлекательный боевик (да и автор этих строк, что скрывать, написал два романа о спецназе ФСБ отнюдь не по рассказам третьих лиц).

Щекотливые задания французской разведки выполнял за рубежом знаменитый драматург Бомарше. Если присмотреться к нашему отечеству, есть интересные подозрения в адрес поэта Федора Тютчева – он в свое время работал в русском посольстве в Милане. И даже в отношении много лет прожившего во Франции И.С. Тургенева. В советские времена, в разгул ежовского террора был расстрелян знаменитый писатель Исаак Бабель. В перестройку этому, не мудрствуя лукаво, подыскали примитивное объяснение: дутые дела, паранойя Сталина, который дня не мог прожить, чтобы кого-нибудь не убить…

Реальность сложнее и интереснее: Бабель в молодости был чекистом (а ведь бывших чекистов, как гласит пословица, не бывает), дружил с высокопоставленными троцкистами в НКВД, да вдобавок побывал в любовниках жены Ежова Евгении, дамочки с крайне пониженной социальной ответственностью. Так что были какие-то оставшиеся тайной игры, за которые Бабель, скорее всего, и получил пулю – то ли как участник каких-то темных комбинаций (а их в то время в НКВД крутили немало), то ли просто слишком много знал, чтобы остаться в живых. Местью рогоносца Ежова любовнику жены это объяснить нельзя: интимное общение Михаила Шолохова и Женечки Ежовой зафиксировали прослушивавшие номер Шолохова «слухачи» из НКВД, старательно застенографировали все разговоры и звуки и положили эту запись на стол Ежову. Однако тот Шолохову ничего не сделал.

В общем, тема «Творческие люди и спецслужбы» могла бы послужить основой для одноименной книги. Но лично я писать бы ее не взялся – в первую очередь оттого, что слишком многое о конкретных операциях, а то и конкретных людях так и останется неизвестным. Старая истина: известными становятся только провалившиеся разведчики. О тех, кто за всю свою карьеру так и остался «нерасшифрованным», ничего не известно, в том числе и их имена. Для примера можно обратиться как раз к Великой Британии прошлого века. Агентов советской разведки там хватало, причем отнюдь не только среди мелких клерков разных интересных с точки зрения шпионажа ведомств. «Оксфордская пятерка» и «кембриджская четверка» стали известны исключительно благодаря тому, что провалились, причем один из них, Ким Филби, едва не стал начальником английской разведки. В том, что на внешнюю разведку КГБ работал сер Энтони Блант, хранитель картинной галереи королевы, английские контрразведчики не сомневались, но предъявить ему оказалось нечего, пришлось всего-навсего выпихнуть в отставку. Точно так же осталась совершенно неизвестной вторая сторона биографии Богомила Райнова, болгарского писателя, автора знаменитого цикла о разведчике Эмиле Боеве и детективных романов. Были сильные подозрения, что он, много лет проработав дипломатом в Западной Европе, совмещал дипломатические обязанности с кое-какими другими. Но никаких концов найти не удалось: ни болгарским буйным перестройщикам, когда и там начался «разгул демократии», ни западным спецслужбам. В каких именно акциях участвовал будущий знаменитый фантаст Аркадий Стругацкий, чуть ли не 10 лет прослуживший в МГБ переводчиком, узнают разве что наши внуки – документы из раздела тех, что засекречиваются на долгие десятилетия.

Итак, королева Анна умерла в 1714 г., всего-то 49 лет от роду, что для женщины не старость. Считается, что от застарелой подагры, но большинство источников сообщает – от жесточайшего несварения желудка, следствия, как деликатно выражаются, неумеренной любви к деликатесам. А если употребить более вульгарное словечко, какие к коронованным особам стараются не применять, – от лютого обжорства. Некоторые современные врачи предполагают, что она страдала булимией – неконтролируемой тягой к обжорству, но за давностью лет и отсутствием реальной живой пациентки точный диагноз выставлять не рискуют. Реальная Анна ничуть не напоминала стройную красавицу Наталью Белохвостикову, сыгравшую королеву в советской телеэкранизации пьесы Скриба «Стакан воды». Уже годам к сорока была обрюзгшей толстухой, но, по некоторым данным, «приятной полнотой» только гордилась. Больше всего она любила голландские пряники (славившиеся в Европе так, как в России – тульские) и жевала их чуть ли не корзинами, но и другим яствам отдавала должное. Вот и вышла преждевременная смерть.

После смерти Анны династия Стюартов на английском троне пресеклась. Наступила новая эпоха – как для Великой Британии, так и для всего мира.

Вот о некоторых нехороших странностях, сопровождавших эту династию от ее первого представителя и до последнего, и пойдет разговор…