Отступление сие предназначено исключительно для тех, кто хорошо помнит «Трех мушкетеров» Дюма. Остальные могут его пропустить.

Одна из основных интриг романа – стремление приятеля мушкетеров лорда Винтера, барона Шеффилда, покарать коварную Миледи, отравившую своего законного мужа, старшего брата Винтера. Между тем, если подойти к этой истории с позиции основных правил полицейского расследования, версия Винтера очень быстро с превеликим треском развалится.

Дело даже не в том, что об отравлении Миледи мужа всем, в том числе и нам с вами, известно исключительно со слов Винтера, а слова, как известно, к делу не подошьешь, в особенности если это не свидетельские показания.

Все дело в том, что менее всех в убийстве мужа была заинтересована Миледи, а более всех – как раз лорд Винтер. И Миледи, и лорд Винтер – персонажи насквозь вымышлены, но коли уж они жили в XVII в., должны были подчиняться тогдашним английским законам о праве наследования. У Миледи просто-напросто не было поводов подсыпать или подливать мужу яд – она оставалась законной женой, матерью наследника имений и титула.

А вот лорд Винтер носил свой титул временно. Согласно четко прописанным законам, до совершеннолетия сына покойного Винтера-старшего его поместья (и большая часть доходов с них) переходила под королевскую опеку. Более того – в день совершеннолетия Винтер был обязан передать племяннику титул лорда и остался бы «просто» бароном Шеффилдом, без малейших прав и на мелкую монетку из имущества. Так кому в первую очередь было выгодно отравить Винтера-старшего?

Бежавший на континент герцог Монмут решил возродить еще одну старинную английскую традицию – когда претендент на престол захватывал его силой. Монмут собрал под свое знамя некоторое число сторонников – английских политэмигрантов-пресвитерианцев и протестантов из Северной Германии. Собирался действовать совместно с уже появлявшимся на страницах этой книги шотландским графом Аргайлом. Аргайл должен был высадиться в Шотландии, собрать армию и повести ее на Эдинбург, а Монмут – приплыть в Англию и с помощью своих сторонников взять Лондон. Точной информации нет, но вряд ли Монмут дал бы ненавистному дядюшке Иакову зажиться на белом свете.

Как часто случается с тщательно проработанными на бумаге планами (ди эрсте колонне марширт, ди цвейсте колонне марширт…), в реальной жизни все пошло наперекосяк. Прежде всего, согласованного выступления не случилось: Аргайл высадился в Шотландии на полтора месяца раньше, чем Монмут в Англии.

Аргайл, судя по всему, сильно переоценил свою популярность у шотландских пресвитериан. Людей к нему пришло не так уж много, и их без труда разбили регулярные войска. Судьям долго возиться не пришлось – всего-навсего нужно было достать из шкафа смертный приговор, от которого Аргайл бежал. Ну и отрубили голову.

Монмуту в Англии повезло ничуть не больше. Он высадился на юге Англии, в графстве Дорсет, жители которого отличались особой непримиримостью к католикам. Это обстоятельство Монмут и использовал для черного пиара, заявляя публично, что дядюшка Иаков – не просто злокозненный католик, в нарушение старых добрых английских законов захвативший трон. Он еще и отравил отца, Карла Второго, а 19 лет назад велел поджечь Лондон, отчего и возник Великий пожар. Одним словом, жуткий монстр в человеческом облике.

Несмотря на царившие в Дорсете антикатолические настроения, Монмуту удалось собрать всего тысячи четыре человек (видимо, большинство охотно поносило католиков вообще и Иакова в частности за кружкой пива в таверне, но выступать с оружием в руках не имело ни малейшего желания – в точности как сегодняшние интернет-хомячки). А против Монмута двинули опять-таки регулярные войска…

Подавляющее большинство примкнувших к Монмуту были не обученными военному делу горожанами и крестьянами, вооруженными чем попало. Имелась немногочисленная конница, которой Монмут и решил атаковать ночью лагерь королевских войск. Однако командующий этой атакой лорд Грей оказался не только военной бездарностью, но и трусом – при первой возможности сбежал не только с поля боя, но и вообще от мятежников. Королевские драгуны без особого труда разгромили воинство Монмута, а его самого, переодетого крестьянином, вскоре поймали.

То, что началось потом, больше всего напоминает кровавый террор, свирепствовавший по всей Англии после поражения восстания Уота Тайлера. Иаков Второй, в отличие от отца, был по натуре сущим зверем…

Рафаэль Сабатини в романе «Одиссея капитана Блада» описал эти события в полном соответствии с исторической реальностью. Напомню: главный герой, бывший военный моряк, а теперь врач, в мятеже участия не принимает, потому что презрительно относится к Монмуту и, как многие, считает, что он вообще не сын герцога Йоркского. Однако к нему приезжает один из мятежников, молодой шкипер, и просит помочь раненому лорду, одному из предводителей восставших. Тут уж ничего не проделаешь, и врач отправляется выполнять свой врачебный долг. Раненый лежит в усадьбе, хозяин которой тоже никакого отношения к мятежу не имеет: просто его дом оказался первым на пути уносивших раненого мятежников.

Тут появляются королевские драгуны и хватают всех: раненого, шкипера, Блада, хозяина усадьбы, не собираясь выяснять, кто прав, кто виноват. И начинают «обыскивать» дом.

«Страшное предположение Блада о том, что для драгун эта часть Англии стала оккупированной вражеской страной, полностью подтвердилось. Из дома послышался треск отдираемых досок, грохот переворачиваемой мебели, крики и смех грубых людей, для которых охота за повстанцами была лишь предлогом для грабежа и насилия».

В завершение драгунский капитан бесцеремонно насилует очаровательную молодую дочку хозяина, а драгуны, хотя об этом в романе и не сказано, наверняка не обошли вниманием и ее мать. Какой там «Хабеас корпус»…

(Интересно, что в списках мятежников Монмута и в самом деле значится некий Блад, ирландец по происхождению, как и герой Сабатини.)

Действительность оказалась еще страшнее, чем у Сабатини. В роли кровавого карателя Ричарда Второго судьи сэра Трезильяна выступал верховный судья Суда Королевской Скамьи сэр Джефрис, и до того печально известный свирепостью и смертными приговорами. Диккенс охарактеризовал его по достоинству: «Спившийся разбойник по фамилии Джефрис: краснорожее, обрюзгшее, разжиревшее чудовище, хрипящее и рычащее, таило внутри столько злобы, что было непонятно, как она там умещается». Король в свое время подарил Джефрису перстень с большим рубином. В народе его прозвали Кровавый Камень…

Джефрис в компании четырех судей рангом поменьше оставил кровавый след примерно в тридцати шести городах и селах. Как во времена Трезильяна, хватало одного-единственного устного доноса буквально в тех же словах: «Этот человек был с мятежниками». После пародии на суд казнили, не разбираясь. Только в городе Дорчестер, центре графства Дорсет, Джефрис за несколько дней повесил восемьдесят человек. Сплошь и рядом казнили друзей и даже соседей осужденных на смерть – исключительно за то, что они друзья и соседи. Точное число казненных, выпоротых плетьми, брошенных в тюрьмы и проданных в рабство в Америку историки так и не смогли подсчитать. Тела казненных рубили на куски и варили в смоле в громадных котлах на виду у всех – чтобы лучше сохранились. Потом развешивали на перекрестках больших дорог, на улицах, даже у церквей. Один из крестьян, которого солдаты силой принудили мешать жуткое варево, на всю оставшуюся жизнь получил от односельчан кличку Том Кашевар. А заплечных дел мастера еще пару столетий носили в Англии прозвище «Джек Кетч» – так звали главного вешателя Джефриса.

В народе карательная экспедиция Джефриса долго звалась Кровавым Судилищем. В Винчестере в суд потащили глухую старушку, некую миссис Алисию Лайл, только за то, что она спрятала у себя двух беглецов из воинства Монмута (причем доказательств не было, одни словесные доносы). Даже «труппа дрессированных судей» Джефриса три раза отказывалась признать ее виновной. На четвертый раз вмешался сам Джефрис и приговорил старуху к сожжению на костре. Тут уж запротестовали местные священники, и миссис Лайл «просто» обезглавили… Потом на месте ее казни Иаков Второй устроил скачки.

Чуть поодаль зверствовал драгунский полковник Керк, набивший руку в войнах с североафриканскими арабами. Его солдаты, прозванные в народе «керковыми агнцами» (на знаменах у них был агнец, одна из эмблем христианства), вели себя не как ягнята, а как волки. И даже хуже – волк просто-напросто убивает ради пропитания, но никого не пытает, не грабит и не насилует. Описанные Сабатини драгуны – это как раз «Керковы агнцы». Деревни они жгли и разоряли безжалостно, а с тех, кому удавалось откупиться, брали в уплату все мало-мальски ценное. Сам Керк очень любил, усевшись пировать со своими офицерами, смотреть, как за окном вешают пленных. Когда они начинали дергаться в предсмертных конвульсиях, говорил, что сейчас у них будет музыка для танцев, и приказывал бить в барабаны и дудеть в трубы.

Король велел передать Керку, что «весьма доволен его деятельностью», а о Джефрисе с большой похвалой написали в Королевской газете (в те времена уже существовали газеты, в том числе и правительственные официозы).

Казни были и в Лондоне – правда, связанные не с мятежом Монмута, а с тем самым заговором, участники которого собирались из окна дома стрелять в Карла Второго и герцога Йоркского. За участие в нем был повешен рядом с собственным домом шериф Лондона Корниш, хотя донесший на него субъект свои первоначальные показания изменил. На Тайберне сожгли на костре лондонскую горожанку, вдову с безукоризненной репутацией Элизабет Гонт, за то, что она якобы прятала одного из заговорщиков.

В конце концов Иаков Второй кровавую вакханалию прекратил и Джефриса с Кирком отозвал, но отнюдь не из гуманизма, а по соображениям насквозь меркантильным. С казненных ничего не возьмешь, а на живых можно было сделать неплохой бизнес. Тысячу сто человек – и настоящих мятежников, и просто попавших под горячую руку, как Питер Блад у Сабатини, – продали в рабство на острова Вест-Индии, где плантаторы их покупали за 10–15 фунтов. Официально в рабство отдавали на десять лет, но фактически это была смертная казнь – в непривычном для них тропическом климате, да вдобавок работая на плантациях от рассвета до заката, белые выдерживали недолго. Этих несчастных, по точным данным историков, была тысяча сто. Деньги за проданную тысячу по решению короля получили его любимчики, за остальную сотню – королева. Двадцать девушек, поднесших Монмуту Библию при его вступлении в город Тонтон, король подарил фрейлинам супруги – они все были из богатых семей, и родители их за приличные деньги у фрейлин выкупили…

Монмута казнили. Вел он себя как личность жалкая и ничтожная (каковой, в общем, и был) – валялся у короля в ногах и чуть ли не сапоги целовал, вымаливая помилование. Король не помиловал – видимо, помнил и то покушение на него, в котором был замешан и Монмут. Незадачливый кавалерист лорд Грей купил себе помилование за 40 000 фунтов.

Разделавшись с мятежом и не наблюдая вокруг других, Иаков Второй форменным образом пошел вразнос. Его жестокость зашкаливала – в отличие от отца, а вот государственного ума – опять-таки в отличие от отца – у него не было ни капли. Ему и простого-то ума явно недоставало…

То, что началось потом, лично мне больше всего напоминает незабвенную кампанию по насаждению кукурузы при Хрущеве. Молодые поколения этого знать не знают, а я младшим школьником эти путаные времена застал…

Прокатившись в США и побывав на фермах в штате Айова, Хрущев прямо-таки очаровался кукурузой, в которой увидел великолепное средство накормить и людей, и скотину. Сама по себе идея была недурной – я до сих пор ностальгически вспоминаю большущие картонные коробки с кукурузными хлопьями, стоившие сущие копейки. Хлопья тогда готовили по совсем другой технологии, не той, что теперь попкорн, и они, поверьте на слово, были гораздо вкуснее нынешних. А стебли кукурузы, переработанные в так называемый силос, и в самом деле отличный и питательный корм для скота.

Существенная загвоздка в одном – в климате. Кукуруза – растение весьма теплолюбивое. Штат Айова, где она обильно произрастает, расположен даже южнее, чем наша Кубань. В моем родном Минусинском районе, где лучшие в Красноярском крае сельскохозяйственные земли и особый микроклимат (за что те места давно именуют «сибирской Швейцарией»), кукуруза как раз росла прекрасно. Нас, второклассников, возили как-то на экскурсию на колхозное кукурузное поле, разрешили побродить по зарослям и нарвать по паре созревающих початков. Это действительно были заросли – стебли раза в два выше меня, девятилетнего, не хуже, пожалуй, чем в штате Айова.

Вот только подхалимствующие партийные чиновники на местах, стремясь угодить лысому генсеку, заставляли сажать кукурузу буквально повсюду, и в тех местах, где она не могла уродиться по определению, чуть ли не у Полярного круга. «Царицу полей», как кукурузу быстренько окрестили, пропагандировали с величайшим размахом: многочисленные статьи в газетах, радиопередачи (телевизоров тогда было мало, но подключилось и ТВ, и даже детские мультфильмы). Разве что утюги (тогда еще частенько не электрические) о кукурузе как-то помалкивали…

В общем, Иаков принялся насаждать в Англии католицизм примерно так, как при Хрущеве насаждали кукурузу, – тупо и глупо, административным давлением, указами, которые так и подмывает назвать «директивами ЦК КПСС»…

Для начала попросил у папы римского прислать в Англию своего нунция, сиречь полномочного посланника. Папа долго не соглашался – был наслышан об Иакове и справедливо предполагал, что ничего хорошего от этой кампанейщины не получится. Потом все же прислал некоего отца Петра (я, циник, крепко подозреваю, что папа выбрал священника, которого в случае чего не жалко). Иаков при любом удобном случае гордо демонстрировал отца Петра публике, как дрессированную обезьяну (Господи, прости за такое сравнение!), заявляя: вот видите, Рим с нами! Народ от этого зрелища как-то не воодушевлялся… Отец Петр, человек определенно неглупый, помалкивал и агитационных речей не толкал.

Иаков основал в Лондоне несколько католических монастырей и выписал с континента множество монахов нескольких орденов в немалом количестве. Монахи разных орденов носили рясы разных цветов, и не исключено, что их лицезрение на улицах Лондона доставляло королю еще и чисто эстетическое удовольствие, которого лондонцы в большинстве своем решительно не разделяли…

Подобно дону Рэбе, Иаков «громоздил нелепость на нелепость». С членами парламента, занимавшими немаленькие государственные должности, и просто с высшими чиновниками он принялся вести приватные беседы, которые сам назвал «шептушками», – добивался, чтобы те одобряли его реформы. Тем, кто упорствовал, приходилось добровольно и с песней подать в отставку, а на их места король назначал католиков. Все это любви к королю среди управленческой элиты ничуть не прибавило, наоборот. В Тайный совет Иаков ввел отца Петра, что крайне не понравилось заседавшим там благородным лордам. Ту же политику «шептушек» король повел и в отношении членов городского самоуправления. Потом принялся за армию, в массовом порядке вытесняя оттуда офицеров-протестантов и заменяя их католиками. После чего и в армии его крепко невзлюбили, начиная от рядовых и кончая генералами. Недовольство армии правителем, как бы он ни звался, – вещь опасная. Протестантский священник Джонсон стал распространять письмо с осуждением «армейской реформы» и призывом к протестантским солдатам и офицерам хранить верность своей религии. Его приговорили к троекратному стоянию у позорного столба и прогнали плетьми по лондонским улицам, от тюрьмы Ньюгейт до Тайберна. Уши, правда, не отрезали и раскаленным железом не заклеймили – времена уже подошли относительно цивилизованные.

Ректором Оксфорда Иаков сделал католика. Однако, когда он попытался проделать то же самое с Кембриджем, Кембридж форменным образом взбунтовался и отбился от этакой чести.

Иаков потерял всякую поддержку англиканской церкви. Выпустил «Декларацию о терпимости», отменявшую все прежние законы, налагавшие на католиков ограничения, и велел, чтобы священники ее огласили во всех англиканских церквах. Из десяти тысяч священников согласились только двести, остальные отказались. Церковное «сопротивление» возглавили семь епископов во главе с архиепископом Кентерберийским Сэнкрофтом.

Иаков распорядился бросить их в Тауэр и судить Судом Королевской Скамьи за спешно изобретенное им новое преступление: «порицание правительства и высказывание мнения о государственных делах». Никакой пользы он от этого не получил, а вот навредил себе изрядно. Когда семерых епископов везли в Тауэр по Темзе, на берегах собирались толпы народа, падали на колени и молились за мучеников. В Тауэре охранявшие епископов солдаты и офицеры открыто пили за их здоровье и освобождение. Суд Королевской Скамьи был, в общем, карманным, как и присяжные, но и они, видя всенародное возмущение, решили не рисковать и всех семерых оправдали. При известии об этом принялись бурно ликовать не только лондонцы, но и солдаты пятнадцатитысячного корпуса, который король расквартировал под Лондоном, чтобы припугнуть всех недовольных…

Знать недовольна, народ недоволен, армия недовольна… Иаков собственными руками уничтожил свою последнюю опору – парламент. В парламенте большинство составляли как раз тори-монархисты и католики, но и они стали высказывать недовольство королевским насаждением католицизма – считали, что король перегибает палку и ведет себя как слон в посудной лавке, выглядит полной противоположностью своему отцу, отлично умевшему мастерски балансировать между различными политическими и религиозными силами. Предвидели, что кончится это плохо, и опасались, что в случае чего попадут под раздачу. Диккенс, нисколько не преувеличивая, писал об этом: «Глядя на эти крайности, каждый разумный и здравомыслящий католик, от папы до мусорщика, понимал, что король – просто фанатичный дурак, способный погубить себя и идею, которую стремился возвысить; но он был глух ко всем доводам рассудка и, к счастью для Англии, в своем ослеплении сам скувырнулся с трона».

Даже кровавый судья Джефрис, ставший лордом-канцлером и не замеченный в симпатиях к католикам ни при какой погоде, советовал королю действовать не так грубо и напористо. В первую очередь от того, что сам опасался в случае каких-то, скажем деликатно, решительных перемен огрести по полной. Прекрасно знал, с какой ненавистью относятся к нему англичане, от гнева которых Джефриса спасало лишь покровительство Иакова.

Однако король закусил удила и никаких советов не слушал. У него родился план, оказавшийся совершенно идиотским. Иаков решил сделать ставку на религиозных диссидентов, которых тогда называли «диссентерами» – протестантов многочисленных толков и направлений, не входивших в англиканскую церковь. Многие из них проповедовали веротерпимость, и король самонадеянно решил, что веротерпимость эту они распространят и на католиков, став его верной опорой.

Распустил парламент и созвал новый. По всей Англии королевские чиновники допустили на выборах в Палату общин массу злоупотреблений, всеми правдами и неправдами проталкивая в парламент представителей «партии власти», каковыми король высочайше повелел считать диссинтеров. Подробно рассказывать об этом не стоит – сие нам прекрасно знакомо по собственному опыту…

Иаков в очередной раз крупно просчитался. Оказалось, что диссинтеры распространяют веротерпимость лишь на себя, любимых, а против католиков настроены еще больше, чем англиканцы. В свою очередь, английские католики, составлявшие примерно восьмую часть населения, узрев парламент, в котором большинство теперь составляли диссинтеры, крепенько на короля обиделись.

В такой вот невеселой обстановке у короля наконец-то родился сын, окрещенный тремя именами: Иаков Френсис Эдуард. Это только подлило масла в огонь: наследником престола мог стать именно этот малыш, сын католика и католички, крещенный по католическому обряду. Принцессы-англиканки могли быть лишены права наследования – право на это король по-прежнему имел и в любую минуту мог им воспользоваться.

По стране с быстротой лесного пожара стали распространяться слухи, что принц – ненастоящий. Что королева лишь имитировала беременность, подкладывая под платье подушку, а новорожденного раздобыли где-то на стороне и принесли в королевскую опочивальню то ли в кастрюле, то ли в большой железной грелке для постели.

На эти слухи работали кое-какие обстоятельства. Во-первых, второй брак Иакова оставался бездетным на протяжении пятнадцати лет. Во-вторых, не оказалось надежных свидетелей родов. В те времена еще держался старый обычай (и в Англии, и во Франции): при родах королевы должно присутствовать немалое число сановников и знати.

Это была не архаическая причуда, а предусмотрительность: свидетели должны были как следует рассмотреть новорожденного, чтобы узнать подменыша, если младенца кто-то попытается подменить.

Свидетелей, конечно, хватало, но вот англиканцев среди них оказался ничтожный процент. Подавляющее большинство составляли католики английские и иностранные и их жены. Отсутствовали и архиепископ Кентерберийский, сидевший в Тауэре, и обе дочери короля. Так что все заинтересованные лица могли объявить рождение у короля сына «папистским подлогом», что они и сделали.

Занятно, что одним из главных распространителей этих слухов была принцесса Анна – точнее, ее закадычная подруга Сара, герцогиня Мальборо. Родственные чувства, как частенько в таких случаях бывает, отступили на второй план: и Анна, и Мария опасались, что отец лишит их прав на престол, назначив наследником младенца с тройным именем. Все хорошо помнили, как лихо развлекался подобными штучками Генрих Восьмой.

Только через много лет, когда на английском троне уже не было Стюартов и прежние политические баталии стали историей, признали, что сказка о «младенце из грелки» сказка и есть…

Было бы просто удивительно, если бы против Иакова в такой ситуации не составился заговор. Он и составился, весьма обширный. Заправляла элита – благородные лорды, армейские генералы, епископы. Иакова решено было свергнуть и возвести на трон более приемлемого кандидата.

Долго искать не пришлось, подходящий во всех отношениях человек обитал буквально под боком, за Ла-Маншем – правитель Голландии Вильгельм Третий Оранский. То, что он был благонамеренным протестантом, не играло главной роли. Были более веские причины. В жилах Вильгельма текло немало крови Стюартов – он был внуком Карла Первого по матери, племянником Иакова Второго. Его супруга (и его двоюродная сестра) – старшая дочь Иакова Мария, тоже внучка Карла Первого, только по другой линии. К тому же, что немаловажно, Вильгельм был в прекрасных отношениях с папой римским Иннокентием Одиннадцатым, одним из наиболее выдающихся деятелей католической церкви XVII в. Человек волевой, но в то же время мягкий по характеру и гуманный, Иннокентий не одобрял насильственное обращение французских гугенотов в католицизм, напоминая, что Христос своих апостолов не вооружал и проповедовал мирно. Известно высказывание папы: «Людей должно вести в храм, а не тащить туда насильно». По его указанию отец Петр несколько раз пытался уговорить Иакова действовать умнее и тоньше и не наломать дров, что Иаков всякий раз пропускал мимо ушей. В общем, добрые отношения Вильгельма и Иннокентия, по замыслу заговорщиков, должны были расположить к Вильгельму английских католиков или по крайней мере обеспечить их нейтралитет.

Заговор быстро охватил всю Англию. В нем участвовала и большая группа «штатских» знатных лордов, и лорды-военные – командир гвардии герцог Графтон, сэр Джон Черчилль (один из предков сэра Уинстона), герцог Ормонд и тот самый полковник Керк, что кроваво подавлял по приказу Иакова мятеж Монмута. Епископы не отставали.

Диккенс подобрал очень удачное выражение: Иаков и в самом деле «скувырнулся» с престола. Посланцы заговорщиков приплыли в Голландию, обрисовали Вильгельму ситуацию и без дипломатии поинтересовались: хотите стать английским королем, мин херц?

Вильгельм был не против – гораздо интереснее быть королем Англии, чем править крохотной Голландией, к тому времени подрастерявшей былое могущество первой половины столетия. Беспокоило его только одно: что править будет супруга, а ему отведут чисто декоративную роль и он станет чем-то вроде Дарнлея при Марии Стюарт. Посланцы дали ему честное благородное слово, что он будет полноправным королем – конечно, в рамках английских законов. Мария тоже не имела ничего против того, что муж свергнет ее родного папу. Правда, она все же хотела соблюсти светские приличия и взяла с Вильгельма клятву, что он не станет посягать на жизнь ее папы, приходившегося Вильгельму одновременно тестем и дядей. Вильгельм пообещал.

Дальнейшее заняло совсем немного времени. Вильгельм собрал войско числом около четырнадцати тысяч человек – голландцев, шведов, датчан, пруссаков, англичан, шотландцев, французских гугенотов. Кто-то пошел по идейным соображениям, кто-то за хорошее жалованье. С этим воинством Вильгельм и высадился в Англии, на побережье графства Девоншир. В датах царит прямо-таки средневековый разнобой – 19 октября 1688 г., 1 ноября, 5-го, 15-го. Большинство историков придерживаются 15-го, но другие считают достоверными три других даты, каждый свою. Самые романтически настроенные стоят за 5 ноября, видя в ней нечто символическое: это годовщина Порохового заговора, когда, по официальной версии, протестантизм восторжествовал над злобными католическими происками, а сейчас история повторилась. Сам Вильгельм именно этой даты придерживался, именно что в память о провале Порохового заговора (как впоследствии и сэр Уинстон Черчилль).

Прежде всего Вильгельм направился в графство Дорсет – как мы помним, самое недоброжелательное к католикам, рассчитывая, что уж там-то наберет немало добровольцев. Однако дорсетцы к нему не спешили и отношения к католикам не изменили, но слишком хорошо помнили мятеж Монмута и кровавую баню, устроенную Джефрисом и Керком, а потому и на сей раз опасались поставить не на ту лошадь. Вильгельм, встретив такое к себе отношение, едва не уплыл назад в Голландию, но потом все же двинулся в глубь Англии – то ли сам решился, то ли кто-то уговорил.

И не прогадал – к нему стали в превеликом множестве приходить добровольцы, а города открывали перед ним ворота. Знатные лорды, «державшие» окрестные графства, поднимали их против Иакова. Комендант Плимута лорд Бат сдал Вильгельму город (бывший и важным военным портом). Комендант другого военного порта, Портсмута, приехал к Вильгельму и заверил, что Портсмут, как и почти весь военно-морской флот – на стороне претендента (за что впоследствии комендант Бинг стал адмиралом). И в завершение всего принцесса Анна вместе с неразлучной Сарой Черчилль уехала из Лондона подальше от папеньки…

В распоряжении Иакова вроде бы имелась внушительная военная сила, превосходившая числом воинство Вильгельма, – сорок тысяч солдат регулярных частей. Иаков приказал им выступить двумя армиями, а потом, соединившись, напасть на Вильгельма.

Армии выступили. Вот только командовали ими заговорщики лорд Черчилль и герцог Графтон, а большинство офицеров и солдат были настроены против Иакова. Так что нет ничего удивительного в том, что обе армии практически в полном составе перешли на сторону Вильгельма.

Иаков Второй обнаружил, что рассчитывать ему совершенно не на кого. Даже Оксфордский университет отправил Вильгельму послание, в котором предлагал: если у того будет нужда в деньгах, ученые мужи перельют в звонкую монету всю свою золотую и серебряную церковную утварь. Верными оставались разве что собачки породы кинг-чарльз, но толку от них не было никакого.

Отправив на континент жену и сына, Иаков собрался бежать сам. Перед этим он устроил, по сути, мелкую пакость не вполне в королевском стиле: чтобы расстроить управление государством, сжег целую охапку важных государственных бумаг, издал приказ о демобилизации армии, а немногим оставшимся ему верными военным кораблям велел уплыть в Ирландию, где позиции местных католиков были довольно сильны. И сам ночной порой уплыл в лодке по Темзе, по дороге, опять-таки из вредности, выбросив в реку большую государственную печать, за что его до сих пор проклинают иные историки и антиквары. Печать, историческая реликвия, так до сих пор и лежит на дне в густом иле, найти ее в Темзе нереально.

Сбежать во Францию не удалось – на острове Шеппи бот, на котором плыл король, окружили местные рыбаки и контрабандисты. Короля они не опознали, но по каким-то своим соображениям заподозрили в Иакове «иезуитское рыло». Отобрали все деньги, хотели то ли крепенько поколотить, то ли вообще утопить, как котенка. Тут уж Иаков назвался. Морячки, почесав в затылках, сдали Иакова местным властям, а те под конвоем отправили его в Лондон.

В Лондоне было шумно и буйно. Духовной власти там не имелось никакой – епископ Лондонский, в молодости служивший в солдатах, решил тряхнуть стариной и уехал с принцессой Анной и ее мужем, принцем Георгом Датским, вооружившись мечом и пистолетами. Лорд-мэр Лондона и его олдермены смирнехонько сидели по домам, выжидая, чем все кончится. Так поступили и парламентарии. Лондонский гарнизон остался без командования.

Добрые горожане, предоставленные самим себе, принялись веселиться всяк на свой лад. Наиболее мирно настроенные поступили как истинные либертанцы: развели на улицах большие костры, плясали вокруг них, пили и пели. Другие, любители побуянить, по старой традиции устроили очередной погром, сожгли католические церкви и монастыри, потом зачем-то напали на иностранные посольства. Основной удар пришелся даже не на местных и иностранных католиков – на ирландцев. Кто-то пустил слух, что королевский ирландский полк, все еще стоявший под городом, ни от кого не получая приказов, замышляет нагрянуть в Лондон и перерезать протестантов. Сколько было убито живших в Лондоне ирландцев, точно неизвестно, но эта резня получила название «Ирландская ночь».

Отец Петр, переодевшись лакеем, бежал во Францию. Его примеру последовали многие иностранные монахи. С чувством глубокого удовлетворения хочу доложить, что кровавый судья Джефрис попался лондонцам. Он переоделся простым моряком и собирался сбежать, но неосторожно высунулся в окне домишки, где прятался. Его узнал горожанин, когда-то оказавшийся перед Джефрисом в качестве свидетеля, но тем не менее натерпелся изрядного страху: у Джефриса, бывало, свидетели в два счета превращались в обвиняемых. Диккенс: «Люди, надо отдать им должное, не разорвали Джефриса на куски. Намяв ему бока, они отволокли его, верещащего от ужаса, к лорду-мэру. Лорд-мэр внял истерическим мольбам мерзавца и спрятал его за надежные стены Тауэра. Там судья и помер».

В конце концов остававшиеся в Лондоне члены Тайного совета вместе с лорд-мэром и олдерменами взяли-таки власть в свои руки, с помощью лондонского гарнизона и городской стражи расшалившихся лондонцев утихомирили.

Вскоре в Лондон въехал Вильгельм и, решив противопоставить прежней тирании неприкрытую демократию, созвал этакое вече не только из лордов, но и всех, кто был членом парламентов при Карле Втором и Иакове. Народу набралось немало. Это высокое собрание демократическим образом приняло решение, «…что король Иаков Второй своим поведением лишил себя права занимать престол; что правление государя-паписта несовместимо с благополучием и безопасностью протестантского королевства; что принц и принцесса Оранские должны быть королем и королевой до скончания своего века; что корона того из них, кто проживет дольше, должна перейти к их детям, если таковые у них будут; что, ежели Бог не благословит их детьми, трон перейдет к принцессе Анне и ее детям; что, ежели Бог и ее не благословит детьми, корона достанется наследникам принца Оранского».

Стоявшие за кулисами этого майдана знатные господа Вильгельма не обманули – провозгласили его и Марию соправителями (Мария, к слову, стала первой и последней «соправительницей» в английской истории). Однако кукловоды, постаравшись максимально расширить свою власть, а королевскую, наоборот, ограничить до предела, представили королевской чете на одобрение так называемую «Декларацию прав». Вначале, как водится, было пышное вступление: Палата лордов и Палата общин обязуются охранять старинные права и вольности всех англичан (что в дальнейшем неоднократно нарушалось). Дальше шла конкретика: монархам запрещалось созывать армию без согласия парламента, останавливать действие каких бы то ни было законов или освобождать подданных от их исполнения, взимать налоги и вводить новые без согласия парламента. Англичанам предоставлялось право представлять прошения и ходатайства во все инстанции, выбирать своих представителей в парламент свободным голосованием без всякого вмешательства властей (вот только избирательные права имел не такой уж и большой процент англичан) и, наконец, «пользоваться справедливым и милостивым судом» (правда, института платных адвокатов никто не отменил, так что возможность добиться справедливости и милости частенько зависела от толщины кошелька). Обе палаты парламента получали право на свободу прений (за каковые парламентарии иной раз огребали прежде от короля). Все протестанты, какого бы толка ни были, получали возможность свободно исповедовать свою веру (на католиков веротерпимость не распространялась), новый государь, точнее, соправители обязывались поддерживать протестантскую веру, законы и вольности королевства.

Вильгельм и Мария «Декларацию» одобрили, прекрасно понимая, что в противном случае на трон их не пустят. С абсолютизмом в Англии было покончено навсегда, с тех пор главную роль в управлении королевством играл парламент. Бескровное воцарение Вильгельма и Марии впоследствии назвали «Славной революцией» – каковой термин присутствует и в исторических трудах. Хотя скорее уж подошло бы и название «Торжественное шествие», каким и было путешествие Вильгельма от побережья до Лондона. Не произошло ни единой стычки между сторонниками претендента и короля, никому даже зубы не выбили.

Некоторую головную боль представлял Иаков Второй, сидевший в одном из королевских замков в Рочестере в довольно комфортабельных условиях (при нем даже оставили священника-иезуита). Что с ним делать, никто толком не представлял. Душить свергнутых королей за решеткой было уже как-то не гламурно. Вильгельм не собирался пачкать руки кровью дядюшки-тестя, помня о европейском общественном мнении, представленном коронованными особами. Победители из английской элиты отнюдь не горели желанием судить Иакова, как судили Карла Первого, – во-первых, оглядывались на то самое европейское общественное мнение, во-вторых, что гораздо более существенно, на открытом процессе могли всплыть собственные неприглядные дела многих знатных господ, совершенные ими как раз на верной службе Иакову…

Решение подобрали простое – несомненно, это была инициатива не самого Вильгельма, а результат его закулисных совещаний с теми, кто возвел его на трон. Английскую охрану Карла заменили голландцами, вечером к Иакову пришли люди Вильгельма и открытым текстом заявили: одна из задних дверей не охраняется, выходит она в сад Рочестерского замка, где тоже нет часовых, а за садом течет Темза, и у причала стоит крепкая лодочка. Если Иакова на месте не окажется, никто не станет поднимать тревогу и устраивать погоню…

Тут и дурак бы понял. Иаков тут же воспользовался добрым советом и благополучно добрался до Франции. Король Людовик Четырнадцатый признал его законным королем Англии, назначил неплохое содержание, и Иакову все отдавали королевские почести. В изгнании он прожил тринадцать лет (все-таки несчастливое число!) и благополучно умер своей смертью. Вернуть себя трон не удалось ни ему, ни его потомкам, хотя попытки были – о них в свое время. На английском троне остались Стюарты, но никто не знал, что до пресечения династии осталось всего-то двадцать шесть лет…

Я в откровенной тоске. Для работы над циклом я использовал более сотни исторических и биографических книг – в основном английских и отечественных, хотя вклинилось еще и несколько польских авторов, парочка американских и один француз (историк не из последних). Однако главной опорой все это время были пятеро: Уинстон Черчилль, Чарлз Диккенс, Дж. Р. Грин, Дж. М. Тревельян и Чарльз Поулсен. На них главным образом держалась книга до этого момента – как в древнеиндийской мифологии плоская земля держится на спинах трех слонов, стоящих на исполинской черепахе. Черепаха была мне решительно без надобности, некого было назначить на эту роль, но вот упомянутая пятерка авторов до последнего момента играла роль слонов. Увы, я одновременно лишился сразу двух из пяти. И Черчилль, и Диккенс свои исторические работы закончили описанием «Славной революции» (правда, Диккенс книгу продолжил, но самую чуточку: истории 1688–1840 гг. отвел всего две неполные странички).

Причины на поверхности: свою историю Англии для юных Диккенс первоначально для печати не предназначал, написал ее исключительно для собственных детей. А в дальнейшем был слишком поглощен своей беллетристикой. Нельзя исключать также, что он проявил вполне понятную осторожность: он прожил 33 года при королеве Виктории, а в ее правление хватало неприглядных и даже кровавых эпизодов, упоминание о которых, безусловно, не понравилось бы власть имущим (во всяком случае, в своих художественных книгах Диккенс старательно обошел эти эпизоды молчанием, как будто их и не было – о чем подробнее в следующей книге).

Гораздо труднее понять, почему свою «Историю англоязычных народов» не стал продолжать сэр Уинстон, после выхода первого издания книги проживший еще десять лет. Тем более что был отличный повод упомянуть о своем знаменитом предке, выдающемся английском полководце XVIII в. герцоге Мальборо… Ну что же, со мной остались Грин, автор прямо-таки монументального труда «История Англии и английского народа» (порой написанного в откровенно «романтическом» ключе, в стиле Карамзина, но все равно чертовски информативного), Тревельян (порой откровенный «лакировщик» действительности в стиле советских пропагандистов, но тем не менее…) и Поулсен, написавший интереснейшую книгу о крупных английских мятежах и протестных общественных движениях, от восстания Уота Тайлера до борьбы женщин за равные права перед Первой мировой войной.

К тому же добавилась еще одна опора. Я только что наткнулся на упоминание, что знаменитый английский писатель Уильям Мейкпис Теккерей, кроме блестящих романов, был автором еще и исторического эссе о четырех Георгах, первых королях новой Ганноверской династии. Двенадцатитомник Теккерея лет десять стоял у меня на полке, руки не доходили по самым разным причинам. Теперь я тут же достал нужный том. Действительно, историческое эссе, которое так и называется «Четыре Георга», довольно обширное и набито интереснейшей информацией, какая мне не попадалась и у профессиональных историков. В будущем обязательно использую по полной программе.