Эпилог
Авалькира
Когда-то у меня была сестра…
Авалькира устала.
Нет, «устала» – слово мелкое и слабое, больше подходит матерям с орущими младенцами и ночным часовым.
Авалькира полностью, совершенно выбилась из сил.
Каким-то образом ее жизнь превратилась в глупую игру, в череду вынужденных действий… Она жила больше ради Вероники. Ее заставили играть в няньку, мать, сестру и друга. Колючую правду жизни она обернула в мягкую шерсть и пестрые шелка, защищая Веронику, укрывая от ужасов мира, порой в убыток самой себе. Марать руки она не боялась: они уже были по локоть в грязи, задолго до Вероники, – но с каждым днем, с каждым прожитым годом Авалькира все больше сомневалась, что их удастся отмыть.
Видимо, усталость и заставила ее открыться Веронике перед уходом. Она и не думала хранить секрет так долго, но правда, которую некогда столь тяжело было удержать на языке, казалось, застряла комом в горле. Вероника, в лучшем случае, не умела обращаться с тенемагией – разве можно доверять такому человеку свой самый большой секрет? Даже сейчас Вероника не знала очень многого, очень многого она бы не поняла.
Авалькира сидела у костра, неотрывно глядя на сумку с недавно добытым яйцом феникса. Она не брала его в руки с тех пор, как стащила у солдата. Трудно было сдержаться: украсть лишь одно и позволить имперской крысе жить, тогда как она обещала обратное. Но если Авалькира чему и научилась за свою вторую жизнь, так это сдержанности. Укради она больше яиц, и пропажи хватились бы, за ней выслали бы погоню. А убей она солдата… пропажу и одного яйца заметили бы скорее.
Если быть до конца откровенной, то яйцо тревожило ее. Авалькира подозревала, что тогда в лесной хижине феникс вылупился неспроста – как и с пол-десятка других до него. То ли потому что ее собственный соузник оставил ее, да так и не вернулся, то ли по другой, более глубокой причине. Как бы там ни было, она боялась, что и с этим яйцом выйдет точно так же.
Оно останется мертвым. Пустым. Бесполезным.
Авалькира сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
«Страх – это роскошь».
Так гласила древняя пирейская поговорка. Ее полный текст сохранился в «Пирейских эпосах»:
Когда опускается кромешная тьма и гаснут огни, страх – это роскошь.
Когда разразилась война и от нее не уйти, страх – это роскошь.
Когда смерть с радостью забирает то, что бросила жизнь, страх – это роскошь.
Авалькира не могла позволить себе страх. Тьма и смерть приближались, а что до войны? Так она уже здесь.
На самом деле она и не прекращалась – по крайней мере для Авалькиры.
Она сражалась вот уже тридцать четыре года и порой стала забывать, чего ради. Разум ее утратил былую остроту, и детали жизни сквозь мутную линзу времени было не разглядеть. А это – неприемлемо.
Нельзя забывать, кем она была и что должна вернуть себе.
Она была принцессой и Укротительницей фениксов. Увенчанной перьями королевой.
Она билась за трон империи, и это стоило ей самого дорогого человека – сестры.
Когда бремя становилось невыносимым, она мысленно обращалась к Феронии, думала, что сказала бы ей: «Я устаю, ксе Ония. Мир уже не тот, что прежде», «Я боюсь за нее, ксе Ония. Она – совсем как ты».
Авалькира уже заметила: две ее жизни с каждым днем становятся все больше похожи. Так, может, на то воля богов, чтобы она страдала дважды? Вдруг в том ее судьба: выживать, продолжая бороться, ценой жизни дорогих ей людей?
Нет. Второго шанса она не упустит. Они с Вероникой проживут свои жизни так, как должны были прожить их Авалькира с Феронией: станут вместе править империей.
Перепишут историю.
Чтобы не запутаться в мыслях, Авалькира порой воображала, что пишет письмо. Разве что она никогда не села бы за него по-настоящему. Всякий раз, берясь за перо, она вспоминала свои последние письма: как же хотелось переписать их! Все они оставались без ответа, пока не стало слишком поздно.
История – живое существо, оно дышит и меняется. Даже твоя личная. Каждый день собственное прошлое виделось Авалькире иначе, и воображаемое письмо менялось.
Порой Авалькира была жертвой, и ее несло по руслам войны, точно лист, подхваченный водами Ауриса.
Порой она была злодейкой – самим потоком, топящим все, всех любимых. Авалькира подозревала, что такова истина, и иногда принять ее было проще, чем все остальное.
Обычно в письме она обращалась к Феронии, но случалось, что и к Веронике.
Сегодня Авалькира сидела у костра посреди леса, одна, бросив еще одну сестру, и мысленно сочиняла письмо:
* * *
Дорогая Вероника!
Я – Авалькира Эшфайр, и это – моя история.
Да, им пришлось нелегко, но к задержкам Авалькира привыкла. Ничто ценное в жизни просто так не дается. У всего своя цена.
Вероника недавно задала вопрос, ответить на который Вал не могла.
Но смогла бы Авалькира.
Ты спрашивала, зачем я пришла в день летнего солнцестояния.
Ответ столь же прост, сколь и сложен: я вернулась за тобой.
Шестнадцать лет назад я проиграла не только войну. Я проиграла все.
Ту ночь мне никогда не забыть. Я вошла в раж, кровь в жилах кипела, а стрелы мои падали с неба, точно капли дождя. На замковой стене я увидела одинокую фигуру, совершенно не прикрытую – один на один с бурей. Толком не приглядевшись, я выпустила стрелу.
Но едва тетива сорвалась с пальцев, я поняла, что на стене – она.
Жаль я не умела перехватывать стрелы, управлять их волей и пожеланиями, как управляла живыми созданиями.
Нет, этого я не умела, и стрела попала в цель – как всегда, а я отринула осторожность и корону. Отринула и полетела к сестре. Из-за моего безрассудства в Нокс угодило с десяток вражеских стрел, и вот мы рухнули – словно звезда, сброшенная с неба.
Я держала на руках умирающую сестру, вокруг бушевало сражение, и из груди у нее торчала проклятая стрела. Мне тоже хотелось умереть.
Все могло закончиться проще. Лучше. Но из-за сестры не получилось.
Она прижала мою окровавленную руку к своему раздутому животу, и внутри я ощутила сердцебиение.
Твое сердцебиение, ксе Ника.
Ферония сказала: ты должна жить, потому что ее жизнь окончена. Она просила слишком многого. Моего феникса смертельно ранили, огонь жарко полыхал вокруг нас. Пламя жгло, опаляло.
Она просила слишком многого.
Из-за раны у Феронии преждевременно начались роды. Ее забрали в безопасное место, где можно было бы спасти дитя, но для самой Феронии было уже поздно. Меня же оставили умирать. Я их не виню.
Я ощутила тот момент, когда сестра оставила этот мир. Слышала последние крики, и когда уже пламя моей питомицы лизало, обугливая, мою кожу, я услышала еще кое-что: крики новорожденного.
Я тоже умерла, но то был не конец, а начало. Начало для нас.
Я вернулась. За тобой, Вероника. Мы родились вместе, ты и я.
Ложные сестры.
Теневые близнецы.
Я обещала Феронии оберегать тебя. То была ее предсмертная воля.
Я обещала ей все исправить. И я только начала.
