Глава 58

– Почему масса так часто ездит к своему гадкому брату в последние несколько месяцев? – как-то вечером спросила Белл, когда Кунта зашел к ней на кухню после поездки на плантацию массы Джона. – Я думала, они недолюбливают друг друга.

– Мне кажется, масса Уоллер с ума сходит по этой девочке, что у них родилась, – осторожно ответил Кунта.

– Наверное, она действительно милая, – сказала Белл и, помолчав, добавила: – Наверное, мисси Анна напоминает массе дочку, которую он потерял.

Такая мысль Кунте в голову не приходила. Он до сих пор не видел в тубобах настоящих людей.

– В ноябре ей исполнится целый год, верно? – спросила Белл.

Кунта пожал плечами. Он знал лишь, что на дороге между двумя плантациями множество ухабов – и ездить по ней тяжеловато. Хотя он не питал особой симпатии к суровому кучеру массы Джона, Русби, но был рад отдыху, когда масса пригласил брата погостить у него недельку.

Когда они уехали, Белл еще долго вспоминала, каким счастливым был масса рядом с маленькой племянницей, как он подбрасывал ее в воздух и ловил, как они вместе хохотали, пока он не усадил ее в экипаж рядом с матерью. Кунта ничего этого не заметил, да ему и не было до этого дела. Он никак не мог понять, почему Белл это заметила.

Спустя несколько дней они возвращались домой от одного из пациентов массы Уоллера с плантации неподалеку от Ньюпорта. И вдруг масса резко сказал Кунте, что он только что пропустил нужный поворот. Кунта слишком погрузился в свои мысли – настолько поразило его увиденное в большом доме пациента. Он пробормотал извинения, развернулся и поехал нужной дорогой, но никак не мог избавиться от мыслей о том, что увидел на заднем дворе. Там сидела очень черная женщина, похоже, из волофов. Обе ее груди были вывалены наружу, и она кормила одной грудью белого младенца, а другой черного. Кунта испытал одновременно и глубокое отвращение и изумление. Но когда он позже заговорил об этом с садовником, тот ответил:

– Нет массы в Вирджинии, кого не кормила бы черная мамми – или не растила бы.

Почти столь же отвратительными были для Кунты унизительные «игры» черных и белых мальчишек примерно одного возраста. Белые дети обожали изображать массу, они делали вид, что бьют черных, или залезали им на спины и заставляли катать себя по двору на четвереньках. Играя в школу, белые дети учили черных читать и писать, постоянно упрекая их в глупости. А после обеда – черные дети обычно стояли за спинами массы и его семьи с пышными ветками и усердно отгоняли мух – белые и черные дети вместе укладывались на лежанках, чтобы вздремнуть.

Видя это, Кунта постоянно твердил Белл, Скрипачу и садовнику, что ему никогда не понять тубобов, даже если он проживет с ними сто дождей. А они всегда смеялись и говорили, что видят такое – и не такое! – всю свою жизнь.

Они говорили, что выросшие вместе белые и черные порой привязываются друг к другу. Белл вспомнила, как массу вызывали к белым девочкам – они заболевали от огорчения, когда их черных приятелей по играм по какой-то причине продавали. Масса говорил их родителям, что подобные истерики могут привести даже к смерти, и советовал побыстрее разыскать и выкупить обратно черных подружек своих дочерей.

Скрипач сказал, что многие черные дети научились играть на скрипке, клавесине и других инструментах, слушая и наблюдая, как привезенные из-за большой воды учителя учат белых детей. Старый садовник видел на одной плантации, как белый и черный мальчики росли вместе, а потом молодой масса взял черного с собой в колледж Вильгельма и Марии.

– Старому массе это не понравилось, но старая мисси сказала: «Это его ниггер, пусть делает что хочет!» И когда этот черный вернулся, он рассказал всем нам, что многие молодые массы брали с собой ниггеров-камердинеров и разрешали им спать в своей комнате. Ниггеров брали даже в классы, и они многому научились. Ниггер с той плантации мог не только читать и писать, но и знал все, чему учат в колледжах. Потом меня продали. Интересно, что с ним стало?

– Хорошо, если он не умер, – сказал Скрипач. – Белые люди с подозрением относятся к таким ниггерам. Они так и ждут, что черные начнут восстание или бунт. Не стоит слишком много знать – так я сказал этому африканцу, когда он начал возить массу. Держи рот на замке, а ушки на макушке – так узнаешь больше всего.

И Кунта убедился в справедливости этих слов очень скоро. Масса Уоллер предложил подвезти своего друга с одной плантации на другую. Они вели себя так, словно Кунты рядом с ними не было, и говорили совершенно необыкновенные вещи. Они обсуждали, как страшно медленно их рабы отделяют волокна хлопка от семян вручную – а ведь потребность в хлопке постоянно растет. Они говорили, что теперь только самые богатые плантаторы могут позволить себе покупать рабов – слишком уж грабительские цены заламывают работорговцы и агенты кораблей с рабами.

– Но даже если можешь себе это позволить, количество порождает больше проблем, чем решает, – сказал масса. – Чем больше у тебя рабов, тем выше вероятность возникновения бунта.

– Не следовало давать им в руки оружие и позволять сражаться против белых во время войны, – ответил его приятель. – Вот и результат!

Он рассказал, как на большой плантации возле Фредериксберга поймали бывших солдат-рабов, планировавших бунт, – и только благодаря болтливости служанки, которая все рассказала своей хозяйке.

– У них были мушкеты, косы, вилы и даже копья, – продолжил приятель массы. – Они собирались по ночам убивать и жечь, а днем прятаться и продвигаться дальше. Один из их вождей сказал, что они готовы были умереть, когда сделают то, что, как показала война, можно сделать с белыми людьми.

– Они могли погубить много невинных жизней, – мрачно произнес масса.

Масса Уоллер сказал, что со времени прибытия первых кораблей с рабами произошло более двухсот бунтов.

– Я всегда говорил, что главная опасность в том, что рабов становится больше, чем белых.

– Ты прав! – воскликнул его друг. – Никогда не знаешь, кто улыбается, а сам хочет горло тебе перерезать. Даже в собственном доме. Никому из них нельзя доверять. Это у них в крови.

Кунта выпрямился, как доска, делая вид, что ничего не слышит.

– Как врач я не раз видел умирающих белых, – сказал масса. – В детали я не вдавался, но некоторые смерти казались мне подозрительными.

Кунта с трудом сдерживался, не понимая, как они могут говорить такое в его присутствии. И вспоминал все услышанное за те два года, что возил массу в экипаже. Он много раз слышал, как похвалялись кухарки и служанки, что с улыбками и поклонами подавали хозяевам еду, куда плевали или подбрасывали что похуже. Он слышал, как в еду белым подбрасывали толченое стекло, мышьяк и другие яды. Он слышал, как белые младенцы впадали в таинственную кому – и никто не видел, что служанки втыкали им в головки иголки в том месте, где волосики растут гуще всего. Кухарка из большого дома показывала ему хижину старой мамми-кормилицы – ту жестоко выпороли, а потом продали, и все из-за того, что она искалечила молодого массу, который ее ударил.

Кунта стал понимать, что черные женщины по духу настоящие бунтарки, еще похлеще мужчин. Но, может быть, это ему только казалось, потому что женщины воспринимали все на более личном уровне. Они всегда мстили белым, которые их чем-то обидели. Мужчины были более скрытными и меньше поддавались чувству мести. Скрипач рассказывал Кунте о белом надсмотрщике: он изнасиловал черную девушку, и ее отец повесил его на дереве. Но чаще всего бунты рабов были связаны с жестокостью белых.

На плантации Уоллера никогда не было ни бунтов, ни даже каких-то происшествий. Но Кунта слышал, что в их собственном округе Спотсильвания черные прятали мушкеты и другое оружие, чтобы убить своих хозяев или хозяек и сжечь все их дома и плантации. Даже у Уоллера мужчины тайно собирались и обсуждали все хорошее и плохое, что происходило с рабами, а потом решали, стоит ли что-то делать. Но чаще всего дело дальше разговоров не шло.

Кунту на такие собрания никогда не звали – он думал, что его считают калекой, бесполезным для настоящего бунта. Как бы то ни было, его это вполне устраивало. Хотя он желал им удачи во всем, что они задумают, Кунта не верил, что бунт может увенчаться успехом – слишком уж неравными были силы. Возможно, как говорил масса Уоллер, черных скоро станет больше белых, но им никогда не победить. Вилы, кухонные ножи и украденные мушкеты – это ничто перед огромной армией белых с их пушками.

Однако худшими врагами черных, по мнению Кунты, были сами черные. Среди них были молодые бунтари, но подавляющее большинство рабов делали именно то, чего от них ожидали. Обычно им не приходилось даже говорить об этом. Им белые могли доверить жизнь собственных детей. Они отворачивались, когда белые развлекались с их женщинами на сеновалах. Кунта был уверен, что масса мог бы оставить свою плантацию без охраны на целый год и, вернувшись, увидеть, что все они по-прежнему работают. И не потому, что все были довольны своим положением. Черные постоянно на что-то жаловались. Но они не решались даже протестовать – не говоря уже о том, чтобы сопротивляться.

Возможно, он стал одним из них. А может, он просто повзрослел? Или постарел? Кунта не знал. Но он знал, что утратил вкус к борьбе и бегству. Кунте хотелось, чтобы его оставили в покое. Ему хотелось заниматься собственными делами. Все, кто этого не сделал, уже были мертвы.