Алекс Хейли о работе над книгой «Корни»

Я расскажу вам о том, как бывает, когда плывешь на корабле. Обычно я сажусь на грузовые корабли, лайнеры мне не подходят. Как можно работать, когда 800 человек веселятся и пляшут круглые сутки? Грузовые корабли редко берут пассажиров, а если и берут, то совсем немного, человек двенадцать… Да, не больше двенадцати… По закону, если на борту корабля более двенадцати человек, в сопровождении обязательно должен быть доктор. И люди, которые плывут подобным образом, обычно ведут себя очень тихо.

Но я сел на этот корабль, чтобы работать, и работа моя продолжалась с половины одиннадцатого вечера до рассвета. В это время мир принадлежит тебе. Большинство пассажиров спят. Иногда на всем корабле бодрствуют человека три. На мостике дежурит офицер и штурвальный, а еще парень, который каждый час отбивает склянки. И я. Больше всего мне нравится на корабле то, что все твои материалы, вся работа, совершенно все оказывается в одном помещении – вместе с тобой. Иногда все лежит на полке, и ты спишь, попирая собственную работу ногами. Это приятное ощущение – оказываешься словно в материнской утробе с тем, что пытаешься сделать. Со мной такое порой случается, когда я работаю над книгой. В такие моменты я представляю себе нечто особенное. Когда-нибудь буду вспоминать вас, мои слушатели. Буду вспоминать, как вы выглядели, все вместе. И это очень здорово. Думаю, мне хочется писать так, чтобы мои книги читали – и печатали. Такие вещи часто приходят в голову.

Эту дорогу проходишь сам. Когда заходишь достаточно далеко, начинаешь разговаривать со своими героями. Я много беседовал с Цыпленком Джорджем и Кунтой Кинте. И это было не в шутку, а всерьез. Я сидел дома, в одном белье, занимался своими делами – и разговаривал с ними. Это было совершенно естественно и нормально. Садишься за работу в половине одиннадцатого, и примерно в половине второго хочется сделать небольшой перерыв. Поднимаешься, выходишь на палубу. Кладешь руку на верхний поручень, ставишь ногу на нижний – и смотришь вверх. Это поразительное ощущение! Смотришь вверх, а над тобой проносятся небесные тела – такие, каких ты никогда не видел. Попробуйте посмотреть на планеты в открытом море. Вы сразу поймете, что никогда прежде не видели чистого воздуха – даже здесь, где по сравнению с Нью-Йорком воздух чист и прозрачен. Но нигде нет такого воздуха, как в море. На определенных широтах, у берегов Западной Африки и Южной Америки, ночью в полнолуние возникает удивительная иллюзия. Кажется, что, стоит немного потянуться, и ты коснешься этих звезд и планет. И ты паришь среди всего этого по Божьему промыслу. А потом стоишь и чувствуешь легкую вибрацию под ногами, и понимаешь, что это творение рук человеческих. Огромная дизельная турбина, на тридцать пять футов погруженная под воду, движет этот корабль по поверхности океана как небольшой остров. Ты стоишь на палубе и слышишь легкое шипение. Понимаешь, что оболочка корабля преодолевает сопротивление океана. И вот ты стоишь на корабле, сделанном человеческими руками, смотришь на творение Господа – и приближаешься к божеству настолько, насколько это вообще возможно в человеческой жизни.

Вот почему я так люблю океан. Когда оказываешься в океане, начинаешь мыслить по-другому. Мы все занимаемся своей работой. Мы действуем механически. Мы не думаем. Мы просто делаем то, что уже делали пятьсот раз, и отлично знаем, как делать. Но когда оказываешься в океане, обнаруживаешь, что твой разум начинает подниматься почти как на дрожжах. Чувствуешь, как он ворочается, обдумывая то и это, глядя на что-то под новым углом. Могу серьезно сказать вам, что постараюсь в следующем году так организовать свою работу, чтобы месяц проводить в море, а месяц на суше – и так целый год. И тогда я наверняка выполню все, что задумал. А потом смогу вернуться сюда и заниматься всем, чем положено публичному писателю.

Да, вы подумаете, что это глупо, но мне хотелось бы, чтобы меня клонировали. Мне бы хотелось, чтобы один «я» был прикован к пишущей машинке, компьютеру и всему такому. А другой был бы публичной фигурой – ходил бы всюду и рассказывал о писательском труде. А еще один был бы обычным человеком. Ну вот как-то так… Это правда. Большинство писателей привлекают к себе других творческих людей. Лично я встречаюсь со множеством творческих людей.

Две недели назад я разговаривал со своим добрым приятелем, Куинси Джонсом. Мы встретились в Нью-Йорке на похоронах Майлза Дэвиса. Мы говорили о том, как оказываешься в ловушке так называемого «успеха». Как только тебя настигает успех, становится трудно делать то, с помощью чего ты этого успеха добился. Куинси сказал, что припомнить не может, когда что-то сочинял. Он действительно не сочиняет больше – он же уже добился успеха. Майлз, упокой Господь его душу, играл на своей трубе до самого конца. Но многим, кто добился большого успеха, приходится очень трудно. Им тяжело работать так же хорошо, как прежде. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Лучше всего мне писалось, когда Reader’s Digest оказал мне поддержку, я смог поехать в Африку и Европу. Меня никто не знал. Я мог просто работать, и никто на меня не давил. Господи, я даже не знал, сколько времени займет у меня эта работа. Врал редакторам, называл какие-то сроки, говорил, когда закончу. Но я работал очень медленно. Медленно.

Позвольте мне сказать еще одно, прежде чем мы расстанемся. Я хотел поделиться с вами своими соображениями о сущности писательского труда.

Я девять лет собирал материалы, работал в перерывах между написанием статей для разных журналов. И когда я все собрал, то понял, что готов писать. Я не знал, куда пойти, не знал, что делать. Я знал только, что передо мной стоит монументальная задача. Я поднялся на корабль – на грузовой корабль «Вилладжер». И поплыл из Лонг-Бич, Калифорния, вокруг всей Южной Америки и назад в Лонг-Бич. Я плыл девяносто один день. За это время написал часть книги, которая посвящена юности Кунты Кинте – от его рождения до трагического порабощения. За это время я привык разговаривать со своим героем. Я узнал Кунту, узнал о нем все. Я знал, что он собирается делать, что он сделал. Я знал все. И поэтому просто разговаривал с ним. Я так привязался к нему, что знал, как нужно привести его на корабль работорговцев и перевезти через океан. Этому была посвящена вторая часть книги. Но я никак не мог заставить себя написать ее. Я жил в Сан-Франциско, написал около сорока страниц и все забросил. Любому писателю это знакомо. В жизни каждого из нас бывают такие периоды. Пишешь и понимаешь, что это не то, что ты хотел сказать. А когда пишешь хорошо, то вопрос стоит не о том, что хочешь сказать. Здесь главное – ощущение. Чувствуешь ли ты себя так, как хочешь чувствовать? Чувство формируется в нечто осязаемое, когда переписываешь что-то в четвертый раз.

Я дважды переписал свои сорок страниц – и все выбросил. А потом вдруг понял, что меня беспокоит. Я никак не мог почувствовать то, что почувствовать было необходимо. Я не мог писать о Кунте Кинте на корабле работорговцев, находясь в своей роскошной квартире. Мне нужно было приблизиться к своему герою. Я выкачал из журнала кучу денег, много раз врал, когда закончу работу, так что просить еще было невозможно. Я не знал, где взять денег. А мне нужно было поехать в Африку. Чтобы написать книгу, мне нужно было сесть на корабль, идущий из Африки во Флориду. Иначе просто невозможно.

Я отправился в страну, своим появлением обязанную Соединенным Штатам. Из Америки приехали те, кто ее создал. Что это за страна? Либерия. И там я сел на корабль с вполне уместным названием, «Африканская звезда». Я сел на этот грузовой корабль, который вез сырой каучук и был загружен не полностью. Я был пассажиром. Я не мог рассказать капитану – очень милому человеку, – что собираюсь сделать, потому что мне никто не позволил бы этого. Но я нашел трюм, загруженный примерно на треть. Туда вела длинная металлическая лестница – до самого дна. Уверен, что большинство из вас даже не представляет, насколько огромен корабль. Но вся эта аудитория спокойно поместится в трюм большого корабля.

В трюмах есть длинные, широкие, толстые доски из необработанного дерева. Они называются деннаж. Ими перекладывают груз, чтобы он не смещался в бурном море. В первую же ночь после ужина я спустился в этот незаполненный трюм. При свете маленького карманного фонарика я разделся до белья и лег на спину на эти доски. Я представлял себя своим героем, Кунтой Кинте. Я лежал в трюме. Становилось все холоднее. В голову ничего не приходило, чувствовал себя полным идиотом. К утру я совсем продрог, поднялся и вернулся к себе. На следующий вечер пришел туда вновь, несмотря на простуду. И на следующий вечер сделал то же самое. На четвертую ночь, выйдя из-за стола, я не смог заставить себя вернуться в трюм. Чувствовал себя просто ужасно. И я пошел на корму корабля, в самый конец. Стоял там, вцепившись в поручни, и смотрел вниз, где винты взбивали воду в пышную белую пену. Пена слегка светилась, фосфоресцировала зеленоватым светом. В море многое видишь. Я стоял и смотрел на эту пену, и внезапно мне показалось, что все проблемы обрушились на мои плечи. Я был должен всем, кого знал. Мне казалось, что все мои друзья и знакомые собрались и укоризненно смотрят на меня. Ну почему я не могу закончить эту дурацкую книгу? Не нужно было даже браться за нее – не нужно было писать о генеалогии черных.

Это было глупо. И глупо сейчас. Все это глупости. Я стоял и чувствовал себя совершенно несчастным. Мне казалось, что во всем мире у меня нет ни единого друга. И вдруг в голову пришла мысль: это совсем не страшно. Это просто удивительно. Нет, ничего драматического в этом не было – просто это произошло, и все. Тогда я подумал: ведь есть же лекарство от всего этого. Не нужно больше мучиться. Есть простое лекарство. Достаточно просто сделать шаг через поручни и упасть в море.

Снова скажу вам: в этом не было ничего драматического. Просто такая мысль пришла мне в голову. Я стоял и думал об этом. И эта мысль перестала казаться мне пугающей. Позже я читал, что люди, которые замерзают, перед самой смертью ощущают тепло или что-то в этом роде. Вот и я стоял на корме – и был в полусекунде от того, чтобы кинуться в море. Ничего бы не случилось. Все уладилось бы само собой. Я не был бы никому должен. Черт с этим – и с тем. Обретаешь свободу. Черт с издателями и редакторами. Черт со сроками и со всей этой чепухой.

Хочу еще раз подчеркнуть: это не было драматично. Такое бывает во сне: мы спим и слышим, как в нашем сне разговаривают люди. И я начал слышать голоса за своей спиной. Я слышал их. Они не были резкими или назойливыми. Они просто звучали. Я понял, что узнаю каждый голос. Знаю, кто эти люди. И они говорили мне, нет, не делай этого. Не надо, у тебя все получится. Просто продолжай работать. Иди вперед. Не сдавайся… Вот так это было.

И я точно знал, кто эти люди. Это была бабушка. И Цыпленок Джордж. И Кунта Кинте. И моя кузина Джорджия – она жила в Канзас-Сити и недавно умерла. Это были люди, о которых я писал. Они говорили со мной. Это было как сон.

Помню, как с трудом оторвался от поручней, повернулся и медленно пошел назад, пятясь, словно краб. И вот я оказался в своей маленькой каюте. Рухнул на полку ничком – на живот. И заплакал – заплакал без слез. В последний раз я так плакал, когда мне было года четыре… Мне так казалось.

Только около полуночи я пришел в себя. Не могу описать своих чувств, но мне казалось, что я вынырнул из безвоздушного пространства. Я поднялся, и чувство осталось. Я почувствовал, что те, кто ушел раньше, оценивали и испытывали меня – и нашли годным. Они одобрили меня. И я решил двигаться дальше. Вернулся в трюм. Я уже был простужен, меня колотил озноб, словно начинался грипп. С собой я взял длинный желтый блокнот и карандаши. На этот раз не стал раздеваться, как раньше. Я остался в одежде, потому что уже был простужен. Лег на толстую доску, взял в руки блокнот и начал думать.

Это был уже не я. Это Кунта Кинте лежал на полке корабля «Лорд Лигоньер». Корабль вышел из устья реки Гамбия 5 июля 1767 года. В пути он пробыл два месяца, три недели, два дня. Корабль прибыл в Аннаполис, штат Мэриленд. И Кунта Кинте лежал в трюме. А рядом с ним лежали те, кого он знал. О чем он думал?

Что могли бы сказать эти люди? И когда они пришли ко мне в темноте, я начал писать. Знаете, порой начинаешь писать крупными, неровными буквами на чем угодно…

Так я поступал каждую ночь – все восемь ночей. От Либерии до Флориды. Сойдя с корабля во Флориде, я поспешил в огромный аэропорт Майами. Приехал туда в час ночи, с трудом дождался самолета. Прилетел в Сан-Франциско. Побывал у доктора – его фамилия Кимбро. Он осмотрел меня, прописал лекарства и все такое, всякие антибиотики…

А потом я сел за стол со всеми своими длинными желтыми блокнотами и расшифровал записи. Вот так я начал писать ту часть, которая вошла в книгу «Корни»: те главы, в которых Кунта Кинте пересекал океан на корабле работорговцев. Это был самый эмоциональный момент работы над этой книгой. И мы снова вернулись сюда, в Reader’s Digest, в то утро, когда я встретился с редакторами и они сказали, что верят в меня и мой проект и выделят на это деньги. Спасибо вам!