Глава 120

Вскоре я отправился в Национальный архив в Вашингтоне и сказал библиотекарю, что меня интересуют сведения по округу Аламанс, Северная Каролина. Мне хотелось увидеть данные переписи, проведенной сразу после гражданской войны. Мне принесли микрофильмы, и я принялся просматривать пленку. Перед моими глазами разворачивался бесконечный парад имен, записанных старомодным почерком переписчиков XIX века. Я просмотрел уже несколько пленок, устал и вдруг с изумлением увидел знакомые имена: Том Мюррей, черный, кузнец… Ирена Мюррей, черная, домохозяйка… А дальше следовали имена старших сестер бабушки, тех самых, которых я много раз видел на крыльце дома в Хеннинге. Элизабет, 6 лет – это же моя тетя Лиз! А бабушка во время переписи вообще еще не родилась!

Не думайте, что я не верил рассказам бабушки и всех остальных. Моей бабушке невозможно было не верить. Но так удивительно было видеть их имена в официальных документах.

Когда я жил в Нью-Йорке, ездил в Вашингтон регулярно. Посещал Национальный архив, Библиотеку Конгресса, библиотеку Дочерей американской революции. Везде черные библиотекари, узнав о цели моих поисков, с большим энтузиазмом помогали мне найти информацию. В 1966 году благодаря множеству изученных источников я смог восстановить по крайней мере основные моменты нашей драгоценной семейной истории в Америке. Я все отдал бы за возможность рассказать об этом бабушке! Но потом вспомнил слова кузины Джорджии и понял, что и она, и все они действительно смотрят на меня с небес.

Теперь нужно было разобраться в тех странных африканских словах, которые, как мне рассказывали, произносил наш африканский предок. Было очевидно, что нужно связаться с настоящими африканцами – причем с самыми разными, поскольку в Африке огромное множество племен, имеющих собственные языки. Так как я жил в Нью-Йорке, мне в голову пришло посещать офис Организации Объединенных Наций. Я ездил в лифтах, высматривал среди спешащих по коридорам людей африканцев. Заметить их было нетрудно. Я останавливал каждого и спрашивал, не знакомы ли ему такие звуки. За пару недель успел поговорить с парой дюжин африканцев. Они останавливались, смотрели на меня, слушали, но слов не узнавали. Я не винил их – едва ли я мог произнести слова на языке моего африканского предка правильно, без акцента уроженца штата Теннесси.

Подавленный неудачей, я обратился к своему давнему знакомому Джорджу Симсу, вместе с которым рос в Хеннинге. Джордж – прирожденный исследователь. Через несколько дней он послал мне список из десятка имен специалистов по африканской лингвистике. Больше всего меня заинтересовал бельгиец, доктор Ян Вансина. Он закончил факультет востоковедения и африканистики Лондонского университета, долго жил в африканских деревнях и написал книгу «Устная традиция». Я позвонил доктору Вансина – он преподавал в Висконсинском университете – и договорился о встрече. В среду утром я вылетел в Мэдисон, штат Висконсин. Мне хотелось узнать, означают ли что-то эти странные фонетические звуки… Я даже не представлял, удастся ли мне продвинуться в моем расследовании.

Тем вечером в гостиной доктора Вансина я произнес все звуки и слова, которые помнил из семейной истории, услышанной в раннем детстве. Кузина Джорджия до сих пор помнила их наизусть. Доктор Вансина внимательно меня выслушал и стал задавать вопросы. Поскольку он изучал устную историю, его больше всего интересовала передача повествования из поколения в поколение. Мы говорили так долго, что он предложил мне заночевать у него в доме. На следующее утро доктор Вансина с очень серьезным видом сказал:

– Мне нужно было переспать с этим. Разветвления фонетических звуков, сохранившихся в вашей семье на протяжении жизни нескольких поколений, могли быть значительными.

Он сказал, что связался по телефону с коллегой-африканистом, доктором Филиппом Кертином. Оба пришли к выводу, что звуки и слова принадлежат языку «мандинго». Я никогда не слышал такого слова. Доктор Вансина пояснил, что на этом языке говорят в одноименном племени. А потом он предложил перевести некоторые слова. Одно могло означать корову или скот, другое – баобаб, общее слово для всей Западной Африки. Слово «ко» могло означать «кору», один из древнейших струнных инструментов племени мандинго, который делали из половины высушенной тыквы, обтянутой козьей шкурой. Кора имела длинный гриф и двадцать одну струну. Рабы мандинго могли называть корой практически любой струнный инструмент африканцев.

Но самое интересное было в словах «Камби Болонго». Мой предок произносил эти слова, указывая своей дочери Киззи на реку Маттапони в Спотсильвании, штат Вирджиния. Доктор Вансина сказал, что слово «болонго», несомненно, означает «текущая вода» или «река». А слово «Камби» указывает на то, что мой пре-док говорил о реке Гамбия.

Я никогда о ней не слышал.

В тот момент я снова почувствовал, что мои предки смотрят на меня с небес… И это было только началом длинного пути.

Мне предложили выступить на семинаре в колледже Утики. Я шел по коридору в сопровождении профессора, который меня пригласил, и сказал ему, что только что прилетел из Вашингтона, где изучал историю своей семьи.

– Гамбия? – переспросил профессор. – Если не ошибаюсь, кто-то недавно говорил, что в Гамильтоне учится очень способный студент из этой страны.

Старинный и знаменитый колледж Гамильтон находился всего в получасе езды от Утики, в Клинтоне. Когда я все объяснил, профессор Чарльз Тодд сказал:

– Вы говорите об Эбу Манга.

Сверившись с расписанием, он сообщил, что я могу найти его в классе экономики сельского хозяйства. Эбу Манга оказался невысоким студентом с внимательными глазами – и черным, как сажа. Он выслушал меня и подтвердил смысл моих слов, хотя явно был удивлен моим интересом. Я спросил, родной ли для него язык мандинго.

– Нет, но я с ним знаком, – ответил студент.

Он оказался из племени волофов, я рассказал ему о своих поисках, и уже через неделю мы вылетели в Гамбию.

Утром мы прилетели в столицу Сенегала, Дакар, и на легком самолете переправились в аэропорт Юндум в Гамбии. Автобус доставил нас в Банжул (тогда город назывался Батерст). Эбу и его отец, Алхаджи Манга (гамбийцы преимущественно мусульмане), собрали мужчин, знакомых с историей страны. Мы встретились с ними в холле отеля «Атлантик». Как и доктору Вансина в Висконсине, я пересказал им семейную историю, которая передавалась из уст в уста на протяжении стольких лет. Рассказывал я в обратном порядке – от бабушки к Тому, Цыпленку Джорджу и Киззи, отец которой говорил рабам, что его имя Кинте, и учил дочку африканским словам. А потом я рассказал, как на него напали возле родной деревни, в роще, куда он пришел срубить дерево для барабана.

Мой рассказ явно удивил этих людей.

– «Камби Болонго» – несомненно, река Гамбия, и это все знают.

Я возразил, что очень многим это не известно! Гораздо больше заинтересовало этих людей то, что мой предок из XVIII века называл себя Кинте.

– Древние деревни нашей страны носят имена семей, населявших их много веков назад, – сказали мне и показали на карте: – Смотрите, вот деревня Кинте-Кунда. А совсем рядом с ней деревня Кинте-Кунда Джаннех-Я.

А потом я услышал то, о чем и мечтать не смел. В старинных деревнях на окраинах страны живут очень старые люди, сказители. Это живой архив устной истории. Старшему сказителю может быть под семьдесят или чуть больше. У него есть ученики – более молодые сказители, которые обучают мальчиков. Такой мальчик будет рассказывать свою историю до сорока-пятидесяти лет, а потом станет старшим сказителем. На праздниках он будет рассказывать истории деревень на несколько веков назад, истории кланов, семей, великих героев. В черной Африке устные истории сохраняются со времен глубокой древности. Есть легендарные сказители, способные рассказывать истории Африки три дня подряд, ни разу не повторившись.

Видя мое удивление, гамбийцы напомнили, что предки каждого из нас жили в те времена, когда письменности не существовало, и единственным способом сохранения информации были человеческие воспоминания. Они сказали, что мы, люди Запада, так привыкли к «костылям печати», что уже не понимаем, на что способна тренированная память.

Поскольку мой предок говорил, что имя его Кинте, а клан Кинте хорошо известен в Гамбии, мои знакомые пообещали разузнать что-нибудь и найти сказителя, который поможет мне в моих поисках.

Вернувшись в США, я стал изучать книги по африканской истории. И это превратилось для меня в наваждение. Речь шла о втором по величине континенте Земли, а я о нем почти ничего не знал. Мне было стыдно, что до того момента мое представление об Африке было связано исключительно с фильмами про Тарзана и отдельными статьями из журнала National Geographic. Целый день я изучал литературу, а по ночам сидел на кровати и рассматривал карту Африки, запоминая расположение стран и названия рек, по которым ходили корабли с рабами.

Через несколько недель я получил заказное письмо из Гамбии, в котором меня приглашали вернуться в Африку, как только будет возможность. Но к тому времени у меня почти не осталось денег – слишком много времени я посвятил своим исследованиям и забросил писательский труд.

Как-то раз на банкете журнала Reader’s Digest миссис Девит Уоллес сказала, что ей очень понравилась моя статья «Незабываемый герой» – о суровом морском волке, который когда-то был моим начальником в береговой охране. Прощаясь со мной, она просила связаться с ней, если мне понадобится помощь. Теперь же я написал ей смущенное письмо, в котором вкратце описал свою историю. Миссис Уоллес попросила своих редакторов встретиться со мной, и меня пригласили на ланч. Я без умолку говорил почти три часа. Вскоре я получил письмо, где говорилось, что журнал будет выплачивать мне ежемесячно триста долларов в течение года, а также возьмет на себя (что было важнее всего!) «разумные дорожные расходы».

Я снова побывал у кузины Джорджии в Канзас-Сити – это было правильно, потому что старушка была уже очень больна. Но мой рассказ вдохновил ее. Еще больше ее заинтересовало то, что я надеялся узнать. Она пожелала мне счастливого пути, и я вылетел в Африку.

Те же люди, с которыми я встречался раньше, сообщили мне, что нашли сказителя, который многое знает о клане Кинте. Зовут этого человека Кебба Канджи Фофана. Я был готов немедленно с ним встретиться.

– Где же он?

На меня посмотрели странно:

– В своей деревне, разумеется.

Выяснилось, что, чтобы встретиться с этим сказителем, мне предстоит организовать настоящее путешествие. Три дня ушло на бесконечные африканские разговоры и уговоры, прежде чем удалось найти катер, чтобы подняться вверх по реке, грузовик и «Лендровер», чтобы доставить по суше все необходимые припасы и снаряжение, и четырнадцать человек, в том числе трех переводчиков и четырех музыкантов (мне сказали, что старые сказители в глубинке никогда не говорят, если фоном не звучит музыка).

На катере «Баддибу» мы двинулись по широкой и быстрой «Камби Болонго». Я чувствовал себя неловко. Мне казалось, что я чужой в этом мире. Как воспринимают меня эти люди? Считают ли меня пришельцом? Наконец впереди показался остров Джеймс. На протяжении двух веков здесь стояла крепость, за которую постоянно сражались Англия и Франция. Это было идеальное место для работорговли. Я спросил, можем ли мы остановиться здесь. Мы остановились, и я отправился бродить среди мрачных развалин, все еще охраняемых призрачной пушкой. В воображении моем вставали картины жестокостей, творившихся здесь. Я чувствовал, что передо мной открывается новая грань истории черной Африки. Я безуспешно пытался найти какое-то символическое напоминание о древних цепях, но видел лишь обломки кирпичей и цементную пыль. Несколько минут до возвращения на «Баддибу» я просто смотрел на реку, название которой мой предок передал своей дочери на другом берегу Атлантического океана, в округе Спотсильвания в штате Вирджиния. Мы вернулись на катер и поплыли дальше. В небольшой деревне Альбреда мы сошли на берег. Дальше предстояло идти пешком – к совсем маленькой деревушке Джуффуре, где, как мне сказали, и жил тот самый сказитель.

В психологии есть такое понятие – «пиковое переживание» – нечто высшее, подобного чему в вашей жизни никогда не было. Таким пиковым переживанием для меня стал первый день в глубинке черной Африки.

Когда мы приблизились к Джуффуре, дети, игравшие за изгородью, сообщили о нашем прибытии взрослым, и люди стали выходить из своих хижин. В деревне жили около семидесяти человек. Как и в большинстве деревень в глубинке Гамбии, жизнь здесь за последние двести лет почти не изменилась. Круглые хижины, обмазанные глиной, с коническими соломенными крышами. Среди тех, кто вышел нам навстречу, был невысокий мужчина в потрепанном белом одеянии и небольшой шапочке над черным лицом с орлиным носом. В нем было нечто такое, что я сразу понял – это именно тот, к кому мы приехали.

Три переводчика отделились от нашей группы, чтобы переговорить с ним, а остальные жители деревни окружили меня широкой подковой. Если бы я раскинул руки, то кончиками пальцев коснулся бы тех, кто стоял ближе всего ко мне. Люди смотрели на меня во все глаза. Они морщили лбы – такими пристальными были их взгляды. Внутри меня зародилось какое-то странное, животное ощущение, и я не сразу понял, что это. Но потом осознание нахлынуло и захлестнуло мощной волной: мне много раз доводилось находиться в окружении людей, но никогда еще все, кто меня окружал, не были черными как смоль!

Я был потрясен и взволнован. Я опустил глаза, как мы всегда делаем в состоянии неуверенности. Взгляд мой упал на собственные коричневые руки. И на меня нахлынула новая волна чувств, на этот раз еще более мощная и стремительная: я почувствовал себя неким гибридом… Ощущал себя нечистым среди чистых, и чувство это было мучительным и постыдным. И тут старик отошел от переводчиков. Жители деревни сразу же покинули меня и столпились вокруг него.

Один из переводчиков подошел ко мне и шепнул на ухо:

– Они так рассматривают вас, потому что никогда еще не видели чернокожего американца.

И эти слова поразили меня сильнее, чем все, что происходило вокруг меня и со мной. Эти люди видели во мне не человека, а символ! Символ двадцати пяти миллионов чернокожих, которые жили за великим океаном.

Люди, столпившиеся вокруг сказителя, о чем-то оживленно заговорили на языке мандинго, то и дело бросая на меня заинтересованные взгляды. Через какое-то время старик повернулся, прошел мимо своих односельчан, мимо трех переводчиков и подошел прямо ко мне. Он пристально смотрел мне в глаза, считая, что я должен понимать его язык мандинго. И он сказал мне, что они испытывают глубокие чувства к тем неизвестным миллионам чернокожих, живущих в разных местах, куда их увезли на кораблях рабовладельцев. Переводчик пришел мне на помощь:

– Предки рассказывали нам, что многие из тех, кто жил здесь когда-то, оказались в изгнании, в месте, называемом Америкой, и во множестве других мест.

Старик сел на землю лицом ко мне. Жители деревни спешно собрались за ним. И он начал рассказывать мне историю рода Кинте, которая передавалась из уст в уста на протяжении веков с незапамятных времен. Он не просто рассказывал – мне казалось, что он читает какой-то древний свиток. А для замерших в почтительном молчании жителей деревни это было настоящее событие. Сказитель говорил, наклонясь вперед. Тело его окаменело, шея напряглась, каждое слово казалось почти физически ощутимым. После пары предложений он немного расслаблялся, откидывался назад и слушал, как переводит его слова переводчик. В голове сказителя хранилась невероятно сложная генеалогия рода Кинте на протяжении множества поколений: кто на ком женился, у кого были какие дети, на ком женились эти дети, кто у них родился. Это было просто невероятно. Я был поражен не только обилием деталей, но почти библейским стилем повествования: «И такой-то взял в жены такую-то и родил… и родил… и родил…» Он называл имена всех супругов и имена их многочисленных отпрысков и их отпрысков… Чтобы указать время, сказитель упоминал важные события: «в год большой воды» – наводнения – «он убил буйвола». А для того чтобы точно определить дату, нужно было выяснить, когда произошло то самое наводнение.

Чтобы мне было проще понять энциклопедическую сагу, которая разворачивалась перед моими глазами, сказитель сказал, что род Кинте возник в стране Древнее Мали. Мужчины рода Кинте традиционно были кузнецами, «теми, кто покорил себе огонь», а женщины делали керамику и занимались ткачеством. Со временем одна ветвь рода перебралась в Мавританию, и из Мавритании один из членов рода, Каираба Кунта Кинте, марабут, то есть святой человек мусульманской веры, отправился в страну Гамбию. Сначала он пришел в деревню Пакали Н’Динг, пожил там какое-то время, потом отправился в деревню Джиффаронг, а оттуда в Джуффуре. В Джуффуре Каираба Кунта Кинте взял себе первую жену, девушку мандинго по имени Сиренг. От нее у него было двое сыновей, Джаннех и Салум. Потом он взял вторую жену по имени Яйса. От Яйсы у него был сын Оморо.

Три сына росли в Джуффуре, пока не стали мужчинами. Потом двое старших, Джаннех и Салум, ушли и основали новую деревню Кинте-Кунда Джаннех-Я. Младший сын, Оморо, оставался в Джуффуре, пока ему не исполнилось тридцать дождей – лет. Потом он женился на девушке мандинго по имени Бинта Кебба. У Бинты Кебба от Оморо Кинте с 1750 по 1760 годы родилось четверо сыновей: Кунта, Ламин, Суваду и Мади.

Старый сказитель говорил уже почти два часа. Раз пятьдесят он упоминал какие-то детали из жизни тех, о ком рассказывал. Назвав имена четырех сыновей Оморо, сказитель добавил еще что-то, и переводчик сказал:

– Когда пришли солдаты короля (еще одна деталь, позволяющая определить время), старший из четырех сыновей, Кунта, пошел из своей деревни срубить дерево… и больше его никогда не видели…

И сказитель продолжил свой рассказ.

Я буквально окаменел. Кровь застыла в моих жилах. Этот человек, который всю жизнь провел в крохотной африканской деревушке, никак не мог знать, что только что он произнес слова, которые я слышал всю свою жизнь. Именно это рассказывала мне бабушка и ее сестры на крыльце нашего дома в Хеннинге, штат Теннесси! Мне рассказывали об африканце, который всегда твердил, что его имя Кинте, который называл гитару «ко», а реку в штате Вирджиния – «Камби Болонго». Мне рассказывали, что его похитили работорговцы, когда он вышел из своей деревни, чтобы срубить дерево и сделать себе барабан.

Я порылся в своем вещевом мешке, нашел потрепанный блокнот, на первых страницах которого была записана бабушкина история, и показал ее переводчику. Прочитав мои записи, изумленный переводчик что-то быстро заговорил, обращаясь к сказителю. Тот пришел в невероятное возбуждение, вскочил, начал что-то говорить жителям деревни, указывая на мой блокнот в руках переводчика. Тут уже загалдели все.

Не помню, чтобы кто-то обращался ко мне по отдельности. Помню лишь, что все семьдесят жителей деревни образовали вокруг меня широкое человеческое кольцо и стали двигаться против часовой стрелки, что-то распевая – то громко, то тихо, то опять громко. Тела их сближались, они высоко задирали колени и громко топали, поднимая облака красноватой пыли…

Из движущегося круга вышла женщина – одна из десятка женщин, к спинам которых были привязаны младенцы. Ее иссиня-черное лицо исказилось, она двигалась ко мне, топая босыми ногами по земле. Отвязав ребенка, она почти швырнула его мне, словно говоря: «Возьми его!» И я взял и прижал ребенка к себе. Потом она забрала своего ребенка. Другая женщина швырнула мне своего младенца… потом следующая… и следующая… пока я не обнял около десятка младенцев. Смысл этого действа открыл мне почти через год профессор Гарварда, доктор Джером Брунер:

– Вы не знали, что принимали участие в одной из древнейших церемоний человечества – «Наложении рук»! Так эти люди говорили вам: «Через эту плоть, которая есть мы, мы становимся тобой, а ты – нами!»

Потом мужчины Джуффуре отвели меня в свою мечеть, построенную из бамбука и соломы, и молились вокруг меня на арабском языке. Я стоял на коленях и думал: «Вот место, откуда растут мои корни, но я не понимаю ни одного слова». Позже мне перевели смысл их молитвы: «Благословен будь, Аллах, ибо тот, кто давно был потерян для нас, возвращен волей Аллаха».

Поскольку приплыли мы по реке, я хотел вернуться по земле. Я сидел в машине за спиной молодого водителя из племени мандинго. Машина двигалась к Банжулу. За нашими спинами поднимались облака пыли и оседали на горячую, каменистую, ухабистую проселочную дорогу. Голова моя кружилась от только что пережитого… Если бы каждый чернокожий американец мог знать то же, что и я! Если бы ему передали хотя бы крупицы знаний о его африканских предках по отцу или матери! Если бы он знал, где жил его предок, когда был схвачен и продан в рабство! Если бы он знал, когда это произошло! Тогда многие чернокожие американцы могли бы разыскать старых, умудренных жизнью сказителей и найти свой род – может быть, в той же самой деревне!

Перед моим мысленным взором, словно на туманном кино-экране, стали разворачиваться истории порабощения миллионов наших предков. Многие тысячи были похищены по отдельности, как мой предок Кунта. Но миллионы просыпались среди ночи, крича от ужаса, в разграбленных и сожженных деревнях. Тех, кто выжил, заковывали в цепи и вели длинной чередой, «караваном», к кораблям рабовладельцев. Порой такие караваны растягивались на целую милю. Я представлял, как бросали умирать тех, кто был слишком слаб, чтобы продолжать мучительный марш к побережью. Представлял, как выживших выводили на пляж, смазывали жиром, брили, унизительно осматривали, часто клеймили раскаленным железом. Представлял, как их гнали на большие корабли, безжалостно осыпая ударами кнутов. Я буквально слышал, как кричали эти люди, видел, как вцеплялись они руками в берег и засовывали пригоршни песка в рот, стараясь забрать с собой хоть частицу родной Африки. Видел, как их хлестали, избивали, сталкивали в зловонные трюмы кораблей работорговцев и приковывали к полкам – зачастую рабов было столько, что они могли лежать только на боку, как ложки в ящике…

Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, как мы подъехали к другой деревне, побольше. Всмотревшись, я понял, что информация о произошедшем в Джуффуре дошла до этой деревни быстрее, чем добрались мы. Водитель притормозил. Жители деревни высыпали на дорогу. Они махали руками, что-то кричали. Я поднялся в «Лендровере» и стал махать им, а они расступились, освобождая дорогу для нашей машины.

Мы проехали уже половину деревни, когда я неожиданно понял, что кричали эти люди… Умудренные опытом старики в просторных одеяниях и молодые мужчины, матери и обнаженные, угольно-черные дети – все махали мне, сияя от радости, и громко кричали:

– Меестер Кинте! Меестер Кинте!

Сразу скажу вам: я – мужчина. Слезы зародились где-то в районе щиколоток и стремительно поднялись к моим глазам. Никогда в жизни я так не рыдал, разве что в младенчестве. «Меестер Кинте!» Я чувствовал, что оплакиваю всю историю невероятных жестокостей по отношению к моим соплеменникам, историю величайшего преступления человечества…

Я вылетел домой из Дакара. Прямо тогда я решил написать книгу. Мои предки станут символом всех людей африканского происхождения. Все они подобны Кунте, который родился и вырос в черной африканской деревне. Всех их схватили, заковали в цепи и погрузили на корабль рабовладельцев. Всех их отправили за океан на разные плантации, где началась их борьба за свободу.

В Нью-Йорке я нашел на автоответчике сообщение: наша кузина Джорджия, которой было восемьдесят три года, умерла в больнице Канзас-Сити. Все обдумав, я понял, что она умерла в тот самый час, когда я входил в деревню Джуффуре. Теперь мне кажется, что она ушла, потому что работа ее была исполнена. Она была последней из старых женщин, рассказывавших семейную историю на крыльце бабушкиного дома. Это она направила меня в Африку, а потом спокойно присоединилась к остальным, следившим за мной с небес.

Я осознал, что к созданию этой книги привела целая цепь связанных между собой событий. Все началось с самого раннего детства. Бабушка и все остальные буквально вбивали в меня семейную историю. Потом по простому стечению обстоятельств я путем проб и ошибок начал учиться писательскому мастерству – в самом странном для этого дела месте: на военном корабле береговой охраны США, где служил коком. Я любил море, и первые мои опусы были связаны с драматическими приключениями на море, о которых я узнавал с пожелтевших страниц документов, хранящихся в архивах береговой охраны. Вряд ли можно было лучше подготовиться к морским исследованиям, без которых эта книга была бы невозможна.

Бабушка и другие старые женщины говорили, что корабль привез Африканца в «Наплис». Я понял, что они имели в виду Аннаполис, штат Мэриленд. И я решил разузнать, что за корабль приплыл в Аннаполис с реки Гамбия. Ведь именно на его борту был Африканец, сохранивший родовое имя Кинте, хотя хозяин Джон Уоллер назвал его Тоби.

Мне нужно было определить время, когда корабль мог пристать к берегу. Несколькими месяцами раньше в деревне Джуффуре сказитель упомянул, что Кунту Кинте схватили примерно в то время, когда «пришли солдаты короля».

Я вернулся в Лондон и принялся изучать документы о перемещениях британских военных подразделений в Африке в 60-е годы XVIII века. И на второй неделе обнаружил, что «солдаты короля» – это подразделение, которое в документах называлось «солдатами полковника О’Хейра». Полк был отправлен из Лондона в 1767 году для охраны принадлежавшего тогда британцам форта Джеймс на реке Гамбия. Сказитель был так точен, что мне даже стало стыдно за то, что я решил проверить его слова.

Потом я отправился в лондонский офис компании Lloyds. Мистеру Р. С. Э. Ландерсу я выложил всю свою историю, и он сказал мне:

– Молодой человек, наша компания окажет вам всю помощь, какая только в наших силах.

Это стало для меня настоящим благословением, потому что благодаря этой поддержке передо мной открылись самые разные двери и я смог изучить множество старинных английских морских документов.

В моей жизни не было тяжелее работы, чем в те шесть недель бесконечных и тщетных поисков. Я пытался вычислить единственный корабль работорговцев, который совершил совершенно конкретный путь. Я перебирал документы – коробку за коробкой, папку за папкой. Тысячи рабовладельческих кораблей курсировали тогда между Англией, Африкой и Америкой. И с каждым просмотренным документом ярость моя нарастала. Только сейчас я осознал масштабы работорговли в тот период. Занимавшиеся этим считали свое дело прибыльным – точно так же, как сегодня считается прибыльной покупка, продажа и перевозка скота. Многие документы никогда не выходили на свет после их составления. Никто не интересовался ими, и они просто лежали, ожидая своего времени.

За все это время мне ни разу не попался корабль, который плыл из Гамбии в Аннаполис. Лишь на седьмой неделе примерно в половине третьего я взялся за 1023-й лист записей о кораблях работорговцев. На большом прямоугольном листе было указано время прибытия и убытия из Гамбии тридцати кораблей в 1766–1767 годах. Просматривая этот документ, я наткнулся на корабль № 18 и автоматически проследил даты его перемещений.

5 июля 1767 года – в год, когда «пришли солдаты короля» – корабль «Лорд Лигоньер» капитана Томаса Э. Дэвиса отплыл из устья реки Гамбия в Аннаполис…

Не знаю почему, но внутренняя эмоциональная реакция возникла не сразу. Помню, что пассивно выписал информацию, погрузился в дальнейшие записи, а потом вышел подышать воздухом. За углом была небольшая чайная. Я вошел, заказал чай с «хворостом». И когда сидел за столиком, мне неожиданно пришла в голову мысль, что, возможно, именно этот корабль привез в Америку Кунту Кинте!

До сих пор не расплатился с хозяйкой за чай и печенье! В компании Pan American мне сообщили, что осталось последнее место на рейс до Нью-Йорка. У меня не было времени даже заехать в отель.

– В аэропорт Хитроу! – крикнул я таксисту.

Во время ночного перелета над Атлантикой я не мог заснуть. Я мысленно видел книгу из Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. На светло-коричневой обложке темно-коричневыми буквами было написано: «Судоходство в порте Аннаполиса» и имя автора – Воган У. Браун.

Из Нью-Йорка шаттл Eastern Airlines доставил меня в Вашингтон. На такси я добрался до Библиотеки Конгресса, заказал книгу, буквально выхватил ее из рук молодого библиотекаря и начал листать… И вот оно, подтверждение! «Лорд Лигоньер» прошел таможню Аннаполиса 29 сентября 1767 года!

Я взял машину напрокат и помчался в Аннаполис. В архиве Мэриленда миссис Фиби Джейкобсен выдала мне копии местных газет, напечатанных в первую неделю октября 1767 года. И мне принесли микрофильм с номерами мэрилендской «Газеты». Я пролистал выпуск от 1 октября и увидел рекламное объявление, набранное старинным шрифтом: «ТОЛЬКО ЧТО ПРИВЕЗЕНЫ. На корабле капитана Дэвиса “Лорд Лигоньер”, прибывшем в Аннаполис с реки Гамбия, что в Африке, доставлены ЗДОРОВЫЕ РАБЫ. Рабы будут проданы подписчикам за наличные или векселя в среду, 7 октября. Указанный корабль заберет груз табака в Лондон по цене 6 фунтов стерлингов за тонну». Рекламное объявление было подписано Джоном Ридутом и Дэниелом Сент-Томасом Дженифером.

29 сентября 1967 года я почувствовал, что должен прийти на причал Аннаполиса. И я это сделал. Двести лет прошло с того дня, когда здесь причалил корабль «Лорд Лигоньер». Я смотрел на берег, куда вышел мой далекий предок, и не мог сдержать слез.

В документе за 1766–1767 годы, составленном в форте Джеймс на реке Гамбия, говорилось, что «Лорд Лигоньер» принял на борт 140 рабов. Скольким же из них удалось пережить это плаванье? Я снова отправился в архив Мэриленда. Я искал документ о грузе корабля, доставленном в Аннаполис, и нашел его: 3265 «слоновьих зубов», как называли тогда бивни; 3700 фунтов воска; 800 фунтов сырого хлопка; 32 унции гамбийского золота и 98 «негров». В пути погибли 42 человека – примерно одна треть. Это был средний показатель для кораблей работорговцев.

К этому времени я уже понял, что бабушка, тетя Лиз, тетя Плас и кузина Джорджия и сами были сказительницами. В моем блокноте, куда я записал их истории, значилось, что нашего Африканца купил «масса Джон Уоллер». Он же дал ему имя «Тоби». Во время четвертой попытки побега он ранил камнем одного из двух профессиональных ловцов рабов, и они отрубили ему часть ступни. «Брат массы Джона, доктор Уильям Уоллер» спас жизнь раба. Испытывая отвращение к подобной жестокости, он купил его у своего брата. Я надеялся найти какие-то документы, связанные с этими действиями.

Для этого я отправился в Ричмонд, штат Вирджиния. Там я просматривал микрофильмы с юридическими документами округа Спотсильвания, штат Вирджиния, после сентября 1767 года, когда «Лорд Лигоньер» пристал к американскому берегу. Со временем я обнаружил большой документ, датированный 5 сентября 1768 года. По этому документу Джон Уоллер и его жена Энн передавали Уильяму Уоллеру землю и товары, в том числе 240 акров сельскохозяйственных угодий… И на втором листе я увидел запись: «и одного негра по имени Тоби».

Господь милосердный!

За двенадцать лет, прошедших с того дня, когда мне попался на глаза Розеттский камень, я проделал полмиллиона миль, разыскивая, просеивая, проверяя, перепроверяя и узнавая все больше о людях, чья устная история оказалась не просто точной, но и подтвержденной на обоих берегах Атлантики. В конце концов я справился с собой и погрузился в дальнейшие исследования, которые помогли мне написать эту книгу. Работа над главами о детстве и юности Кунты Кинте заняла много времени и помогла по-настоящему с ним сродниться. Приступая к описанию того, как Кунта и остальные гамбийцы пересекали океан на корабле работорговцев, я решил испытать это на себе. Я вылетел в Африку и организовал возвращение в Соединенные Штаты на первом же грузовом корабле. Этим кораблем оказалась «Африканская звезда» компании Farrell Lines. Когда мы вышли в море, я рассказал, что пытаюсь описать путь в Америку своего дальнего предка. Каждый вечер после ужина я по металлическим лестницам спускался в глубокий и темный трюм. Я раздевался и лежал там десять ночей, пытаясь представить, что видел, слышал, чувствовал, осязал и обонял Кунта. А самое главное – что он думал? Конечно, мое морское путешествие было безумно роскошным в сравнении с теми нечеловеческими мучениями, которые пережили реальный Кунта Кинте, его спутники и те миллионы людей, что лежали в трюмах, закованные в цепи, по восемьдесят-девяносто дней. Они были охвачены ужасом, задыхались от зловония, страдали от ран. А впереди их ждали новые физические и нравственные испытания. И мне удалось описать это путешествие – с точки зрения человеческого груза.

В книге, которую вы держите в руках, описана жизнь семи поколений. За годы работы я выступал перед множеством людей, рассказывая о том, какой должна стать моя книга. И почти всегда меня спрашивали: «Какая часть «Корней» реальна, а какая является вымыслом?» Я изо всех сил старался сохранить всю устную историю моей африканской и американской семьи, причем значительную часть мне удалось подтвердить историческими документами. Эти документы, а также множество фактурных деталей, связанных с образом жизни, культурой и прочим, стали плотью и кровью «Корней». Свои исследования я проводил в многочисленных библиотеках (их было более пятидесяти), архивах и исторических хранилищах на трех континентах.

Поскольку во времена, когда разворачивались события, меня и в помине не было, большинство диалогов и событий – это романизированный сплав того, что мне было известно, и того, что я представлял себе на основании изученных материалов и документов.

Теперь я думаю, что на меня «смотрят с небес» не только бабушка, ее сестры, кузина Джорджия, но и все остальные: Кунта, Белл и Киззи; Цыпленок Джордж и Матильда; Том и Ирена, дедушка Уилл Палмер; мама – а недавно к ним присоединился и мой отец…

Ему было восемьдесят три. Когда мы – Джордж, Джулиус, Лоис и я – обсуждали его похороны, кто-то из нас сказал, что отец прожил полную и богатую жизнь в его понимании богатства. Умер он быстро, без страданий. Зная отца так, мы согласились, что он не хотел бы, чтобы мы плакали. И мы договорились, что не будем.

Меня так захлестнули воспоминания, что, когда распорядитель похорон сказал «усопший», я не сразу понял, что речь идет о моем отце. Рядом с ним никогда не было скучно. Первую службу по нему отслужили в Вашингтоне. В церкви собралось много друзей семьи. Мой брат Джордж сказал преподобному Бойду, что мы хотели бы поделиться своими воспоминаниями об отце с собравшимися друзьями.

После короткой религиозной церемонии заиграла любимая песня отца. Потом Джордж поднялся и встал возле открытого гроба. Он сказал, что в его детстве в нашем доме всегда жил кто-то из детей фермеров. Отец уговаривал родителей позволить детям посещать колледж, а на возражения, что у семьи нет денег, просто отвечал: «Он будет жить с нами». И теперь на Юге живут не менее восемнадцати фермеров, директоров школ и учителей, которые с гордостью называют себя «парнями профессора Хейли».

Одно из первых воспоминаний Джорджа было связано со временем, когда мы жили в Алабаме. Как-то за завтраком отец сказал: «Мальчики, сегодня я хочу познакомить вас с великим человеком». Мы вчетвером несколько часов ехали в Таскиги, штат Алабама, где находилась таинственная лаборатория гениального ученого, доктора Джорджа Вашингтона Карвера. Этот невысокий, темный человек долго рассказывал нам о том, как важно хорошо учиться. Каждому он подарил по небольшому цветку. Джордж сказал, что в конце жизни отец очень злился, что мы не устраиваем ежегодных семейных праздников, как в его молодости. Джордж попросил собравшихся присоединиться к нам, и мы все ощутили свое единство ради отца – и вместе с ним.

Когда Джордж сел, слово взял я. Глядя на отца, я сказал, что, будучи старшим сыном, могу вспомнить более давние события из жизни джентльмена, что лежит здесь. В детстве первое представление о любви я получил, заметив, как отец и мама смотрят друг на друга, когда она играла вступление, а он стоял, готовясь петь для нашей церкви. Еще одно детское воспоминание: я всегда получал пять или даже десять центов от отца, какими бы сложными и тяжелыми ни были жизненные обстоятельства. И для этого достаточно было всего лишь застать его в одиночестве и начать умолять еще раз рассказать про то, как его подразделение сражалось в Мез-Аргоннском лесу. «Мы сражались как львы, сынок!» – всегда восклицал отец. К тому моменту, как я получал свои десять центов, становилось ясно, что, когда дела генерала «Блэка Джека» Першинга стали совсем плохи, ему нужно было послать курьера за сержантом Саймоном А. Хейли (№ 2816106) из Саванны, штат Теннесси. И когда германские шпионы донесли бы это известие до высшего командования, сам кайзер устрашился бы.

Но мне казалось, что после первой встречи родителей в колледже Лейн самым значительным событием для всех нас стал перевод отца в колледж А & Т в Гринсборо, Северная Каролина, и его решение все бросить и вернуться домой. «Потому что, парни, – говорил он нам, – я работал в четырех местах, и у меня просто не оставалось времени на учебу». Но в самый последний момент он узнал, что его приняли на временную работу проводником пуллмановских поездов. Как-то ночью в поезде, следовавшем из Буффало в Питтсбург, его разбудил звонок. Белый мужчина и его жена попросили по стакану теплого молока. Отец принес им молоко и «уже собирался уйти, но мужчина оказался очень разговорчивым. Узнав, что я студент и подрабатываю в свободное время, он очень удивился. Он задал мне множество вопросов и в Питтсбурге оставил щедрые чаевые». Отец экономил каждый цент и в сентябре 1916 года вернулся в колледж. И тут президент колледжа показал ему письмо от того пассажира с поезда. Этим человеком оказался ушедший на пенсию руководитель издательства Curtis, Р. С. М. Бойс. Он запросил стоимость года обучения и выслал чек на всю сумму. «Он прислал 503 доллара 15 центов – это была стоимость обучения, проживания, питания и учебных материалов», – рассказывал отец. Он учился так хорошо, что смог получить стипендию на сельскохозяйственном факультете Корнелльского университета. Эту стипендию создали специально для лучших чернокожих выпускников различных колледжей.

Так наш отец получил диплом Корнелла, а затем стал профессором. И мы, его дети, выросли в очень разнообразной среде. Большое влияние на нас оказывали мамины родственники, но влияние отца было еще сильнее. Нам повезло: отец увидел, как я стал писателем, Джордж – заместителем директора информационного агентства Соединенных Штатов, Джулиус – архитектором министерства военно-морского флота, а Лоис – учителем музыки.

Доставив тело отца в Арканзас, мы провели вторую церемонию для его друзей из университета в Пайн-Блафф, где он когда-то был деканом сельскохозяйственного факультета. Отец отдал делу просвещения более сорока лет жизни. Мы знали, что он хотел бы этого – и провезли его тело через кампус и по дороге «С. А. Хейли Драйв». Дороге присвоили его имя, когда отец вышел на пенсию.

Служба в Пайн-Блафф закончилась, и мы отвезли отца туда, где он всегда хотел лежать – на кладбище ветеранов в Литл-Рок. Мы шли за его гробом на 16-й участок, а потом стояли и смотрели, как его опускают в могилу № 1429. А потом все, кому он был отцом, члены седьмого поколения Кунты Кинте, быстро пошли прочь, отворачиваясь друг от друга – мы же договорились, что не будем плакать.

Так и отец присоединился к тем, кто смотрит на нас с небес. Я чувствую, что они смотрят и направляют нас. Я чувствую, что они, как и я, надеются, что история нашей семьи поможет облегчить страдания многих. Ведь истории, как правило, пишут победители.