Нельзя сказать, что Женя стремилась угнаться за модой, скорее, она улавливала общий поток, но с некоторым опережением общественного вкуса. Пока все прогрессивные девицы добывали себе туфли на шпильках, Женя купила в комиссионке вполне пешеходные туфли рыжей замши, на полупрозрачной каучуковой подошве, без шнурков, с грубой прошивкой по верху. Слова «мокасины» тогда еще не знали, и каким ветром занесло в комиссионку это американское изделие индейского происхождения, осталось неизвестным. Но никакие шпильки не были нужны Жене в тот год, а нужна была обувь пешеходная – на работу ходить. В конце шестидесятого года она, не добрав всего один балл на вступительных экзаменах в университет, поступила работать в биологическую лабораторию – набираться жизненного и профессионального опыта, а заодно и получать рабочий стаж, который сильно облегчил бы поступление на биофак в будущем.

В лаборатории Жене очень нравилось… и она на удивление быстро освоилась с бинокуляром, микротомом, сверкающими от чистоты предметными стеклами. Лаборатория занималась гормонами, и это оказалось, как волшебная сказка: днем крохотная желёзка, которую исследовала ее руководительница, вырабатывала один гормон, ночью другой, и зависело это от света, просто от солнечного света, который заглядывает утром в окошко и дает сигнал «стоп» мелатонину, «вперед» – серотонину! И самое чудесное – молекулы, вот они, представлены в виде формулы, и можно их синтезировать. Словом, чудо из чудес эта наука биохимия…

В осенний слякотный день начальница послала Женю на мясокомбинат собрать нужный материал – свиную железу эпифиз. Начальница нарисовала схему мозга, пометила стрелочкой, как добираться до этой укрытой железы, поднявшись по стволу мозга и приподняв мозжечок, залезть повыше и выдрать пинцетом этот самый эпифиз, который будет органом непарным, так что его трудно с чем-нибудь спутать. Жене выдана была баночка с формалином, перчатки, скальпель и пинцет, а также разрешение на вход в мясокомбинат, куда просто так с улицы войти было невозможно. И она, надев новые рыжие мокасины, отправилась на край Москвы, с двумя пересадками в метро, потом на автобусе. Она гордилась таким ответственным заданием, но и несколько беспокоилась, сможет ли выполнить.

Когда вышла из автобуса, ощутила легкую вонь в воздухе, которая все возрастала по мере приближения к железным воротам. Прошла через проходную, вахтерша швырнула толстой рукой в сторону цеха – туда иди!

Дальше уже никто никаких пропусков с нее не спрашивал, и она вошла в высоченное огромное помещение, довольно безлюдное, с замершим посредине конвейером. Скверный запах она уже почти не ощущала, потому что устройство человека таково, что он быстро ко всему привыкает.

Недалеко от входа возвышалось странное сооружение – высокий деревянный помост, на котором стоял голый по пояс мужик с повязанной платком головой. Скучал. Народу никакого не было, спросить, где разделочный цех, не у кого. Пока она размышляла, куда идти, заскрипели какие-то железяки, заработала невидимая машина, и тут она заметила, что труба перед мужиком задвигалась и появились какие-то люди, устремившиеся вглубь этого сарая. Не успела Женя сообразить, что это за странный механизм, как по трубе въехала подвешенная за задние ноги свинья, а за ней с интервалом метров в пять вторая, третья… Первая подъехала к мужику, он приосанился, принял боевую позу, и тут Женя заметила, что в руках у него огромный тесак. Она уже догадалась, что сейчас произойдет. И это произошло. Он коротким экономным движением ударил свинью в горло, и сразу же хлынула широкая струя крови. Она хлестала вниз, сначала рывками, а потом равномерно, все уменьшаясь.

Женя глубоко вдохнула смрадный воздух – и тут на нее напал столбняк. Выдохнуть она не могла – произошла полная остановка жизни. Все ее существо отказывалось принимать этот ужас. Содрогающаяся свинья отъехала. По ее передним ногам проходили мелкие судороги. Женя выдохнула. Опустила взгляд. И увидела проложенный внизу желоб, по которому еще стекала кровь. Тут к помосту подъехала вторая свинья, и мужик нанес ей такой же быстрый удар в горло…

Картина эта была потрясающая – точностью и спортивностью и еще тем, что никаких душераздирающих звуков свиньи не издавали. Только предсмертные судороги и скрип несмазанных механизмов.

Надо было уходить, но она все не могла пошевелиться. Да, да – эпифизы… И Женя пошла вдоль двигающейся трубы, по которой проплывали уже не свиньи, а туши, и бормотала про себя: «Туши, туши, где их души…» Она была филологически чувствительной девушкой и последние школьные годы колебалась между филфаком и биофаком.

И тут услышала новый звук – звякающий удар и шипение. Это открылись корытообразные створки печи для обжига туш. Грязно-серое мертвое тело въезжало в печь, вспыхивало синее языкастое пламя, и через несколько минут появлялось нечто прозрачно-розовое, почти нарядное и проплывало вперед, покачиваясь на мощных черных крюках.

Дальше шла голая технология, совершающаяся на конвейере, где туши принимали горизонтальное положение и проезжали мимо женщин в халатах, каждая из которых производила некоторую целесообразную процедуру – вынимала из распахнутой утробы кишечник, печень, легкие, сердце, и облегченное – что, – думала Женя, – тело, труп, мертвое животное или уже мясо? – бывшее существо ехало дальше, к той конечной точке, где и было Женино рабочее место.

Она встала у стола, на ответвлении конвейера, и перед ней медленно проплывали разрубленные надвое свиные головы. Она натянула перчатки и сосредоточилась. Эпифиз извлечь оказалось совсем просто. С того момента, как она достала первый розоватый мешочек, недавно производивший веселящий душу серотонин и снотворный мелатонин, магия работы освободила ее от пережитого смятения. Она быстро подцепляла пинцетом объект исследования, ловко перерезала нежную связку, на которой он держался, и опускала в баночку с формалином. Через два часа баночка была полна. Женя положила запакованную баночку в сумку, скомкала резиновые перчатки, чтобы выбросить в ближайшую урну, и пошла прочь.

Женя чавкала по смрадной жиже, по щиколотку покрывающей пол цеха. Замшевые ржавого цвета мокасины потемнели, но насквозь не промокли. Она искала глазами урну, чтобы бросить ужасные, скользкие от смятого мозга перчатки, и увидела ее почти возле выхода. На полу возле урны лежал надкусанный кусочек поджаренного мяса. Выброшенный… недоеденный… Кто-то из рабочих решил на месте перекусить, отсек ломоть филейной части, пожарил, но почему-то выбросил…

Женю вывернуло – очень удачно, прямо в раскрытую горловину урны. Кислым и постным. Утренней овсянкой, к которой ее приучили с детства…

На выходе, в проходной, ее обыскали. Она сначала даже не поняла, что происходит. Двое мужиков проверили сумку, а потом тетка предложила ей зайти в каморку и велела снять плащ, поднять свитер и прохлопала ее по бокам и животу. Это было последним испытанием этого короткого рабочего дня.

Собственно, все. Американские мокасины были испорчены, даже после долгого мытья они никогда не обрели своего радостного цвета сосновой коры, стали скучно-бурыми. Мяса Женя не ела больше никогда. И биологом стать как-то не получилось.