ХХХI
Архив
– А, месье Лаврофф, я прям как чувствовал, что вы мне сегодня позвоните, – радостный голос Рувэ в телефонной трубке заглушало гудение пылесоса: видимо, горничная прибирала номер, пока тот загорал на своей пятизвездочной террасе.
– Простите, что снова беспокою вас. Хотел уточнить одну мелочь…
– Я и не сомневался, что вы ко мне непременно по делу, – хохотнул арт-дилер. – Выкладывайте, что у вас там назрело?
– Скажите, а был ли в списке книг, хранившихся на кипрских складах в боксе Ахиллеса, – Родион сделал умышленную паузу, надеясь, что Рувэ сообразит, о ком речь, – раритетный Вергилий? Если, конечно, вы сможете вспомнить…
– По-моему, был… У меня довольно цепкая память на все ликвидное, но я бы все же проверил. Знаете, что, Лаврофф, я этих вещей по телефону обсуждать не люблю. Заезжайте вечерком, поговорим!
День выдался настолько утомительным, что Родион и не заметил, как стрелка подползла к семи. Прыгнув в такси, он добрался за полчаса до авеню Монтень, где был расположен роскошный отель, облюбованный Рувэ. Пройдя мимо портье, услужливо придерживавшего перед ним сверкающую дверь, Родион оказался в лобби. Там царила неимоверная суета.
– Это возмутительно! – орал на застывшего за стойкой регистрации агента службы размещения темнокожий красавец в лиловом костюме. Его грозовые глаза сверкали в унисон ослепительному бриллианту, украшавшему мочку звездного уха. – Мой продюсер высылал вам все требования заранее: окна строго на восток и никаких зеркал в спальне! И что я вижу, войдя в номер?!
– Месье, – возразил портье срывающимся петушиным голосом, – все номера категории суперлюкс расположены на южной стороне… А зеркало мы сегодня же задрапируем!
– Задрапируете?! – в тоне постояльца послышались истерические нотки. – Да вы должны мне выплатить неустойку за принесенные неудобства!
Родион решил не дожидаться окончания скандала и самостоятельно предупредить Рувэ о своем прибытии. Но мобильный телефон арт-дилера не отвечал. Поднявшись на нужный этаж, Родион бесшумно подошел к двери знакомого «дуплекса» и замер: номер был опечатан красным полицейским сургучом.
Все вокруг вдруг расплылось и задрожало, и омерзительный липкий страх тут же скрутил ему нутро.
Неужели…
Неужели кошмар повторяется?!
Он зажмурился и прислонился к стене коридора, ища опору. Нет, в тот раз – целую жизнь назад – все было по-другому… Вместо роскошного отеля в центре столицы – убогая квартирка на окраине, в которой остывало мертвое тело его информатора. И масса красноречивых предпосылок, которые Родион по неопытности тогда просто не заметил. Но прошло почти двадцать лет, и теперь он самым скрупулезным образом принимал меры предосторожности, вступая в контакт с источниками: никаких публичных мест, никакой переписки, никаких свидетелей. В случае с Рувэ утечка не должна была случиться!
– Месье, вам плохо? – услышал он чьи-то слова как сквозь вату.
Родион нехотя приоткрыл глаза: перед ним стояла горничная в хорошо подогнанной по фигуре униформе.
– Все в порядке, мадмуазель. Скажите, вы не знаете, что здесь произошло?
Девушка молча уставилась в пол, будто бы ей было неудобно отвечать на этот вопрос.
– Кого-то убили?
– Что вы такое говорите, – всплеснула она руками. – У нас солидный отель, видеокамеры, охрана! Просто произошло одно досадное недоразумение…
Родион не сводил с нее глаз, дожидаясь пояснений.
– Месье, проживавший в этом номере… – она замялась. – Одним словом, у него возник интерес к моей сменщице. Она совсем юная особа, буквально месяц как у нас работает. Между ними там что-то произошло – толком никто не знает… Когда приехала полиция, месье утверждал, что все было по обоюдному согласию, а она говорила, что по принуждению. Номер в беспорядке, ее форменное платье местами порвано… В общем, полицейские опечатали апартаменты до приезда экспертов, а постояльца увезли.
Такого внутреннего ликования Родион не испытывал давно: жив, сластолюбец! Здоров и невредим!
А про принуждение – сущая ерунда, с его-то возможностями…
Одарив горничную щедрым комплиментом, он помчался к лифту. «Ничего-ничего, – говорил он себе, поправляя на ходу взлохмаченные волосы, – завтра все прояснится, и Рувэ отпустят».
Не отпустили.
На следующий же день главная парижская газета разразились заголовком: «Крупнейший французский арт-дилер обвиняется в грубых сексуальных домогательствах». За ней последовали и другие.
Пока проводилось первичное дознание и исследование биоматериала, прогремел новый выстрел – Давида Рувэ обвинили в «сводничестве». Женщины, присутствовавшие на его гламурных вечеринках, оказались профессиональными проститутками. «Если они сумеют найти доказательства, – напряженно размышлял Родион, дочитывая очередную обличительную статью, – это пассивное сутенерство может обернуться для него десятью годами лишения свободы… и громким разводом».
Происходящее ему совсем не нравилось.
Стремительность событий и характер приемов указывали на то, что кто-то активно пытался убрать неудобного свидетеля, чтобы затормозить его собственное расследование. Только что появившаяся в штате отеля юная горничная – и сразу подобный конфуз? Полная чушь! Впрочем, Родион не видел в этом ничего удивительного: такой наркотик, как власть, издревле толкал людей на самые гнусные преступления…
Но останавливаться он не собирался: даже если не хватит времени для работы над книгой, собранных фактов уже достаточно, чтобы опубликовать их в каком-нибудь солидном издании в виде развернутого материала. И арест Рувэ ему в этом никак не помешает.
Скандал, связанный с арт-дилером, сильно отвлек Родиона от поисков пропавшего шедевра. Оливия тем временем с головой погрузилась в архивы. Однако все ее усилия ни к чему не привели: ни в одном из источников не нашлось информации, которая помогла бы ей продвинуться вперед. На исходе недели она начала уже было жалеть, что они затеяли эту игру – в конце концов, бессчетное количество предметов искусства, похищенных во время Второй мировой, так и не было обнаружено.
Но в пятницу под вечер благодаря Родиону она получила доступ к каталогу Центрального бюро реституций.
Это был длинный, но хорошо организованный документ, в котором перечислялись наиболее ценные литературные работы, вывезенные в Германию во время оккупации. В разделе редких книг под пятизначным инвентарным номером значились… «Буколики» Вергилия!
Однако в колонке «Собственник» вместо фамилии стояла лишь пометка: «Конфискат из южной зоны – Кольюр».
Это было уже кое-что: с осени сорок третьего, когда страна была оккупирована практически полностью, в Париж потянулись грузовики с имуществом богатых семей южного побережья: Изумрудного, Лазурного и Багряного берегов. К последнему относился и родной для Монтравеля Кольюр…
– Можно предположить, что дом Монтравеля в ту ночь обчистила нацистская бригада, собиравшая ценности по всем зажиточным прибрежным городкам, – рассуждал Родион. – Кстати, вот последнее и самое полное издание записей Розы Валлан. Посмотри внимательно – вдруг что-то сойдется…
Он положил перед ней брошюру в картонной обложке, на которой стоял кривой библиотечный штамп.
Стремительно наплывала душная парижская ночь. Оливия распахнула настежь окна и достала из холодильника охлажденный зеленый чай. Этому рецепту ее научила мама: если бросить в заварку несколько кубиков льда и добавить пару листочков мяты, получится отличный тонизирующий коктейль. Он сейчас был ей очень нужен…
Отчеты, которые Валлан тайно переправляла руководству Сопротивления, были составлены с исчерпывающей точностью. Она фиксировала все, что происходило в сортировочном пункте музея Жё-де-Пом во время оккупации. Хранительница описывала визиты Геринга и других высших чинов рейха, кражи некоторых ценностей, передвижения предметов искусства между складами и их отправку в Германию. В ее списках были указаны названия и размеры полотен, а главное – имена бывших владельцев и конечные пункты назначения.
К утру, когда от усталости буквы стали казаться иероглифами, Оливия вдруг натолкнулась на искомое: «18 мая 1944. Доктор Ботчерс попросил увеличить число упаковщиков – поступила большая партия из «южной зоны». Мы произвели инвентаризацию полученных предметов и отвели под них целый зал. Среди наиболее значительных я выделила вот эти…»
Далее Валлан приводила длинный список, который замыкала работа Анри Лебаска.
«Девушки у воды», 1919 год.
Оливия перечитала эту строчку дважды.
Судя по примечаниям, полотно было изъято из собрания богатой еврейской семьи, проживавшей в Перпиньяне.
Оливия отложила отчеты Валлан в сторону и сделала несколько кругов по комнате – в движении ей всегда думалось лучше. Пейзажи, книги Монтравеля и «Итею» вывезли из его мастерской в Кольюре как раз в середине мая. Они вполне могли попасть в Париж с той же партией конфиската из «южной зоны», что и полотно Лебаска. Если это так, то и в Германию их тоже могли отправить одним составом…
Она бросилась к компьютеру и вновь загрузила цифровой архив E.R.R. Все действительно совпадает: картина Лебаска и украденный у Монтравеля том Вергилия уехали в Берлин в один и тот же день. А спустя некоторое время оба этих предмета оказались в коллекции греческого фабриканта Ахиллеса Ливаноса…
Не раздеваясь, Оливия рухнула на кровать рядом с Родионом. Прислушиваясь к одинокому рокоту мотоциклетного мотора, блуждавшего где-то в соседних переулках, она провалилась в вязкий, как обморок, сон.
