II
Родион
Наверное, все городские голуби по утрам ведут себя одинаково. Они воркуют, возятся на узких подоконниках и козырьках грифельных крыш, пытаясь согреться в обманчивых лучах осеннего солнца. Шелестят тугими крыльями, постукивая ими о стекло, будто напоминают: пора просыпаться.
А просыпаться не хотелось…
Во сне они не расставались. Сплетались, как молодые «бенджамины», корнями, стволами и кронами, лишь в самое темное время ненадолго ослабляя хватку. Лежали в растерзанной постели лицом к лицу, колено к колену, непроизвольно дыша в унисон. Бывало, очнувшись среди ночи и приподнявшись на локте, он вглядывался в сумрак, пытаясь различить ее лицо. И постепенно в неверном свете уличного фонаря прорисовывался ее профиль. Она всегда улыбалась во сне, и каждый раз он ловил себя на мысли, что ревнует ее к той части жизни, в которую ему не было ходу… К ее ночным видениям, ее дневным делам и даже к книгам, которые сопровождали ее повсюду.
С тех пор, как Оливия появилась в его жизни, прошло уже два года. Спасая репутацию от неизбежного скандала, сопровождавшего всякий роман педагога и студентки, он ушел из Сорбонны – с сентября на факультете ему нашли замену. Родиона это не смущало: разработка парадоксального «дела Апостола» и последовавшая за ним травма отняли много сил, но главное – ему впервые в жизни захотелось просто быть. Путешествовать, трудиться над рукописью (он никак не мог закончить пособие по проведению журналистских расследований для Независимой Ассоциации), выступать на конференциях, вести колонку на портале «Франс Ньюс»…
И, разумеется, находиться рядом с ней.
Оливия вошла в его мир неожиданно – настолько, насколько неожиданной может оказаться вспышка чувства в душе зрелого и самодостаточного мужчины. Он давно признался себе, что его многолетнее отшельничество не было вынужденным – он насаждал его намеренно, наполняя жизнь профессиональными поединками и рискованными разоблачениями, превращая бытие в безжалостную гонку на опережение… самого себя.
Женщин он не избегал – они возникали на его пути, как прорастают случайные цветы в мелких трещинах асфальта – прелестное, но все же временное явление. Своим одиночеством Родион не тяготился, напротив, он ценил возможность передвигаться по жизни в собственном ритме, не согласуя его ни с кем, а главное, не боясь поставить под удар ближнего – в расследовательской профессии хватало риска…
Но в душе он понимал: редко сплетаются все достоинства в одном человеке. Он не любил прокуренных интеллектуалок; избегал излишне чувствительных дам, вызывавших в нем смесь жалости и недоумения; сторонился эмансипированных «всадниц на красном коне» и не терпел капризных содержанок. И все же ждал, ждал, когда из бесконечного множества родится совокупность, когда из тысячи имен останется одно. Когда можно будет, наконец, поднять забрало и решиться на близость, не скрывая собственной уязвимости.
В Оливии он не искал частностей, не соотносил достоинств с недостатками. Он просто испытывал к ней огромную, ни с чем не соизмеримую нежность; относился к ней так бережно, будто боялся неловким словом или поступком нарушить ее хрупкую гармонию…
А она была гармонична, эта двадцатилетняя гречанка со сложной биографией. Отец – известный в Греции врач, мать – хореограф с русскими корнями. Еще подростком родители определили ее в парижскую школу-пансион, где она, пытаясь реализовать их мечты, проучилась несколько изнурительных лет вдали от дома. Занималась танцем, пока не поняла, что, стремясь оправдать их ожидания, проживает не свою жизнь. И в конце концов решилась на рискованный шаг – подать документы на факультет массовых коммуникаций и журналистики крупнейшего французского университета. По окончании с этим дипломом можно было бы применить себя и в сфере искусств – писать о кинофестивалях, выставках, спектаклях, балетных премьерах…
В тот самый год Родион взялся читать в университете введение в теорию журналистики – и это стало началом их общей истории.
Оливия обладала многими талантами, но главной ее особенностью была глубинная интуиция, способность угадывать его желания и намерения еще до того, как он сам сможет их осмыслить. Она словно умела проникать в его внутренний мир, не нарушая своим присутствием его устройства, не навязывая своих мнений и не устанавливая правил, лишь на шаг его во всем опережая.
Жить вместе они начали практически сразу, и за неуловимо короткий срок он разучился отделять ее от себя.
А еще эта женщина умела слушать. Слушать так, что он и не замечал порой, что она за весь час беседы не обронила ни слова, и не было в этом никакой искусственности, усилия с ее стороны. С ней ему не нужно было притворяться, соблюдать условности: они разговаривали на одном языке, на нем же и молчали.
Кроме того, между ними обнаружилась еще одна точка притяжения. В прошлом даже ради самой желанной связи Родион не готов был пожертвовать своим основным приоритетом – профессия была фундаментом его бытия, ядром его самости. И любая женская попытка вторгнуться в эту замкнутую систему безжалостно им пресекалась. С Оливией подобный вопрос даже не возник – она вращалась в том же журналистском кругу, старалась впитывать все, что он готов был ей отдать, – и впитывала жадно, будто подозревала, что источник может однажды иссякнуть…
Но он не иссякал – ни днем ни ночью.
Дожив до сорока восьми, ни разу Родион не испытывал ранее такой полноты телесной любви, такого чувства взаимопроникновения, такой мощной эмоциональной близости, как с этой молодой женщиной. Тягучие осенние ночи оказывались для них слишком короткими, а мутноватый рассвет наступал всегда неожиданно.
Вот и сегодня он проснулся от переполнявшего его ощущения счастья, пульсировавшего и нараставшего с каждой минутой. Но сдержался, не стал ее будить, а лишь лежал, прислушиваясь к звукам оживающего города и любуясь тем, как наполняется красками комната, как розовеет в первых лучах солнца ее кожа, как танцуют блики на глянцевой поверхности прикроватного столика, на котором в беспорядке лежали ее книги…
Из окна их спальни, выходившего во внутренний двор-колодец, виднелась заплатка неба и стена соседского дома, в котором уже вовсю кипела жизнь. Из-за приоткрытых ставень доносился запах домашней выпечки, разрозненные детские голоса…
Пожалуй, пора вставать. На сегодня у него есть план и будет лучше, если ему удастся ускользнуть из дома до ее пробуждения.
Втиснувшись в душевую кабинку, он покрутил ручку смесителя и из круглой перфорированной лейки хлынули струйки прохладной воды. Душ он принимал со вкусом, хотя подолгу в нем не задерживался. А Оливия предпочитала ванну – она, к счастью, тоже имелась в квартире и теперь полностью принадлежала ей. Это было особенным женским счастьем – обжить маленькую светлую комнатку, облицованную молочным кафелем, заполнить ее баночками, флакончиками, пузатыми бутылочками, разнокалиберными сосудиками и хрупкими скляночками, которые, как оказалось, были ей совершенно необходимы для правильного душевного настроя.
Освежившись, он натянул джинсы, водолазку и бесшумно вышел из спальни.
В гостиной было солнечно – день выдался упоительный, звонкий, и если бы не мутноватые подтеки на стекле, оставленные неистовым ноябрьским дождем, то можно было бы подумать, что опять наступила весна. Он пересек комнату, то и дело натыкаясь на ее вещи, – брошенные на стул шарф и перчатки, стоящую на полу ученическую сумку с тетрадями, из которой выглядывал приоткрытый очешник, закатившийся в угол патрон губной помады. Его, всегда ценившего чистоту и организованность, этот артистический хаос на удивление не раздражал. Своим появлением она сгладила многие углы его мировосприятия, переключив внимание на нечто более важное и значимое…
Этим он теперь и жил.
Выйдя из дома и окинув взглядом еще притихшие после субботних бесчинств парижские улицы, Родион решил прогуляться пешком до трамвая «Т 3» – это был самый быстрый способ добраться до антикварного рынка в Сент-Уэне. Трамвай не заставил себя ждать – негромко постукивая колесами и поблескивая остекленными боками, он подхватил озябших пассажиров и покатил по рельсам на север.
Некоторое время Родион пребывал в оцепенении, погрузившись в собственные мысли. Он вспоминал, как ровно два года назад он увидел Оливию на пороге своей больничной палаты. Расследование, которое он тогда вел, закончилось неприятно: невинно осужденный человек, получивший пожизненный срок, от обжалования своего приговора отказался. А копии документов по делу, которые Родион так скрупулёзно собирал на протяжении многих месяцев, попали в руки преступников. Он же подвергся нападению и оказался на больничной койке…
Но приостановить расследование он решил не поэтому – среди самых веских причин была и Оливия, ее безопасность. И кто бы мог подумать, что эта девушка сумеет занять такое важное место в его жизни!
«Т 3» замедлил ход – через пути в сторону стихийной барахолки перебегали какие-то изнуренные люди с клетчатыми, до предела набитыми вещевыми баулами. Родион дождался остановки и выбрался из трамвая, стараясь не попасть ногой в следы жизнедеятельности парижских собак, чьи хозяева, судя по количеству неубранных куч, совершенно потеряли гражданскую совесть.
– Месье желает телефон? – вкрадчиво произнес кто-то справа.
На Родиона смотрел курчавый мужчина с воспаленными, тревожно бегающими глазами. Суетливо оглядываясь по сторонам, незнакомец достал из-под полы два подержанных смартфона.
– Месье не желает телефон. Месье желает пройти, – невольно подстраиваясь под собеседника, произнес Родион и попытался совершить обходной маневр.
– А часы? Хорошие часы месье желает? – с неугасающей надеждой спросил толкач, глядя ему в спину. Но момент был упущен – Родион уже миновал тесный пятачок вещевого рынка и скрылся под мостом, направляясь в сторону старой «блошинки».
«Как все изменилось здесь с тех пор, как я был студентом», – думал он, оглядывая снующих туда-сюда смуглых людей с какими-то тюками и коробками, покачивающиеся на ветру дерматиновые мотоциклетные куртки, китайские «аляски» с искусственным мехом, торчащие со всех сторон стеллажи с поддельными «адидасами», развалы с женским бельем агрессивных расцветок, завлекающие покупателей надписью: «Все по 3 евро». Но уже через несколько минут он оказался на узкой асфальтированной аллее, обрамленной антикварными магазинами, художественными галереями, лавками реставраторов мебели, краснодеревщиков, переплетчиков и багетными мастерскими. Там пахло стариной, крепким табаком и счастливым безвременьем – это место сохранило прежний облик, и трудно было поверить, что вот-вот нахлынет 2019-й год.
Обживая четверть века назад свою первую квартирку на улице Бонапарта, Родион частенько захаживал сюда в поисках мелкой мебели и вещиц «с биографией». В нем никогда не пробуждался настоящий собирательский азарт, но ему нравилось соседство с предметами, несущими в себе заряд истории.
Оливия, любившая все необычное, его интерес разделяла. Она и сама подолгу застревала перед витринами мелочны́х лавок, букинистических магазинов, перед переносными прилавками «брокантов», но была совершенно равнодушна к образцам современной моды и дизайна. Ему постоянно хотелось ее чем-нибудь удивить, но очень быстро выяснилось, что дорогостоящие подарки не столько ее радуют, сколько смущают. Год назад под Рождество он преподнес ей оригинальную вещицу – из тех, что заставляют женщину чувствовать себя избранной, но это вызвало у нее странную реакцию. Увидев обманчиво скромную коробочку с тисненой золотой надписью, которая не оставляла сомнений в ценности содержимого, она неожиданно отвела глаза и произнесла:
– Я понимаю, ты хотел мне сделать приятное… Нет, ты не подумай, мне правда очень приятно!. Но это… неудобно.
Взглянув на его растерянное лицо, тут же добавила:
– Я знаю, как ты ко мне относишься, но между нами и так стоит много всего… материального. Я живу в твоей квартире, мы часто путешествуем, и мне вообще не приходится думать о деньгах…
– Оливия, но ты же еще учишься! Было бы смешно рассчитывать, что…
– Я просто не хочу, чтобы это становилось нормой, – мягко перебила она. – Боюсь почувствовать себя зависимой, понимаешь?..
Поначалу немного расстроившись, он вдруг подумал: это первый в его жизни случай, когда, отдавая так много, от него ничего не ждут взамен. И в этом состояла ее исключительность: Оливия не впадала в условности, не следовала общепринятым паттернам; она умела находиться рядом, не стремясь заслонить собой солнце.
При этом она никогда не пыталась скрывать своих чувств, даже если понимала, что может Родиона огорчить. И постепенно он принял ее правила, найдя другие способы удивить или порадовать.
Вот и сейчас он оказался в этом художественном реликтарии, повидавшем немало произведений великих творцов и фальсификаторов только потому, что очень хотел сделать ей сюрприз.
Шутка ли, двухлетний юбилей со дня знакомства!
