Глава 2
Дождавшись, когда закончит звучать динамичный «джингл» программы, которую она вела по пятницам на радио «Франс-Глоб», журналистка Соня Коэн поправила наушники и, склонившись над микрофоном, произнесла нараспев:
— Здравствуйте-здравствуйте, на часах уже восемь тридцать утра и с вами, как всегда, программа «За скобками». Сегодня у нас в студии находится человек, чье присутствие заставляет меня волноваться, — она скосила густо подведенные глаза на своего собеседника, который лишь вежливо ей кивнул, продолжая изучать какой-то документ. — Его называют возмутителем общественного спокойствия, агентом совести и мастером разоблачений. Но сейчас у нас будет возможность узнать, кем же он ощущает себя на самом деле. Встречайте: почетный член Европейской ассоциации инвестигейторов, независимый журналист, писатель Родион Лаврофф.
Родион отодвинул лежащие перед ним бумаги и ровным голосом человека, привыкшего выступать на публике, поприветствовал радиослушателей.
— Господин Лаврофф, на днях выходит ваша новая документальная книга «Мондьяль». Пятая власть». Я правильно понимаю, что вы решили нанести разоблачительный удар по газете, в которой когда-то начинали свою карьеру?
Соня Коэн была хорошо известна в профессиональном кругу своей провокационной, откровенно вызывающей манерой построения интервью, которая приносила ее программе высокие рейтинги, поэтому прямолинейность ее вопроса Родиона не удивила.
— Покинув «Мондьяль» пятнадцать лет назад, я перестал считать себя разоблачителем. Сейчас мне ближе понятие «whistleblower». Я исследую острые темы, вникаю в их суть, собираю доказательства — и лишь потом решаю, стоит ли вообще «свистеть в свисток», привлекая к ним внимание. Бывали случаи, когда, разобравшись в ситуации и оценив все возможные последствия публикации, я от нее отказывался. Но в случае с «Мондьяль» у меня накопилось такое количество документов и свидетельств, демонстрирующих, как либеральное издание превращается в политическое оружие, как происходит пресловутое слияние прессы с властью, что мне не пришлось долго размышлять. Думаю, Соня, после прочтения книги у вас уже не возникло бы желания задавать мне подобные вопросы.
Журналистка мазнула по нему заинтересованным взглядом и, заправив за ухо курчавую прядь, решительно продолжила:
— Скажите, а почему — книги? Вы же не литератор, а журналист. Могли бы работать в каком-нибудь приличном издании, проводя расследования за его счет. Это ведь занятие не из дешевых?
— Мог бы, — согласился с ней Родион, — но дело в том, что я сторонник медленной, если можно так выразиться, журналистики. Не люблю спешить. Понимаете, работа с источниками в рамках дела занимает не меньше года. Ни одно издание не сможет предоставить мне столько времени: все гонятся за сенсацией, часто используют совершенно непроверенную информацию… Меня же интересуют доказанные факты. Кроме того, самостоятельная публикация книг позволяет сохранить непредвзятость — ведь за мой труд платят читатели, а не акционеры и рекламодатели, и платят они щедро. Моя первая документальная книга, вышедшая тринадцать лет назад, разошлась тиражом в двести тысяч экземпляров. Сейчас же я зарабатываю достаточно, чтобы профинансировать расследование любой сложности и в любой точке мира.
— Хм, ну что ж, вы нашли очень удачную бизнес-модель, — скептически скривилась ведущая, чувствуя, что собеседник от нее ускользает. Ей не удавалось зацепить его за живое, он вел себя спокойно и сдержанно.
— Говорят, вы индивидуалист и любите работать один. Это свойство вашего характера или же проявление профессионального снобизма? — поинтересовалась она, пытаясь вывести его из равновесия.
— Это необходимость. Моя деятельность сопряжена с очень высоким риском. Кроме того, я работаю по старинке, а это не всякого устроит: вместо того, чтобы сидеть перед экраном компьютера, нужно с утра до ночи ездить, рыться в архивах, встречаться с людьми. Интернету в вопросах сбора информации я не доверяю, там слишком много ложных данных. Да и мобильной связью не злоупотребляю. Когда все это появилось, проблема защиты источников, — голос его неожиданно дрогнул, — стала еще острее… Но напоследок хочется вас удивить: иногда я все же приглашаю в соавторство некоторых своих коллег — тех, с кем у меня установились доверительные отношения. В этом есть свои преимущества: работа в паре помогает воздержаться от поспешных решений и избавиться от некоторых… ммм… навязчивых идей.
— Кстати, об идеях и темах ваших книг: где вы их берете? — спросила Соня. — Вам сливают компромат и на его основе вы создаете свои шедевры?
— Так называемые инициаторы ко мне обращаются довольно часто. Но я разговариваю только с теми из них, кто может объяснить мне свой мотив и происхождение предоставляемых сведений. Удивительно, но на это готовы пойти немногие. Главную же роль при выборе темы всегда играет интуиция. Большинство моих расследований вырастало из повседневности, у которой неожиданно обнаруживались некие скрытые стороны…
— Поговорим тогда о скрытых сторонах: в интервью вы никогда не касаетесь личной жизни. У вас не остается на нее времени или… — тут она была вынуждена прерваться, потому что в комнате неожиданно запахло горелой проводкой.
В углу зажглась тревожная лампочка, и звукооператор поспешно запустил блок рекламы, чтобы успеть разобраться с этим форс-мажором.
Равнодушно наблюдая за суетой в студии, Родион прокручивал в голове приемлемые варианты ответов.
Ну, что «личная жизнь»…
Была у него когда-то жена — женщина с вечным упреком во взгляде, которая сначала ждала его дома с ужинами и разговорами, потом наказывала его показным отчуждением, затем рыдала в подушку и наконец ушла. Ее отсутствие он заметил не сразу. Как-то в банке закончился молотый кофе, и он позвал было жену ласковым именем, а когда ему ответила тишина, вдруг вспомнил, что уже давно живет один…
Но это все не для эфира.
Когда красный сигнал на мониторе сменился на зеленый, ведущая повторила свой вопрос.
— Итак, вернемся к нашему разговору: есть ли у расследователя время на личную жизнь?
— Вы очень проницательны, Соня, — улыбнулся он обезоруживающе, — времени действительно не хватает… Но не столько на личную жизнь, сколько на пустые разговоры о ней.
* * *
Лувр в экстренном режиме эвакуировал свои экспонаты. К середине июня вода в Сене поднялась до рекордной отметки в шесть с половиной метров, а значит, в любой момент все нижние этажи хранилища могли пострадать от наводнения. Примеру Лувра последовали другие музеи и галереи, чьи здания были расположены у реки.
На мостах толпились туристы, которые пытались зафиксировать каждый шаг своего триумфального продвижения по бедствующему городу.
Родион только что закончил обсуждение деталей вводного курса по истории журналистики, который ему предстояло читать в Новой Сорбонне с сентября, и пробирался пешком к дому: часть станций метро оказалась перекрыта из-за риска затопления, значит, несмотря на лужи, нужно было идти на своих двоих.
Такой весны в Париже он, пожалуй, и не помнил.
Дожди лили, не прекращаясь, с января, делая жизнь попросту невыносимой.
Бульвар Сен-Мишель, набережная Конти, набережная Вольтер, наконец, мост Каррузель — оттуда уже рукой подать до его берлоги…
Однако на пути образовалось препятствие. Зеваки окружили микроавтобус телевизионщиков с диском параболической антенны на крыше. С трудом протиснувшись сквозь толпу, Родион увидел, что снимается репортаж о спасении бродяги, расположившегося на ночлег у подножия статуи Изобилия и незаметно для себя оказавшегося в воде со всеми своими пожитками. Репортеры суетились вокруг клошара, пытаясь выудить у него хоть пару связных слов. Но тот лишь дрожал, клацая зубами и дико озираясь, пока, наконец, кто-то не догадался накинуть ему на плечи плед и налить стакан горячего кофе. И дело сразу пошло на лад. Молодой жеманный репортер тут же принял эффектную позу, надел маску сострадания и затрещал в микрофон заготовленный текст. Бродяга тем временем продолжал трястись от холода на заднем фоне, что никак не смущало съемочную группу.
Родион, наблюдавший подобные проявления фальшивой гуманности уже не раз, брезгливо поморщился и принялся выбираться из толпы. Сермяжное репортерство — самый распространенный вид современной журналистики — вызывало в нем отвращение, впрочем, как и любая другая форма профессиональной деятельности, исключавшая возможность по-настоящему влиять на события.
Толкнув тяжелую дверь парадного, он принялся отряхивать скользкий от дождевой воды зонт и не заметил, как за спиной выросла фигура консьержки.
— С неба падают веревки, не так ли, мсье Лаврофф?
— Да, мадам, погода в этом году безнадежна, — поспешил согласиться Родион, боясь, что она рассчитывает на продолжение беседы.
— Самое время заварить себе чайку с имбирем да почитать хорошую книгу… Вам, кстати, газеты принесли и еще вот это… — Она протянула ему листок почтового извещения.
— Благодарю вас, мадам, и доброго дня, — Родион вошел в лифт, который со скрипом унес его на верхний этаж.
— Такой интересный мужчина и вот тебе, пожалуйста, одинокий, — сокрушенно покачала головой консьержка и отправилась досматривать сериал о корсиканской мафии.
На почту ему зайти все никак не удавалось, дел навалилось невпроворот, да торопиться было некуда. В конце концов, он отдал извещение своей горничной, которая к концу рабочей недели добралась-таки до отделения заказных писем и посылок. Сортировщица вручила ей коробку с пометкой «Конфиденциально» и без указания имени отправителя, попросив расписаться. Посылка была достаточно легкой, и Саломея гадала, что может в ней находиться: материалы для хозяина обычно доставлял курьер или же он забирал их из издательства сам.
Войдя в квартиру, она вдруг вспомнила, что на ужин мсье Лаврофф желал съесть утиную ножку с картофелем и надо срочно греть духовку, поэтому задвинула коробку под стул в прихожей, где уже пылились стопки каких-то газет, и тут же про нее забыла.
* * *
«У нас слишком разные взгляды на жизнь!» — так и сказал, подлец. И телефон в карман поскорее спрятал. Будто она не знала, что у него в том телефоне. Она еще весной заметила, как он звонит кому-то тайком из ванной под шум включенной воды, а потом дела у него появились неотложные, а затем и деньги из дома стали пропадать…
Это какой дурой надо быть, чтобы не понять, откуда ветер дует!
Она их быстренько выследила.
Мелкая такая блондиночка, лобик прыщавенький, попа с кулачок — какая-нибудь польская студенточка. Ей, Саломее, не ровня. Она хоть и старше своего Ларри на целый год, но цену себе знает. Если дело только в юном возрасте и молочном цвете кожи, то эта интрижка долго не продлится, Саломея знала один верный способ. А вот если Ларри положил глаз не на задницу, а на европейское гражданство это бледной курицы, то ситуация усложнялась в разы…
Невеселые размышления прервал гудок проносящейся мимо машины, которая окатила ее водой и скрылась за поворотом. Отряхивая подол своей пестрой мавританской юбки, Саломея вошла в подъезд и постучала в комнату консьержки.
— Иду, иду, проходной двор, а не дом! — В дверную прорезь высунулось рябое лицо португалки. — А, это ты, Саломея, опять забыла ключ?
— Забыла, мадам Бранко…
— Ну, на, бери, пустая твоя голова.
И шмяк дверью перед носом!
Почему им так везет, испанкам-португалкам? Почти во всех домах, где Саломея убиралась, были консьержки из этого региона? А чернокожих, как она сама, ну ни одной…
Переваливаясь на коротких ногах, она добрела до лифта французских размеров и нажала на кнопку шестого этажа. Вот и просторный холл перед входом в квартиру, здесь можно разуться и зонтик просушить, хозяин в дом с зонтом не пускает. У него там сплошная старина: комодики трескучие, стульчики резные, и книги-книги-книги… пока с них пыль протрешь, сто потов сойдет.
Толкнув плечом просевшую дверь, Саломея шагнула в темноту прихожей. Щелкнув выключателем, обмерла. По левой стене сквозного коридора сползала с потолка темная полоса воды, уже достигшая дубового паркета.
— Затопили-таки, бесы многодетные, — всплеснула руками Саломея и бросилась за тряпкой. Сколько раз она мсье Лаврофф говорила — дом-то типовой, османовский, перекрытия гнилые, трубы столетней давности, и четверо детей в каморке для прислуги наверху — это точно совершенно! — либо пожар учинят, либо потоп. И вот, пожалуйста! Матерь Божья, и стена, и потолок лепной, и паркет, и ножки стула, и бумаги под ним — все ж испорчено, все!
Когда Родион вошел в квартиру, «все» уже было приведено в порядок. Посередине прихожей торжественно стояло цинковое ведро, в которое с потолка дробно капала вода. Рядом, на отодвинутом от стены стуле, многозначительно восседала Саломея, и сразу возникало ощущение, что стул этот — часть ее самой: если она встанет, то он так и повиснет сзади диковинным турнюром.
В руках горничная держала промокшие газеты и вполне еще целую, совершенно позабытую всеми коробку с надписью «Конфиденциально».
* * *
В субботу, когда город накрыл густой туман, Родион позволил себе как следует отоспаться, затем сделал пару вялых приседаний и принялся за просмотр накопившейся корреспонденции и непрочитанных газет.
Нашлась и минута для чудом спасшейся от потопа белой коробки.
Не без труда вскрыв ее ножницами, он нащупал объемный пакет с документами и флеш-картой. Бегло пролистав досье, Родион отметил, что титульный лист исписан аккуратным наклонным почерком, правда, с несколькими ошибками, а последующие страницы составлены небрежно, с помарками, исправлениями, странными повторами и инверсиями, будто отправитель мог с трудом оформить свои мысли или же писал в огромной спешке.
«Уважаемый Родион, позволю себе обратиться к вам по имени, раз уж мы в далеком прошлом были знакомы. Правда, знакомство это было случайным и очень коротким, но зато происходило ипр при памятных обстоятельствах. Лето 1997 года, Корсика. Вилла господина Ланзони. Я — нов ый партнер хозяина дома по винному бизнесу, вы — начинающий журналист, кажется, случайно оказавшийся в эт ой компании. Наша совместная охота… Вот, в общем-то, и явс вся история. С тех пор прошло без мало го двадцать лет, и наши дороги вряд ли бы нвовь вновь пересеклись, если бы ен мои личные обстоятельства. Дело в том, что я смерт ельно болен. Но имею достаточно мужества, чтобы ен дожидаться унизительного конца, а «освободиться досрочно». Если у вас хватит терпения дочитать мо ю исповедь, вы убедитесь, что перед смертью енм мне есть в чем каяться. На моем счету восемнадцать «мертвых душ». И одна живая. Я привык платить по счетам, и п отому хочу попросить вас о помощи. Уверен, что в ам будет интересно узнать подробности этого преступления. Пусть уже все сроки давно сти по нему истекли, но ведь человек по сей день отбыва ет пожизненное заключение за убийство, которого он ен со совершал — знаменитый «корсиканский объект» ликвидировал я.
Мне, признаюсь, всегда хотелось понять почему. Почему молодой е ще, крепкий мужчина добровольно согласился расстаться с т ем, что в моих глазах всегда было наивысшей ценностью? Я располагаю рядом фактов, но не вжу вижу полной картины. Надеюсь, ам удастся ов всем разобраться. На этом прощаюсь. С наилучшими пожеланиями, Павел Дмитриевич Троя н».
Родион отложил листок и задумался.
Прочитанное оказалось настолько неожиданным, что в него трудно было поверить…
Удивительным было не только содержание письма, но и неуместно будничный его тон, словно речь шла о вещах самых заурядных. На розыгрыш или фальшивку это было не похоже: все листы досье были пронумерованы, прошиты суровой нитью и нотариально заверены в качестве рабочей рукописи. Подпись автора также была официально засвидетельствована конторой г-жи Микру в городе Афины всего месяц назад.
Следующие за вступительным словом двадцать четыре страницы текста окончательно убедили Родиона в том, что у него в руках серьезный материал. К тому же на прилагавшемся к посланию запоминающем устройстве было записано видео, в котором автор повторил собственные показания перед домашней видеокамерой. Все принятые им меры предосторожности наводили на мысль, что акция хорошо продумана и профессионально подготовлена. Павел Троян был явно осведомлен, что одни только письменные показания могут быть расценены как фальшивка, поэтому перестраховался и продублировал их видеозаписью. Полученное Родионом досье имело необходимые реквизиты и, вне всякого сомнения, могло считаться полноценным документом. Правда, на экране Павел лишь отдаленно смахивал на того человека, которого Родион встретил в Кальви девятнадцать лет назад, но его хорошо узнаваемый вальсирующий фальцет сразу развеял все сомнения.
Корсиканскую историю Родион никогда не забывал.
Внутренне он был убежден в том, что Марсель Готье замешан в убийстве префекта. Но в свое время доказать бы этого не смог. К тому же тогда он еще не представлял себе масштабов преступного гения министра. После публикации компрометирующего материала Готье на время отступил в тень, однако вскоре его политическая карьера получила новый виток.
В скрупулезно составленном документе Павел Троян с хронологической точностью излагал свою биографию, включая ее криминальный период. Он приводил даты и географические названия, имена заказчиков и соучастников совершенных им преступлений. Список этот не мог не впечатлить: большинство устраненных им лиц в середине девяностых мелькало на первых полосах газет. Сухо и обстоятельно оперируя фактами, Троян подводил историю к главному эпизоду своей исповеди: тщательно подготовленному убийству корсиканского префекта Лорана Руссо.
* * *
Дарио слушал Родиона, сосредоточенно препарируя в тарелке кусочек говяжьей вырезки, которую он не обжаривал, а лишь прижигал на раскаленной сковородке с обеих сторон, обильно посыпая крупной солью и душистым молотым перцем.
По мере погружения в подробности дела глаза итальянца округлялись, а челюсти двигались все медленнее, будто вся его энергия уходила в осмысление услышанного.
Летом 97-го он тоже был на Корсике, но вынужден был уехать оттуда раньше — и вот же, не выпал ему шанс стать участником этой скандальной истории!
— Колоссально! Если тебе удастся докопаться до истины, то это будет настоящая журналистская бомба! — Дарио бросил вилку, вскочил и принялся нарезать круги по комнате.
— Ключевые слова тут «если удастся». Этому эпизоду почти двадцать лет, одному мне с этим не справиться, слишком комплексная задача.
— Ты можешь полностью рассчитывать на меня… если ты об этом.
— И об этом тоже. — Родион благодарно кивнул. — Мне понадобится информация из закрытых источников, которые без твоей помощи будут для меня недоступны.
Дарио скорчил кислую гримасу и уселся обратно за обеденный стол.
Став помощником пресс-секретаря национальной полиции, он тут же оказался вовлечен в такое количество тайн и интриг, какое раньше не мог даже вообразить в самых смелых своих фантазиях. Обладание этой информацией не приносило ему никакой радости, напротив, он стал хуже спать и подутратил аппетит. Что, правда, никак не отражалось ни на размере его живота, ни на щедро отмеренном ему природном жизнелюбии.
С тех пор как они с Родионом окончили университет, их пути слегка разошлись, но связь по-настоящему не прерывалась никогда. Дарио испытывал большое уважение к успехам друга, приправленное щепоткой здоровой ревности. Поэтому перспектива оказаться тайным участником этого расследования казалась ему хоть и рискованной, но крайне привлекательной.
Истолковав его задумчивость как знак согласия, Родион продолжил:
— Я уже получил ответ на свой запрос, отправленный в Афины: господин Адонис Влахос, он же Павел Дмитриевич Троян, покончил жизнь самоубийством пять недель назад.
— Кто же тогда переслал тебе рукопись?
— А вот это интересный вопрос. Но на данный момент второстепенный. Для меня важнее всего сейчас убедиться, что это достоверная информация, а не просто попытка сведения счетов. Но инициатор мертв, пообщаться с ним все равно невозможно, поэтому мне остается лишь проверить и сопоставить основные факты его биографии…
Покрутив в руках свой «Паркер» в пулеобразном алюминиевом корпусе, он добавил:
— По правде говоря, я охотно верю, что основным мотивом Трояна было восстановление справедливости, и все эти события не являются вымыслом. Наверное, потому что мне и самому эта история небезразлична.
Занимаясь разоблачительной журналистикой уже много лет, Родион был убежден, что успех предприятия во многом зависит от правильности первой гипотезы. Но даже если исходная версия оказывалась неверной, то обнаруженные в ходе ее разработки новые обстоятельства так или иначе помогали приблизиться к истине. Еще не начав детально анализировать «дело Апостола», он предполагал, что в истории могут быть замешаны некие высокопоставленные чины. Это, несомненно, усложняло ситуацию, но одновременно делало ее социально значимой.
А также придавало теме необходимый элемент таинственности.
Первый уровень сложности дела состоял в том, чтобы реабилитировать ошибочно осужденного человека, но это был всего лишь частный случай, к тому же с большим сроком давности.
Второй — в том, чтобы раскрыть чиновничий заговор, спровоцировав волну всеобщего негодования и последующую перестановку политических сил.
Ореховый письменный стол, доставшийся ему за бесценок на недавней выставке антиквариата, недовольно скрипнул и просел, когда на него опустили тяжелую коробку с документами и бросили несколько толстых подшивок газет. Для начала Родиону предстояло проанализировать имевшиеся данные и на их основании выстроить рабочую гипотезу. Из послания Трояна он узнал, что в конце девяностых одна из преступных организаций Кемеровской области, которую возглавлял некий Геннадий Суриков, состояла в деловых отношениях с широко известной криминальной структурой Корсики — «Братством Южного Ветра». Именно тогда возникла идея русско-корсиканского проекта в сфере игорного бизнеса, неожиданным и непреодолимым препятствием на пути которой стал префект Лоран Руссо. Речь шла о выкупе у государства исторической цитадели на севере острова, чтобы открыть там туристический комплекс и казино. Суриков, опасаясь срыва выгодной сделки, предложил корсиканцам свою помощь в ликвидации Руссо и передал этот заказ в руки своего бойца особого назначения Павла Трояна.
Однако стандартная схема заказного убийства усложнялась неким скрытым политическим подтекстом, диктовавшим свои правила: вместо анонимной ликвидации Троян вынужден был «исполнять» префекта в тандеме с незнакомым ему корсиканцем, который должен был впоследствии взять вину на себя. Из рукописи Трояна стало ясно, что весь предварительный инструктаж и ориентировку на месте преступления проводил член преступного сообщества Франсис Ланзони. Эта информация не стала для Родиона откровением: косвенное свидетельство связи Франсиса с Кемерово лежало среди его личных вещей почти двадцать лет, с момента возвращения с Корсики.
* * *
В конце недели солнце наконец повернулось к городу лицом, и парижане рассыпались по летним кафе и верандам.
Родион вышел из здания Французской национальной библиотеки и, миновав пару переполненных забегаловок, спустился на безлюдную набережную.
Вода в реке стояла еще высоко, но ее вольное течение помогало упорядочить мысли и начать рассуждать отвлеченно. За истекшие часы ему удалось просмотреть всю подборку печатных и цифровых материалов по делу.
На излете девяностых о «деле Апостола» писали много, и восстановить официальную версию преступления не составило труда: национал-идеалист Истрия, пользуясь поддержкой сепаратистов, совершил умышленное убийство префекта «в связи с его дискриминационной политикой в отношении корсиканского народа». Впрочем, все это Родиону было хорошо известно, гораздо больше его заинтересовала реплика, произнесенная обвиняемым во время последнего судебного заседания: «У меня нет денег, и я вынужден расплачиваться собственной свободой».
Не в этом ли кроется истинная причина его безрассудства?
Нищета может подтолкнуть человека к совершению самых отчаянных поступков, особенно если на кону стоит солидный куш…
Продолжить логическую цепочку помешала рулада телефонного звонка, раздавшаяся из кармана его замшевой куртки. В трубке послышался возбужденный голос Дарио, который спешил сообщить важную информацию: воспользовавшись связями, он получил доступ к реестру административных документов и выяснил любопытный факт. В начале девяносто седьмого префектом Руссо был заморожен проект строительства нового казино в городе Бастия. Инвестором его выступала малоизвестная организация под названием «К-Венчур», которая базировалась в российском Кемерово. Как Дарио и предполагал, в составе ее правления фигурировало имя господина Сурикова.
«Ну, вот и первый фрагмент мозаики». — Родион удовлетворенно откинулся на изрезанную простреленными сердцами спинку скамейки.
Итак, что мы имеем: префект Руссо, по всей видимости, встал на пути у корсиканского преступного клана, связанного с кемеровской ОПГ, и был уничтожен русским наемником. Однако последний действовал почему-то под прикрытием корсиканского национального фронта. Что, впрочем, неудивительно: деятельность последнего уже много лет финансируется криминалитетом.
Совершенно очевидно, что Апостолис Истрия — не одержимый идеей независимости миссионер, а заложник каких-то обстоятельств.
Но каких?
Вот что необходимо было выяснить в первую очередь.
Вытянув ноги в туфлях из искусственно состаренной кожи, Родион прикидывал в уме план действий.
Первое: каждое утверждение, изложенное в рукописи Павла Трояна, должно быть подтверждено свидетелями или документами. Без этого им доверять рискованно.
Второе: предположим, что за действиями Истрия стоит материальный интерес. Кто знает, о какой сумме шла речь и какие перспективы досрочного освобождения были обещаны корсиканскому «азазелю». Поэтому не стоит сбрасывать эту версию со счетов. Сначала нужно составить полный список родных и поинтересоваться, где и как живут члены семьи Истрия: проверить, какую недвижимость они покупали за последние двадцать лет и нет ли досрочно погашенных кредитов. Ему нужны были проверенные факты, которые превратили бы его гипотезу в аргументированный журналистский материал. А значит, предстояли месяцы кропотливой работы, но конечная цель того стоила.
Было и еще одно обстоятельство, которое придавало ситуации дополнительный вес: все это время он не мог простить себе проявленного много лет назад малодушия. Ведь, сообщив об имеющихся подозрениях, он мог тогда повлиять на ход следствия.
Но не захотел.
Теперь, когда сроки давности по делу истекли и Эва едва ли могла быть привлечена к ответственности за соучастие в тяжком преступлении, он обретал полную свободу действий. Он чувствовал себя способным если не исправить допущенную несправедливость, то хотя бы ее изобличить.
* * *
— Ровным счетом ничего?
— Ничего. Ютятся в ветхом домишке на окраине Алерии. Мать торгует в продуктовой лавке шесть дней в неделю, дочь выросла и вышла замуж, живут очень скромно. Кадастровая проверка тоже ничего не дала, недвижимости за границей не имеется.
Родион задумчиво потер пальцами мочку уха, и, помедлив, уточнил:
— А сын?
— А вот следы Гаспара Истрия затерялись…
Родион оживился:
— Затерялись?..
— Да, после того, как отец был осужден, он уехал из страны.
— Ого. Известно куда?
Дарио возмущенно всплеснул руками:
— Ты слишком много хочешь! Ни одна ищейка тебе не соберет за неделю такую информацию…
— Прости, дружище, ты же знаешь, у меня ноль терпения в этих вопросах…
— …Кроме меня, — завершил свою фразу итальянец и уставился на друга самодовольными маслинами глаз.
— Да брось!.. Неужели? И где же он?
— Точно не скажу, но могу предположить. Соседи утверждают, что Деметра Истрия, после того как ее муж оказался за решеткой, а единственный сын покинул отчий дом, вдруг зачастила на свою историческую родину.
Родион попытался припомнить, что ему известно о родословной семьи Истрия, но Дарио его опередил:
— Если я не ошибаюсь, у Апостолиса Истрия, как и у его жены, есть греческие корни. Их предки еще в годы гражданской войны перебрались в Марсель, а потом на Корсику.
— Что ж, нам нужно будет пообщаться с мадам Истрия, но к этому разговору стоит как следует подготовиться.
Проводив Дарио, который спешил домой, где его ожидало приготовленное женой грибное ризотто и охлажденная бутылочка белого, Родион достал из холодильника купленные по дороге роллы с лососем и принялся за свой холостяцкий ужин.
Медленно пережевывая пищу, как того требовала новейшая даосская практика, которой нынче все так увлекались, он пытался направить высвобождающуюся энергию ци на обдумывание своих следующих шагов. Энергия ци все не прибывала, зато прибывала усталость, и он решил для начала определить самое простое: откуда можно быстро почерпнуть информацию о греческой родне семьи Истрия?
Он включил компьютер и зашел на официальную страницу Государственной публичной службы Франции.
В разделе гражданских актов его ждал приятный сюрприз: справку о рождении или смерти любого гражданина страны, включающую имена его родителей, а самое главное, адрес их проживания в момент регистрации можно было получить бесплатно, оформив электронный запрос. Другими словами, завтра-послезавтра он узнает, откуда родом родители Деметры и Апостолиса Истрия и куда ведет гипотетический и, дай бог, не ошибочный след их исчезнувшего сына.
* * *
Дарио Марроне по природе своей был бонвиван. Наличие жены и двоих детей никоим образом не убивало в нем ту юношескую беспечность и любовь к удовольствиям, которая всегда делала его в глазах Родиона самым лучшим компаньоном. После женитьбы на рафинированной Джулии он приобрел еще большую вальяжность и даже некоторый светский лоск, его гардероб пополнился экстравагантными брусничными штанами и кожаными лоферами, а в бумажнике завелся годовой абонемент в столичную Оперá. Неудивительно, что Дарио оказался в числе тех избранных парижских сибаритов, которые ежегодно получали приглашение на «Ужин в Белом».
«Жду на бульваре Капуцинок в 20.00».
Одна строчка текстового сообщения, а сколько интриги, хмыкнул Родион, который был хоть и чужд светских развлечений, но чувствовал сейчас потребность выбраться на свежий воздух.
Распахнув дверцы шкафа, он окинул взглядом его содержимое и принялся неторопливо одеваться. В свободных белых брюках, мятой льняной рубашке и парусиновых туфлях он выглядел моложаво. Недельная небритость добавляла богемного шика, и, оценив собственное отражение в зеркале, Родион почувствовал себя не по годам легкомысленно.
На выходе из городской подземки возле церкви Мадлен его тут же подхватила бурная человеческая река и понесла к месту встречи. Дарио он увидел не сразу, хотя блестящая лысина и вызывающе дорогой наряд выделяли его из толпы. Он стоял рядом с баром «Олимпия», пристроив поверх плетеной продуктовой тележки бокалы с вином.
Родион взглянул на два прислоненных к стене раскладных стула и поинтересовался:
— Сегодня вечером ты холост?
— У Джулии мигрень, она не выносит массовых сборищ… и ей нужно пообщаться с мамой.
В общем, все сложилось удачно…
Родион одобрительно кивнул, пригубив холодного вина, и продолжил:
— Я получил утром официальную справку. Родители Деметры Истрия, в девичестве Ксенаки, были родом с полуострова Пелопоннес, а мать Апостолиса Истрия — из Янины.
— Если точный адрес их прописки тебе известен, я найду способ связаться с греческими органами регистрационного учета. Может, нам повезет и Гаспар Истрия проживает в тех краях…
— Я выслал тебе адрес по электронной почте.
— Отлично, в понедельник этим займусь. А я, знаешь, все думаю: арендовать бы яхту на неделю и рвануть по греческим островам. Помню, мы как-то устроили подобную экспедицию от Сардинии до Мальты — это такая свобода! Море, бухты, свежая рыба, местное молодое вино… ммм… buono! — Румяные губы итальянца вытянулись в трубочку, будто он собирался извлечь сочный звук из невидимого тромбона.
— Скажи лучше, где в этот раз будет ужин?
— На Вандомской площади.
Родион расхохотался:
— Напротив министерства юстиции, значит?
— Жизнь состоит из совпадений, — подмигнул Дарио, удовлетворенный произведенным впечатлением.
В этот момент, словно по беззвучному сигналу невидимого распорядителя, человеческая река качнулась и потекла со всеми корзинками для пикника, столами и стульчиками в сторону сорокаметровой наполеоновской колонны.
* * *
Портье фешенебельного отеля «Риц», господин Морю, был до глубины души возмущен всем происходящим.
В ближайший час ожидался приезд высокопоставленных гостей, и по инструкции он должен был обслужить их по высшему разряду. А уж какой тут может быть VIP-сервис, если вся площадь перед отелем превратилась в массовый пикник.
И зачем только власти допускают эти ежегодные стихийные вылазки!
Уже и на Елисейских Полях, и у Лувра, и на Марсовом поле сидели, теперь, пожалуйте, до самой роскошной площади Парижа добрались. Завтра хранитель Большой печати глянет в окно и ужаснется: очистки да объедки, Средневековье в окружении ювелирных магазинов!
Однако тревогу господина Морю, похоже, никто не разделял.
В считаные минуты мощеное пространство наполнилось людьми, которые аккуратно расставили столы и начали выуживать из корзин блюда, бутылки с вином и ведерки для шампанского, бокалы и сверкающие белизной салфетки. Каждый сервировал свой собственный ужин, но соседи охотно делились закусками, обменивались шутками и хорошим настроением.
Откинув крышку плетеной тележки, Дарио тоже принялся извлекать из нее приготовленную Джулией домашнюю еду: пирог с пармезаном, свежайшую буррату, тонко нарезанный окорок, салат с молодой картошкой и хрустящие брускеты…
От всего этого изобилия у Родиона закружилась голова, и он, пожалуй, впервые в жизни пожалел, что не женат.
Утолив первый голод, они вернулись к обсуждению совместной затеи. Итак, никаких доказательств улучшения финансового положения семьи Истрия после вынесения обвинительного приговора «Апостолу» они не нашли. Но Родион пока еще не отказывался полностью от первоначальной версии. Криминальная история знала не один случай, когда преступник не раскрывал имен соучастников и добровольно оказывался за решеткой либо из страха мести, либо из-за шантажа, либо по причине обещания щедрого вознаграждения за молчание, либо…
Существовали и другие варианты.
Поэтому начинать нужно было с самого очевидного.
Если они нападут на след Гаспара Истрия, тогда, возможно, удастся прояснить ситуацию. Гаспар был единственным членом семьи, внезапно «исчезнувшим с радаров», и этому должно найтись какое-то логическое объяснение.
Дарио тема разговора постепенно наскучила, и он слушал Родиона рассеянно, оглядывая окружающих, пока не наткнулся на что-то, по его мнению, примечательное. Это были две миловидные студентки, сидевшие рядом и весело щебетавшие о своем.
Родион недовольно обернулся.
Девушка, расположившаяся ближе к нему, соответствовала всем стандартам глянцевой красоты — от тщательно выкрашенных светлых волос до нарочито тесного, женственного платья. Родион не любил в женщинах никакого излишества, поэтому взгляда на ней не задержал. По другую же сторону столика расположилось существо совершенно иной породы. Нежный овал лица, благородный эллинский нос, темные, гладко зачесанные волосы. Красавицей ее назвать было нельзя — слишком своеобразна, но не заметить такую было бы невозможно.
Почувствовав, что привлекли к себе внимание, девушки вежливо улыбнулись, чем невероятно обнадежили темпераментного Дарио, который тут же вытащил изо льда еще не тронутую бутылку шампанского и хотел было осуществить стандартный джентльменский маневр…
Но не успел.
Пронзительно взвыли саксофоны, и над площадью аллюром понесся вертлявый фокстрот.
Глядя, как стремительно удаляется от него тонкая фигура в белом, как вызывающе движется в складках ткани юное тугое тело, Родион почувствовал необъяснимое беспокойство…
Людская масса тем временем ожила, зашевелилась, как бесформенный многоклеточный организм, и завертелась в танце.
Понимая, что праздник достиг своей кульминации, Родион взял бумажную салфетку и, подслеповато щурясь, что-то на ней записал. Скрутив из нее подобие птицы, он пристроил ее на соседний стол и растворился в ликующей толпе.
К полуночи весь Вальпургиев хоровод потух — так же стремительно, как и вспыхнул.
Господин Морю, который только что сменился со своего поста и направлялся домой, крутя педали тяжелого прокатного велосипеда, с удивлением отметил, какой чистой осталась площадь после этого шабаша…
* * *
Самолет приземлился в Аяччо ровно в полдень.
Родион вдохнул раскаленный воздух и с изумлением отметил, что ни разу за двадцать лет не допускал и мысли о том, чтобы вернуться на эту землю.
Нахлынули воспоминания, и он вновь почувствовал себя двадцатисемилетним, легковерным и бесстрашным, однако собственное отражение в стекле кабинки паспортного контроля мгновенно разрушило эту иллюзию.
Путь от Аяччо до Алерии должен был занять не более двух часов, если ехать через горы.
Родион расположился на заднем сиденье новенького седана, испытывая большую благодарность к его водителю за то, что тот согласился прибавить кондиционер и убавить музыку.
Корсиканский пейзаж за окном совсем не изменился, казалось только, что лес стал многоствольнее и гуще. Последний раз он видел эти скалы и стелющийся кедровник во время памятной поездки на охоту, когда Павел Троян спас ему жизнь, пристрелив секача. Все эти годы он был его должником, и вот теперь пришла пора расплатиться.
О том, кем на самом деле был этот немногословный сибиряк, Родион догадывался давно. Точнее, он подозревал — и не без оснований, — что импорт вина не был основным занятием русского бизнесмена. Впервые эта мысль промелькнула у него, когда он прочитал развернутую статью об убийстве префекта Руссо. Два фрагмента его наблюдений сошлись тогда в единую картинку, но возникшее предположение казалось настолько абсурдным, что Родион осмелился поделиться им лишь с Робером — единственным человеком, с которым он обсуждал корсиканскую историю.
Он прикрыл глаза и вспомнил тот июльский день, когда окровавленная самка неслась на него, надсадно дыша и разбрызгивая розовые пенистые слюни, и три спасительных хлопка…
«Мозамбикская тройка» — так, кажется, Франсис назвал тогда эту комбинацию: два быстрых, сбивающих с ног выстрела по движущейся цели, а за ними — смертельная пуля в голову.
И эту же технику стрельбы упоминал когда-то в телеинтервью французский эксперт, комментировавший смерть префекта. Он утверждал, что Лорана Руссо не мог устранить дилетант: слишком профессиональным выглядел почерк убийцы.
Простое совпадение? Возможно.
Но жил в архивах памяти Родиона и другой эпизод: покидая место охоты, он несет на плече ружья Арно и Франсиса и внезапно натыкается на еще одну двустволку, стоявшую в укрытии без дела все это время. Видимо, Павел, презрительно отнесшийся к старомодному охотничьему оружию, выданному ему Франсисом, стрелял по мишени из собственного ствола. Другого объяснения этому было не найти.
Троян прибыл на остров на яхте, арендованной в Марселе, и провезти оружие с собой не составило бы труда.
Теперь, когда у Родиона было его признание, картина убийства восстановилась практически полностью. Невыясненным оставался лишь мотив корсиканца, который добровольно взял вину Павла на себя, а также имена тех, кому выгодно было разыграть преступление по такому сценарию. Среди этих людей, несомненно, были и представители Националистического фронта, такие как Франсис Ланзони, и члены криминального «Братства Южного Ветра», но самое главное — в нем не могла не быть замешана верховная власть.
Во время поездки Родион рассчитывал поговорить с женой и дочерью Истрия, надеясь, что это поможет ему вывести расследование на новый уровень. К поездке он хорошо подготовился, детально продумав весь сценарий беседы. Опыт общения с другими свидетелями доказывал, что гораздо проще получить подтверждение самостоятельно выдвинутому предположению, чем убедить собеседника раскрыть свою тайну.
А тайной этой чаще всего оказывался некий факт, которым ранее попросту никто не интересовался.
* * *
Деметру Истрия дома он не застал. В продуктовой лавке, где она работала, ее тоже не оказалось. Смуглая корсиканская девчушка, заменявшая ее за прилавком, опытным взглядом оценив столичный наряд посетителя, сообщила, что мадам Истрия взяла за свой счет неделю отпуска и уехала. Куда — неизвестно. Зато ее дочь она видела не более часа назад, та возвращалась с детьми домой и зашла в магазин за молоком и мукой.
— Вон там аптека, видите? — Девчонка ткнула пальцем куда-то в сторону. — За ней налево, потом направо, потом по ступенькам вверх и прямо по коридору.
Родион кивнул, галантно раскланялся, чем вогнал девицу в краску, и поспешил в указанном направлении.
Нужная ему квартира располагалась на последнем этаже каменного здания, простоявшего на том месте уже с полвека. Входная дверь была свежевыкрашена в ядовитую бирюзу, и в этом сразу же чувствовалась крепкая хозяйская рука.
На пороге его встретила черноволосая женщина лет тридцати. Пригласив войти, она усадила Родиона в гостиной, поставила перед ним графин воды с мятой и лимоном, узкий стакан.
Родион начал издалека, боясь сразу вспугнуть хозяйку, но та совершенно не смущалась его присутствием. Более того, складывалось ощущение, что она привыкла к подобным визитам, на все вопросы давала сухой формальный ответ, не прояснявший ни одно обстоятельство дела. О Гаспаре сказать ей было нечего. Брат стыдился всего произошедшего и предпочел навсегда уехать с острова. Связи с ним она не поддерживала.
Быстро исчерпав запас заготовленных реплик, Родион замолчал и огляделся.
Комната была уютной, обставленной дешевой, но тщательно подобранной мебелью, со стайкой семейных фотографий, сидящих поверх грубого комода, и стопкой старых журналов на подоконнике.
— Скажите, а с вашей матерью я мог бы поговорить?
— Она уехала.
— В Грецию?
Женщина промолчала.
Потом, подняв на него вмиг постаревшие глаза, спросила:
— Неужели в сегодняшнем французском государстве нет более важных поводов для расследования? Зачем вам понадобилось копаться в этой древней истории? Только не говорите мне про восстановление справедливости, ее на свете нет.
Вот он, тот неудобный вопрос, который ему задавали десятки раз.
Обычно Родион предлагал некую заготовленную формулировку: она не была ложью, но и не выдавала истины. В этом же случае ему оказалось сложно ответить однозначно даже самому себе. Да, он был тщеславен, и профессиональные амбиции в этом деле стояли не на последнем месте. Но гораздо труднее признаться, что долгие годы его глодало чувство вины, стыда, неуважения к самому себе из-за совершенного когда-то трусливого поступка…
Не дождавшись ответа, женщина продолжила: — Послушайте. Я вижу по вашему лицу, что у вас самые искренние намерения. Но, поверьте, отец смирился со своей участью, и никакого содействия в этом вопросе от нас вы не добьетесь. Каждый несет свой крест, и всякому дается он по силам.
Разговор на этом был окончен.
Родиону стало ясно, что, как бы он ни старался, версия денежного мотива не найдет подтверждения. «Апостол» тянул свой крест не во имя наживы.
Поднявшись с дивана, он поблагодарил дочь осужденного и собрался было уходить.
Вдруг в дверную щель просунулась мордаха вихрастого мальчишки лет восьми. Он что-то произнес на корсиканском, и мать, всплеснув руками, бросилась на кухню. Воспользовавшись ее отсутствием, он заговорщицки подмигнул гостю и потянул его за полу пиджака к себе в комнату. Родион вяло улыбнулся — дети его мало интересовали — но отказать мальчонке не сумел.
Комнатка смахивала на узкий пенал. На стенах — яркие постеры, у окна — шкаф с моделями самолетов, гипсовыми фигурками супергероев и обширной коллекцией сувенирных «снежных» шаров. Родион взглянул на них — и вдруг обмер от острого предчувствия: в одной из стеклянных полусфер под слоем искусственного снега скрывалась миниатюрная крепость со вздернутым греческим флагом и надписью: «Бурдзи».
* * *
— «Традиционный» багет и, будьте так добры, не подгоревший, — франтоватый пожилой господин протянул булочнице горсть монет, мелко подрагивая подагрической рукой.
— Со слабо пропеченной коркой закончились, — отрезала та.
— Ну а простые багеты у вас есть?
— Тоже закончились. Возьмите цельнозерновую или вот с семенами и злаками. Есть еще хлеб с отрубями, деревенская булка…
— У меня гастрит, мне это вредно, — плаксиво возмутился покупатель.
— Сегодня не ваш день, месье! Мне просто больше нечего вам предложить. — Продавщице явно хотелось поскорее избавиться от навязчивого деда.
— Профсоюзов на вас нет! До чего дожили: в центре Парижа хлеба не купишь!
Родион, решивший перекусить на скорую руку, раздраженно захлопнул папку с документами, которые он пытался просмотреть, и выскочил из булочной, на ходу откусывая от сочного сандвича с тунцом.
Сосредоточиться сегодня ему не удавалось: всю ночь под окнами бесчинствовали футбольные болельщики, оккупировавшие город на время чемпионата Европы.
На улице, наконец, потеплело, он не без удовольствия шагал по усаженному тополями бульвару в сторону Люксембургского сада и размышлял.
Первая разведывательная вылазка на Корсику ему ничего не дала, кроме четкого осознания ошибочности первой версии: не было в семье никаких богатств и тайных накоплений. Но та горечь и отстраненность, с которой сестра говорила о брате, заставляла его все же думать, что Гаспар Истрия — важная часть этой истории, его нужно разыскать. Дарио, к слову, на днях получил ответ на запрос, высланный по месту бывшего проживания родителей Апостолиса и Деметры Истрия.
Гаспар не был зарегистрирован ни в одном из этих городов, что, конечно, ровным счетом ничего не значило — он мог жить где угодно, под каким угодно именем и, возможно, даже не в Греции.
Оставалась последняя слабая зацепка, на которую Родион особой надежды не возлагал. Однако он давно приучил себя к мысли, что самые несущественные обстоятельства могут внезапно сыграть решающую роль и их ни в коем случае нельзя игнорировать. Примером тому служил его коллега по журналистской ассоциации, который сумел разыскать одну из участниц расследуемого дела, располагая лишь ее экзотическим именем и тем фактом, что она в момент роковых событий должна была родить ребенка. Поработав с базой гражданских актов за нужный период, он отыскал эту женщину в считаные часы.
Слово «Бурдзи», подписанное на бросовом сувенире из коллекции мальчишки, засело в нем и не переставало о себе напоминать. Родион решил все-таки выяснить, не проживает ли Гаспар Истрия поблизости от Нафплио — греческого городка, главной достопримечательностью которого была венецианская крепость Бурдзи. Нужного им человека в тех краях не оказалось, зато в регистрационном реестре нома всплыл некий Гаспар Ксенакис, работавший последние восемнадцать лет учителем в местной общеобразовательной школе.
В чудеса Родион не верил: новозаветное имя Гаспар нечасто встречалось даже во Франции, а уж для Греции оно и вовсе было уникальным.
* * *
Закончив рисовать орнамент из стрелок и кругов, Дарио отложил ручку и скептически заметил:
— Ну, предположим, ты прав и Гаспар преспокойно живет в Греции, пока его отец отбывает пожизненное заключение в тюрьме строго режима. И где тут мотив?
— У меня нет пока ответа, Дарио. Однако мне кажется странным, что сын ни разу не побывал на свидании с отцом за эти годы и существует настолько уединенно, что его пришлось выслеживать. Так ведет себя человек, которому есть чего бояться.
— Получается, пока мы не выясним причины его бегства, мы ни на шаг не продвинемся…
— Вступать с ним в прямой контакт бессмысленно, у нас пока нет фактов, которые мы могли бы предъявить. Но, кажется, среди моих знакомых есть человек, который мог бы подкинуть нам нужную информацию.
И без того круглые глаза Дарио удивленно расширились, отчего он стал похож на лемура.
Родион тем временем развернул к себе его блокнот и произнес:
— Вот посмотри еще раз на схему источников, — он ткнул ручкой в созвездие ячеек, окружавших слово «Апостол». — Первое — это семья, с ней мы уже работаем, второе — соседи и близкий круг контактов, почти все опрошены и нужными нам сведениями не располагают… или не желают делиться, а вот этим, — он обвел одну из ячеек жирным чернильным кольцом, — нам предстоит заняться. Точнее, я хочу попросить об этом тебя.
— Близкими друзьями осужденного?
— Для начала друзьями его детей. Друзья дочери Истрия едва ли могут нам помочь, им в момент совершения преступления было лет по десять, а вот друзья Гаспара — вполне подходящий материал.
Дарио уставился в потолок, пытаясь прикинуть, сколько им тогда было лет.
Девятнадцать, двадцать?
Вполне сознательный возраст…
В понедельник через своего хорошего знакомого в министерстве образования он получил список учеников общеобразовательной школы города Алерия выпуска 1995–1996 годов. Найдя Гаспара Истрия, он быстро очертил круг из двенадцати мальчишек-одноклассников, среди которых у него наверняка были близкие друзья. С ними он планировал пообщаться во время отпуска: семья отправлялась через неделю на Сардинию, а оттуда до Корсики было рукой подать. Однако природная лень ему нашептывала, что круг опрашиваемых лучше бы сузить заранее. На это оставались считаные дни: учебный год уже заканчивался, и все педагоги уходили на заслуженный летний отдых.
Пододвинув к себе телефонный аппарат, Дарио набрал номер школьной дирекции.
— Школа, — ответили на том конце.
Дарио откашлялся, пытаясь прибавить голосу солидности, и представился специалистом по проведению социологических опросов. Министерство образования проводит исследование, ориентированное на педагогический состав французских школ, поэтому он хотел бы пообщаться с кем-то из учителей с двадцати-тридцатилетним стажем. Его собеседнице исследования были, мягко говоря, безразличны: ее с утра мучила острая мигрень, а за окном стояла такая невыносимая жара…
Дарио получил сразу две фамилии, после чего из трубки раздались красноречивые гудки. По первому номеру ему дозвониться так и не удалось, а вот по второму ответил трескучий мужской голос, принадлежащий преподавателю физики, господину Филиппи. Он прекрасно помнил выпуск 1995 года — это был очень дружный класс — и, конечно, Гаспара и других мальчиков. Энцо Колоннá, например. Они ведь с Гаспаром были неразлучны до той страшной трагедии с его отцом…
Поговорив со стариком еще пару минут, Дарио поблагодарил его и распрощался.
* * *
Парижский аэропорт стонал от наплыва туристов.
За чемпионатом Европы по футболу последовал финал велосипедной гонки Тур де Франс, и толпы нетрезвых футбольных болельщиков сменились эшелонами дисциплинированных любителей велоспорта.
На вылете также царила полная неразбериха: задержки рейсов наслаивались одна на другую, в проходах между рядами кресел накопителя пассажиры играли в карты, жевали истекающие майонезом сандвичи, обсуждали последние политические сплетни.
Родион, нацепив массивные наушники, прибавил звук и попытался отвлечься от происходящего вокруг него хаоса. Всего через четыре часа его ждал самый зеленый из всех греческих островов с полным набором отпускных удовольствий…
Наконец объявили посадку, и лавина отпускников хлынула в цилиндрическое нутро авиалайнера.
Родион занял свое место в первом салоне, втайне надеясь, что рядом с ним не окажется детей и словоохотливых стариков.
И ему повезло.
На соседнее сиденье опустился круглолицый православный священник, пахнущий чистотой и святостью. Самолет затрясся, словно нехотя пополз по взлетной полосе, а потом стал резко набирать обороты и как-то неожиданно оторвался от земли. Батюшка трижды перекрестился и уткнулся в пухлую книжицу, которую не выпускал из рук все это время. Родион отметил, что шрифт ее был кириллическим.
«Не иначе Жития святых апостолов читает», — подумал он, пытаясь поудобнее пристроить ноги в узком пространстве между креслами.
Попытки отвлечься от мыслей о расследуемом деле, как он ни старался, заканчивались полным фиаско. Накануне отъезда с ним связался Дарио, который успел-таки повстречаться с близким другом Гаспара Истрия.
— Солидный человек, владелец сети автозаправок, — гудел далекий Дарио, и голос его заглушался шумом волн и счастливыми детскими вскриками. — Но как о Гаспаре зашла речь, всю его дружелюбность как рукой сняло. Замкнулся, помрачнел. Сообщил, что ничего о нем не знает уже много лет…
— А ты попытался надавить на болевые точки? — поинтересовался Родион, накануне ознакомивший Дарио с основными тактиками дознания. Одна из них предполагала, что у каждого опрашиваемого есть свои «точки тщеславия» или «точки боли» — тот скрытый мотив, который заставил бы его вступить во взаимодействие с расследователем.
— Конечно! Прощупал его основательно.
— И те события он комментировать не стал?
— Нет. Он был совершенно непроницаем. На прощание произнес только чуднóе: «Долги… они платежом страшны, особенно сыновьи».
Эта фраза не шла у Родиона из головы со вчерашнего дня.
Отец и сын.
Кольцо вокруг последнего сужалось, и Родион уже не сомневался, что мотив самооговора Апостола кроется не в служении национальной идее или банальному золотому тельцу, а в каком-то личном роковом обстоятельстве. Но каком?
Сколько ни кружил он вокруг этой запутанной истории, нащупать истину никак не удавалось.
Он достал из сумки блокнот и отыскал составленную ими схему потенциальных источников информации, чтобы сделать отметки рядом с уже отработанными векторами и наметить следующие шаги. Поставив крестик возле имени Энцо Кастела, Родион вдруг почувствовал легкий укол беспокойства, которое быстро переросло в твердое ощущение, что эта фамилия ему уже где-то попадалась…
Развернув папку с отсканированными газетными статьями, где подробно описывалось убийство префекта и весь последующий уголовный процесс, он принялся их листать, пока не натолкнулся на искомое. Одного из главных свидетелей — появившегося, правда, как-то запоздало, всего за несколько недель до окончания предварительного следствия — звали Доминик Кастела. Именно он, управляющий Театральной ассоциации Корсики, в тот трагический вечер встречал почетных гостей на ступеньках театра. И именно он якобы видел в подробностях, как было совершено нападение на префекта в темном переулке, хотя лица подозреваемого в темноте разглядеть не мог.
Прибыв в алебастровую Керкиру, Родион сделал лишь один звонок и без труда установил, что Энцо и Доминик Кастела состояли в прямом родстве. И складывалась из этого довольно неприятная картина: получалось, что главным свидетелем в деле Апостола выступал человек, хорошо знакомый с семьей осужденного… Неудивительно, что Энцо не спешил делиться с Дарио своими знаниями: он и по сей день не чувствовал себя в полной безопасности. Хитроумная сеть, в которую когда-то попал Апостолис Истрия, плелась искусными руками и состояла из десятков крепких узлов, которые Родион, теперь уже во что бы то ни стало, намеревался разрубить.
* * *
Проснуться не от разрывающего воздух звука полицейских и инкассаторских сирен, не от переклички дорожных рабочих под окнами, не от скрежета мусоровоза, а от шелеста волн — не об этом ли он мечтал шесть долгих месяцев!
Арендованный им домик с двускатной крышей стоял на пригорке, откуда сквозь дымчатые кипарисы вела к воде едва приметная тропа.
Накануне в соседней деревне, до которой было рукой подать, гремел какой-то местный праздник, Агия Марина, кажется. Там было все: и хороводы в национальных костюмах, и томление десятка бараньих туш над костром, и много, много вина…
Его он, видимо, перебрал.
Помнил только, что обнимался с каким-то белозубым греком, учил его вульгарным французским словам и, кажется, порывался станцевать с ним сиртаки.
Обычной расплатой за пьянство для него всегда служило очень раннее пробуждение и долгая пытка мигренью. Вот и в этот раз он поднялся ни свет ни заря.
Помотавшись по дому, Родион сварил себе кофе в турке и со вкусом потянулся.
А не пойти ли окунуться?
Прихватив полотенце и облачившись в слегка выцветшие пляжные шорты, он спустился к узкой полоске песка, на которой явственно проступали отпечатки чьих-то лап. Собака в рыжем ошейнике расположилась поблизости, у кромки воды, и самозабвенно вылизывала себе брюхо. Чуть правее темнела чья-то небрежно брошенная одежда. Родион сложил свои вещи рядом и с разбегу нырнул.
Вода обожгла, но уже через мгновение, сделав пару мощных гребков, он почувствовал, как уходит из мышц напряжение и восхитительно пустеет голова. Отплыв подальше от берега, он перевернулся на спину и взглянул на покатый склон, на зелень кипарисов, которые сливались в единую ломаную линию в нежном свечении восходящего солнца…
По какому-то странному стечению обстоятельств в Греции за всю жизнь он оказывался лишь дважды. Впервые — еще студентом, с рюкзаком на плечах и в компании друзей — он осваивал Киклады, а потом и материк. Ночевали на пляже под открытым небом, устраивали безалаберные купания в темноте и жгли костры…
Сегодня ему исполнялось сорок шесть.
И он встречал рассвет в полном уединении на таком же безукоризненно белом, диком пляже, как и много лет назад. Собственное добровольное одиночество его не тяготило, слишком насыщенной была его жизнь, слишком опасной. Да и вряд ли нашлась бы такая женщина, что смогла бы понять его одержимость профессией, на которой он и был, по сути, женат без малого двадцать лет.
