Здравствуй, вчера!

Всем предававшим нас посвящаю

Здравствуй, вчера!

Стылое утро белесым туманом наступало на город, захватывая все новые и новые улицы, обволакивая дома изморосью. Но город еще спал и не замечал, как квартал за кварталом сдается в серый плен погоды. А я не спала. Нутром чувствуя настроение этого предрассветного осеннего времени и даже будто растворяясь в нем, вглядываясь в плачущее окно. С детства нравилось вот так, сидя на широком кухонном подоконнике, смотреть на темную улицу, которая ручейком тянулась от моего дома, с горки, в сторону центра, подсвеченная старыми чугунными фонарями. С пятого этажа был хорошо виден и заросший старый парк с давно заброшенным чертовым колесом, и соседние двухэтажки-сталинки.

В этих барачного вида домах когда-то, в далеком детстве, жили мои друзья Марьян и Буга. Вернее, звали их Мишка и Васька, а клички появились, после того как в мае из армии вернулся старший брат Васьки – Павел, который отслужил в Афганистане. Помню, как мы, второклашки, после учебы примчались к другу домой и сразу насели на этого здорового загорелого взрослого парня:

– Дядя Паша, а вы фрицев видели?

– Дядя Паша, а про вас кино снимут?

– А в газете «Пионерская правда» напишут?

– Дядя Паша, расскажите про войну!

В общем, тысяча и один вопрос оголтелых второклассников. Павел же ухмыльнулся, кинул нам вечное «потом» и укатил на своей тарахтящей «Планете» на танцы.

Как мы тогда разозлились! Променять нас, рассказы про далекий загадочный Афган на каких-то девок и танцульки! Но тут Васька, заговорщицки подмигнув, вытянул из нижнего ящика серванта пачку фотографий.

– Во-о, Пахины! Смотрите, какие они прикольные!

Фотографии были любительские, черно-белые, не самого хорошего качества, размазанные по краям и местами передержанные, но мы с жадностью рассматривали все мало-мальски различимые детали на снимках и млели от вида мужественных парней в лихо заломленных панамах со звездами и выгоревших до белизны хэбехах. Парни, среди которых был и Пашка, стояли на фоне гор, техники, небрежно держали автоматы и улыбались. Для нас они все были герои. И нам отчаянно хотелось походить на них: вот так же стоять, обняв друг друга за плечи, держать автоматы, ну, или сидеть на броне бэтээра с красивым названием «семидесятка». Душою и нашими детскими мечтами тогда мы были с ними, среди них, такие же, как они на снимках, – веселые и бравые. На обратных сторонах были пожелания и подписи. Желали удачи и мира, а вот подписывались странно – Ваган, Якут, Далман, Сокол, Бульдог, Студент. На что важный от обладания этими фотографиями и старшим братом Васька нам пояснил, что на войне надо шифроваться и поэтому придумывают клички. И мы сразу же решили не отставать и тоже выбрать себе прозвища и обращаться друг к другу только по ним. Сломав голову и перебрав все подряд, начиная от откровенно уголовных, которые носили некоторые обитатели все тех же сталинок, до прочитанных здесь же на снимках. Повторяться не хотелось, и на второй час раздумий и споров было принято, на наш взгляд, оптимальное решение – сократить фамилии. Так Васька Бугаров стал Буга, а Мишка Марейчик – Марьян, а вот с моей фамилией оказалось сложнее, ну как можно сократить Смирнову? Я даже расстроилась, но Васька нашелся и гордо изрек:

– Значит, ты будешь Лайка!

– Почему Лайка? – не поняла я.

– Ну, раз из фамилии выжать нечего, то будем сокращать имя.

Тут до меня дошло. Имечко у меня было еще то! Сами полюбуйтесь – Аглая! Не раз я тихонько ревела от такого подарка бабушки. Видите ли, она умоляла мою маму, когда та ходила беременная, чтобы, если у нее родится дочь, назвали Аглаей, в честь какой-то женщины, которая спасла во время войны бабулю и ее новорожденного сына, моего папку. Мама согласилась, в душе свято веря, что будет сын. Но родилась я. Пришлось слово держать. Эх, как же мне хотелось тогда простое, самое распространенное имя. Незаметно влиться во множество девочек из класса и затеряться среди Наташ, Оль, Лен, а не выделяться, попадая тем самым на злые языки одноклассников. На что мама как умела, так и успокаивала, что, мол, зато другой девочки с таким именем нет. От этого было не легче, а наоборот, думалось, что просто больше никому и в голову не пришло так по-дурацки назвать свою дочь. Имя отдавало непроглядной стариной и было чуждым советскому времени. Ну почему ту замечательную женщину не звали иначе!

И вот друг Васька нашел выход. Аглая, Аглайка, Лайка! Лайка – это же замечательная, красивая, ловкая, выносливая и верная собака. Собак я любила и с самого раннего детства не упускала возможности пообниматься со всеми уличными барбосами. Те в свою очередь как-то очень благосклонно относились к моим нежностям.

В общем, так вот и прилипло к нам, подхваченное остальной детворой: Марьян, Буга и Лайка. Да и дружба наша после этого окрепла, поддерживаемая статусом «эта троица».

В то лето игры наши были сплошь в войнушку, иногда разбавленные «казаками-разбойниками». Помню, как, приноровив в качестве автоматов и пулеметов найденные тут же на улице палки, начали играть в наступление на фрицев. Правда, враги, пацаны со второй сталинки, фрицами считали именно нас. В общем, это было не существенно, главное – понятно, кто враг, а кто свой. В запале боя один из наших, самый маленький и щуплый, Валерик Сухарев, начал кричать, что он ранен. Меня толкнул в бок рыжий третьеклассник Борька и сказал:

– Иди, спасай!

Я возмутилась, мол, я не санинструктор, пусть сам идет и вытаскивает его в медсанбат, а я буду прикрывать их шквальным огнем. Петька аж покраснел от возмущения и начал орать, что раз я девчонка, то медсестра, и, значит, я должна идти и спасать Валерку. Спорить мы начали громко и увлеченно, забив на войну, на врагов, сразу поделив меж собой и друзей. Конечно же, Марьян и Буга встали на мою сторону, а вот закадыки Борьки – на его. Так что орали уже двумя лагерями. Растерянный Валерка раз десять пытался всем нам объявить, что он самоизлечился, и канючил, чтобы продолжили играть дальше. Но мы разошлись не на шутку, уже готовые вцепиться друг в друга, не обращая внимания на то, что идейные враги сейчас стоят недалеко в сторонке и удивленно наблюдают за нашей «внутриусобицей». Точку в споре поставил Павел, который курил у подъезда и наблюдал за нашей баталией. Толпой мы подскочили к нему.

– Дядь Паш, а могу я быть бойцом во время войны? – выпалила я.

– Дядя Паша, ну скажите, что девчонки могут быть только врачихами! – не унимался вредный Борька.

Павел глубоко затянулся, медленно выпустил дым и сказал:

– Можешь. Лайка, ты можешь быть бойцом. Только знаешь, лучше будь снайпером. У них работа тонкая, штучная, тебе бы подошла.

Борька покраснел еще больше и обиженно засопел, но спорить с авторитетным старшим братом Васьки не отважился. Так и повелось с тех пор, нововведенная в наши игры роль снайпера была по закону моя. А позднее, к новому 1987 году, Павел через Ваську подарил мне книжку «Советские снайперы Великой Отечественной войны». И к образу мечты, странно скроенной из фотографий с Афгана, добавился образ Людмилы Павличенко. Взахлеб я читала о ней и о других женщинах-снайперах, вглядываясь в их лица, пытаясь найти ответ – как они стали лучшими, как они стали победителями.

* * *

Вот ведь сколько лет пролетело с той поры. В Афган с друзьями мы не попали. Через два года наши войска были выведены из этой страны. Но зато мы с Марьяном успели в Чечню. Он – после того, как окончил артиллерийское училище, в 2000 году. Я – немного позднее, в составе отделения СОБРа. Как когда-то мечтала – снайпером. Теперь в моих альбомах были фотографии, где мы с друзьями заворачивали рукава на комках, слегка небрежно держали в руках оружие, на фоне бэтээров, горных хребтов или городских развалин. А вот Васька стал мирным человеком – поваром. И работал в очень даже неплохом кафе за парком. Из сталинки он переехал в двушку на соседней улице, где проживал в любви и согласии со своей женой Оксанкой и сыном Маратиком. Так что его переезд никак не усложнил взаимные походы в гости. Мишка же женился, развелся и теперь в перерывах между командировками жил у очередной пассии. И тоже забегал в гости, то с подругой, то без. Впрочем, с ним-то мы иногда и на территории Чечни встречались, наезжая друг к другу в гости, в расположения. Так что друзья из детства не потерялись, и это постоянство посвоему грело душу.

* * *

Но сейчас раннее утро и друзья далеко. Вернее, Васька сейчас не так уж и далеко, в пятиэтажке через несколько домов. Спит, поди, приобняв жену. А вот Мишка точно далеко, в Заводском районе города Грозного. Но надеюсь, что тоже спит, пусть и не так сладко, как дружок Буга. Только мне не спится. Маетно мне как-то. С одной стороны, пусто. Гулко на душе. Как в неожиданно опустевшем кувшине. А с другой стороны, тяжело. Горько.

Всего три дня, как вернулась домой. Не разбирая, бросила у дверей рюкзак. Он камуфлированной тушей развалился в коридоре, заняв половину прихожей. Хожу по дому в старой полевке. Так спокойнее и привычнее. И только. Возвращение домой не принесло радости. Эта командировка прошла не так гладко, как другие. И вроде как неплохо все шло. Без особых эксцессов, тихо, почти мирно дотянули до срока замены. Выходили совместно с войсковиками, с которыми стояли рядом. Колонна, возглавляемая бэтээром, получилась внушительная. Больше часа грузились, рассаживались, распределялись. Я, как всегда, залезла в кабину к прапорщику Косте Кингу. Перед самой отправкой на подножку заскочил Юрка – симпатичный и улыбчивый сослуживец. Попросил закурить. Я укоризненно качнула головой, сколько раз ему говорила, что, если хочет стать хорошим снайпером, лучше не курить. Костя щелкнул зажигалкой. Юра блаженно затянулся:

– Ну что, пора домой!

Кинг хохотнул:

– А то!

Юрик хитро глянул на меня и спросил:

– Ну что, Лайка, Москву отсюда уже видно?

Усмехнулась. В столицу предстояло ехать после командировки, на всероссийские соревнования снайперов.

В это время дали сигнал на отправку. Впередистоящий БТР взревел и дал перегазовку, сразу окунув нас в сизое облако выхлопных газов. Юрка закашлялся, спрыгнул и побежал к своей машине.

– Ну что, кажись, тронули! – расплылся в улыбке Кинг.

Кстати, прозвище свое он получил за то, что постоянно наигрывал блюзы, правда, не на гитаре, а на старой немецкой губной гармошке. И самое занятное, что музицировать его обычно пробивало за рулем. Сначала руководство пыталось бороться с этой привычкой, но потом, поняв всю тщетность усилий, махнуло рукой. У всех свои примочки, службе не мешает и слава богу. А играл он замечательно, сказывался чуткий контроль матушки, благодаря которому промучил четыре учебных года музыкальной школы по классу баяна и благополучно был выгнан за систематические срывы дисциплины на пятый. Мать попробовала напугать отпрыска армией, а сынок с радостью туда и свалил по окончании школы. После срочки не пожелал браться за ум и продолжил службу уже в спецподразделении МВД. Связи между баяном и губной гармошкой я не находила, но наблюдать за Кингом было одно сплошное развлечение, однозначно какой-то театр недосчитался актера – одной рукой он легко удерживал руль, а другой вместо сигареты держал гармошку, наигрывая различные мелодии. При этом эти самые новоиспеченные блюзы были из серии «что вижу – то пою», он сам их на ходу и придумывал. И вот идем мы вторыми в колонне. Костька, довольный окончанием командировки, заводит свою любимую тему, наигрывая в классическом стиле блюз, затягивая песню, специально немного ломая на иностранный манер голос:

– О-о-оуо-о, мы идем по горной дороге, мой друг. Эта дорога ведет в никуда, но, может, она отведет нас домой. О-о-оуо-о! Вон речка. Вон мост. Но далеко еще блокпост. А дальше Моздок и паровоз. Он повезет меня туда, где ждет моя любимая жена, моя детка, моя самая красивая детка и много коньяка.

– Виски. Кинг, в блюзе любят петь про виски, – невольно улыбаясь, поправляю его я. Подпевать ему невозможно, так как полет фантазии у него на самом деле фееричен и непредсказуем, но в проигрышах я люблю ему подпевать вторым голосом, подтягивая его любимое – о-о-о-оуо-о!

Костька кивает, витиевато выдувает красивую руладу и продолжает:

– И пусть друг мой Лайка. Но это не собака, это ценитель блюза и хорошего виски. Того виски, от которого длинными вечерами на душе становится тепл…

Засада – это всегда неожиданно. Даже если ее ждешь. И я удивилась, когда впередиидущий БТР неуклюже подкинуло, чуть не завалив набок. Первое, что пронеслось в голове, – нелепая мысль: что это с ним?

Хотя все уже было понятно. Взрыв. БТР тяжело приподняло, и, секунду прокрутив в воздухе разодранными ошметками шин, он с грохотом рухнул обратно на дорогу и тут же словно запнулся задней осью за образовавшуюся воронку, развернулся поперек, перегородив движение. Вот и вся недолга. Костька бросил гармошку, которая обиженно повисла на шнурке, обеими руками вцепился в руль и ударил по тормозам, пуская «Урал» юзом, пытаясь максимально не приближаться к вспоротой броне. И все равно мы почувствовали упругую взрывную волну, которая хлестко ударила по кузову.

– К бою! – пронеслось по колонне через шквал огня. Из кабины мы выпрыгивали под цоканье пуль по капоту.

– Суки! Машину не троньте, ублюдки! Убью! – орал Костя, разряжая в зеленку очередь из автомата.

Каты-перекаты… в сторону, за машину, вскидываю свой «Винторез», делаю неприцельный выстрел в никуда… зубы клацают… теперь к кювету, опять выстрел, но уже на вспышку из кустов.

А в голове карусель мыслей – не сорвать растяжки… не наступить на мины… успокоить дыхание… много «чехов», плотно бьют… кто-то из наших кричит… зацепило… где же Костя… что с теми, кто в бэтээре…

Скользнула взглядом по «коробочке». Под днищем начинает растекаться подозрительная лужа. Больше никого не видно. Либо контузило капитально, либо…

Пулеметными очередями и взрывами из подствольников прижали нас крепко. Но и мы огрызаемся будь здоров! Потихоньку рассредоточиваемся и пытаемся переломить хребет бою.

– Лайка… помоги…

Вскидываюсь. Недалеко у соседней машины, привалившись на колесо, сидит Клим. По руке стекает кровь. Рядом валяется разбитый автомат. До него недалеко, метров двадцать, но периодически асфальт взбрызгивает черными искрами на этом отрезке.

– Держись, Климчик! Я сейчас!

Ищу глазами Костю, тот залег за среднюю пару колес и оттуда методично и хладнокровно, как по учебнику, огрызается расчетливыми тройками, ни на секунду не переставая крыть «духов» виртуозными матюгами. Окликаю в промежутке отсечки. Он тут же оборачивается. Я указываю в сторону Клима и прошу прикрыть. Костя коротко кивает и переставляет новый магазин. Потом опять кивает и всаживает в сторону зеленки всю тридцатку. Я же иду на рекордный рывок. Преодолев расстояние за немыслимо короткое время, плюхаюсь рядом с Климом. Пытаясь унять сердце, которое бухает в висках, делаю два глубоких вдоха-выдоха, разворачиваюсь и прямо с колена стреляю в сторону атакующих. Выстрелы не прицельные, оскорбляющие снайперское ремесло, но необходимые Костьке, чтобы перезарядить автомат. Считаные секунды – и Кинг снова начинает замешивать очередную порцию стрельбы с витиеватым матом, а я поворачиваюсь к Климу. Дела обстоят хуже, чем мне показалось до этого: кисть сильно повреждена взрывом, который разворотил автомат до рамы. Но, помимо этого, осколки посекли весь бок, грудь и правую сторону лица. Руки становятся тряпичными, и не от вида крови, а от ощущения того, как моему товарищу больно. Шепчу какие-то слова. Вкалываю шприц-тюбик и вытягиваю из разгрузки жгут. В это время гремит еще один взрыв. «Урал» Кинга облизало жаром, вспышкой и огнем. Он жалобно заскулил железом и горящими обломками накрыл Костю. Тугой гул в ушах наполнил голову ватой. От вскинувшегося пламени и густого черного дыма в глазах зарябило и стало разъедать до слез. Поймала себя на том, что смотрю на горящую машину, замерев, приоткрыв рот, зажав в ладони жгут. Встряхнула головой, вата качнулась, но слуха не добавилось.

– Климчик, щас, – шепнула я скорее себе и, схватив «Винторез», прильнула к оптике, выискивая нужную мне цель. Гранатометчик, бросив тубус, бежал, мелькая среди деревьев, пытаясь укрыться за скальником. Выстрел. Гад споткнулся и, с хрустом подломив под себя кустарник, медленно завалился набок. Ну и пес с ним!

Теперь надо собраться, не смотреть на горящий остов, сконцентрироваться на помощи Климу. Поднимаю с земли жгут и начинаю перетягивать руку у плеча. В это время послышался какой-то шелест сзади, в кустах, легко, как ветерок пронесся, резко разворачиваюсь и… чему-то удивляюсь. Не пониманием, не мозгом, а каким-то внутренним чувством. И в это время умер Клим. Пуля попала ему в голову, запрокинув лицо к безразличному небу. А я ухожу нырком в сторону и делаю выстрел в сторону кустов.

«Неужели обошли?» – пронеслось в мозгу, кидая в холодный пот. Но нет, никого. Видимо, на самом деле ветер.

А через четверть часа остатки боевиков, отработавшие себе хороший заработок, свалили в зеленку. Колонна была отбита, хоть и сильно потрепана. Бой завершен.

* * *

И вот теперь я дома, а Клим, Костя и еще несколько парней – в цинках. И понимаешь, что «груз двести» – неотъемлемая часть войны, но все равно привыкнуть к этому довеску не можешь. Не принимает его сердце. Болит, отторгает. Из-за этого не спится ночами и муторно вот такими промозглыми утрами. И вроде умом все знаешь, а принять не получается. Нужно время. Но какое же это тяжелое время! С натугой, медленно ворочаются шестеренки, отсчитывая минуты. Полгода командировки пронеслись быстрее, чем эти три дня по возвращении домой. Жаль, что Марьян сейчас далеко, он бы нашел нужные слова, которые несут в себе нечто большее, чем просто набор звуков. Они несут в себе принятие. Марьян тоже терял и знает цену успокоения. Буду надеяться, что зайдет Васька, расскажет про семью, сына, работу. А я не знаю, смогу ли я ему рассказать про Кинга, Клима, про засаду, подбитый бэтээр, сгоревший «Урал» и недопетый блюз.

* * *

Как будто услышав мои мысли, днем, после обеда, зашел Буга. Ничего сверхъестественного. Он всегда приходил после моих командировок. Приносил ключи, которые были доверены ему вместе с поливкой цветов, почтой и оплатой счетов. Рассказывал новости нашего района, передавал приветы и со скрупулезностью ответственного человека давал расклад по квитанциям и расходам. Сегодня же появился какой-то весь подавленный. Прошел на кухню и несвойственным для него движением достал из внутреннего кармана куртки бутылку водки и сверток с аккуратно сложенными его женой бутербродами с сыром и колбасой.

– Я все знаю, – сказал, не глядя мне в глаза, как будто каким-то образом был причастен к моему горю.

Открыл бутылку, разлил водку, развернул бутерброды, и тут я почувствовала голод, впервые за последние дни. Мы выпили по одной. Я молчала. Не знала, что сказать. Но была рада тому, что Буга все знает и мне не надо искать слова для объяснения случившегося. В такие моменты все сказанное кажется жутко фальшивым и казенным.

– Мне Марьян позвонил, – объяснил он свое появление и осведомленность. Разлил по второй. Выпили. Я с ногами залезла на подоконник. Он посмотрел на меня и вдруг спросил: – Как же так, Лайка?

Я молчала, понимая, что этот вопрос не требует ответа. Да и не было его. И Васька, и я это прекрасно знали. Просто там война.

Выпили по третьей. Буга закурил, глядя себе под ноги. Я же вдруг по-новому взглянула на своего друга детства. И он, весь такой немножко несуразный, добродушный, начинающий полнеть и лысеть, одетый в извечные джинсы и мягкий, домашней вязки свитер, показался таким родным, таким замечательным и самым лучшим другом на свете. Как здорово, что судьба нас не развела. И пусть он гражданский, пусть никогда не служил, по поводу чего мы с Марьяном иногда над ним подшучивали, но вот сейчас сидит здесь со мной, все знает, понимает и не пристает с глупыми расспросами.

Василий докурил. О чем-то подумал и достал из кармана аккуратно вырванный тетрадный лист, видимо, из тетради Маратика. Развернул, там были записаны какие-то координаты.

– Вот, Лайка, адрес. Знаю, что сидишь здесь, маешься, тоскуешь. А ты поезжай. Про место это я от Павла знаю, он там был. Это туристический отель, гостиница в горах на Алтае, почти у границы с Монголией. Про нее легенды ходят, что стоит она на разломе силы и не каждый до нее дорогу найти может, но тот, кто все же добирается, то заново себя обретает. Новый смысл находится. Ответы на вопросы. Самые сокровенные желания сбываются. От болезней тяжелых – лечит. А главное – отпускает там. От войны, от горя, уныние уходит. – И, посмотрев на меня с теплотой, повторил: – Езжай, Лайка.

Кивнула, не уверенная, что куда-то поеду, по крайней мере сейчас, а лишь для того, чтоб успокоить Ваську. Он улыбнулся, и на щеках у него появились ямочки. Водку мы допили, и он засобирался домой. Уже в дверях обернулся и сказал:

– А мы с Оксанкой ребенка ждем. Сказали, что девчонка будет.

После его ухода в квартире стало как-то до невозможности тихо. Я проводила его взглядом через окно, пока он не скрылся из вида, затем взяла листок с адресом, прочитала, помедлила, затем аккуратно свернула по сгибам, вложила в карман полевки, подхватила в коридоре так и не разобранный рюкзак, бушлат и вышла из дома.

* * *

Двери с шипением и скрежетом отворились. Пропустив вперед двух тихонько причитавших и покрякивающих старушек, в узкий проем на свободу из душного нутра, цепляясь рюкзаком, протиснулась и я. Железные створки за спиной с клацаньем упустившего добычу капкана захлопнулись, и автобус, оставляя за собой сизый шлейф выхлопных газов, не спеша затрясся дальше по грунтовой дороге. Я же с удовольствием, полной грудью вдохнула холодный острый октябрьский воздух, поудобнее перехватила рюкзак и огляделась. Надо было разобраться, куда идти дальше. Указателей не было, но вдалеке, выглядывая из-за деревьев, виднелась деревня, куда, косолапя и переваливаясь, но довольно резво семенили автобусные бабули. Я пошла следом по слегка раскисшей дороге, щедро пересыпанной опавшей листвой. Полуденное солнце тускло проглядывало через затянувшие все небо облака, а вокруг стояла звенящая тишина, которая всегда поражает любого городского жителя. У крайнего дома на сваленных бревнах сидела маленькая алтайская девочка лет шести и, жуя большую горбушку черного хлеба, щедро пересыпанную солью и облитую подсолнечным маслом, лениво наблюдала за несколькими козами, которые паслись рядом. Не знаю почему, но я подошла к ней и спросила, как пройти к туристическому домику. Она внимательно посмотрела на меня и махнула в сторону виднеющихся вдали гор.

– Там. За полем. У самой большой лиственницы тропа начинается. Только до дома далеко. Сегодня не дойдешь.

Я благодарно кивнула, не удивляясь ее по-детски непринужденному обращению на «ты», и уже хотела идти в указанном направлении, но девочка окликнула:

– На! – и протянула мне половину от своей краюхи хлеба.

Я взяла. Опять кивнула. Откусила. Хлеб был вкусный, домашний. Поблагодарила и пошла к виднеющемуся у края поля дереву. Больше меня не окликали.

* * *

Сумерки длились недолго, и темнота навалилась быстро, сразу прикрыв тропу. Надо было устраиваться на ночлег. Развела костер, поставила на огонь котелок с чаем, тяжелым ножом нарубила лапника, чтоб удобнее было сидеть, и наконец-то, привалившись спиной к дереву, блаженно вытянула гудящие от намотанных километров ноги. Берцы, подсыхая, начали парить. Налив чая и согревая о толстые бока горячей кружки ладони, на несколько минут почувствовала себя почти счастливой. Но как только пришло осознание этого простого человеческого чувства, тут же догнали и приземлили воспоминания о командировке и о парнях.

Клим был старше меня лет на десять. Большой, здоровый, крепкий, чем-то неуловимо напоминающий медведя. Всегда спокойный, уравновешенный, он не любил пустословить. С какой-то деревенской основательностью проверял и подгонял перед каждым выездом снаряжение и экипировку. У него всегда было образцово вычищено оружие, полный порядок как в шкафчике, так и в голове. Он был надежен и мудр. К его мнению прислушивался даже начальник отделения. Помню, когда только пришла в отряд, сразу попала на соревнования снайперских пар. Тогда он подошел и сказал, чтобы держалась рядом и не отставала. Тогда за сутки мы преодолели с ним в двойке около пятидесяти километров и первые вышли к точке отстрела. По возвращении, не смущаясь моего присутствия, он доложил командиру, что толк будет, тем самым благословив на службу и став своего рода наставником. К Климу я могла обращаться с любым вопросом, зная, что он всегда подскажет и научит.

И отдельное воспоминание, всегда вызывающее улыбку, – задержание нескольких бандитов, когда один, уже в наручниках, от ненависти и обиды со всей дури боднул меня в лицо головой. Перед глазами вспыхнул яркий оранжевый взрыв, и по брови заструилась теплая липкая кровь. В следующую секунду Клим с утробным рыком ринулся на бандита, и тот, глядя на него, попятился, упал и, в ужасе сжавшись, занюнил. А Клим в два движения поднял и зашвырнул его в грузовой отсек «Газели». Тогда я впервые и единожды увидела Клима в бешенстве и была счастлива, что эта машина с побелевшими от ярости глазами несется не на меня. Уже на базе он обработал рассеченную бровь и стянул края раны пластырем, а затем дал мне легкий подзатыльник, который добавил гула в моей бедной голове, за то, что позволила себя ударить. Тогда Кинг заступился за меня, и Клим каким-то молниеносным движением дал и ему подзатыльник за то, что не подстраховал, раз уж весь из себя защитник. Развернулся и вышел из кубрика, а мы смотрели на захлопнувшуюся дверь и абсолютно одинаковым движением потирали затылки. После той истории мы как-то незаметно сдружились с Костькой Кингом, который всего на год был старше меня и больше всего на свете любил блюзы, свой огромный «Урал» и экстремальные развлечения, способствующие выработке адреналина. К этим развлечениям постепенно пристрастил и меня, научив гонять на сноуборде, снегоходе, мотоцикле, прыгать с парашютом и заниматься скалолазанием. И вот сейчас они были мертвы. Дома остались жены и дети, раздавленные навалившейся бедой и плохо понимающие, как жить дальше. А я не знала, как дальше служить, не чувствуя рядом их надежного товарищеского плеча.

* * *

Сухая полевая трава горит, затягивая все кругом густым жирным дымом. Через него уже не видно солнца, оно лишь обозначается блеклым, тусклым небесным бельмом, и в какой-то момент я понимаю, что это и не солнце вовсе. Кругом ночь. Темно. Трава горит, не давая света, пощелкивая, как смолянистые дрова в печке. Оглядываюсь и вижу, что стою одна в поле, среди нагромождения искореженной техники. Танки, самоходки, бээмпэшки, бэтээры, грузовики – чего здесь только нет! Они темными разодранными силуэтами тесно жмутся друг к другу в попытке согреться. Потому что здесь чертовски холодно. С мрачного, затянутого дымом неба, кружа, падают огромные хлопья пепла, но, прикасаясь к броне, превращаются в снег. И вот уже все изуродованное железо покрыто посверкивающей изморозью, которая не вяжется с обожженным цветом пожарищ. Я иду вдоль нестройных рядов мертвой исковерканной техники. Нутром чувствуя, как она безглазыми пулевыми и осколочными пробоинами провожает меня, безмолвно наблюдая и разглядывая. Это кладбище убитой военной техники. И я знаю, куда я иду. Здесь находится «Урал» Кинга. Мне надо во что бы то ни стало его найти. Но навстречу мне выходит маленькая алтайская девочка в легком летнем сарафанчике и, указывая в сторону рукой, говорит:

– Там. За полем. Далеко. Сегодня не дойдешь.

Я поворачиваюсь туда, куда она показывает, и вижу силуэт человека, уходящего в лес. Я узнаю его – это Клим!

– Стой! – кричу я и пытаюсь догнать. Но сгоревшая земля рассыпается под ногами, я вязну, не в силах сделать ни шага. Отчаянно рвусь вслед за другом, но только оступаюсь и падаю.

И в момент падения вздрагиваю и просыпаюсь. Лицо мокрое от слез. Какое-то время прихожу в себя. Мне холодно и невыносимо плохо в предрассветном стылом тумане. Заставляю себя встать. Подкидываю в затухающий огонь лапника. Пламя весело, с гулом вспыхивает, разгоняя промозглый мрак. Сажусь поближе, чтоб согреться, отгоняя от себя морок сна, пытаясь унять оголенную душевную боль потери, одиночества и страшного осознания – ничего изменить нельзя.

* * *

Узкая, прихотливо петляющая среди деревьев и огромных камней тропа долго вела меня в горы, к самой границе скальника. Бесконечная череда ложбин и довольно крутых подъемов. Тревожный ночной сон-забытье не дал отдыха, и дорога дается мне с трудом. Быстрое осеннее солнце готовилось снова нырнуть за горизонт, когда я наконец добралась до места. Лесистая крутизна внезапно закончилась пологим спуском, скальным обрывчиком, речушкой в два шага с перекинутым через нее железным мостком – красным от сурика и ржавчины, и сразу за поляной – отель. Сруб из светлого дерева в несколько этажей прислонился к отвесной скале и тянулся вверх вместе с ней. Нарядные ставни и крыльцо украшала затейливая резьба. Красиво, но до глубины души поразило и восхитило нечто иное. Вопреки всем канонам, бревенчатое сооружение совершенно непонятным образом закручивалось вокруг вертикальной оси в немыслимую спираль. Безвестный мастер, будто в насмешку над архитекторами, нарушил все существующие правила и традиции. Кто этот гениальный зодчий? Как он смог прикрепить эту гигантскую избу в несколько этажей к отвесной скале, при этом закрутив венцы, как новогодний серпантин? Место действительно какое-то необыкновенное. В немом восхищении я стояла и молчала, не в силах отвести взгляд или пошевелиться – не знаю, как насчет разломов и сил, но с каждой минутой во мне крепло ощущение, что я увидела новое чудо света. Тем временем дверь открылась, и на крыльцо вышел рослый мужчина лет пятидесяти на вид. Статный, с немного суровым, но притягательным лицом, с короткой стрижкой густых седеющих волос, внимательным и проницательным взглядом теплых бархатных глаз. И эти удивительные глаза выдавали в нем приветливого и добродушного человека.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил он, рассматривая мой камуфляж.

– Наверное, да. Вы не знаете, сдаются ли здесь комнаты?

Он улыбнулся и кивнул:

– Проходите.

Внутри оказалось очень уютно. Небольшая стойка администратора из того же дерева, что и венцы. Все та же затейливая резьба. На стене за стойкой огромная голова лося. Вокруг множество растений в разнокалиберных горшках, фотографии, картины и деревянные безделушки. Сразу чувствовалось, что этот отель с интересной многолетней историей. Пока я ошарашенно разглядывала все это великолепие, мужчина, довольный произведенным эффектом, улыбался и молчал.

– Здорово у вас здесь! – восхитилась я.

Мужчина заулыбался шире.

– Вы еще весь отель не видели, – и, спохватившись, протянул руку, представился: – Калгачи.

Тут же уловив мое недоумение, быстро добавил:

– Старший управляющий, Марк. Очень рад, что вы до нас добрались. Сами понимаете, дорога не ближняя и довольно трудная, с гостями перебора не бывает.

Пожала протянутую руку. Рукопожатие в меру крепкое. Администратор своей доброжелательностью как-то сразу к себе располагал.

– Лайка, – представилась я. И, увидев мелькнувшее на его лице удивление, быстро добавила: – Меня так все знакомые и друзья называют, привыкла.

Он понимающе кивнул.

– А можно мне номер на последнем этаже? Хочу посмотреть на вид из окна.

Марк снова улыбнулся.

– Конечно! У нас виды что надо! Многие ради них приезжают. Хотя и не только…

На стойке появились ключи от номера. На деревянной груше была выведена цифра девять.

– Лайка, сразу предлагаю перейти на «ты».

– Поддерживаю.

– Ну, тогда иди, располагайся и возвращайся сюда – заполнишь карту гостя, я покажу гостиницу, а потом будем пить кофе в гостином зале.

* * *

Поднялась в свой номер. Открыла дверь, вошла. С облегчением бросила рюкзак, огляделась, и у меня дыхание перехватило от вида, который открывался из громадного, в полстены, окна. Сколько было доступно взгляду – распластался лес, волнами перетекающий в горные хребты, а серые камни – в белоснежные вершины. Я ухватила этот нереально красивый простор Горного Алтая, подсвеченный последними лучами заходящего солнца. Через секунду свет изменился, и вид стал совершенно другим, как беспокойное море в предвкушении шторма.

«Боже, как красиво!»

Еще минуту я простояла, завороженная этим стремительно меняющимся миром, затем резко развернулась, вышла из номера и начала быстро спускаться по винтовой лестнице, подгоняемая запахом свежезаваренного кофе и желанием поскорее увидеть всю гостиницу.

Внутри отель был еще причудливее, чем снаружи. На первом этаже находился длинный коридор, выполненный под старину: темно-бордовые с золотой росписью стены, ковровые дорожки на полу, диковинные статуэтки на стойках. Стены коридора были украшены различными картинами, подсвеченные лампами в тяжелых чугунных канделябрах. На этаже также располагались четыре номера для постояльцев – по два с каждой стороны, кухня и комната персонала. Сам коридор упирался в большой зал. Огромный камин как будто сошел со страниц рыцарских романов – в таких каминах на вертеле жарили туши оленей и косуль. Перед камином стоял длинный мощный дубовый стол и такие же массивные скамьи. А на противоположной стене, во всю ее длину, находилось окно, за которым уже разливалась ночная темнота. Весь зал был украшен цветами в красивых вазах, букетиками из сухостоя и все теми же тяжелыми чугунными электрическими подсвечниками, которые сейчас были выключены, а в камине разгорались и пощелкивали большие смолистые поленья, наполняя гостиную мягким, убаюкивающим светом и приятным теплом. Но вот это пощелкивание вернуло на мгновение в недавний сон, всколыхнув горькие воспоминания. Я мотнула головой, пытаясь отогнать мучительное наваждение.

На столе уже стояли две чашки белоснежного фарфора и до черноты закопченный металлический кофейник, при взгляде на который не возникало сомнений, что кофе в этом доме при возможности варят на открытом огне.

Марк жестом пригласил к столу и разлил по чашкам густо сваренный ароматный напиток.

– Ну как! – Марк не спрашивал, а скорее констатировал мое восхищение.

– Это лучшее место, где я когда-либо бывала, – ответила я и уперлась взглядом в переливающийся огненной радугой камин, а гипнотизирующая игра красных переливов тут же унесла меня мыслями в далекую отсюда Чечню. Перед глазами стояло полуразрушенное здание, где базировалось наше отделение, буржуйка, в которой так же весело плясало пламя и сердито ворчал закипающий чайник. И сразу вспомнились парни.

– Лайка, может, чайку-кофейку попьем? – кричал Кинг, который обычно что-то ремонтировал, подкручивал, налаживал.

А я ему в ответ, что, может, лучше водки. Кинг ржал и соглашался, чтоб я разогрела чайник спирта, ибо он готов выпить пару кружек, а потом закусить цинком патронов. В разговор тут же включались и все остальные, добавляя что-то свое в рецептуру.

Опять стало немного грустно. И вдруг я почувствовала, насколько устала. Сил больше не было. Никаких. В два глотка допила крепкий кофе. Поблагодарила Марка, поднялась в свою комнату, не раздеваясь рухнула на кровать и мгновенно уснула.

* * *

Проснулась от шума дождя, барабанной дробью стучащего в большое окно. Открыла глаза. Посмотрела на часы и озадаченно села. Было около семи часов вечера следующего дня. Вот это да! Давно не помню, чтоб так долго, сладко, без снов спала. А главное – поняла, что усталость, черной тенью следующая за мной из командировки, потихоньку начала отставать. Видимо, место здесь действительно было целебное. Спустилась вниз. В гостиной за столом сидел Марк и еще какой-то парень, они пили чай и о чем-то негромко разговаривали. В камине горели, потрескивая, дрова. У окна, всматриваясь в дождливую хмарь, сидела симпатичная девушка с длинными русыми волосами. Она чем-то напомнила одноклассницу Аленку, с которой я сидела за одной партой, пока она не переехала в другой город. Марк представил меня и пригласил за стол:

– Познакомьтесь, наш новый постоялец, Лайка.

Мне дружно кивнули, приветственно улыбнувшись.

– А это Коля и Ульяна.

Я в свою очередь поздоровалась, сразу отметив, что моим новым знакомым лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. Самое время начинать искать смысл жизни. Затем села к столу, где Марк уже налил большую кружку горячего, пахнущего горными травами чая и придвинул корзинку с еще теплой выпечкой.

Я уставилась на новый необычный букет с яркими, крупными красными цветами, стоящий в хрустальной вазе посреди стола.

– Нравится? – спросил Марк.

Я кивнула.

– Ульяна утром принесла, – и, помолчав, добавил: – Люблю цветы.

– Это заметно, – вставил Коля.

В это время входная дверь хлопнула, запоздало звякнув колокольчиком, и через минуту, мокрые, но жутко довольные, в зал вошли два парня чуть постарше, с охотничьими ружьями и добычей – небольшой тушей молодого кабанчика. Марк радушно поднялся им навстречу.

– Хозяин, принимай будущий шашлык на ужин, – заулыбался высокий парень, передавая тушу.

– Отлично! Сейчас займусь свиненышем. А вы пока сушитесь, пейте чай, – и, повернувшись ко мне, представил: – У нас новый гость. Познакомьтесь, это Лайка.

Парни обернулись в мою сторону, подошли, на ходу обтерев о полы курток мокрые руки, и протянули их для знакомства:

– Я – Ромка, а он, – сказал парень с кривым шрамом через весь лоб, кивнув в сторону высокого, – Сергей.

– Очень приятно, Лайка.

И пожала крепкие ладони.

Марк ушел на кухню, и оттуда стал слышен перестук металлической посуды и удары разделочного топорика, сопровождаемые негромким мурлыканием себе под нос какой-то мелодии. Ульяна заулыбалась, подошла к столу и разлила дымящийся чай. Парни сели сушиться к камину. Молча отхлебывали из кружек и изредка поглядывали в мою сторону. Мне тоже хотелось сесть к камину, но почему-то стало неловко, словно я напрашиваюсь в чужую, давно сбитую компанию. А еще не хотелось расспросов о том, откуда я и зачем здесь, поэтому еще немного посидела, затем тихонько, стараясь как можно меньше привлекать к себе внимания, выскользнула из-за стола и вышла на улицу, сразу окунувшись в прохладу октябрьского дождливого вечера. На крыльце было сухо, но приятно пахло дождливой свежестью, густо перемешанной с ароматами увядающей травы и опавших листьев. И сразу подкралась тоска.

Что я делаю здесь? Одна, среди незнакомых людей. Что пытаюсь найти? От чего убежать?

Захотелось прямо сейчас уйти в лес, прочь, вернуться обратно домой. А еще лучше оказаться в нашем расположении в Чечне, только еще до вывода, чтоб друзья были рядом, живые и здоровые. Сидеть с ними и молчать, а может, разговаривать о чем угодно или дурачиться, развлекая самих себя. Оказывается, именно тогда и было счастливое время, не оцененное нами, а не то, выдуманное про возвращение, эфемерно растворившееся среди несбывшихся мечтаний.

Дверь открылась, и на крыльцо вышел Сергей. Закурил. Медленно выдохнул облако дыма и протяжно посмотрел в сгустившиеся сумерки.

– Грустно? – неожиданно спросил он меня.

– Муторно, – ответила я, глядя в ту же непроглядную темень.

– Пройдет. – Парень помолчал, стряхнул пепел с сигареты и добавил: – Здесь хорошо. Красивых мест много. Людей мало. Спокойно.

– А я сейчас и не знаю, что хорошо: когда спокойно или когда нет. Вроде всегда казалось, что ответ очевиден, а жизнь показывает все шиворот-навыворот.

– Это не она показывает. Это мы сами многого не видим. Запутались. А может, нас запутали. Но ты, Лайка, не грусти. Жизнь – штука упрямая, все по своим местам обязательно расставит.

Снова скрипнула дверь – Ульяна позвала ужинать. Ужин был просто восхитительный. На столе, в больших тарелках, источая немыслимо вкусные ароматы, лежало жареное мясо, крупно нарезанные овощи, зелень и только что испеченный хлеб. В ожидании, пока все соберутся к столу, Ромка в лицах и красках рассказывал, как он сошелся в неравной схватке с огромным и очень злобным кабаном. Смелый охотник настаивал, что кабан весил не меньше тонны, клыки – как ятаганы, а биться пришлось врукопашную. Марк, хмыкнув, поинтересовался, куда делось столько кабанятины и где трофейные клыки или, может, вовсе не клыки, а натуральные бивни. Ромка не моргнув глазом ответил, что мясо такого матерого кабана жесткое и невкусное, а клыки оставлены на месте славной битвы, дабы задобрить местных духов, про которых сам Марк и рассказывал.

Когда все поужинали и устроились с кофе около камина, Ульяна попросила рассказать про духов, которых задабривал бесстрашный Ромка, так как она эту историю не слышала. Марк, по-видимому любивший роль сказителя, уселся поудобнее и, как положено, начал рассказ со слов:

– Давным-давно…

* * *

Постепенно я втянулась в эту легкую отпускную жизнь. Привыкла к остальным постояльцам. Все они оказались отличными ребятами. Сердцем чувствовала, что с ними можно сдружиться, но впервые в жизни мне мешал периодически сжимавший душу страх – привязаться к ним, а затем ощутить боль, когда придет время разъезжаться. Оказывается, я стала бояться приобретать, чтоб потом не терять. Но новым знакомым были неведомы мои переживания. Они были молоды и беззаботны. Веселы и улыбчивы. Но в то же самое время удивительно деликатны, никогда не заступая за невидимую черту. С расспросами не приставали. Принцип был прост: кто захочет, тот сам скажет, что посчитает нужным. Да и не в разговорах, наверное, дело. Вернее, дело в том, о чем эти разговоры. Спустя пару вечеров я заметила, что никто не говорит о политике, о кем-то наворованных деньгах, о звездах шоу-бизнеса и реформах ЖКХ. Здесь все это казалось каким-то неуместным и чужеродным. В неспешных беседах не было злобы, ожесточенности и пустопорожней демагогии. Как только я это поняла, вечерние совместные посиделки у камина стали для меня любимым обязательным ритуалом. В один из таких вечеров Ромка предложил следующим утром прогуляться до святилища на горе Белухе, и я недолго думая согласилась. Марк одобрительно улыбнулся, но предупредил, что одним днем не обернемся, чтоб все были готовы к ночевке.

– А как же, Марк, избушку на клюшку? – оживился Ромка.

– Сейчас схожу, свяжусь с погранцами, узнаю у них про заявки на туристические пропуска. Если пусто, то тогда на клюшку. Ну а если нет, то я останусь гостей встречать, а вы, соколы степные, сами пойдете. Я Сергею дорогу объясню, к тому же ваши дурные головы так и так не пропадут.

– Че они дурные-то? – весело возмутился Ромка.

– У тебя – дурнее всех, – авторитетно и безапелляционно заявил Марк.

На что Ромка махнул рукой и притворно вздохнул:

– Ну и ладно. Зато я не-у-ны-ва-ю-щий!

– Балбес, – заключил Марк.

* * *

Пограничники передали, что новых гостей в эти дни не будет, и Марк со спокойной совестью отправился с нами, взяв на себя роль проводника и руководителя группы. Перевалив за мосток, мы с ходу попали в новый мир – даже дышаться стало как-то иначе. Безымянная речка с мутными, замшелыми водами осталась позади вместе со своим прелым душком. На подъеме мы подрастянулись. И я, вынырнув из собственных тягучих утренних мыслей, невольно вздрогнула, глянув на впереди идущих. Все были одеты в камуфлированное, загружены рюкзаками и подразмыты утренним туманом. И тут же на меня навалилось мгновенное наваждение, что я опять в Чечне, мы на выходе, а впереди шагают мои сослуживцы, и, поддавшись этому миражу, я негромко окрикнула впереди шагающего:

– Кинг!

Но обернулся Ромка, посмотрел на меня внимательно, мотнул головой, глазами спрашивая, мол, ты чего?

– Ничего. Показалось.

Он кивнул и пошел дальше, ускоряясь, чтобы не отставать от уходящих в туман друзей.

Через пару часов Марк объявил остановку и перекур. Ежась в утреннем тумане, с удовольствием разлили из термосов горячий сладкий чай. А Марк поманил нас вглубь от тропы, указав на странную коническую яму.

– Видите?

– Ну, – протянула Ульяна, выглядывая из-за Колиного плеча.

– Это место самозахоронения.

– Обожаю страшилки! Хотелось бы исторических подробностей, – заявил Ромка, явно рассчитывая выудить из Марка очередную интересную историю.

Неспешно прихлебывая горячий чай из своей походной кружки, Марк улыбнулся и начал рассказывать:

– Как гласит местная легенда, раньше в этих местах жили горные люди – Чуди. Пришли они из Эмондской степи и стали жителями Алтая. А потом исчезли все их поселения, и это как-то связано с белым цветом. Одна из легенд рассказывает про белое дерево, священное для них, но впоследствии вырубленное. А другая – что исчезновение этого народа связано с появлением белых людей. Якобы Чуди не захотели с ними делить эту землю. Тем не менее Чуди исчезли очень интересным образом – они самозакапывались: рыли большие ямы, делали настил из земли, поддерживаемый деревянными стойками, заходили туда всем племенем и обрушивали «крышу» на себя. На месте этих самозахоронений со временем образовались вот такие конические ямы, в которые иногда проваливаются бестолковые люди и бесследно пропадают, на радость гидам. – Последнее Марк сказал с явным нажимом, глядя на то, как Ромка, со свойственной ему бесшабашностью пытается что-то разглядеть внизу, опасно балансируя на скользком краю ямы.

– Ромка! – тут же одернула его Ульяна.

Он обернулся, пожал плечами и отошел от провала. Марк выразительно вздохнул и продолжил:

– Легенда гласит, что таким образом Чуди пытались перейти в другой, параллельный мир. И им это удалось, так как при раскопках никаких останков найдено не было. Но иногда альпинисты или скалолазы видят странных существ, которые похожи то ли на людей, то ли на призраков, которые выходят из скал, а затем заходят в них обратно. Хотя, конечно, эти видения могут быть и результатом горной болезни. А теперь, дорогие туристы, пройдемте дальше, к цели нашего похода, пока тут кое-кто не самозакопался в лучших традициях Чуди.

* * *

И все-таки Ромка свалился. Позднее, уже на Белухе, на одном из ее уступов, куда мы поднялись после обеда. Зашли на небольшое плато и разбрелись, любуясь открывшимися пейзажами Горного Алтая. А неугомонный Ромка, стоя у самого края пропасти, окрикнул меня:

– Смотри, я Чудь!

В полном восторге он попытался что-то изобразить руками, оступился и начал заваливаться в бездну. В последний момент извернулся как кошка и упал на живот, пытаясь ухватиться за край обрыва, но раскисшая от дождей земля начала оползать, утягивая с собой незадачливого Чуди. Я бросилась к Ромке, буквально ныряя в жирную грязь, и успела в последний момент схватить его за руки. Попыталась тянуть, но не тут-то было. Рома тяжелее меня, и вот уже мы вдвоем заскользили в пропасть. И чем отчаянней Ромка барахтался в потугах вытянуть себя на устойчивую поверхность, тем сильнее осыпалась под ним почва, и уже было слышно, как с гулким ухом слетают более крупные камни и куски глины. Понимая, что сейчас мы вместе свалимся, он крикнул:

– Отпусти!

– Хрен! – прохрипела я, крепче сжимая его запястья.

В это время подскочили Сергей и Коля. Один ухватил меня, второй начал вытягивать Ромку. Общими усилиями мы вырвались из пасти голодной бездны и блаженно замерли от пережитого испуга и откатившегося адреналина.

– Зря ты, Лайка, его не бросила, – задумчиво сказал Марк, осторожно осмотрев место, где мы спасали Ромку. К нему подошла растерянная, часто моргающая повлажневшими ресницами Ульяна, краем глаза покосилась на провал и не смогла сдержаться – хихикнула. Через минуту все увидели причину этой неожиданной реакции впечатлительной Ули – чуть ниже края обрыва, буквально в паре метров, располагался скальный карниз, скалолазы такие выступы породы еще называют «балконом». А Ромке, Марк прав, определенно не помешало бы упасть на него, чтобы раз и навсегда усвоить, что к горам следует относиться в высшей степени уважительно. От увиденного, от навалившегося облегчения и от нашего перепачканного вида на всех нас навалился немного истеричный смех. А мы с Ромкой, привалившись друг к другу, перепачканные с головы до ног, смеялись громче всех. До слез, заходясь и заливаясь. А когда отсмеялись и взяли себя в руки, растирая грязь по лицу и все еще похрюкивая остатками безудержного веселья, я вдруг ощутила такую легкость и счастье от того, что заново нашла потерянную с командировки способность – смеяться от души.

* * *

Позднее, когда все успокоились и отдохнули, Марк совершенно серьезно сказал, что Ромка сорвался не случайно – духи хотели наказать его. Ведь гора Белуха один из самых сильных энергетических центров Алтая и для местного населения священна, так как, по местным поверьям, это место, где встречаются три великие религии: православие, буддизм и ислам. И путешествие по таким особенным местам вовсе не увеселительная прогулка, а очень ответственное дело, практически паломничество. И паломнику следует вести себя сообразно. А не стоять на ушах и орать, как стадо бабуинов!

Последнее Марк сказал с нажимом, глядя на лукаво улыбающегося Ромку, который определенно не собирался превращаться в скромного паломника:

– А бабуины в стада не сбиваются.

– Я тебе сейчас поумничаю! – Марк попробовал его ухватить, но Ромка ловко увернулся и громким шепотом по-шутовски запричитал:

– Одумайся, Маркуша! На священном месте надо себя вести почтительно, а не пытаться скинуть бедного несчастного натуралиста в пропасть!

– Это будет жертва местным духам, так что мне еще зачтется!

– А-а-а-а! – завопил Ромка в голос. – Милиция! Помогите, спасите!

– Тихо ты! – неожиданно одернула его Ульяна. – Смотрите, внизу справа костры.

Там, куда указывала Уля, у подножья горы действительно были разведены костры, штук пять небольших для приготовления еды, а один общий, видимо, для общего сбора и посиделок под гитару.

– Это барды. У них здесь ежегодный съезд. Песни поют, стихи читают. Отличные ребята. Давайте к ним. Поздороваемся. Там и заночуем, – сказал Марк и, подхватив рюкзак, начал ловко и быстро спускаться. Мы потянулись за ним. А я поймала себя на том, что иду и улыбаюсь. Тут же удивилась этому и снова улыбнулась.

* * *

Марк подошел, поздоровался с собравшимися, с некоторыми обнялся. Было видно, что они старые знакомые. А когда вернулся, указал нам, куда ставить палатки. Мы развернули свой небольшой лагерь и пошли к собравшимся у костра людям. Народ был разновозрастный, но свойский. Творческий вечер уже был открыт. Желающие по очереди читали стихи и пели песни. Некоторые подпевали. Мы расселись на свободные места на поваленных бревнах и молча слушали. Мирный перешепот слов в рифмы убаюкивал, перелив гитарных струн превращался в колыбельную. И вдруг, как резкий толчок из потаенных глубин памяти, строки:

 

Кавказской овчарке не снятся Кавказские горы.

Ей снится пренаглый соседский ободранный кот,

Который приходит незванно, как беды и воры,

Глазами сверкает и гнусно при этом орет…

 

Я встрепенулась и оглушено уставилась на чтеца, а он как-то хитро на меня глянул и, как показалось, даже подмигнул. Народ загудел и начал просить:

– Володя, почитай еще! Шема, спой!

И Володя пел. О Питере, о жизни, о любви, и все слушают, даже не хлопая между песнями, словно боясь спугнуть, нет, не этого разлохмаченного барда с божьей искоркой в глазах, а создавшуюся вдруг теплую душевную атмосферу, которая каждому напомнила о чем-то своем, родном и сердечном.

Нашла глазами Сергея, он стоял, слушал песни немолодого барда и задумчиво смотрел куда-то в темноту. Мыслями он был очень далеко. Вот он вздохнул, мотнул головой, отгоняя мысли, достал сигареты и закурил по-военному. Интересно, служил ли? По моим ощущениям – служил. Интересно где? Надо будет спросить, потом.

Посмотрела на балагура Ромку, тот с отрешенным лицом, глядя на пляшущие языки пламени, сам того не замечая, ладонью потирает шрам на лбу, словно пытается его стереть. Я не понимаю, слушает ли он сейчас песню или провалился в свои воспоминания. Словно почувствовав мой взгляд, отрывается от костра, мы встречаемся глазами, и задумчивый Ромка тут же становится прежним Ромкой, лицо его расплывается в обаятельной улыбке. Я улыбаюсь в ответ, и он, состроив умильную рожу, кивает на Колю и Ульяну. Они стоят рядом. Коля приобнял ее за плечо, а Уля чуть-чуть прижалась к нему, словно ей холодно. Только сейчас стало видно, что между ними возникло то нежное, трепетное чувство, свойственное только первой настоящей любви. Они еще сами до конца не понимают, что навалилось на них, но уже необъяснимо тянутся друг к другу. Я смотрю на Ульяну и Колю, и мне становится так хорошо, так здорово, что вот они, счастливые люди, совсем рядом.

* * *

– А теперь, дорогие мои путешественники, посмотрите налево, – Марк указал на горный перевал, – кто что видит.

– Ого! – восхитился Ромка, рассматривая прихотливо сложенные кучи камней, которые хорошо были видны даже с приличного расстояния.

– Это не ого, друг мой, а обо, – Марк улыбнулся, – и, между прочим, эти каменные обо вы обязательно должны были увидеть, а я вам должен про них рассказать, потому что мы идем к священному источнику Аржан-Суу. Древние поверья говорят, что вода Аржан-Суу может избавить от хворей тело паломника, излечить его душу, одарить силами и наполнить жизнь новым смыслом. Оберегает источник сам Алтайдын-Эззи – владыка Горного Алтая. Поэтому путешественники, идущие к Аржан-Суу, несут с собой камни, чтобы задобрить владыку, испросить разрешения пройти к источнику. Много лет, сотни людей, так и выросли эти гиганты – в знак уважения владыке. Иногда в обо втыкают палки и к ним привязывают ленты или конский волос и загадывают желание. Поэтому, друзья, давайте и мы засвидетельствуем свое уважение и тоже поднесем камни Алтайдыну.

Пока поднимались, погода сильно испортилась. На нас навалились тяжелые мрачно-лиловые тучи, которые в несколько секунд закрыли своими рыхлыми телесами священные камни. Повеяло сыростью и холодом.

– Марк, а ты случаем не в курсе, сегодня у товарища Хозяина перевала приемный день? – осведомился Ромка.

– Погода портится, думаю, от того, что кто-то очень ленивый, но очень хитрый, чересчур маленький дар несет, а просить хочет много чего, вот Владыка и сердится.

Ромка усмехнулся, подкинув на ладони гладкий белесый кругляш:

– Сплошное мракобесие.

– Марк, а каждый может только по одному желанию попросить? – спросила Ульяна.

– Можешь вообще ничего не просить. Дух Алтая, если человек ему симпатичен, сам даст то, что этому человеку действительно нужно.

– А если не симпатичен? – не унимался Ромка.

– Тогда последнее отберет! – шутливо рявкнул Марк.

– Ну, таки это ж в корне меняет дело. Но ежели шо, то таки у меня ничего нету! – голосом еврейского ребе из анекдотов заверещал наш неугомонный балагур.

Марк безнадежно махнул рукой. Все заулыбались. Через два часа мы поднялись на перевал. Все по очереди подошли к обо и положили свои камни. Я подошла последняя. Положила свое подношение, проверила, чтобы не скатился, и прошептала:

– Привет, Дух. Я Лайка. Пусти, пожалуйста, к священному источнику и даруй то, что действительно мне нужно.

И отошла. А Ульяна вдруг вернулась к обо и, выдернув из волос красную ленту, придавила ее камнем. Затем все стали осторожно, по видной только Марку тропе спускаться с гребня к источнику. Спускались недолго. Вот никогда бы не сказала, что это какое-то особенное место и особенный источник. Ничем почти не приметный ручеек, разве что удивительно зеленая сочная трава с вкраплением мелких синих цветочков на берегу. Вся растительность вокруг давно приобрела унылый серо-бурый цвет, и тем невероятней выглядела зелень яркого лета в тылу давно наступившей осени.

Все в восхищении смотрели на это небольшое, но все-таки чудо.

– Может, это просто горячий источник? – озвучил крутившуюся у всех на языке мысль Коля.

А Сергей подошел, присел на корточки, зачерпнул горсть воды и, не раздумывая, выпил:

– Холодная, – сказал он, не оборачиваясь. Зачерпнул уже двумя ладонями и умылся. Все последовали его примеру. Вода была холодная до ломоты в зубах, и, наверное, поэтому было невозможно различить ее вкус. Последним к источнику подошел Марк, поклонился ему, шепнул неразличимые слова, напился и, опять поклонившись, отошел. Постоял минуту, задумчиво вглядываясь в чернеющую воду, а затем скомандовал:

– Пошли! Пора домой.

И мы цепочкой, молча, последовали за ним.

* * *

В отель мы вернулись через день. Весело протопали по кованому мостику и через пару минут дружно ввалились в холл. После сытного обеда Марк заснул в кресле у камина, умиротворенно засопев. Мы, сидя у стола и играя в карты, вначале удивленно обернулись и, увидев источник данного звука, заулыбались. Марк как-то по-стариковски уронил голову на грудь и сцепил на животе пальцы.

– Умотался наш культпросвет, – прошептал Ромка.

– Надо бы его укрыть, – с заботой в голосе сказала Ульяна и собралась было сразу же идти за пледом.

– Не надо. Разбудишь, а может, ему сейчас сон какой-нибудь приятный снится, – остановил Улю Николай.

– Да ему, наверное, кроме местных духов ничего и не снится, – вставил Сергей.

– А может, духиня какая симпатичная, – хитро вглядываясь в лицо спящему, подбросил еще одну версию Ромка.

Тут и я не удержалась и предложила украсить Марка для встречи с этой самой предполагаемой духиней. На удивление, мое хулиганское предложение вызвало общий восторг и энтузиазм. Словно все только и ждали команды к действию. После быстрого обсуждения сошлись на боевой раскраске, и Ульяна, сбегав в номер, принесла косметичку. Ромка с видом ценителя и знатока какое-то время разглядывал содержимое, изобразил творческие муки и приступил к работе под наши восхищенные замечания и предложения. Боевая раскраска быстро превратилась в довольно фривольную. Над накрашенными губами появилась огромная роковая мушка. Весь свой талант визажиста Рома показал восхищенно вздыхавшей публике, когда добрался до век. Его неукротимая фантазия требовала буйства красок – в результате понадобились все оттенки, которые могла предложить беспощадно выпотрошенная косметичка. Несколько раз мы с будоражащей щекоткой в душе замирали, когда Марк начинал отмахиваться или смахивать с лица назойливую муху, но просыпаться не хотел, тем самым толкая нас на дальнейшее раскрытие творческого потенциала. Апофеозом учиненных безобразий стали накрашенные ярко-красным лаком ногти. И когда с удовлетворенным видом наша банда рассматривала красоту рук своих, Ульяна выдернула из букета ромашку и вставила ему за ухо, тем самым завершив облик стареющей распутницы.

– Ха-рош! – заключил Роман.

– Ох и получишь же ты! – тут же добавил Серега.

– А че я-то сразу? Лайка же предложила. Все поддержали. Так что все получим.

И, довольные собой, в ожидании неминуемой расплаты мы сели изображать игру в карты. Через полчаса Марк громко всхрапнул и открыл глаза. Сладко потянулся и встал.

Мы усиленно делали вид, что увлечены игрой, но при этом все от напряжения были натянуты в струну, готовые в любой момент соскочить и ломиться кто куда, спасаясь бегством. И этот момент настал, когда Марк, проходя мимо зеркала, мельком мазнул по нему взглядом. Рывком остановился, вернулся и, глядя на уставившееся на него из золоченой рамы нахальное лицо старой проститутки, заорал. А мы, как дети, с гиком и хохотом рванули с низкого старта в коридор, пытаясь удрать от страшного возмездия, которое неслось за нами, топая сорок шестым размером ботинок. Коля, Ульяна и Сергей заскочили на лестницу, а мы с Ромкой рванули на улицу. С грохотом распахнули дверь и вихрем вынеслись на крыльцо, чуть не сбив с ног полного мужчину и двух длинноногих девиц. Они в смятении расступились перед нами, но тут же уперли ошарашенные взгляды на выскочившего вслед за нами с криком «Убью-у-у!» Марка.

Надо отдать ему должное. Он умудрился в долю секунды перекинуться из ангела мщения в радушного хозяина. Изобразил перемазанными помадой губами самую обаятельную улыбку и приветливо поздоровался. Хотя гости еще не пришли в себя и продолжали озадаченно разглядывать его. Мы с Ромкой со стороны наслаждались немой сценой и совершенно неприлично ухмылялись – неожиданное прибытие этой странной троицы превратило нашу маленькую шутку в грандиозное шоу.

– Мы есть немецкий турист. И мы прийти сюда. Нам сказать, что это одно из русских чудес. Но мы не ожидать, что оно настолько сразу нас поражать. Хотя мы ничего не иметь против, как это быть по-русски… Транс… Трансформ… Транссексуаль. Так как немецкий народ принимать толерантность, – наконец смог выдавить мужчина, придя в себя. Девицы продолжали стоять и с нескрываемым интересом в глазах разглядывать нашего друга. Он же, в свою очередь, пригласил их пройти в отель и не обращать внимания на его вид и всю эту игру, так как это всего лишь репетиция предстоящего Хэллоуина. Туристы оживились и радостно захлопали в ладоши, очевидно выражая свое одобрение, что данное объяснение им подходит и очень нравится. Марк галантно пропустил немцев вперед и, заходя за ними, успел показать нам свой огромный кулак с накрашенными алыми ногтями.

* * *

Немцы, в общем-то, оказались неплохими. Типичные представители зажиточного класса. Толстый немец представился Фрицем, мы недобро усмехнулись, и мудрый Марк сказал, что лучше в России представляться именем Фрицхен, ибо наша история отягощена многими знаниями и многими печалями. Немец ничего не понял, но благодушно кивнул – Фрицхен так Фрицхен, так его матушка звала, нихьт проблем. Одна из пышногрудых молодых фрау была его супруга Эльма. А вот вторая, Хильда, то ли ее сестра, то ли его родственница. Любовница – решили мы дружно. Фрицхен довольно-таки сносно говорил по-русски. Его белокурые спутницы не понимали ни слова и с приклеенными вежливыми улыбками ждали перевода или объяснения. Вечером элегантная троица заявилась в гостиную и по-хозяйски заняла лучшие места, поближе к камину. За ужином, после первого литра домашнего вина, Фриц разговорился и разоткровенничался. Выяснилось, что он единственный сын богатого промышленника и, соответственно, заботы о хлебе насущном ему не знакомы. Его почтенная матушка мечтала увидеть своего бесценного Фрицхена знаменитым писателем или на худой конец философом, поэтому он учился в лучших университетах Европы. Отсюда факультативно и изучение русского языка, так как очень уж зацепило еще молодого Фрица высказывание про загадочную русскую душу, которую умом не понять. Впоследствии увлечение переросло в идею приехать в Россию, познать, распознать, изучить и описать. Даже название уже было готово для будущего шедевра «Тысяча и один ответ на тысячу вопросов о загадочной русской душе». Матушка сокрушенно покачала головой, в коем читалось «Сынок, сдалась тебе эта страна!», а вернее, понимание, что эта страна еще никому не сдавалась. Но нашего собеседника очень увлекла идея написания книги с таким роскошным названием, и он всерьез занялся тем, что по-русски озвучил как «изучьенье предмьета». В общем, Фриц назначил себя исследователем России, так везде и представлялся.

Ужин продолжался, вино не заканчивалось, и мы постепенно смогли понять, как живут богатые и беззаботные европейские «русоведы». Наш немец, разгоряченный алкоголем и всеобщим вниманием, рассказывал про трофейную охоту в каких-то недоступных уголках планеты. Про обязательные фотографии с оружием и добытым зверем, неважно кем добытым, но фотография должна украсить стену в кабинете охотника. Чучело? Нет, чучело – это варварство и дремучее средневековье.

После охоты последовали пространные рассуждения о вкусной еде, каком-то совершенно особенном пиве и красивых женщинах.

Соответственно, не обошлось без увлечения тайнами и мистикой. Он весьма ехидно прошелся по каким-то своим знакомым, которые пытались увлечь его тайнами и привидениями старинных замков.

Надо отдать Фрицу должное. Несмотря на изрядное количество выпитого вина, весьма остроумно и интересно рассказывал, что в девяностые он не мог приехать в Россию, по его мнению, это походило бы на особо изощренный способ самоубийства и чрезвычайно расстроило бы его матушку. Тем не менее он должен был обязательно побывать в России, иначе его репутация исследователя загадочной страны рано или поздно была бы безнадежно испорчена. И тут ему на глаза попалась статья об Алтае и Местах Силы. Прочитал, перечитал, увлекся. В плане ненаписанной книги появилась еще одна глава – мистическая. Недолго думая Фриц наконец-то собрался, и сразу на Алтай. Мистическая Россия полностью соответствовала его мечтам и запросам, да и знакомым с их дурацкими привидениями нашелся достойнейший ответ.

Фриц с видимым удовольствием загибал пальцы.

Во-первых, многие почтенные авторы и ученые писали и пишут о Местах Силы – зонах с аномальным энергетическим фоном, считают эти зоны каналами связи с Космосом и точками обмена информацией с мирозданием.

Во-вторых, одно из таких мест как раз и расположено на Алтае, и он, Фриц, одним путешествием решает две задачи – наконец-то приезжает в Россию, что само по себе ему, исследователю, просто необходимо, и самолично посещает Место Силы.

В-третьих, раз здесь случаются разные озарения и прочие чудеса, то он надеется на личном опыте, тем более в Хэллоуин, окончательно подтвердить или опровергнуть рассказы о привидениях, духах и сверхъестественных силах. Именно в подобном месте нечто мистическое обязано произойти. И он искренне надеется, что герр Марк со своей стороны приложит все свои знания и опыт, чтобы все его, Фрица, планы осуществились наилучшим образом.

Ну и в-четвертых, это единственное место, где находится более-менее цивилизованный отель с удобствами, а он давно обещал своим дамам интересное приключение. Дорога сюда была действительно запоминающаяся. Правда, прелестные немочки предпочли бы поездку совсем в другие места планеты, а не странный поход по страшной и опасной стране.

Перед отъездом Фриц проштудировал все новости и пришел к выводу, что «девяностые» в России закончились и наступил своего рода век просвещения или просветления. Тонкостей он не понял. Не хватило знания языка. Но в том, что для немецкого туриста данное путешествие и изучение загадочных Мест Силы стало вполне безопасно, утвердился.

На этом моменте рассказа он допил очередной бокал вина, смачно икнул и, раскланявшись со всеми, заботливо придерживаемый под руки своими верными подругами, отбыл отдыхать в номер.

Мы облегченно вздохнули. Хорошие они, но какие-то все равно немного чужие. Проводили их взглядами, и, когда немцы скрылись в своем номере, я не удержалась и спросила Марка:

– Это правда, про Место Силы?

– Абсолютная, – улыбнувшись, ответил он.

– А я думал, рекламный ход для вот таких денежных мешков, – почесав кончик носа, сказал Ромка.

– Ну, не без этого. На такой босоте, как ты, сильно не забогатеешь.

И тут меня как в бок толкнуло:

– А Хэллоуин этот когда?

– Послезавтра, – ответил Коля.

А Ромка, быстрая голова, уже ухватил мою мысль и, расплываясь в широкой улыбке, елейным голосом обратился к управляющему:

– Маркуша, ты же знаешь, как мы все горячо тебя любим.

Марк напрягся и подозрительно сощурил глаза:

– Чего это вдруг?

– Так вот, дорогой наш администратор гостиницы, предлагаю в рамках рекламной акции провернуть аттракцион под названием «Мечты богатых немцев сбываются!» Они довольны, мы в почете, твой отель ломится от постояльцев.

– Какие, на фиг, мечты? Тысяча и один ответ о загадочной русской душе?

– Ну-у, если бы у нас были ответы, то этот бестселлер уже приносил бы нам доходы. А так давай подмогнем Фрицу в исполнении его мечты увидеть привидение и познать загадочную русскую душу. Я считаю, что он до ответов сам быстро дойдет, когда мы его напугаем до уср… ну, то есть до икоты, а потом всем миром будем суетиться, в чувство приводить, водичкой отпаивать, а может, даже водочкой. Как тебе план?

– Не говори ерунду. Он тут крякнет с перепугу, и на отеле позор нескончаемый повиснет.

– Да он крепкий, ни черта с ним не будет. Ну да если и преставится, то это только очарования твоему заведению прибавит. Легенды про твою гостиницу будут ходить. Что, мол, так и так, приехал сюда любопытный Фриц в поисках ответов на загадки и неожиданно для всех ноги протянул. А теперь неуемный дух его познал все секреты и тайны, бродит по отелю ночами, тапочками шаркает и ищет, кому бы все эти знания передать. Да у тебя будет один сплошной аншлаг.

Марк задумался. Все в предвкушении предстоящего развлечения напряглись, ожидая вердикта хозяина.

– Ну, предположим на секундочку, что я согласился. Но только на секундочку, и что бы вы стали делать?

Было видно, что, несмотря на солидный возраст, Марка тоже разбирало желание разыграть чужаков.

– Предлагаю разукраситься в синюшно-кровавые цвета, надеть белые простыни и подкараулить их, а потом как выскочить и заорать нечеловеческим голосом!

– Детский сад, – вздохнул Марк, – он хоть и немец, но не идиот же! К тому же шоу с раскрашиванием вы уже им продемонстрировали. Не пойдет. Глупо будем выглядеть. Я думаю, они у себя праздники с пугалками покруче организовывают. Будем как жалкое подобие.

– Так-то оно так, – протянул Серега, – но ты знаешь, нет предела совершенству. У меня тут новаторская идея появилась. Слушайте.

* * *

Весь следующий день, пока Марк развлекал немцев прогулкой к близлежащим водопадам, мы все были чрезвычайно заняты, воплощая в жизнь «новаторскую» идею Сергея. Идея была грандиозной. На немцев должно было по воздуху спикировать жуткое привидение и в последний момент, буквально перед носом, свечой взмыть к балкам потолка с подобающими подвываниями и прочими звуковыми эффектами. Весь этот Голливуд строился вокруг хитроумного сооружения, которое весьма условно можно было сравнить с качелями. Ромка, оглядев конструкцию, сообщил, что это качели с вертикальным взлетом. Привидение должна была изобразить Ульяна в соответствующем гриме, а парням отводилась ответственная роль управления этой машинерией, дабы все участники представления и зрители по возможности остались целы и невредимы.

Решили провести генеральную репетицию, и тут Ульяна, побледнев, наотрез отказалась играть роль привидения, так как выяснилось, что она до жути боится высоты и ни за что не полезет на это чертово сооружение, закрепленное на изрядной высоте. Все выжидающе посмотрели на меня, я кивнула. С опаской, как циркачка, прошла по балке и улеглась на качели, пытаясь прикинуть, какую гримасу пострашней изображать. Но когда полетела вниз, ничего изображать не пришлось. Тут же задохнулась от нарастающей скорости полета вниз, а затем от сильного рывка вверх. Ужас и детский восторг давно забытых американских горок. Ульяна, которая в это время стояла у стойки администратора и изображала будущих жертв розыгрыша, аж взвизгнула, когда я перед ее носом вознеслась под купол нашего импровизированного цирка.

Сергей довольно потер руки:

– Пойдет! Накроет до жидкого хвостика.

* * *

Вечером, во время ужина, Фриц воодушевленно рассказывал нам, какие удивительные места они посетили. Как красива алтайская природа и величественны водопады. Похвастался сделанными фотографиями, продемонстрировал самые удачные на экране своего модного и какого-то наисовременнейшего фотоаппарата. Мы благодушно кивали и поддакивали. Восхищались запечатленными видами. Говорили, как они идут Фрицхену и его дамам. В общем, мы были одно сплошное участие и добродушие. В предвкушении предстоящего розыгрыша это было совсем не трудно. Видимо, все же слегка перестарались – выслушав наши восторженные комментарии, Фриц вдруг сообщил, что намерен выпустить фотоальбом «Алтай» со своими лучшими фотографиями. И, бесцеремонно развалившись в кресле Марка, даже обещал упомянуть в своем авторском предисловии отель, администратора и нас, «своих замечъательных руссиш друг».

Оставалось одно – точно так же выманить днем гостей за пределы отеля, чтоб успеть подготовиться к представлению. Понимая это, Марк, задумчиво разглядывая всполохи пламени в камине, спросил, слышал ли кто легенду о пещерных людях. Мы отрицательно качнули головами. А Фриц, размякший от всеобщего внимания и обожания, потребовал рассказать легенду. Марк улыбнулся уголками губ и начал историю о том, что, по одному из алтайских преданий, давным-давно Владыка Алтая спрятал свои сокровища в горных пещерах и приставил охранников эти драгоценности сторожить. Вот так в некоторых пещерах Алтая когда-то появились Олусы – злобные человекообразные твари, умные и хитрые. Людей, которые посещали их горы, они заманивали вглубь и усыпляли. Куда потом девались эти люди – никто не знает. Особенно Олусы любят воровать детей, которые часто спорят друг с другом и в одиночку пытаются найти клады. При этом Олусы почти невидимы, но их можно услышать – вот почему при посещении пещер нужно хранить тишину. И если кто-то хочет посетить одно из этих загадочных мест, попытаться найти сокровища Алтайдына и спастись от Олусов, то Марк может организовать экскурсию, но поведет только группу. Фриц умоляюще посмотрел на нас. Мы начали отнекиваться, ссылаясь на неотложные дела.

– Я не пойду. Я пещер боюсь, уж не говоря про всяких там Олусов, – заявила Уля.

Коля сказал, что уже нашел свое сокровище и остальные ему без надобности.

Серега сказал, что он бы полюбопытствовал, но в отеле закончилось мясо, а сидеть на тушенке и консервах он не намерен и выдвигается завтра на охоту.

Ромка же заявил, проникновенно глядя немцу в глаза:

– Фрицушка, я бы с вами всей душой, тем более что обожаю страховать симпатичных фрау в горах и пещерах, но нельзя отпускать Сергея одного. Вдруг он встретится с родней ранее безвременно почившего кабанчика и те возжелают отомстить. Так что решено – на охоту!

Я вообще ничего отвечать не стала, а сделала вид, что погружена в чтение попавшей под руку немецкой книжки, которая принадлежала Эльме.

Фриц оглядел нас с плохо скрываемым раздражением и непониманием и спросил:

– А господин Марк не смочь водить их трех смотреть Олус?

Администратор задумался, что-то подсчитывая в уме:

– Нецелесообразно по затратам. Вот если бы на экскурсию пошло хотя бы пять человек…

Фриц махнул рукой:

– Полный пустяк. Я платить за пять человьек, но хотеть смотреть пещер в праздник Хэллоуина.

На это Марк одобрительно кивнул и сказал, что по рукам, выход сразу после завтрака. И довольный немец в составе своей женской свиты удалился в номер отдыхать.

– Маркуша, да ты алчный коммерсант! – хохотнул Ромка.

– Будет им праздник, – сказал Сергей, подошел и перевернул книгу, которую, оказывается, я держала вверх ногами.

* * *

Готовились мы на славу. Достали и приладили на место качели. Проверили веревки, крепежи и сцепки, блоки и муфты. Все работало как часы. На улице начали сгущаться ранние осенние сумерки, значит, скоро прибудут наши дорогие туристы. Ульяна скрепила нитками белые простыни, и получилось что-то наподобие широкого мушкетерского плаща, только в разы больше. Под общее веселье лицо мне выбелили зубной пастой, поверх которой золой вокруг глаз навели тени-провалы. Ромка внимательно меня оглядел и авторитетно сообщил, что «жуть как хорошо». Все любовались моим зловещим видом. Тут Ульяна с криком:

– Еще вот что! – умчалась к себе в комнату и принесла красную помаду.

– Переусердствовать не будем, – сказал Серега и несколькими штрихами нарисовал кровяной подтек по виску.

– Кла-асс! – восхищенно протянул Ромка. – Да ты художник!

Но тут закричал сидящий у окна и вглядывающийся в лес Коля:

– Атас! Идут!

Все засуетились, разбегаясь по своим местам. Я метнулась к балке второго этажа, по которой предстояло пройти и улечься на качели. Кто-то ободряюще хлопнул меня по плечу. Ульяна выключила электрические светильники и зажгла несколько свечей, расставленных по полу. Стало таинственно и мрачновато. В гостиной потрескивал камин. Все замерли в ожидании, сдерживая в себе бурлящее возбуждение от предстоящего веселья. Я зажала себе рот ладонью, чтоб не прыснуть со смеху раньше времени. Мне было видно, как в готовности замерли парни и как в азарте светятся у них глаза. Входная дверь грохнула, жалобно звякнув колокольчиком, на пороге появился ворчащий Фриц и семенящие за ним молчаливые родственницы. Снизу доносилось, как он недоволен дорогой и тем, что не встретили ни одного Олуса и даже мало-мальского духа. Марк что-то говорил в оправдание бедных Олусов и при этом предусмотрительно приотстал.

Я уставилась на парней. Серега поднял руку и повоенному начал загибать пальцы: два, один, пошел!

И, на секунду зависнув, преодолев точку невозврата в начале движения, с щекоткой в животе и вырвавшимся криком восторга, хлопая пологами ткани, я рванула навстречу шагающей группе. Они, заметив движение сверху, замерли, в оцепенении глядя на стремительно несущееся на них нечто. Мой крик растворился в полном ужаса крике остолбеневших немцев. А я была в почти свободном падении, когда интуитивно почувствовала, что на нужном этапе рывка вверх не последовало, и поняла, что, видимо, что-то пошло не так и сейчас будет неминуемое столкновение. Все это пролетело за долю секунды, а в следующий миг я увидела себя, вылетающую из тьмы, в расширенных от ужаса зрачках бедного Фрица.

Перед ним было привидение! Нет, не размалеванное зубной пастой и раскрашенное мое лицо. А лицо настоящего привидения – струящееся, летящее и жутко хохочущее довольным оскалом.

Я налетела на немца и проскользнула в него. Провалилась через его глаза, ощутив вибрацию тела в непрекращающемся крике. И в точке этого соприкосновения с действительностью, за эту длинную секунду, я увидела и осознала все! Словно упали декорации, раскрыв для меня подлинную окружающую реальность. Она изменилась. И я замерла, в удивлении окунувшись в тот день вывода из Чечни.

Наяву увидела нашу колонну. Первый взрыв, разодравший пузо БТР. Вот наша с Кингом машина пошла юзом. Разгорающаяся перестрелка. Взрывы гранат. В следующий момент я кидаюсь к Климу и выдергиваю из разгрузки жгут. Вот взрыв, накрывший горящим железом Кинга. Я стреляю и убиваю гранатометчика, который пытается скрыться. Вот дрожащими руками пытаюсь перевязать Клима, но он умирает. А мгновением раньше умираю я! Мощная снайперская пуля калибра 7,62 легко пробивает мою голову и на излете, по прямой траектории, добивает моего друга. Я падаю, привалившись ему на грудь, словно хочу услышать стук его сердца. Подхожу к самой себе и заглядываю в остекленевшие глаза, в них отражается лишь догорающий «Урал». Из раскрытой розочкой раны медленно стекает струйка крови. И тут же слышу крик:

– Лайка-а-а!

К нам, не пригибаясь, бежит моя подруга Ирина. Мы познакомились и подружились в Чечне, хоть она и намного старше меня. Ирина – медсестра у войсковиков, с которыми мы простояли рядом всю командировку. Она не знает, что бежать ко мне уже нет смысла, просто увидела, как рванула большая грузовая машина, в которую при погрузке села я.

– Куда! Стой! Убьют! – орет ей вслед молодой паренек-контрактник, которому она очень нравилась, по поводу чего я неоднократно подшучивала. Она лишь отмахивалась – да ладно, в сыновья годится. Он точно так же, не прикрываясь, пытается ее догнать. Вот так, вместе, на бегу их срезает пулеметная очередь.

Увиденный день командировки растворяется, сменяемый новыми лицами и событиями. Я вижу, как задрожали руки у Марьяна, когда он услышал о нападении на нашу колонну. Как, обрывая телефоны, пытался узнать, что произошло, что со мной. И как побелело его лицо, когда услышал страшную правду. А ночью, пьяный, дозвонился до Васьки и рассказал все, что случилось. Буга заплакал. Не сразу. Выслушал, закаменев лицом, медленно положил трубку и прижался лбом к холодному стеклу. На улице было темно. Вдалеке, подсвеченные фонарями, стояли старые металлические гаражи, по которым мы в детстве лихо скакали, изображая из себя героев из фильма «Неуловимые мстители». Однажды Буга не удержался и упал, крепко рассадив ногу об острый край крыши. Сидел, в ужасе глядя на обильно сочащуюся кровь, а мы с Марьяном примчались с охапками листьев подорожника. Я слюнявила их и приклеивала к ране. Тогда Васька спросил:

– Я умру?

– Ты чего! Мы никогда не умрем! Ну, или только в старости, – ответила я, и он облегченно выдохнул, сразу поверив моим словам. И вот сейчас вспомнив это, прошептал в темноту:

– Ну как же так, Лайка? – и заплакал, абсолютно не стесняясь своих слез.

А прозрение открывало все новые и новые картины. Я уже иначе вижу то, как Буга пришел ко мне в квартиру: он поминал меня, глядя на фотографию, где мы стоим втроем, обнявшись, молодые и счастливые. Вот он, уже изрядно захмелев, вдруг вздрагивает, как будто увидев меня, но списывает это на бессонную ночь и водку.

А вот маленькая алтайская девочка действительно видит меня. Понимает, кто я, и при этом ни капельки этого не боится. У нее дар, который, может, пропадет, когда она подрастет, а может, останется навсегда. И тогда она будет всю жизнь указывать душам, как выйти к месту, где их ждут. А еще нас увидел в тот вечер у костра, в горах, один поэт – даровитый и прозорливый Володя, которого друзья называли ласково – Шема. Он сразу все про нас, пришедших с Калгачи, понял и принял. Настоящим поэтам свойственны странности, непонятные для простых людей.

А дальше скорость показа действительности замедляется, и я уже нахожусь именно здесь и сейчас. И вижу, что рядом со мной стоит не Ульяна, похожая на одноклассницу из детства, а подруга Ирина, которая бежала ко мне на помощь. Коля, прильнувший к ней и заботливо приобнявший за плечи, – тот влюбленный контрактник. Сергей – это Клим. А Ромка, дружок мой, – Костя Кинг. Все они сейчас стоят передо мной и внимательно, серьезно смотрят. Я оглядываюсь на Марка и тут же понимаю сакральный смысл слова Калгачи – хозяин Врат, хозяин Места Силы, Проводник. Нет, в отличие от нас он живой человек. Но я вижу, что, несмотря на то что на вид ему лет пятьдесят, на самом деле он намного старше. Настолько, что человеческий разум принять и понять не может. И он тоже умеет видеть призраков. Тут же оглядываюсь и вижу всю двойственность его гостиницы. С одной стороны, это почти обычный туристический отель, такой, каким я его увидела в первый день своего прибытия. Сюда приходят различные люди: туристы, путешественники, бродяги, пытающиеся найти смысл в этой жизни, отвлечься от суеты, излечиться от душевных болезней и познать себя. Это Место знает, что нужно каждому из них.

С другой стороны, это Место открыто для вот таких заблудившихся душ. И при этом в нем легко встречаются и уживаются живые и мертвые. В странном балансе знаний и заблуждений. Так и немцы, обуреваемые своими желаниями познать непознанное, в погоне за страшным, мистическим и холодящим жилы, приняли нас за живых людей. И, может, наша тайна так и не раскрылась бы для Фрица, если бы не загаданное моими друзьями желание:

«Чтобы я наконец-то прозрела, спокойно приняв свою новую сущность».

В этом желания сошлись в одной общей точке, а Место Силы не только знает, но и многое дает.

Осматриваюсь и вдруг вижу, что все не так однозначно вокруг. Для меня, постигшей, окружение начинает меняться – на стенах висят уже не просто картины, а фотографии умерших, которые крепятся на памятники. Различные букеты – это цветы, возложенные к могилам. Я удивленно перевожу взгляд от шикарных венков к простым пучкам полевых трав. Марк разводит руками: «Что поделаешь, для некоторых поле становится последним пристанищем для праха, и природа приносит свой дар. Ну да любуемся мы сообща, так что обид нет». Огромный дубовый стол усыпан поминальными подношениями. Да и камин не так прост, что-то в нем есть от кремационных печей, что-то от последних взрывов и пожарищ, пожирающих отслужившие тела.

Все это разом навалившееся знание не пугает меня. И даже открывшееся вдруг понимание, из-за чего я обернулась тогда у пылающего грузовика и что увидела в последний миг своей земной жизни, не удивляет, не огорчает, не разрывает душу. Увиденное остается там, в прошлом, и не беспокоит меня больше. Сейчас мне просто замечательно! Спокойно и хорошо. Я улыбаюсь и шагаю к своим друзьям, которые ради меня задержались здесь, осторожно подведя к излечению, прозрению и принятию. Они улыбаются мне. Я так давно с ними не виделась! Легкое, теплое счастье накатывает на нас. Напоследок я замечаю, как верный страж Места, древний Калгачи, Марк, машет нам вдогонку и шепчет губами:

– Все будет хорошо!

Затем поворачивается и не спеша идет догонять и успокаивать бьющихся в истерике немцев. Вот уж действительно – бойтесь своих желаний, они имеют свойство исполняться.

Эпилог

К освещенному яркими неоновыми огнями ночному клубу подкатила дорогая иномарка. Отразилась в зеркальном фасаде выпуклыми черными боками и замерла, словно залюбовавшись своими безупречными формами. Дверь бесшумно распахнулась, и из машины не спеша вылез высокий крепкий парень. Закурил. Машина была новая, и курить в ней пока не хотелось. Он ждал свою девушку, красавицу Лизу. Познакомились они недавно, но он был настроен серьезно. А чего тянуть? Она молода, хороша собой и при этом обожаемая дочка одного очень влиятельного и богатого человека. Жизнь вырисовывала все более четкие привлекательные перспективы. Он мечтательно улыбнулся. Надо бы съездить домой, к родителям. Порадовать стариков. Заодно и рисануться перед одноклассничками. Они такую машину только в рекламе видели. Хорошо было бы и Лизу с собой взять, чтоб окончательно добить друзей-товарищей да позлить бывших подружек. Но тут же понял, что балованную девочку не впечатлят его рабоче-крестьянские корни и вид замызганного загибающегося городишки. Да он и сам был бы рад эти корни забыть. И обязательно когда-нибудь забудет. Но сейчас надо съездить, показаться, блеснуть, впечатлить и уехать покорять новые вершины. Это уже было очевидно, что из всех своих знакомых он единственный, кто смог вытянуть счастливый билет и не только вырваться из этого захолустья, но и устроиться в городской кипящей жизни. А это было непросто. Но с детства впитал маленький Юрка слова матери, уставшей от беспросветной борьбы с действительностью:

– Рви, Юрка, зубами! Цепляйся за любую возможность вырваться! Устраивайся в жизни любыми путями! Победителей не судят! Им только завидуют.

И Юрка рвал, как мог. И судьба потихоньку начинала сдаваться, все ласковее поглаживая его по голове. Вот после армии поступил и окончил институт, не ахти какой, но этого было достаточно, чтоб гордый отец под хмельком перед дружками хлопнул кулаком по столу и заключил:

– Сын мой теперь человек с высшим образованием, не то что ваши неучи!

Затем легко прошел приемку в спецподразделение и стал офицером. Красивая форма и офицерские погоны всегда нравились девушкам. А случай знакомства с Лизой Юра сам не упустил. Расстарался, как мог, заинтересовал и произвел впечатление. Тут и командировка пригодилась – не только добавила ореол героического бойца спецназа, но и денежный бонус, которого хватило на то, чтоб внести первый взнос за недешевую красивую машину. А тут еще и кадровик проболтался, что скоро придет Юре медаль, как-никак, а попали они в переделку тогда знатно. Но и тут вильнула судьба хвостиком и пронесла беду мимо. Медаль – это хорошо! Она никак не помешает и произведет должное впечатление, даже не на Лизу и ее компанию – там одна золотая молодежь, в армии не служили и в наградах ничего не понимают. А на папашу Лизы. Он вроде как из «афганцев». Значит, общий язык найдут, будет о чем поговорить, а это немаловажно. Так он поднимется еще на одну ступеньку вверх, к мечте.

«К мечте» – пронеслось опять в голове, и благодушное настроение чуток померкло. Мечта – она ведь штука сложная, состоит всегда из многих кусочков, и если что-то не сходится, то вроде как и радость не полная. А тут мелочь, ерунда, но не складывалось. Не мог он на многочисленных соревнованиях перестрелять девку из отряда. И бесило его это, свербило неудовлетворенностью амбиций стать лучшим снайпером, а до этого чуток всегда не хватало, всего-то нескольких очков.

А уж когда командир объявил, что на соревнования в Москву поедет Аглая Смирнова, тут Юрку совсем накрыло. Сжались от ненависти кулаки – в Москву должен был ехать он. Это часть его мечты. Там бы он обязательно проявил себя, отличился, запомнился, и кто знает, может, и предложили бы ему что-нибудь уже в столице. В свою звезду он верил безоговорочно. Москва должна была поднять его статус в глазах и Лизы, и ее родственничков. Да что о них думать, их столицей не удивить, а вот мать бы не удержалась и с нескрываемой гордостью похвасталась бы соседкам, а те в свою очередь понесли бы по городку эту весть, окончательно и навсегда окрестив его счастливчиком. И отец сказал бы тогда уже твердо: мой сын – победитель!

Но поедет она. После командировки. И тут война преподнесла сюрприз. В последний день, уже на выводе, колонна попала в засаду. Юрка тогда быстро сориентировался, взял себя в руки и рванул к примеченному укрытию, хорошей такой лежке, с которой можно было поработать со снайперки. И пока кругом взрывы, крики, суета, неразбериха, он приловчился и потихоньку стал бандитов пощипывать. Ладненько так у него счет за троих перевалил. Но тут их первый «Урал» рванул, да так, что капот в небо взлетел. Он туда посмотрел и вдруг видит, вот она, Лайка, у другой машины сидит, на горящий грузовик смотрит. И тут как накрыло Юру. Жаром внутренним обожгло. Догадка, что делать, в голову стрелой вонзилась. Вот он – шанс! Вот она – Москва! Победа! И он опять к оптике примкнул. Правда, голосок тонкий внутри пискнул, как щенок:

– Нельзя!

Но тут же задавил его мощный рык:

«Цель оправдывает средства, правда, мама!»

И, поймав в прицел силуэт, без колебаний потянул спусковой крючок. Приклад толкнул плечо. Вдруг почудилось, что Лайка обернулась и посмотрела на него. Но это лишь только игра воображения. Ничего она не могла услышать и тем более увидеть. Это было невозможно. Просто пуля при попадании крутанула легкую человеческую голову и была такова. А ему просто показалось. Бывает. Правда, пуля с такого малого расстояния зацепила еще одного, того, кому Лайка пыталась оказать помощь. Только сейчас он разглядел Клима. Вот это нехорошо получилось. Клим к его мечтам отношения не имел, но что тут поделаешь. Судьба. Лес рубят – щепки летят.

Много чего мог бы сказать Юра. И про лес, который рубят, и про щепки, которые летят. Умен был, образован, пословицы любил, афоризмы выписывал в блокнотик, но не было в том блокноте старой истины:

«Ненавидеть, может, и можно, но предавать – нельзя».

И мама не научила.