Из зеркала мне улыбается хорошенькая девушка

Я роняю пачку дневников на кровать, затем подхожу к окну. С неба на землю, кружась, падают снежинки. Сначала их немного, но потом снежное покрывало ложится на все вокруг. Снег быстро укрывает минувшее новым слоем белизны.

Раньше Стиг говорил, что Нина вышла из комы и с ней все хорошо. Почему же теперь он сказал, что не знает, пришла ли она в себя? О чем еще он мне солгал? Как ни неприятно мне это признавать, мама права. Я и впрямь его не знаю.

Я вздрагиваю от стука в дверь. Что, если это Стиг? Я облизываю губы и чувствую, что у меня внезапно пересохло во рту. Возможно, мне не стоит ничего говорить – ведь я не хочу, чтобы он решил, что я ему не доверяю.

В моем тоне звучит неуверенность:

– Заходи.

Это мама. Она закрывает за собой дверь и спрашивает:

– С тобой все в порядке?

Я киваю, и она, сев на кровать, показывает на груду дневников и рулон пожелтевшей от возраста белой ткани:

– Полагаю, все это лежало в сундуке?

– Угу.

Она показывает на рулон ткани:

– А это что такое?

Я разворачиваю его.

– Это наше семейное древо.

Она всматривается в него, и ее глаза округляются:

– Эти даты не могут быть датами рождения. Ведь Мормор родилась в апреле.

Я смотрю на ее лицо, гадая, сколь много могу ей сказать. – Думаю, это даты, когда наши предки по женской линии встречались с Норнами и получили дар считывать сведения с одежды.

Мама дотрагивается до одного из вышитых на материи имен и тут же отдергивает руку.

Я ощущаю прилив воодушевления.

– Ты что-то почувствовала, да?

– Я… я не знаю. Когда я коснулась этой нити, меня будто кто-то позвал.

Похоже, она этим испугана, а мне бы не хотелось, чтобы она пугалась. Я бы с радостью поделилась с кем-то тем, что со мной происходило, когда я дотрагивалась до вышитых имен, и особенно мне хотелось бы поделиться этим с ней.

– Поначалу это чувство кажется странным, но потом к нему привыкаешь, честное слово. Попробуй дотронуться до какого-то из этих имен еще раз. И скажи мне, что еще ты при этом почувствуешь.

– Нет. – Она трет свою руку, потом добавляет: – А я полагала, что дар относится только к одежде, но не ткани вообще.

– Да, он действует только в отношении одежды. С обычными тканями он не срабатывает, но по-моему… – Я грызу ноготь. Скорее всего, она не захочет слушать рассказы про призраков – это может обождать, лучше я расскажу ей о них как-нибудь потом. – Мне кажется, наши предки-женщины могут через эти вышивки общаться с нами. Они словно вшили в эту ткань частицы себя, и, касаясь этих нитей, мы приближаемся к ним.

Мама смотрит на меня с опаской. Я сажусь рядом с нею, касаюсь ее плеча, но она тут же отшатывается. Должно быть, на моем лице появляется выражение обиды, поскольку она сразу же говорит:

– Прости. Не знаю, почему я это сделала.

Проглотив свое разочарование, я смотрю на вышитое семейное древо, жалея о том, что у нас с мамой нет полного взаимопонимания. Вот Мормор всегда меня понимала. Она все знала и понимала без слов – но ведь она могла считывать мои чувства и мысли с одежды. Если бы я об этом знала, возможно, чувствовала бы себя иначе, когда обнимала ее. Как бы то ни было, я решаю не принимать реакцию мамы слишком близко к сердцу.

– А ты заметила, что под именем Мормор ничего не вышито? – спрашиваю я.

Мама встает и поворачивается ко мне спиной. Я сразу же начинаю чувствовать себя полной дурой. И о чем я только думала? Что она сразу же решит дать мне урок в рукоделии и мы обе, возрадовавшись, вышьем свои имена на ткани с семейным древом, а потом для пущей красоты еще добавим цветочки и радугу?

Мама идет к двери.

– Может быть, потом, хорошо? – Затем вдруг разворачивается, словно ей только что пришла в голову какая-то важная мысль. – Я знаю дату… я хочу сказать, что помню, когда мне впервые явились Норны. – Я смотрю на нее с удивлением – а я-то думала, что она не захочет об этом говорить. – Это было четыре года назад, в последний день августа. Я знаю это, потому что именно в тот день твой отец позвонил мне и сказал, что, когда мы с тобой вернемся домой, его там уже не будет.

Мама глубоко вздыхает:

– Знаешь, самое худшее в моем разводе с твоим отцом – это ощущение того, что я подвела тебя, мою дочь.

– Подвела меня?

– Я не хотела, чтобы ты росла в неполной семье. Мне вообще не следовало оставаться с ним после его первой измены, но я думала, что он изменится после того, как у нас родишься ты.

Я никогда раньше не догадывалась, что у мамы был именно такой взгляд на вещи или что папа изменял ей и прежде, хотя, по правде сказать, меня это не удивляет. Я вспоминаю, как мы жили втроем, и думаю обо всех днях моего рождения и спортивных соревнованиях с моим участием в школе, на которых он отсутствовал, хотя, по идее, должен был бы находиться рядом. Иногда мне его недостает, но вообще-то он всегда проводил слишком много времени на работе. В нашей с мамой жизни он и до их развода присутствовал только наполовину, а вторая его половина неизменно находилась где-то еще.

– Ты за папу не в ответе, – говорю я. – У него всегда была своя жизнь. И по-моему, он начал крутить роман с Шэнтел еще раньше, чем признался.

Мама улыбается, и на лице ее отражается облегчение.

Я снова перевожу взгляд на вышивку. Она выполнена так искусно. Каждый нарост на дереве, каждая его ветка изображены именно такими, какие они есть.

Мама перехватывает мой взгляд.

– Надо отдать должное женщинам в нашем роду, – говорит она. – Они очень умело обращались с иголкой и ниткой.

Я беру с кровати кособокую подушку-думку в форме сердечка, которую смастерила, когда была ребенком.

– Моим талантам до их искусства далеко.

Мама выхватывает подушку и бьет меня ей.

– Какое это имеет значение? У тебя есть другие таланты.

– Этим ты хочешь сказать, что я умею управляться с топором?

Мама смеется, и я вспоминаю, какой она была раньше. Я рада, что снова вижу ее счастливой.

– Так как насчет этого парня, Стига? Он тебе нравится?

Я киваю, не зная, что сказать. Да, он мне нравится, так нравится, что и не передать. Я хочу рассказать маме все, что касается Нины, но чувствую, что не готова говорить с ней на эту тему. Ведь я и сама еще не знаю, что обо всем этом думать.

– Что ж, любому парню повезло бы иметь такую девушку, как ты.

Она открывает дверь и широко улыбается, словно говоря мне, что все будет хорошо.

Когда она выходит из комнаты, я подхожу к окну. Быть может, все дело в гипнотизирующем воздействии снегопада, но я ловлю себя на том, что неотрывно смотрю на падающий снег и думаю обо всем, что произошло.

Мое внимание привлекает какое-то быстрое движение. Я видела незнакомку лишь секунду, но ее призрак очень похож на призрак, который я заметила в доме Мормор в числе других, – призрак девушки с короткими темными волосами в простом платье, ниспадающем от плеч. Я прижимаю ладонь к холодному стеклу. Не может быть! А потом я вспоминаю, как бросила волшебный шнур, чтобы заставить Мормор вернуться в Царство мертвых. Что, если я отпустила его конец слишком рано?

Я беру с кровати один из дневников, уверенная, что прежде я где-то видела лицо этой девушки. И вдруг вспоминаю: это было фото в телефоне Стига – девушка на цирковой трапеции. Нина!

Внутри меня разверзается пропасть, и в ней роятся ужасные мысли.

Когда я увидела ее в первый раз, мне показалось, что она с осуждением смотрит на меня, но что, если тогда она смотрела вовсе не на меня, а на Стига? Он упоминал, что помогал ей тренироваться – так, может быть, ее страховку неправильно закрепил именно он? Когда в дверь дома постучала Иша, он так занервничал – не исключено, что он и впрямь в бегах.

Я падаю на кровать, чувствуя, что голова у меня идет кругом. Когда я дотронулась до клочка материи, заключающего в себя все то, о чем жалел Стиг, материя хотела показать мне что-то, касавшееся Нины, но я не пожелала на это смотреть. Едва открыв глаза, Стиг произнес ее имя. А что, если он увидел ее призрак? Быть может, этот призрак преследует его, потому что хочет отомстить.

В пальто Стига было столько злости, но это пришло от его отца, а не от него самого. Я уверена – Стиг не смог бы причинить зло никому. Мою грудь сжимает знакомая боль. Если бы только здесь была Мормор! Она бы точно знала, что делать. Я почти что слышу ее голос, говорящий мне довериться своим инстинктам и поговорить с ним. Мои напрягшиеся плечи расслабляются от облегчения – я приняла решение. Прежде чем Стиг отправится в Осло, я заставлю его сказать правду. Какова бы она ни была, лучше ее знать.

Твердо решив выбросить из головы все мысли о Нине, я открываю дверцу гардероба Мормор и улыбаюсь, видя ее бюнад. Этот наряд всегда имел для нее особое значение – она надевала его в дни своего рождения, а также по торжественным случаям, а еще, если я очень ее упрашивала, она облачалась в него просто затем, чтобы вызвать улыбку на моем лице.

Я протягиваю руку к деревянной вешалке, на которой он висит, осторожно беру его так, чтобы не касаться самой ткани, и раскладываю на кровати. Бюнад состоит из белой блузки, поверх которой надевается синий корсаж, а снизу – пышная длинная юбка, расшитая яркими цветами. Этот вид наполняет мою душу печалью, но когда я вспоминаю те случаи, когда Мормор надевала его, я чувствую также и радость.

Я закрываю глаза, дотрагиваюсь до традиционного наряда и вижу девочку лет шести, не больше, с длинными светлыми волосами, хлопающую в ладоши, глядя, как ее бабушка танцует под корявым деревом, крутя своей длинной юбкой. Эта девочка – я! Мое сердце наполняется радостью, когда я вижу себя глазами Мормор. Ее любовь ко мне так глубока, так беззаветна.

Я с изумлением вижу, как Мормор накидывает на плечи девочки свою шаль и берет ее за руки. «Что ты слышишь?» – спрашивает она. Девочка закрывает глаза. Она не видит ворона, который кружит у нее над головой, а затем садится на ветку, чтобы понаблюдать за ней. Не видит она и трех женщин, которые стоят кругом, взявшись за руки. Но Мормор их видит, как видит всегда, и улыбается.

Девочка открывает глаза, и Мормор говорит ей: «Властительницы судеб предназначили тебе особый удел, дитя мое. Продолжай слушать, и когда-нибудь ты их услышишь».

Я убираю руку и открываю глаза. Мормор говорила, что когда-нибудь ее бюнад станет моим. По-моему, сейчас для этого самое подходящее время. Я переодеваюсь в традиционный норвежский костюм и сразу же ощущаю покой, довольство и тепло, как будто через ткань бюнада меня обнимает Мормор. Я заплетаю волосы в косы, как это делала Мормор, и, взяв ее духи, наношу несколько капель на свою шею.

Я стою и разглядываю себя в зеркале, поворачиваясь то туда, то сюда, глядя на свою тонкую талию в облегающем корсаже и чувствуя, как юбка шуршит вокруг моих ног. Мне не хватает только одного – кулона. На мгновение мне становится грустно, но я тут же осознаю, что он, в общем-то, не нужен. Сила Одина заключена не в амулете, а в текущей во мне крови, к тому же я всегда могу изготовить для себя новый. Я улыбаюсь своему отражению, и из зеркала мне улыбается хорошенькая девушка.

Заглянув в сундук, я вижу там одну-единственную тетрадь. Я беру ее и сажусь на кровать, положив себе на колени, думая обо всех тех женщинах, которые были наделены тем же даром, что и я, и которые написали дневники, рассказав в них свои истории, чтобы грядущие поколения женщин могли их прочитать.

Страницы тетради чисты. Я достаю из кармашка своего рюкзака ручку. Хель была права – мне пора написать собственную историю.