По крайней мере, у меня есть он, а у него – Я
Стиг торопливо спускается по склону холма обратно к лесу. Снегоступы невыносимо громоздки и тяжелы – я просто не могу бежать. Один из них цепляется за другой, и я падаю в сугроб.
– Стиг, подожди!
Я пытаюсь встать, но одна моя нога в снегоступе ударяется о другую, и я снова валюсь в снег. Мое сердце так и колотится в груди. Я делаю глубокий вдох и совсем уже было готовлюсь завопить опять, когда в мою шею тычется волосатая морда. Гэндальф лижет мой нос, и у меня вырывается вздох облегчения. Опираясь на его спину, я кое-как встаю, затем неуклюже спускаюсь по склону холма.
Стиг стоит у опушки леса и ждет.
– Ты как, в порядке?
Я бросаюсь под сень деревьев.
– Да. Пошли! – Но в лесу стало так темно, что я не вижу тропы. Я выхватываю из кармана фонарик и непослушными пальцами пытаюсь нажать на кнопку. Стиг зубами сдергивает с руки одну из перчаток и включает его сам. Я вожу лучом из стороны в сторону, но вижу только тесно стоящие стволы деревьев. Вот, наконец, я нашла тропу.
– Сюда! – кричу я.
Даже при свете фонарика и луны я лишь с трудом различаю деревья. Я мчусь вперед, и одна из острых сухих веток глубоко оцарапывает мне щеку. Я взвизгиваю и поднимаю руку к лицу.
Стиг несется следом, тяжело дыша.
Вдалеке снова слышится вой.
– Скорее, Марта!
Я подавляю всхлип. Как бы мне хотелось сейчас побежать, но в этих дурацких снегоступах это невозможно. Олаф и Иша были жутко исполосованы когтями, но не съедены, так что, что бы это ни было, это существо убивает не для того, чтобы поесть. Каждая хрустнувшая под нашими ногами ветка вызывает у меня очередной приступ страха. А вдруг оно уже взяло наш след? Тогда нам ни за что от него не убежать!
Когда мы наконец выбираемся из леса, то оба тяжело дышим. Домик Мормор ярко сияет в темноте.
– Быстрей! – подгоняет меня Стиг.
Я несколько раз глубоко вздыхаю, затем неуклюже спешу к дому.
Мы уже почти добрались до сада, когда Гэндальф поворачивается и лает.
Что-то движется через лес, с треском ломая ветки.
Я несусь вслед за Стигом, скорость моим ногам придает ужас. Гэндальф мог бы без труда обогнать нас и убежать вперед, но он остается рядом. Я слышу, как он рычит на темноту за моей спиной, но не останавливаюсь, даже для того, чтобы перевести дух.
Стиг взбегает на крыльцо и рывком распахивает дверь дома. Я взбираюсь по ступенькам, не останавливаясь даже для того, чтобы снять с ног снегоступы, и ничком падаю внутрь, а сразу за мной вваливается Гэндальф. Лежа на полу, я глотаю воздух, отчаянно пытаясь отдышаться.
Стиг закрывает дверь на засов, затем встает на колени и обнимает меня. От его пальто исходит такая мука и такой страх! Я прижимаюсь лицом к его горлу.
– Что это было? – Мои плечи судорожно вздымаются от рыданий. – Бедный Олаф! Бедная Иша!
– Теперь мы в безопасности, Марта. Все хорошо, все хорошо.
Он помогает мне добраться до дивана, и я обессиленно падаю на него; мои руки и ноги окоченели и болят. Он снимает снегоступы с себя, затем стаскивает мою пару с меня. Перед моим внутренним взором все стоят и стоят их тела – тела Иши и Олафа. Нечто располосовало тело Иши когтями. Я поднимаю глаза и вижу, что Стигу так же муторно, как и мне.
– Мы должны кому-то об этом сообщить – полиции или… – Он достает из кармана телефон, сердито бормочет что-то по-норвежски и сует его обратно в карман. Я проверяю свой телефон, но никаких сообщений на нем больше нет, как нет и сигнала.
Стиг подходит к окну и рывком задергивает занавеску. Минуту он молча стоит спиной ко мне, а когда начинает говорить, голос его звучит сипло, но до странности спокойно:
– Утром сюда приедет твоя мать. Полагаю, она будет на машине. Мы просто должны переждать эту ночь.
Еще пару часов назад Стиг хотел одного – покинуть этот дом, но теперь он знает: там, снаружи, невдалеке, что-то есть. И теперь он собственными глазами видел, что это существо может сделать…
Стиг опускается на колени перед печкой и открывает ее дверцу. Я смотрю, как он ворошит кочергой угли, затем берет из корзины полено. Как он может продолжать вести себя так обыденно – как будто ничего не произошло?
Я грызу ноготь и шепчу:
– Ты говорил, что это бродячая собака.
Он смотрит на меня с обидой на лице.
По моей щеке скатывается слеза.
– Ты говорил, что Олаф застрелил волка.
Он молчит.
– Их до смерти задрали когтями. Не зубами, а когтями. Какой волк стал бы это делать?
Он пожимает плечами и грустно качает головой:
– Я не знаю.
Иша казалась такой сильной – и телом, и духом. Раз ее руки были так изодраны, вероятно, она сопротивлялась. У них было ружье, но они все равно не смогли остановить эту тварь.
Я зажимаю рукой рот – я вспомнила!
Стиг хмурит брови:
– Что с тобой?
Тот сиплый голос, который я услышала, когда сошла с парома… он был точно такой же, как у женщины в стволе дерева.
– Мертвеца пулей не остановить. – Я произношу эти слова совсем тихо, говоря сама с собой.
– Что?
– По краям ямы на дереве видны следы когтей. Как будто что-то вылезло из нее наружу. Ты сказал, что корни этого дерева уходят в загробный мир.
– Что ты такое говоришь?
Тени, пронесшиеся мимо окна в кухне, а затем, когда я стояла на крыльце, влетевшие в дом, жуткое лицо на запотевшем зеркале… Норны пытались предупредить меня! Должно быть, Мормор знала, что произойдет, если дерево не поливать. Она не написала об этом, потому что сочла это слишком чудовищным.
– Дерево гниет, поскольку его никто не поливает, и теперь на белый свет выбираются мертвецы.
Лицо Стига становится бледным.
– Не может быть, чтобы ты говорила это серьезно.
Я перехожу в темную кухню и зажигаю масляную лампу. Дневники и рисунки разбросаны по столу, где мы их оставили. Я лихорадочно ищу нужный рисунок и, когда нахожу его, ахаю. Существо с черепом вместо головы и длинными свалявшимися черными волосами, ползущее на четвереньках по могильному холму, сложенному из человеческих лиц. На руках у него огромные черные когти – как раз такие, которые могли бы оставить те глубокие следы на краях ямы в дереве и располосовать Ишу в клочья.
Стиг подходит ко мне и встает рядом.
– По-твоему, нечто, подобное тому, что нарисовано здесь, вылезло из ямы в дереве, и оно их и убило?
Я показываю на когти этого существа:
– Это драге. – От одного звука этого слова я чувствую внутри ледяной холод. – Мормор рассказывала мне о мертвецах, которые возвращаются в мир живых. Я думала, это просто сказки.
Стиг хватает рисунок и переворачивает его.
– Прекрати. Ты только делаешь хуже. Мы не знаем, что бродит там, снаружи. Мы просто должны сидеть в доме и…
– И что? С нами все будет хорошо? – Я хватаю со стола несколько дневников. – В одной из этих тетрадей должны быть записи о драге. Может быть, там говорится, как можно избавиться от него. – Я быстро листаю страницы. – Нам необходимо узнать, что за существо бродит поблизости, необходимо узнать, на что оно способно…
Стиг хватает меня за предплечье:
– Дыши, Марта.
Я делаю глубокий вдох, наполняю легкие воздухом, но это нисколько не уменьшает моего панического страха. Стиг смотрит на дневники, и одно мгновение мне кажется, что он сейчас начнет их читать. Но вместо этого он показывает рукой на диван:
– Сядь. Я приготовлю нам что-нибудь поесть.
– Поесть?! – Я судорожно прижимаю к себе дневники. – Я не могу сейчас есть!
– Тебе понадобятся силы. А ты ничего не ела с самого завтрака.
Мои руки трясутся, и несколько дневников валятся на пол. Он прав. Я должна взять себя в руки. Стиг просто старается заботиться обо мне. Я чувствую себя виноватой из-за того, что сейчас сказала. Он не мог знать, что случится такое.
Он поворачивается ко мне спиной, ставит масляную лампу на кухонный стол, затем берет буханку хлеба. Меня вдруг охватывает такое острое чувство одиночества, что хочется крепко его обнять.
– Стиг? – Он оглядывается через плечо, и в полумраке его глаза кажутся мне еще прекраснее. Я призываю на помощь свой самый лучший норвежский выговор: – Du er deilig.
Он вскидывает брови:
– Ты только что сказала, что я восхитителен.
Мои щеки вспыхивают.
– В самом деле? Я хотела сказать, что ты замечательный. В смысле – потому что заботишься обо мне.
Этот комплимент явно застает его врасплох. Он кашляет, краснеет, затем бормочет:
– Takk, – и опять поворачивается ко мне спиной.
Я чувствую себя дурой. Зачем я это сказала? Я подбираю с пола упавшие дневники и крепко прижимаю их к себе, жалея о том, что заговорила, вместо того чтобы молчать. Может быть, мне и вправду лучше пойти и сесть на диван; что бы я ни сказала, это только усугубит ситуацию. Но я не иду к дивану и не сажусь. Я не отрываясь смотрю на Стига, режущего хлеб, смотрю, как двигаются его плечи, как длинные волосы падают ему на спину.
В углу за буфетом пульсирует тень. От страха у меня перехватывает дыхание. Темнота то расширяется, то уменьшается в размере, словно это дышит какой-то зверь. Я смотрю на нее, остолбенев, затем делаю несколько торопливых шагов, переходя в гостиную. Тени, окружающие буфет, стали теперь светлее, однако края гостиной кажутся более темными, как будто то, что я увидела в углу, что бы это ни было, проползло по стене, следуя за мной. Я натыкаюсь на край дивана, не удержавшись на ногах, падаю на него, и дневники летят из моих рук на пол.
Прижав колени к груди, я роняю голову на руки. Что-то слегка толкает меня, и я подскакиваю от испуга. Стиг дает мне в руки тарелку с сандвичами и ставит на пол две чашки. Потом плюхается на диван рядом со мной, наклоняется и берет сандвич с тарелки, которую я поставила себе на колени.
Я заглядываю за диван. Тени движутся опять – на сей раз возле обеденного стола на кухне. Стиг тоже поворачивает голову, чтобы посмотреть, на что смотрю я, но затем продолжает спокойно есть свой сандвич. Похоже, он ничего не заметил, чему я рада. Что бы ни находилось сейчас в доме вместе с нами, нам все равно некуда деваться. Придется просто надеяться, что оно оставит нас в покое.
Мы сидим и молча жуем. Единственные звуки, которые мы слышим, – это потрескивание дров в огне и вой ветра. Дневники лежат на диване между Стигом и мной. Стиг сердито смотрит на них.
– По-моему, их лучше сжечь.
Я кладу на тетради руку, словно защищая их. Несмотря ни на что, они часть моих корней, часть меня.
– А что, если в них говорится о драге? Разве не лучше было бы выяснить это?
Он со злостью пихает дневники, и они падают на пол.
– Неужели мы не можем поговорить о чем-нибудь еще?
– О чем, например?
– О чем угодно! О чем-нибудь другом.
Под его глазами виднеются темные круги – видимо, подводка размазалась. Возможно, он хочет поговорить, потому что ему надо отвлечься от своих мыслей.
– Ну хорошо, что тебе хочется узнать? – со вздохом спрашиваю я.
Стиг отхлебывает свой кофе.
– Ну, не знаю, например, что ты вообще любишь делать?
Я ерзаю на диване, чувствуя некоторый дискомфорт.
– Я мастерю из металлов всякие штуки.
– Здорово. А какие штуки?
Я вспоминаю свою комнату и изготовленные мною броши, ожерелья и кулоны.
– Ювелирные украшения. Воронов и пауков.
Он вскидывает брови.
Я достаю телефон и листаю фотографии, пока не дохожу до снимка серебряного медальона, сделанного в форме ворона. Стиг протягивает к моему телефону руку, и я показываю ему фото, чувствуя себя смущенной.
– Это сделала ты?
– Ага.
– Ничего себе! Это же потрясающе.
Он просматривает и другие фотографии, и, похоже, они производят на него немалое впечатление.
– А это кто? – Я беру из его руки телефон, и, когда наши пальцы касаются друг друга, я чувствую, как между ними проскакивает крошечная электрическая искра. Интересно, заметил ли ее и он? По его лицу ничего не видно.
– Это моя подруга Келли.
– А кто этот парень?
Это селфи, на котором сняты Дэррен и я. Я сделала его на устроенной им вечеринке в честь Хэллоуина еще до того, как со мной произошел несчастный случай. Он нарядился в зомби, и белая краска на лице скрыла самые худшие из его угрей. Я же изображаю ведьму и держу в руках метлу.
– Это Дэррен. Двоюродный брат Келли. – Я пожимаю плечами и беру у Стига свой телефон. – Просто знакомый.
– В самом деле? Похоже, ты ему нравишься.
Я снова смотрю на фото. Дэррен обвивает рукой мои плечи и тянется к метле. Я смутно припоминаю, как он тогда пошутил, сказав, что я могу покататься верхом и на нем, стоит мне только захотеть.
– Вы хорошо смотритесь вместе.
Я чуть заметно пожимаю плечами. Теперь, когда я познакомилась со Стигом, то, что было у меня с Дэрреном, кажется таким пустым. Дэррен просто умел меня смешить, в Стиге же есть что-то особенное, что-то неповторимое. Я ощущаю воодушевление уже от одного того, что нахожусь с ним в одной комнате. Когда он рядом, мне хочется притянуть его к себе. Иногда он так на меня смотрит, что я чувствую трепет и одновременно по моему телу разливается тепло. Дэррен же никогда не вызывал во мне подобных чувств.
Стиг вопросительно смотрит на меня, и я снова вглядываюсь в фото.
– Мы с ним выглядим просто нелепо. В середине вечеринки кто-то поджег мою метлу с помощью свечи, и Дэррен… Как бы то ни было, теперь я буду ему не интересна.
Стиг фыркает:
– Готов поспорить, что парни западают на тебя постоянно. Ты этого просто не замечаешь.
Я хмурюсь, надеясь, что он надо мной не смеется.
– Ты хочешь сказать, что я не в состоянии это увидеть, потому что наполовину слепа?
Он глядит на меня поверх своей чашки. Если он и заметил в моем тоне горечь, по нему это не видно.
– Кстати, а что случилось с той твоей подружкой – воздушной гимнасткой?
Стиг откусывает кусок сандвича, потом еще один. И задумчиво жует.
– С той девушкой, чью фотографию ты показал мне на своем телефоне? Ведь это была она, да? Она красивая.
Стиг кивает и щурится, как будто вообще не знает, что об этом думать.
– Да, наверное.
– Что между вами произошло?
Он едва заметно ерзает на диване.
– После гибели папы мне долго было паршиво. А Нина из тех девушек, которые любят, чтобы им всегда было весело.
Краем глаза я улавливаю движение – у двери темнеет тень, я замечаю, как она придвигается ближе, и у меня появляется ощущение, будто за нами следят.
Стиг вздыхает:
– Мы с ней крупно повздорили, а потом она упала…
– Упала?
– Да, в цирке, с трапеции. Говорили, что ее страховка не была должным образом закреплена.
– О нет! Она поправилась?
– Ее мать позвонила мне из больницы. Она была в коме. – Он замечает тревогу на моем лице и добавляет: – Ничего страшного не произошло. Она пришла в себя уже на следующее утро. С ней все нормально.
– Так это ты порвал с ней, или?..
Глаза Стига темнеют:
– Наши отношения оборвала Нина. Она встретила другого. – По его лицу пробегает тень, но он заставляет себя улыбнуться:
– Человека, который мог ее рассмешить, – циркового клоуна.
Я подавляю невольный смех:
– Да ну?
Стиг усмехается:
– Нет, это был не клоун. Она влюбилась в укротителя львов.
Я улыбаюсь, несмотря на весь переживаемый нами ужас, и наши взгляды встречаются. В свете огня, пылающего в печи, черты его лица смягчаются. На мгновение я почти забываю про Олафа и Ишу… но нет, я вижу их окоченевшие лица опять и опять.
Стиг искоса смотрит на меня:
– А как насчет тебя? Ты еще не встретила своего укротителя львов?
Мне вдруг делается жарко. Я сбрасываю одеяло, которым укутала ноги.
– Да, что-то в этом духе.
Он ставит тарелку на пол, затем снимает пальто и кладет на диван. Я думаю о тех эмоциях, которые ощутила, коснувшись его… такую злость и такую ревность.
– Стиг, я могу спросить тебя о твоем отце?
– Конечно. – В его голосе звучит удивление, но нет и следа настороженности.
– Ты говорил, что вы приезжали сюда, на Шебну, вместе?
– Да. Мы приехали сюда сразу после того, как мама выгнала его вон. Это было здорово, по большей части. Мы гуляли и рыбачили каждый день после того, как у него проходило похмелье. Он рассказывал мне, о чем мечтал, когда был моложе, до того, как женился и у него родился я.
– И о чем же он мечтал?
Лицо Стига светлеет, словно мысли об этом приносят в его сердце радость. – О путешествиях, о том, чтобы самому построить яхту. Я помню, мы обратили внимание на то старое здание в гавани, выставленное на продажу. Мы говорили о том, чтобы купить его, подремонтировать немного.
– Но вы этого так и не сделали?
Стиг глухо смеется:
– Это здание продается до сих пор. Но мечтать о том, что мы будем с ним делать, было приятно. Я думал, что если здесь, на острове, мы вместе начнем какое-то дело, он, возможно, бросит пить. Не знаю – у меня было такое чувство, будто здесь, на Шебне, мы могли бы быть счастливы.
Странно, но Стиг был здесь, на острове, в то же время, что и я. Вероятно, я даже проходила мимо него и его отца, когда они гуляли. Я гляжу на огонь, вспоминая:
– Я тоже чудесно проводила здесь время, когда приезжала летом. Иногда с нами приезжал и папа, когда ему не надо было работать. Он называл Мормор невероятной оригиналкой, и они нередко развлекались, разыгрывая друг друга. В те времена даже мама часто смеялась и участвовала в этих шутках. Помню, Мормор как-то раз разбудила меня посреди ночи просто затем, чтобы устроить пикник под полуночным солнцем.
– Похоже, с ней было невозможно соскучиться.
– Это точно.
В печке прогорает полено, и вместе с язычками пламени стихает и наш разговор о Мормор.
Голос Стига тих:
– Я тебе раньше не признавался, но, когда я подслушал тех женщин в гавани, говоривших, что этот дом пустует, то почувствовал, что должен сюда прийти.
Я молчу, ожидая, чтобы он продолжил.
– Мои ноги словно сами привели меня сюда, причем я и сам не понимал почему. Когда я подошел к этому бревенчатому домику, на душе было так погано и из-за смерти отца, и из-за того, что у меня украли деньги, что я сел на ступеньку крыльца и заплакал.
Я протягиваю руку, чтобы приобнять его, но в это время он поднимает руки, дабы заправить волосы за уши, и наши пальцы так и не касаются друг друга.
– Это странно, но входная дверь была открыта, как будто дом хотел, чтобы я в него вошел.
Это было бы так похоже на Мормор – пригласить его зайти. Я судорожно вздыхаю, и на лице Стига отражается стыд.
– Извини, мне не стоило это говорить.
– Нет, дело не в этом. Так что же заставило тебя сбежать из дома?
Он ставит свою чашку на пол.
– Когда папа погиб, мама привела в наш дом этого идиота Эрика. Он вечно приставал ко мне, чтобы я постригся и смыл это безобразие со своего лица. Эрик говорил о папе как о каком-то ничтожестве – как будто он был буйным пьяницей и нам повезло, что мы от него избавились. И всякий раз, когда мы с Эриком ссорились, мама всегда вставала на его сторону. Однажды я нашел папино кожаное пальто в мусорном баке. Оно было усыпано очистками от селедки и картофельной кожурой. Мама знала, как много оно для меня значит, но она все равно позволила Эрику выкинуть его в мусор. У меня даже не было никакого плана, я просто уехал и в конце концов оказался здесь.
– А потом появилась я.
– Точно! – Стиг смеется. – Потом появилась ты и нагнала на меня такого страху!
Я откидываюсь на спинку дивана и складываю руки на груди.
– Значит, я выгляжу такой страшной?
Он качает головой и улыбается:
– Ты наставила на меня свой телефон так, словно это был пистолет. И так орала. Да, ты нагоняла страх! – Его голос снова становится серьезным: – Я чувствовал себя скверно, когда мне пришлось рассказать тебе про твою бабушку.
Раньше эта мысль не приходила мне в голову, но теперь я понимаю, что Стигу тогда тоже пришлось несладко. И стараюсь разрядить атмосферу:
– А потом я выгнала тебя из дома, и тебе пришлось мерзнуть в сарае.
– Как же мне повезло, что ты разрешила остаться!
Я показываю рукой на дневники:
– Повезло? Ты в этом уверен?
– В этом плане – не очень-то. Зато мне нравится быть с тобой.
Я кладу голову ему на плечо и задумчиво смотрю на огонь. Джемпер Стига содержит в себе страх и тревогу, но я чувствую в нем и довольство. Он наслаждается моим обществом, и ему со мной комфортно. По моей груди разливается тепло. Мысленно я дергаю за нитки, из которых связан джемпер, желая узнать побольше, но чем больше усилий я прилагаю, тем больше эти нити ускользают от меня. Это потому, что я стараюсь слишком уж сильно. И я, вздохнув, сдаюсь. Если я нравлюсь ему не просто как друг, то это чувство спрятано глубоко.
Я прижимаюсь к нему еще теснее и говорю себе, что все будет хорошо. Утром приедет мама, так что, как и сказал Стиг, нам просто нужно переждать эту ночь. Я пытаюсь не думать о тенях в углу комнаты. Что бы они собой ни представляли, это не может быть хуже того, что рыщет снаружи, и, по крайней мере, рядом со мной Стиг, и у меня есть он, а у него – я.
Несколько минут Стиг гладит мои волосы, затем его рука падает на диван. Я зеваю и закрываю глаза.
Когда я просыпаюсь, комната погружена в темноту. Должно быть, электрический свет в гостиной тоже вырубился. Пламя в печи погасло; единственный свет исходит от красных угольев, в которые превратились дрова. Гэндальф тихо рычит. Я вздрагиваю, тру свои руки у плеч, затем заглядываю за диван, чтобы посмотреть, на что именно глядит пес. Он виляет хвостом, и я велю ему замолчать.
Ветер стих, и в доме стоит гробовая тишина, ощущение почти такое, будто он затаил дыхание, ожидая, что что-то произойдет. Я бросаю взгляд на дверь. Если повезет, то, что рыскало снаружи, сейчас уже далеко отсюда и до него много миль, но все равно мысль об этой твари, рыщущей в темноте… Нет, я не хочу об этом думать.
Гэндальф начинает рычать опять, на сей раз громче. Что это на него нашло? Я тихо зову его, стараясь не разбудить Стига, затем протягиваю руку, чтобы погладить пса по голове. Но он пятится, шерсть на загривке стоит дыбом. Я смотрю туда, куда смотрит он, и теперь тоже это вижу – нечто глядит на меня с потолка.
