Глава восьмая
От общения с женским полом осталось приятное послевкусие. Но оно развеялось, едва капитан вышел на улицу.
Отделенческий «ЗИС-5» стоял у белой изгороди. Сержант Шорохов бдительно его охранял, иногда похрапывал. На другой стороне дороги под сенью тополей притулился черный «ГАЗ-М1». Он не был на виду, но наметанный глаз капитана его сразу вычислил. Екнуло сердце – верный признак, что «эмка» здесь не просто так.
Алексей напрягся, медленно пошел по дорожке к ограде. Проснулся Шорохов, глянул на него одним глазом. Остальные члены группы разбрелись по делам, у автобуса никого не было.
Черкасов прислонился к капоту, закурил, вызывающе разглядывал черную машину. Из выхлопной трубы «эмки» вырвалась струйка сизого дыма. Машина выбралась из-под тенистого навеса и медленно покатила по дороге к центру.
Нечто подобное он и подозревал. Не будут бандиты гонять посреди дня на черных машинах. За рулем сидел капитан госбезопасности Мирский и равнодушно смотрел на Черкасова. Место пассажира занимала его коллега Рита Рахимович – прямая, как штык, с поджатыми губами. Оба были в штатском, но явно при исполнении.
Машина поравнялась с припаркованным автобусом. Мирский начал притормаживать. Коллега повернулась к нему, что-то сказала. Останавливаться не стали – «эмка» протащилась мимо, покатила дальше, набирая скорость. Рита оборачивалась, продолжала смотреть, пока не скрылась.
Алексей облегченно перевел дыхание, расслабились виски, сдавленные тисками. Он чертыхнулся. Что за негласный надзор? Он ничего не знает об этих людях, хотя охотно допускает, что они работают в самом закрытом ведомстве Советского Союза…
– Что-то не так, Алексей Макарович? – спросил Шорохов, запуская мотор. – Вы задержались, труп давно уехал…
– Все в порядке, сержант, – он забрался на подножку. – Вези в отдел…
В отделе не было ни одной живой души. Народ работал по разным концам провинциального города. Чумаков с Вишневским тоже не вернулись.
Алексей сел за стол, и очень кстати – забился короткими очередями телефон. Капитан схватил трубку.
– Приветствую, Алексей Макарович, Чумаков из линейного отдела, – бодро отрапортовал пропавший оперативник.
– Ты перешел на работу в линейный отдел? – не понял Алексей.
– Нет, звоню из линейного отдела на станции, – не смутился Пашка. – Мы с Вишневским облазили весь вокзал, а также ближние и дальние окрестности. Человека по фамилии Меринов пока не выявили. Пропал человек…
– Женился и взял фамилию жены? – предположил Алексей.
– Да, это смешно, – хрюкнул Чумаков. – Людишки сказывают, что он может майданить – по поездам работать. Но база у него тут. Значит, вернется, если не погорит. Мы еще поработаем, если у вас нет на нас других видов. Наберемся терпения, соберем волю в кулек…
– Куда соберете волю? – переспросил Черкасов.
– А я что сказал? – хохотнул Пашка и отключился.
В голове варилась каша из событий и их фрагментов. Вдребезги билась логика. Человеческие лица тасовались, как карты в колоде. Алексей разгуливал по просторному кабинету, думал. Кто-то явно сходил с ума – или он, или мир вокруг него…
В вещевом мешке, с которым он прибыл в Уваров, осталась папка со значимыми уголовными делами, имевшими место в районе с осени 43‐го года. Этими материалами, с которых уже сняли гриф «секретно», его снабдили перед поездкой. Он должен был с ними ознакомиться и не сделал это. Материалы могли принести пользу. Убийство секретаря райкома Леонова в канун нового 44-го года; налет на арсенал воинской части, когда взрывы гремели такие, что последние волки в лесах в ужасе заползали в норы; побег из фильтрационного лагеря, где НКВД и Смерш просеивали народ, прибывший из немецких концлагерей, подозрительных оставляли для дальнейших разбирательств, а остальных отправляли по этапу во все концы страны – руководству ГУЛАГа срочно требовались рабочие руки…
Преступления трехгодичной давности могли перекликаться с сегодняшними. Но папка осталась дома, на Базарной улице, так и лежала на дне вещмешка.
Он спустился на первый этаж, предупредил дежурного, что вернется через час, выбрался на улицу. На этот раз он решил освоить Банный переулок, в котором находились уцелевшие общественные бани – бывшие Михайловские, и через несколько минут вышел на Базарную улицу в районе рынка.
Здесь было не людно – рабочий день в разгаре, страна трудилась. Продавцы в рядах стояли через одного. Работали государственные киоски; работники потребкооперации продавали говяжьи кости, слегка покрытые мясом. Старушки торговали первой редиской, репчатым луком. Пенсионер раскладывал на покрывале никому не нужный хлам: фонари, примусы, электрические выключатели. Алексей сбавил ход, с любопытством осматривался. Ничего подозрительного, карманные воришки сегодня не работали.
Он подошел к киоску купить папирос. Продавщица возилась, долго отсчитывала мелочь для сдачи. Он терпеливо ждал, созерцая скудный ассортимент выставленных на продажу товаров.
– Добрый день, Алексей Макарович, – прозвучал скрипучий голос. – Не скажу, что очень рад вас видеть, но обязан засвидетельствовать почтение.
Он резко повернулся. На него смотрели угрюмые глаза, принадлежащие субъекту в фуфайке и кепке. Вчера он видел его у булочной. Тот узнал Черкасова, озирался, уходя прочь, а вот Алексей не смог, хотя почуял что-то знакомое. Мужику было под сорок, щетинистый, лицо широкоскулое. Он сутулился, держал руки в карманах. Включилось боковое зрение – неподалеку прохлаждалась парочка аналогичных субъектов, не выражающих на первый взгляд агрессивных намерений.
– Не узнаешь, Алексей Макарович, – криво усмехнулся субъект. – А ты посмотри внимательнее, убери щетину, вместо фуфайки представь капитанскую форму…
– Головаш? – Сыщик вздрогнул. – Алексей Михайлович Головаш…
– Ага, тезка, – согласился субъект. – Работает пока память, товарищ капитан. Тесен мир, не так ли? Не ожидал меня живым увидеть, да еще в таком виде?
Черкасов действительно удивился. Настороженность не проходила. Субъект медленно вынул руку из кармана, протянул. Алексей пожал ее.
– Вот уж впрямь, кто старое помянет… – Улыбаться ему не шло, улыбка выходила косой и недоброй. – А я тебя еще вчера узнал, тогда – через дорогу. Смотрю, знакомая личность в городе обретается… Выходит, и ты дожил до конца войны, чудеса, да?
– Сдачу возьмите, – сказала продавщица. Он протянул руку, не глядя, ссыпал мелочь в карман. Головаш с усмешкой наблюдал за его действиями.
– Ты не напрягайся, Алексей Макарович, я к тебе с миром, а то ты, гляжу, уже драться собрался. Чего мне с тобой драться? Не ты, так кто-то другой на твоем месте тогда бы оказался…
– Но все-таки затаил ты обиду, Головаш, – подметил Алексей. – Волком смотришь, добра не желаешь. Позволь, догадаюсь. Срок доматываешь? Обретаешься в колонии-поселении, расконвоирован, гуляешь, как кот, сам по себе. Да еще и с корешами… – покосился он на зевающих спутников.
– Не с корешами, а с коллегами по работе, – поправил Головаш. – Да, ты угадал, живу в колонии, работаю монтером на электростанции, график – не бей лежачего. Но все равно – сижу, срок отбываю. Полгода осталось – если не отчебучу чего-нибудь этакого… Сам-то как? До сих пор не верю, что это ты. Тесен наш мир, но чтобы до такой степени… Ты же не проездом в этом городе?
– Назначен начальником уголовного розыска.
– Ого, – присвистнул Головаш. – Высоко взлетел.
– Не очень, – возразил Алексей. – Но падать все равно больно. Предыдущего начальника расстреляли неизвестные в собственном доме.
– Бывает, – сделал неопределенный жест Головаш. – Но больно-то ему не было, нет?
– Было, тезка. Сначала его семью убили – жену с ребенком. А когда прочувствовал, все понял – тогда и его.
– Ну, тогда сочувствую, – развел руками Головаш. – Выходит, что и ты под богом ходишь? Война продолжается? – Он подмигнул без ложного сочувствия. – Семья-то есть?
– Нет.
– Тогда и ладно, не так больно будет. Свидимся еще, старый знакомый. – Головаш покосился на своих спутников, начинающих проявлять признаки нетерпения. – Обед кончается, пора идти, страну из разрухи вытаскивать. Документы проверять не будешь? На мне ведь не написано, кто я такой, а наплести с три короба – несложно.
– Не буду, – поморщился Алексей. – Счастливо потрудиться… бывший коллега. Ты прав, еще увидимся. А если обиду затаил, извини – сам виноват. Подожди… – встрепенулся он. – Выходит, ты выжил тогда… на той высоте?
– Ты же не с призраком разговариваешь, – заметил Головаш. – Давно это было, Черкасов, очень давно… И поселок незнакомый был, и высота безымянная… Ладно, до встречи.
Он уходил, не оглядываясь, сутулился, тяжело переставлял ноги. «Коллеги» потянулись следом, одаривая начальника угро не самыми доброжелательными взглядами.
Капитан Головаш был его верным боевым товарищем, служили в одном полку. Командир разведроты, душа коллектива, опытный военный. Чуток безрассудства его не портил – парень был рисковый, ходил по грани, но все сходило с рук.
Осень 43-го, наступление в белорусских лесах. Рейд по ближнему тылу неприятеля – операцию не продумали, несколько раз попадали в засаду. Часть бойцов попала в плен, большинство погибло. «Языка» не взяли, и к своим вернулись только девять израненных бойцов – и Головаш десятый, не получивший ни царапины. Оргвыводы не последовали – людей не останется, если привлекать за каждую неудачу на войне. Но что-то сломалось в Головаше, стал пить, временами впадать в бешенство. Некрасивая история с изнасилованием простой белорусской девушки, вся родня которой воевала в партизанах. Офицер был бравый, но девушка отказала в близости – история умалчивает почему. Он впал в неконтролируемую ярость, а оттащить оказалось некому, жестко надругался над несчастной, затыкал ей рот, когда она пыталась кричать – в итоге перекрыл ей кислород, и девушка скончалась. Головаш умолял его прикрыть – божился, что больше никогда, что бес попутал. Прикрывать его не стали, хотя могли, но зрелище истерзанного женского тела сделало свое дело. Было стыдно, неприятно, но все офицеры, что были в курсе (и Черкасов в их числе), насильника сдали. Он смотрел на них, как на злейших врагов, скрипел зубами, врезал Алексею под дых, за что получил заслуженную «ответку» в челюсть. Головаша не расстреляли, каждый человек был на счету – быстро склепали приговор, отправили в штрафбат искупать вину перед Родиной. Практически все штрафное подразделение полегло на безымянной высоте, освобождая проход гвардейскому корпусу. Эта высота была командованию костью в горле, немцы контролировали с нее всю округу, зарылись в землю. Одних «косторезов» там было десятка полтора, не считая минометов и прочих удовольствий. Офицеров Красной армии, осужденных за воинские преступления, косили пачками, но они, как черти, рвались через колючку, взрывались на минных полях, облепивших высоту. Артподготовка немцев не впечатляла, они успешно зарывались в землю. Весь восточный склон холма устилали тела штрафников. Высоту в итоге взяли, но из батальона уцелели только несколько человек. Вникать в подробности не было возможности – часть уходила вперед, гоня на запад слабеющих оккупантов. Что случилось впоследствии с Головашем? Об этом Алексей не знал. Видимо, выбыл из штрафбата по ранению, но вновь загремел, видимо, не столь серьезно, раз уже гуляет без конвоя…
Мир тесен до невозможности.
Капитан вышел из оцепенения, заспешил в обратную сторону и через пару минут уже подходил к своему дому.
Из подъезда выходили трое – разлюбезный Яков Моисеевич Чаплин с супругой Фимой и опекаемая ими племянница. Одеты все трое небогато – заношенные пальто, стоптанная обувь. Чаплин щурился на солнечном свете, моргал влажными глазами. Он сегодня еще не причесывался. Супруга Фима была миловидна, но выглядела странно. Черкасов невольно задумался: она беременна или плотно пообедала? Очевидно, ни то, ни другое – такая конституция. Она держала за руку девочку – та казалась несчастной: ежилась, смотрела жалобными глазами.
– Добрый день, Яков Моисеевич, – раскланялся Алексей. – На прогулку всем честным семейством?
– Ой, а вы… – Чаплин вытянул шею, заморгал, и в эту минуту стал копией своего знаменитого американского однофамильца – не хватало только тросточки и котелка.
– Ваш сосед, Черкасов.
– Ах, конечно, я же толком не видел вашего лица, Алексей Макарович. А вот по голосу узнаю… – Он, кажется, немного испугался. – А это моя супруга, Фима Марковна… Фимочка, поздоровайся с нашим новым соседом…
Фимочка поздоровалась, но как-то скомканно, посмотрела настороженно, с недоверием. Девочка продолжала делать жалобное лицо.
– Не работаете, Яков Моисеевич?
– Нет, что вы, конечно, работаю, – он реально испугался. – Отпросился с работы на пару часов – Фимочка позвонила. Розочку надо сводить в больницу – девочку одноклассники привели из школы, ей плохо стало на уроке, с желудком неприятность, палочку кишечную проглотила, хи-хи… – Он побледнел от своей глупой шутки. – Мы обернемся за пару часов, не волнуйтесь, Алексей Макарович…
– Что вы, Яков Моисеевич, не надо спешить, пусть девочку досконально обследуют. Сейчас разгуливают такие нехорошие инфекции…
Они поспешили пройти мимо. Фима глухо отчитывала своего благоверного – ее не устроила его манера общения с капитаном милиции. Девочка спотыкалась, тормозила процессию – женщина рассердилась, легонько шлепнула ее по попе. Вникать в запутанные отношения членов семейства как-то не хотелось.
За исключением уходящих Чаплиных, двор был пуст. Алексей взлетел по шаткой лестнице, начал возиться с замком. И вдруг обнаружил, что слева приоткрыта дверь четвертой квартиры. Инвалид по зрению Виктор Левицкий – единственный проживающий на этой жилплощади… Стало интересно. Грабители проникли к слепцу? Сам забыл запереться?
Алексей оставил попытки проникнуть в собственное жилище, убрал ключ, подошел к соседской двери, нащупал пистолет в кармане. В квартире кто-то возился, поскрипывали половицы. Капитан открыл дверь пошире, собрался что-то бросить в духе «Эй, хозяева, вы дома?», но передумал, переступил порог.
Дверь не скрипела. Специфических запахов не было. Аккуратная прихожая, за ней чистая комната со старенькой мебелью – буфет, сервант, комод, крытый стираной салфеткой, застекленный шкаф, набитый книгами. Покрывало на тахте аккуратно заправлено, тапки под кроватью носок к носку, все вещи на своих местах, чисто, опрятно, зеленый комнатный цветок в горшке на подоконнике.
Грабителей не было. В комнате возился постоянный жилец. Он стоял спиной к незваному гостю, что-то искал в выдвижном ящике комода. Нашел, сунул в карман застегнутого пиджака, потом уверенно двинулся по квартире, задернул неплотно прилегающие шторы.
Виктор был в черных очках. Алексей с порога комнаты молча наблюдал за ним. Виктор забрал со стола блюдце с чашкой, отнес на кухню. Потом вернулся, поправил криво висящую картинку на стене – олени в летнем лесу, «произведение», побывавшее, должно быть, у всех мам и бабушек…
– Здравствуйте, Алексей Макарович, – негромко произнес он. Алексей вздрогнул. – Вы хотели что-то сообщить? – Виктор невозмутимо занимался своими делами, отворил дверцу бельевого шкафа, извлек носовой платок, сунул в боковой карман.
– Виноват, Виктор… – Черкасов запнулся. – У вас дверь была открыта, и я подумал…
– Что это взлом? – Мужчина сухо засмеялся. – Нет, все в порядке. Собрался хлебные карточки отоварить, открыл дверь – вспомнил, что забыл карточки, вернулся в комнату. Это бывает. Хорошо, что не на улице вспомнил или в магазине… Сейчас ухожу, не возражаете?
– Как вы почувствовали, что это я? – Голос дрогнул. Алексей пристально всматривался в невозмутимое лицо, прикрытое массивными стеклами.
– А что в этом сложного? – пожал плечами Виктор. – Я понял, что дверь открыта – сквозняк по ногам. Вы с замком возились, потом обратили внимание, что здесь открыто, бесшумно вошли, ведомый любопытством, – это вам казалось, что бесшумно…
– Вы уверены, что вы слепой? – Алексей вынул пистолет.
– О, да… – трескучим смехом засмеялся сосед, вытягивая шею – он словно принюхивался.
– Снимите очки, если не трудно, – попросил Алексей.
– Да нет, не трудно… – Виктор замялся. – Вы уверены, что это необходимо?
– Да, прошу вас.
– Как угодно, Алексей Макарович…
Виктор вздохнул и снял очки. Алексей отшатнулся. В горле застрял ком, он почувствовал тошноту. На него смотрели безобразные, белые, как снег, глазные яблоки, которые, хоть тресни, не могли принадлежать зрячему человеку!
– Простите, все в порядке, – забормотал Черкасов. – Вы просто ведете себя как зрячий…
– А что мне остается? – Сосед улыбнулся, словно оскалился, и пропало всякое желание на него смотреть. – Приходится подстраиваться под этот мир.
– Вы поправили перекошенную картину… Задернули штору… как вы могли это увидеть?
– Я это чувствую, простите. Не могу объяснить, вам такое не понять. Рецепторы в мозгу, что ли…
– Зачем вам столько книг? Это обычные книги, отнюдь не Брайль. Что вы с ними делаете?
– Они остались от мамы, и вся эта коллекция дорога мне как память…
– Хорошо, Виктор, простите за вторжение, занимайтесь своими делами. – Алексей задним ходом выбрался из квартиры, плотно прикрыл дверь и облегченно перевел дыхание.
– Смотри, командир, вот он – Сивый… – возбужденно забубнил Пашка Чумаков. – Вот красава… Да он не просто так слоняется по майдану – работает человек…
Они стояли на перроне у здания городского вокзала. От суеты у готового к отправлению поезда их отделяли киоски, щуплый кустарник, окольцованный бордюрным камнем, лавочки, на которых расположились с вещами пассажиры минского поезда, опаздывающего на шесть часов.
Пассажирский состав, уходящий на восток, был витебского формирования, стоял в Уварове почти полчаса. Пассажиров не пускали по неведомым техническим причинам. Все двери в вагоны были заперты, проводники не показывались. Народ томился в неведении – что случилось? Причины явно технические – бегали с молотками дорожные рабочие, к голове состава цепляли новый локомотив. Потом проводники спустили лестницы, и воцарилась бурная активность. Желающих уехать из Уварова было много – местные пассажиры, транзитные – народ давился, ругался. Молодые и здоровые лезли вперед, пробивая себе дорогу плечами и чемоданами. Визжала тетка, которой отдавили ногу. Карманникам в этой толчее было сущее раздолье.
Фигуранта Пашка вычислил полчаса назад, послал Вишневского с сообщением в отдел. Тот прибежал, запыхавшийся, в тот момент, когда Алексей вернулся с папкой документов под мышкой. По имеющейся информации, Сивый болтался без дела, присматривался, трепался с привокзальной шантрапой. Обходить милицейские патрули у него был дар. Остальные сотрудники где-то пропадали, побежали вдвоем с Вишневским – и прибыли к началу посадки в столичный поезд.
Он тоже заметил Сивого! Невзрачный, фактически незаметный, не человек, а пустое место – тот слонялся по перрону, сунув руки в карманы. Обвисшая физиономия, бегающие глаза – полное сходство с фотографией в уголовном деле. Хватать за шкворник глупо, упрется – а что я сделал? И, в принципе, будет прав. Уж если брать, то на деле. А у Сивого определенно был не выходной. Он бочком подбирался к толпе, но пока бездействовал, выискивал жертву.
Алексей перехватил взгляд Вишневского – тот изображал из себя пассажира (почему-то без багажа), терся недалеко от Сивого.
– Ну, и давка, мать ее, – бормотал под боком Чумаков. – Как на митинге, право слово… Слушай, командир, а у нас реально по конституции свобода митингов, шествий, демонстраций и все такое?
– Конечно, – удивился Черкасов. – Ты темный, Пашка, как северный оленевод. Мы живем в самой свободной стране. 1 мая, 7 ноября – иди на демонстрацию, митингуй, сколько влезет, кричи, что хочешь – хоть «Слава ВКП(б)», хоть «Да здравствует товарищ Сталин» – и никто тебе ничего не сделает… А почему спрашиваешь?
Чумаков покосился на него как-то странно.
– Да навеяло, Алексей Макарович… Так, внимание, кажется, начинается спектакль…
Сивый выбрал жертву – неповоротливого грузного гражданина с двумя чемоданами. Руки у человека были заняты, и зрение, судя по всему, было неважное. Внедриться в толпу трудности не составило.
Паровоз дал гудок, предупреждая о скорой отправке. Люди волновались, лезли с боем. Сивый прилип к гражданину, пыхтел в спину, что-то бормотал, поторапливая. Тот спотыкался, огрызался в ответ. Это был реально «безответный фраер», как выражаются в блатном мире – ему и в голову не приходило, что воришка обшарил все его боковые карманы и без зазрения совести исследует внутренний – благо полы пиджака были распахнуты. Кошелек находился именно там – он мелькнул на мгновение и пропал в рукаве воришки – факир был тот еще.
Мимолетная сигнализация взглядами – Вишневский все понял, стал смещаться к Сивому. Алексей с Чумаковым выступили из-за будки, начали движение «в ритме вальса». Но Сивого не пальцем делали, интуиция была отменная. Он затылком почувствовал опасность, втянул голову в плечи, обернулся. Страх мелькнул в глазах. Он дернулся и вывалился из толпы.
– Стоять, гражданин! – рявкнул Алексей. – Милиция!
Не всегда подобные фразы оказывают на преступников благотворное воздействие. Сивый помчался прочь. И не он один! Еще один парень – худощавый, конопатый, в клетчатой кепке отнес окрик на свой счет, завертел головой, оттолкнул Вишневского. Тот устоял, проделав гимнастический прыжок, схватил парня за воротник, вытряхнул из толпы. Ему уже было не до Сивого.
А тот удирал по перрону, озирался, нервно щерился. Оперативники кинулись наперерез. Народ гудел, возмущался, что-то протестующе кричала проводница. Пашка издал предупредительный вопль, и все-таки дама с чемоданом не увернулась, он взял ее на абордаж, и оба покатились по перрону, вопя, как оглашенные.
Алексей скрипел зубами – такой «ювелирной» работе и слон в посудной лавке позавидует! Он один бежал за Сивым. Тот снова обернулся, выбросил кошелек. Алексей ловко, точно футболист, пнул его ногой и подхватил на бегу через несколько прыжков, потеряв не больше секунды. Сивый снова обернулся через плечо – на том и «бортанулся»: не уследил за собственными ногами, они переплелись, и воришка растянулся на перроне. Алексей подлетел к нему, заломил руку за спину. Сивый взревел белугой:
– Начальник, отвали! Я че тебе сделал в натуре?!
– Мне ты ничего не сделал, Сивый, – кряхтел Алексей, усердно заламывая неподатливую конечность. – Кабы сделал, вообще прибил бы… Каюк тебе, Сивый, погорел ты конкретно на этом кошельке…
– На каком кошельке?! – взвился урка. – А ты докажи, начальник! Не знаю никакого кошелька, в глаза не видел! Ты что несешь, начальник?!
Ага, еще и оскорбляем должностное лицо при исполнении? Алексей с силой вывернул вторую руку. Сивый выгнулся коромыслом, засучил ногами.
Капитан швырнул кошелек подбежавшему Чумакову.
– Быстро, Пашка, верни гражданину, пока поезд не ушел. А то этот баклан и не понял, что произошло…
Пашка понятливо кивнул, умчался обратно. Поезд стоял под парами, еще не тронулся.
– Вставай, скотина… – Алексей пинками поднимал воришку. Тот кривился, но уже помалкивал, понимая, что влип по-настоящему. Алексей погнал его по перрону. Возвращался Чумаков, сияя от радости.
– Сивый, сколько лет, сколько зим! А мы уже так соскучились! – схватил вора за рукав, облегчая Алексею работу.
Вишневский скрутил второго, в клетчатой кепке. Тот брыкался, сыпал матюками. Алексей поморщился – этого-то зачем?
– На хрена ты его взял? – поинтересовался он у Вишневского.
– До кучи, – засмеялся оперативник, – ты посмотри на него, Макарыч – он из той же когорты, что и вся их братия, клейма ставить негде. И вел себя подозрительно…
Второй задержанный пыхтел, закусив губу. От здания вокзала спешили два сержанта из линейного отдела. Быстро же работают местные служители порядка! Чумакова с Вишневским они знали, а Алексею пришлось представляться.
– Мужики, забирайте этих двоих – и в свою кутузку на вокзале. У вас их и допросим, не возражаете?
Милиционеры утащили упирающихся задержанных. Выдалась минутка для перекура. Поезд медленно отходил от перрона. Любопытные пассажиры смотрели в окна. На перроне стало пусто. Случайные зеваки спешили убраться, чтобы не попасть под раздачу.
– Отдал гражданину кошелек? – спросил Алексей.
– Отдал, – ухмыльнулся Чумаков. – Так благодарил, так благодарил… Правда, решил поначалу, что это я его и стащил, пришлось слегка по затылку треснуть… Будем допрашивать Сивого, командир? Он ведь реально что-то знает…
– Ты это чувствуешь или додумываешь? – покосился на него Вишневский. – Ладно, поищем подходы к гражданину.
– Для начала по фене его заботаем, – засмеялся Пашка.
Отделение располагалось в пристройке к вокзалу. В подвале – несколько зарешеченных камер, куда и заперли задержанных.
Дежурный сообщил о случившемся начальнику отделения старшему лейтенанту Евдокимову. Тому оставалось несколько лет до пенсии. Он был неторопливый, что-то жевал. Человек оказался покладистый – ну, как не помочь родному уголовному розыску? В помещении для допроса отсутствовали окна, имелся стол и несколько стульев. Сержант пинком загнал в помещение Сивого, со скрежетом захлопнул дверь.
Оперативники с любопытством воззрились на задержанного. Тот чувствовал себя не в своей тарелке, нервно сглатывал.
– Присядешь, Сивый? – кивнул на табуретку Алексей. – А то в ногах, знаешь ли, правды нет.
– А где она есть, в заднице, что ли? – хмыкнул Пашка и смущенно замолчал под раздраженным взглядом Алексея.
– Итак, гражданин Меринов, будем базар держать?
– Начальники, отпустите, че я вам сделал… – протяжно заныл Сивый, пристраивая костлявое заднее место на табуретку. – Кошелек не пришьете, где он, этот кошелек? Уже уехал с тем фраером… Дался вам этот кошелек, нет никакого кошелька. Вам заняться нечем? Чист я, хоть кого спросите… Вы что, всех преступников уже переловили?
– За метлой следи, Сивый, – буркнул Чумаков, – а то враз фанеру сломаем, и поедешь шнырем на зону, там и долечат. Фраернулся – будь добр, признай.
– Да нет за мной ничего, – скулил Сивый. – Богом клянусь, нет ничего. Отпустите, граждане-товарищи, чего докопались?
– А может, у нас свежий материалец на тебя имеется? – подмигнул Пашка. – Скажем, Бурун раскололся и такого на тебя наплел, что даже нам страшно стало. Или Косаря наконец взяли, и он тоже не стал молчать.
– А ты меня на характер не бери, – оскалился Сивый, от внимания сыщиков не укрылось, что мелкий воришка почувствовал облегчение – не этого он боялся. – Нет у вас на меня ничего, понятно? Буруна вглухую на зоне заделали – принесла сорока на хвосте. Ваши винтовые, кстати, и заделали – когда он пером одно личико в братское чувырло превратил… И Косарем не грузите – не ваш он, амнистировал сам себя. Я его уже полгода не видел, да и нечего ему на меня свалить. Так что чешите вальсом, граждане начальники… Эй, а вы чего протокол не пишете? – спохватился задержанный.
– А мы с тобой беседуем по душам, гражданин Меринов, – вкрадчиво сказал Алексей, давая знак остальным, чтобы помолчали. – В общем, хорош баланду травить, давай за дело. Сам-то как поживаешь?
– Да вроде без несчастий, – пожал плечами Сивый.
– Вот и дальше будешь без несчастий, если сообщишь нам кое-что. Тогда про кошелек забудем, и быть тебе уже не злостным преступником, а мелким правонарушителем. В общем, включай бестолковку, думай. Что знаешь по налету на «Аркадию»? Участвовал в нем? На подхвате стоял? Колись, Сивый. Пока не скажешь что-то дельное, не слезем. А уйдешь в несознанку – тебе же хуже.
– Начальник, ты че? – ужаснулся Сивый. И снова не ушло от внимания, как он напрягся, вернулись отпустившие было страхи. – Не вешай на меня свою глухариную стаю!
– Откуда знаешь про глухариную стаю? – Алексей пригвоздил его взглядом к табурету. Сивый занервничал, стал ерзать, прятать глаза.
– Гражданин начальник, вы сейчас о чем? – заныл он. – Не знаю я ничего ни про какую «Аркадию»… Давай уж лучше про кошелек. Ну, стырил я у этого вислоухого лопатник, да там и бабок-то, поди, было хрен да маленько… Ну, каюсь, бес попутал, но я исправлюсь, на работу устроюсь, а про «Аркадию» не знаю… Что такое «Аркадия», кабак, что ли?
– Ладно, заткнись, – перебил Алексей. – Ты не Сусанин, а мы не поляки, чтобы нас в трех соснах водить. Решил в болвана сыграть? Не прокатит. Другим трави свою баланду. Ты что-то знаешь, мы это по твоей ряхе потерянной видим. Сделаем друг дружке приятное, Сивый? Ты нам скидываешь информацию и чешешь на свободу с чистой совестью. Верно, товарищи офицеры, отпускаем гражданина Меринова?
– Точняк, – ухмыльнулся Чумаков.
– Без базара, – добавил Вишневский.
– В противном случае клепаем дело, и ворота колонии гостеприимно открываются, – доверительно сообщил Алексей. – Причем происходит это быстро, и садишься ты надолго, поскольку социалистическая законность – штука суровая. А мы еще и в репу дадим – тогда и твое личико станет братским чувырлом. Так что давай, Сивый, впадай в распятье – только ненадолго, у нас времени нет с тобой нянчиться.
– Да не знаю я ничего… – канючил воришка, снова прятал глаза. Возникало стойкое опасение, что если он в чем-то и признается, то не сегодня. Напрягся Чумаков – у парня зачесался кулак. Алексей глянул предостерегающе – все равно не поможет. Сивый испытывал страх, который всячески пытался скрыть, но он пробивался из всех щелей. Избиение не поможет, лишь усугубит упрямство. Он действительно что-то знал – возможно, мелочовку, но даже это пытался скрыть.
– Ладно, – сменил тактику Алексей. – Допускаем, гражданин Меринов, что ты счастлив в неведении, а нас подвела интуиция и многолетний опыт. Ночку перекантуешься в здешнем санатории, а утром придем, будем оформлять дело по твоим злостным антиобщественным деяниям. Пашка, договорись с Евдокимовым, чтобы приютили терпилу, а завтра в тюрьму отвезем. Уводи его к чертовой матери, видеть его больше не могу… Стас, приведи второго – ну, того, в клетчатой кепке. Вряд ли он что-то знает, но раз уж ты прибрал его…
Он внимательно следил за физиономией Сивого, когда Чумаков стряхивал того с табурета. Воришка кусал губы, колебался, лицо страдальчески искажалось. Противоречия бились в человеке смертным боем.
– Не передумал, Сивый?
– Начальник, да не знаю я ничего… – снова тянул тот сказку про белого бычка. – Ну, пожалей, начальник, я вообще без понятия…
– Кум на зоне тебя пожалеет, – буркнул Чумаков, выталкивая фигуранта за дверь, – и приятное тюремное общество…
Алексей закурил, мрачно посмотрел на закрывшуюся дверь. Одиночество не затянулось. Вишневский впихнул в комнату обладателя клетчатой кепки. Тот мял ее в руках, затравленно смотрел по сторонам. Парню было лет тридцать – худосочный, жилистый, с длинными «музыкальными» пальцами. Он облизывал сухие губы, часто моргал.
– Начальник, что за дела? – забормотал он. – Ну, взял пару карманов, так это когда было? Не при делах я, под шумок ваши замели…
– Рожа без паспорта, – доступным языком объяснил Вишневский. – Геннадий Сазонов, как он представился. Наколок не видно, но весь из себя такой блатной-преблатной…
– Ладно, оставляй, сам с ним разберусь, – махнул рукой Черкасов. – Проследите с Чумаковым, чтобы Сивого надежно упаковали, и дуйте в отдел, работой займитесь. А я уж сам решу, куда и насколько данного гражданина закрывать.
– Начальник, что за дела! – взвился задержанный. – Да я вообще тут проездом – в столицу нашей Родины еду! Перевода жду на почте, как придет, сразу на поезд…
– Ага, по бану шляешься, перевода ждешь, – хмыкнул Алексей. – Ты мне мозги не крути, я ваши рожи уголовные в темноте вижу. Кто такой? Где паспорт?
Захлопнулась дверь, было слышно, как удаляется оперативник.
– Я буду жаловаться! – вякнул задержанный.
И замолчал, как-то загадочно уставившись на Черкасова. Тот выжидал, помалкивал, рука машинально тянулась к папиросной пачке. Задержанный вздохнул, непринужденно пристроился на табурет, хотя никто не предлагал ему присесть.
– Ну, приветствую тебя, товарищ лейтенант, – вздохнул Черкасов. – Как жизнь-то молодая?
– Продолжается, – буркнул задержанный. – Ну, и что это было, товарищ капитан? За что меня забрали?
– Понятия не имею, – пожал плечами Алексей. – Перестарались, мать их…
– Ну, так вытаскивай. Не на зону же мне из‐за твоих «перестаравшихся» – вот смеху-то будет.
В текущей ситуации было что-то комичное. Сотрудник смоленского уголовного розыска Геннадий Сазонов был отправлен в Уваров три дня назад, за сутки до Черкасова – в творческую, так сказать, командировку. Поболтаться по городу, каная под блатного, прощупать злачные места, пообщаться с «характерной» публикой, но при этом на рожон не лезть и никого не провоцировать. Жил Сазонов на ведомственной хате в частном секторе и имел инструкции тщательно проверяться всякий раз, подходя к своему жилищу. Пересекаться с Черкасовым разрешалось только в крайнем случае.
– Вытащу, – поморщился Черкасов. – Ты зачем вчера девчонку толкнул – она свой сверток на рельсы уронила?
– А ты заметил? – подмигнул Сазонов. – Прости, Алексей Макарович, подыграть тебе хотел. Ты так вожделенно на нее таращился – прямо затылок ей прожигал, видел бы ты свои глаза… Дай, думаю, помогу товарищу, ему же повод для знакомства нужен. Девушка реально мила, да? Кто же откажется с такой познакомиться? Думал, уронит свой сверток – но не на пути же…
– И подходящий локомотив ты, конечно, не видел.
– Не-а, – покрутил головой Сазонов и засмеялся. – Потом увидел, знаешь, даже поболел за тебя – мол, успеет, не успеет… Ладно, прости, ерунду спорол. Но ты же познакомился с девчонкой, признайся?
– Это было мимолетное знакомство, – не стал вдаваться в подробности Алексей. – Выкладывай, пока чужие не заявились, удалось что-то выяснить?
– Это цирк с конями, – криво усмехнулся Сазонов. – Какая только причудливая публика не обитает на дне этого городка… Ладно, не буду живописать все детали своих хождений. Удалось пообщаться за бутылкой самогонки с одним корешем. Он недавно откинулся, сейчас за майданом смотрит, собирает мзду с работающих там блатных. Пацан вроде неглупый, но я, в принципе, знаю, что надо подлить в самогон, чтобы язычок заработал, как надо… – Сазонов самодовольно оскалился. – В городе орудует банда, все верно. Это не блатные, в противном случае он бы их знал. Кто такие – кореш без понятия. Сам в дыму, как говорят у них на жаргоне. И это крайне печалит товарища. Единственное, что нашептали ему на ухо: у этих беспредельщиков свой человек в ментуре, подбрасывает сведения и прикрывает их деяния. Этого следовало ожидать – с их-то информированностью…
– Где именно в ментуре? – перебил Алексей.
– Как где? – удивился Сазонов. – В уголовке, где же еще?
– Я сам в уголовке.
– Вот у себя и ищи, – непринужденно бросил лейтенант.
Как-то сухо стало в горле. Алексей покосился на дверь, за которой было тихо, недоверчиво воззрился на агента. Сазонов тоже с любопытством его разглядывал.
– Ты отвечаешь за свои слова?
– В какой-то мере – да, – поразмыслив, подтвердил лейтенант. – Корешу можно верить, у них источники куда серьезнее наших. И врать ему не было смысла – не в том состоянии он находился, хм… Кореш не знает ни имен, ни фамилий, а слушок о кроте в уголовке прошел после того, как банда забрала общак, попутно ухайдакав паханов, тайным порядком прибывших в город. Мстить не стали – кому мстить? У них нет толковых сыскарей, чтобы разобраться в этом деле. Так что будешь смеяться, но в успехе разоблачения крота и банды заинтересованы не только правоохранительные органы, но и уголовный мир.
– Надеюсь, мы работаем не на воротил криминального мира, – мрачно пошутил Алексей и провалился в задумчивость. Потом очнулся, потряс головой. – Ладно, думай не думай, а делать что-то надо. Тебе опасно оставаться в городе, лейтенант. Чтобы через час ноги твоей тут не было, понял? Сейчас я тебя вытаскиваю, всем объявляю, что взял мелкого уголовника на поруки, взаимовыгодный гешефт, так сказать… Тебя все равно по тупости взяли – ну, шарахнулся от мента? Все от нас шарахаются. Ты еще не потерянный для общества человек. Почему паспорт с собой не носишь?
– А чего его носить? – буркнул Сазонов. – Отоварят по голове в темной подворотне, и не будет паспорта. На хате он, под половицей спрятан…
– Ладно, идем вместе на твою хату, – решился Алексей, – и косяки бросаем во все стороны. Забираем паспорт, все твое барахло, ловим попутку – и вали к чертовой матери в Смоленск. Не хочу, чтобы тут трупы плодились, как грибы.
– Да я сам могу, – засмущался Сазонов. – Что ты, в самом деле, Алексей Макарович, я же не маленький…
– Поговори у меня, – огрызнулся Алексей. – Самостоятельный больно. Пока лично не удостоверюсь, что ты убрался, душа не успокоится. Ну, что сидишь? – Капитан начал подниматься. – Понравилось в камере?
