Глава пятая
Война канула в прошлое, а с ней – комендантские часы и прочие запреты. Заведение на Советской под вывеской «Огни Смоленщины» работало до полуночи.
Внутри было душно, шумно, накурено, но тем не менее уютно. Живую музыку здесь не практиковали – из граммофона доносился голос Лидии Руслановой. Особой роскошью интерьер не блистал, но и не взывал к немедленному ремонту.
В клубах табачного дыма выпивали и ели люди. Цены в ресторане кусались, как постельные клопы, но даже в столь тяжелое для страны время находились те, кто готов сорить деньгами. Военные, квалифицированные рабочие, партийные и советские деятели среднего звена.
Смеялись сидящие в кружке офицеры – они предпочитали чисто мужскую компанию. В другом конце зала – еще одна группа в погонах, при них имелась пара представительниц слабого пола, впрочем, по хохоту, который они издавали, слово «слабые» им никак не подходило.
Были и штатские – на вид приличные, хорошо одетые люди. Мужчина в годах с увесистым брюшком и орденскими планками на груди что-то вкрадчиво вещал юной прелестнице в увитом плюмажем берете. Елей сочился из мужских глаз, он сходил с ума от вожделения. Прелестница его высоких чувств не разделяла, украдкой позевывала, стреляла глазами на более представительных кавалеров. Алексей удостоился ее взгляда, но дама была не в его вкусе – так низко он еще не падал.
За соседним столом сидела пара средних лет, они пили шампанское, смотрели друг на друга влюбленными глазами. Обоим было далеко за сорок, но при чем тут возраст?
Откровенно асоциальных элементов Алексей в заведении не подметил – публика нормальная. Возможно, причина крылась в наличии под боком райотдела внутренних дел – учреждение находилось фактически через дорогу.
Он сел лицом к входу. Успел только достать папиросу, прикурить, как по щучьему велению выросла официантка – не самых преклонных годов, с приличной фигурой и вполне сносной, хотя и мятой мордашкой.
– Здравствуйте, вы не представляете, как мы рады вас видеть, дорогой товарищ… – замурлыкала она. – Обслужим по первому разряду, даже не сомневайтесь. Уверена, вам у нас понравится. Желаете чего-нибудь особенного? Есть гуляш под жульеном и с картофельным пюре, есть очень вкусные щи с мясом, узбекский плов с бараниной, сибирские пельмени со свининой и говядиной…
Сомнительно, что всех незнакомцев здесь встречали именно так. Очевидно, земля слухами полнилась, и новость о новом начальнике уголовного розыска сопровождало словесное описание внешности (возможно, и фото – но это уже странно).
– Двойную порцию пельменей, если вас не затруднит, – вежливо распорядился Алексей, – и двести граммов водки… если она действительно водка. Надеюсь, не до утра придется ждать?
– О, что вы, Алексей Макарович, ни в коем случае, – сделала крупные глаза официантка. – От силы десять-пятнадцать минут, не больше. А пока ожидаете заказ, я вам пива принесу, договорились? Это местное пиво, особой варки и рецептуры – вам непременно понравится. Меня Альбиной зовут… если что.
Она ушла, одарив его лукавым взглядом. Лет пятнадцать назад он бы прокатил, а сейчас Алексей только задумчиво посмотрел на ее виляющие прелести.
Каждая собака в этом городе уже знает его по имени-отчеству, скоро будут в курсе места проживания и так далее. На него посматривали – как-то осторожно, вымученно улыбались, кивали, тут же отворачивались – что тоже вписывалось в данную теорию.
Альбина принесла пиво. Не обманула – оно оказалось неплохим, хотя и не шедевром, как было обещано. Капитан пил его мелкими глотками, курил, отрешаясь от суеты.
Лидию Русланову сменил вальс «На сопках Маньчжурии». Несколько пар топтались на танцевальной площадке. Нервно хихикала женщина, которой неумелый танцор отдавливал ноги. «Виктор Петрович, признайтесь, что вам мешает хорошо танцевать?» – вопрошала дама на весь зал, и мужчины в погонах заливались смехом.
Алексей заново переживал в памяти события дня – с того момента, как он сошел с поезда. Отправленные в кювет блатные, девушка в берете, едва не раздавивший его маневровый тепловоз, начальник милиции Черепанов, знакомство с опергруппой, трупы на заводе ЖБИ, суета, паника… Преследование преступников, перестрелка, горящая машина в Чертовом бору, встреча с живописным лесным обитателем, собственный дом, еврейская семья по соседству…
День насыщен опасными (и не очень) событиями. Что в нем было не так? Он пытался понять, что ему не дает покоя. С кем-то из встреченных людей было что-то неладно – странное мимолетное чувство, неловкость, недоумение… Но что? Он не мог сосредоточиться на самом важном, оно ускользало, маскировалось…
В заведение вошли мужчина с женщиной, и он опять напрягся – понял чутьем, что это по его душу. Оба не в форме, одеты опрятно, но как-то блекло. Строгая униформа (причем не обязательно военная или милицейская) на их фигурах смотрелась бы лучше.
Их взгляды скользнули по присутствующим. Они заметили капитана милиции, но ничем не выразили своих эмоций. Неторопливо двинулись в его сторону, огибая столики. На женщину присутствующие не смотрели – в ней не было ничего привлекательного, хотя, странное дело, она была молода, с хорошей фигурой и не уродка.
Рука, потянувшаяся было к пистолету, остановилась, потеребила пуговицу пиджака и вернулась к пивной кружке. Жест не остался незамеченным, но и не повлек реакции. Мужчина с женщиной отодвинули свободные стулья, сели напротив и стали внимательно его рассматривать.
В принципе, в них не было ничего отталкивающего, но находиться в их компании было неуютно. Женщине – в районе тридцати, правильное лицо с надменной маской, пепельные волосы собраны заколкой на затылке. Глаза серые, большие, она их слегка прищуривала. Мужчина был постарше, скуласт и еще менее выразителен.
– Я арестован? – равнодушно осведомился Алексей. – Или вас не учили манерам?
– Манерам? – Женщина приподняла тонкие брови. У нее был ровный голос, лишенный тональностей. – Вы сейчас про манеры великосветского царского общества, товарищ капитан? Так с ними мы покончили тридцать лет назад, это рудимент.
– Алексей Макарович имеет в виду обычную человеческую вежливость – ту, что не зависит от общественного строя, – вкрадчиво сказал мужчина. – Просим нас простить, Алексей Макарович, что нарушили вашу приватность и попытку отдохнуть после трудного дня. Будем вежливы, Маргарита Юрьевна.
– Вежливы? – усмехнулась женщина. – А что, остальные способы уже исчерпаны?
Алексей терпеливо ждал, пока они прекратят кривляться. Он уже все понял. Существовало лишь одно ведомство, сотрудники которого могли позволить себе ВСЕ.
– Заказывать будете? – спросила незаметно подкравшаяся Альбина. Оба повернули головы и так на нее посмотрели, что несчастная официантка чуть не подавилась. Так смотрят на прижатых к стенке врагов народа.
Альбина на цыпочках удалилась, не сказав ни слова.
– Мы с коллегой представляем Министерство государственной безопасности СССР, – негромко сообщил мужчина. – Отдел «К» – контрразведывательное обеспечение ключевых объектов промышленности. Капитан Мирский Игорь Борисович и старший лейтенант Рахимович Маргарита Юрьевна. Служебными удостоверениями, с вашего позволения, светить не будем, уж поверьте на слово. Пожелаете убедиться – милости просим на Советскую, 43, там и удостоверитесь. Мы временно приписаны к местному отделу ГБ, второй этаж, комната 202.
– Чем обязан, товарищи офицеры? – мрачно осведомился Алексей. – Вы могли бы нанести визит в служебное время, в соответствующей обстановке.
– Мы не хотим смущать ваших сотрудников. – Мирский улыбнулся одними губами. – Лучше это сделать в нейтральной, располагающей обстановке, гм…
– Вы следили за мной?
– А ваши перемещения являются тайной? – Женщина склонила голову и посмотрела с усмешкой.
– Полагаю, нет, – пожал плечами Алексей. – Но должность начальника уголовного розыска почитаема не во всех кругах нашего общества, и порой приходится самому заботиться о своей безопасности. А ночью все кошки серые, на них не написано, к какому ведомству они принадлежат…
– Звучит как угроза, не находите, Игорь Борисович? – спросила женщина.
– Ладно, довольно, – поморщился Мирский, – мы делаем одно дело на благо страны, и незачем собачиться. Как я уже сказал, Алексей Макарович, мы временно приписаны к местному отделу и контролируем криминальную ситуацию в городе. С чем это связано, вам знать не обязательно. Каждый занимается своим делом. Вы – человек новый, еще не вникли во все тонкости, но у вас репутация хваткого и результативного человека. Ваша основная задача – нейтрализовать бандгруппу, терроризирующую город. Давайте без уточнений, вы все понимаете. В наши обязанности входит кураторство, в том числе и вашей деятельности. Вам никто не собирается мешать, но результат вы обязаны предъявить в ближайшие сроки, поскольку дело попахивает угрозой государственной безопасности. Вы все поняли? Впрочем, можете не отвечать. Всю информацию, полученную в ходе расследования, вы обязаны сообщать нам.
– Обязан? – уточнил Алексей.
– Странно, нам казалось, вы не глухой, – ехидно заметила женщина. – Хорошо, подтвердим – ОБЯЗАНЫ.
– У нас имеются сведения, что сегодня вы столкнулись с бандой, совершившей ограбление на заводе ЖБИ, – сказал Мирский. – Для вас и ваших людей этот бой оказался неудачный. Мы не собираемся разбирать полеты, но надеемся, что в следующий раз вы будете действовать умнее и решительнее.
Алексей молчал. Эти люди ему сразу не понравились, и чем дольше они тут сидели, тем тягостнее становилось на душе. Он решил не спорить, не хамить – лишь бы убрались поскорее.
– Вам понятны мои слова? – спросил Мирский.
– Да, я не жалуюсь на слух, как верно предположила ваша коллега.
– Игорь Борисович спросил не об этом, – подметила Рахимович.
«Играют в злого и не очень злого следователей, – недоуменно подметил Черкасов. – Зачем? Он вроде не под следствием. Привыкли и не могут иначе?»
– Да, я все понял, – неохотно выдавил он. Эти люди реально могли иметь полномочия, о которых никто не поставил его в известность.
– Отлично, – Мирский подтолкнул вырванный из блокнота листок. – Это номер нашего телефона в отделе ГБ. Можете докладывать посредством личного визита, можете по телефону. Если на звонок не отзовутся, повторите попытку. А сейчас мы удаляемся, продолжайте отдыхать. Но не забывайте, что в семь утра начинается рабочий день. А для вас – в шесть.
– Небольшой вопрос, товарищи офицеры, – шевельнулся Алексей. – Вы, конечно, наслышаны о гибели предыдущего начальника угро товарища Вестового. Незадолго до смерти он телефонировал в отдел МГБ, подозреваю, что вам. О чем шла речь? Я должен это знать, поскольку это входит в мои обязанности.
Он не ожидал правдивого ответа, просто отслеживал реакцию. Маски на лицах собеседников остались нетронутыми. В глазах ничего не блеснуло.
– Вы уверены, что ваша информация верна и товарищ Вестовой звонил именно нам? – чуть не по слогам вымолвила Рахимович.
– У вас неверные сведения, – сказал Мирский. – Капитан Вестовой этого не делал. По крайней мере нам с коллегой он не звонил. Еще вопросы?
– Нет, не смею вас задерживать, – с усилием улыбнулся Алексей.
Он хмуро смотрел, как эти двое уходят из заведения. Обнаружил, что и Альбина неласково на них смотрит. И кое-кто еще – без вызова, но очень настороженно. У порога капитан Рахимович обернулась, смерила его взглядом гробовщика. Иезуитская усмешка – дескать, не прощаемся, и – вышла за Мирским. Тот не стал пропускать даму вперед. Галантные манеры – это так пошло. Разве для этого добивались женского равноправия?
Настроение скатилось в ноль. Альбина с приклеенной улыбкой несла поднос с пельменями и маленький графин с прозрачным содержимым. Он поблагодарил ее с милой улыбкой, отчего официантка опять растаяла.
Он наколол вилкой аппетитный пельмень и застыл с открытым ртом. В заведение вошел мрачный Олег Дьяченко, исподлобья осмотрелся, обнаружил школьного приятеля, немного поколебался и отправился в его сторону.
– Садись, – вздохнул Алексей, отправляя в рот пельмень. Тесто было резиновым, мясо – нормальным, общая оценка блюду – три с плюсом. Товарищ выглядел неважно, глухо кашлял, закрывая рот рукой. В глазах полопались сосуды, он снова был бледен, постоянно облизывал сухие губы. Дьяченко пристроился напротив, отыскал взглядом официантку, кивнул. Похоже, в заведении его знали.
– Ну, и зачем ты сюда пришел? – спросил Алексей. – Жена не кормит и не поит? Шел бы ты домой, Олежка, утром на работу. Страдать же будешь.
– Все равно не усну, Леха, – вздохнул Дьяченко. – Докатился – пока не освою чекушку, сна не будет, даже не пытайся. Ту, что по карточкам, давно выпил, а на базаре такая же цена, как и в ресторане. В общем, нет выхода из создавшейся ситуации… – Он сипло засмеялся, но глаза оставались тоскливыми. – Только не обвиняй меня в алкоголизме, это ни к чему не приведет…
– Не нравишься ты мне, – покачал головой Алексей. – Бог с ним, с алкоголизмом – позволял бы организм. Ты уверен, что не хочешь обратиться к врачу? Что с тобой? Выглядишь безобразно.
– С легкими какая-то хрень… – Дьяченко откашлялся короткой очередью. – Не знаю, но бывает так хреново, что хоть вешайся… Я считаю, бронхит на фронте зимой подхватил, когда Варшаву брали, Женька – то же самое, но боится, что туберкулез разовьется, если запущу. Не хочу ей верить, но она с медициной знакома…
– А Женька – это у нас…
– А это у нас моя жена, – хохотнул Дьяченко. – С фронта привез, медсестрой она была, родом из Новгорода. Сейчас в поликлинике посменно работает, от врачей-ухажеров отбивается – она ведь баба видная. Я одному кавалеру в прошлом месяце рыло начистил, пообещал, что если еще замечу, то убью к той-то маме… Отдалились мы как-то в последнее время, – сокрушенно вздохнул товарищ. – Понимаю, что сам виноват, а ничего не могу поделать. Чужими становимся, далекими. Она меня жалеет, вроде все делает, а по глазам вижу – хреново ей. Ничего, вот скоро загнусь, будет у нее полная свобода действий… – Он криво оскалился.
– Глупостей не говори, – пробормотал Алексей, сдвигая тарелку на середину стола. – Присоединяйся, мне одному многовато будет.
– Да не хочу я есть, – отмахнулся Дьяченко. – Хотя давай, – он пальцами выловил крайний пельмень, сунул в рот. Официантка принесла графин со стопкой, пристроила на стол – вкусы клиента она знала. На еду тот не разменивался – никакой зарплаты не хватит. – Давай накатим, Леха, – выдохнул Дьяченко, хватаясь за сосуд. – Пока не выпью, человеком не стану – знаю себя…
После первой он действительно похорошел: как-то приободрился, лицо порозовело. Тут же вне очереди хлопнул вторую, шумно выдохнул, покосился на Альбину, обслуживающую клиентов за соседним столиком. – Кстати, неплохая баба, рекомендую. У нее очень теплый стан… – И засмеялся было, но задушил очередной приступ кашля. Дьяченко закрылся ладонью, побагровел. На него с испугом стали коситься люди. Алексей досадливо покачал головой:
– Олег, прекращай керосинить и срочно обращайся к врачам. Ты можешь запустить это дело…
– Да запустил уже, – отмахнулся оперативник. – Постепенно наползает зараза, исподволь так, не думаю, что это лечится. Сколько народа уже померло от чахотки, не первый буду… Альбиночка, вилку принеси, – попросил он. – Не руками же есть.
Алексей не налегал на спиртное, настороженно смотрел, как товарищ употребляет стопку за стопкой.
– Ты по-прежнему в 64-м доме живешь?
– Ага, именно там… – чавкал Дьяченко, – первый этаж, девятая квартира, вход не только из подъезда, но и через окно – так гораздо удобнее… – Он уже расцвел, речь стала внятной, контраст между бледным лицом и воспаленным взором уже не резал глаза. – Мои скончались, давно на кладбище лежат… Мы с Женькой когда вернулись, какой-то хмырь квартиру занял, так я его поганой метлой выгнал, а потом подтвердил в жилконторе прописку. У них отмечено было про меня – выбыл по причине смерти, представляешь? Бюрократическая ошибка. Я им такой разнос устроил, пришлось им согласиться: да, этот, мол, не тянет на мертвеца… Эта баба меня еще по детству помнила. У нас же было трудное детство, согласись? За яблоками, помнишь, лазили на Тополевой? Мужик из берданки солью дал – эх, классика, Квакин с командой отдыхают… Генка Тимофеев потом неделю орал с перевязанной задницей; мужика к суду привлекли за то, что держал незарегистрированное ружье, еле отбрыкался; а нам с тобой – хоть бы хрен, одни приятные воспоминания… Так это ее мужик был, его потом под Сталинградом на мелкие кусочки мина разорвала…
– Ты всю войну прошел?
– Да. Полковая разведка. Из четырех – три года на фронте. От Подмосковья до Чехословакии… Временами озираюсь на прошлое, понять не могу – почему живой? Ведь нереально. Всех выбило, кто рядом был, ни одной живой души не осталось. А я вот сижу перед тобой, водку квашу как ни в чем не бывало… Полгода в госпитале провалялся после того, как Львов у немцев отнимали – мина шарахнула в пяти шагах. Троих насмерть, а меня вот сшили… Не хочу вспоминать, всякое было – и топили, и взрывали, даже расстреливали…
– Как это? – не понял Алексей. – Свои, что ли?
– Да какие там свои – немцы. – Дьяченко хрипло смеялся. – Свои бы точно расстреляли, они таких промашек не допускают. Под Харьковом в 42-м было дело. Нашим фрицы крупно накостыляли… ну, ты знаешь. Разведрота в котел попала под деревней Карловкой. От своих оторвались – смотрим, танки. Давай отступать, а сзади – тоже танки. А за ними пьяная пехота – бегут, гогочут. Мы полчаса вели бой, пока нас в овраге не зажали. Фрицев положили десятка три, своих убитых человек семьдесят… Помню, сознание потерял от взрыва, очнулся – контуженый, а над душой фриц стоит и в носу ковыряется. В общем, в плен попали, нас десятка полтора таких набралось. В тыл погнали, а там наших тьма-тьмущая – из окружения не вышли. Мы разговоры офицеров слышали: нас хотели в концлагерь по этапу отправить – все же дармовая рабочая сила, но наши ветку ж/д перерезали, и все их планы медным тазиком накрылись. В общем, к оврагу выводили человек по двадцать-тридцать и расстреливали. А потом раненых сверху добивали. Вот и стоим, ну, да, десятка три нас было. Прощайте, товарищи, все такое. Кто-то слезу пустил, кто-то товарища Сталина вспомнил. Перед нами расстрельная команда – десяток фрицев с карабинами. Курят, их офицер по делу отлучился. А мне вдруг так жить захотелось – просто не могу! Ведь когда еще удастся? Солнышко печет, весна. Мужики, говорю, ну, что мы, как бараны, стоим и смотрим, как нас расстреливают? Валом на расстрельную команду, и будь что будет. Глядишь, добежит кто-нибудь. Какая разница, если все равно помирать? А так хоть весело, будет что вспомнить на том свете. А эти ленивцы – да ну, неохота, устали, какой в этом смысл? Отбегались, чего уж там, хоть помрем спокойно. Ну, ей-богу, словно не русские люди. А потом офицер подвалил, эти взяли на изготовку – так народ сразу вник, заволновался. Идея-то проста – хоть как помирать. В общем, рванулись всей толпой на фрицев – и ленивые, и больные, и раненые… Те опешили, зенками хлопают, никогда такого не видели. Офицер визжит, те давай палить. Мы эти тридцать метров – на ура. Третья часть добежала, в рукопашную схватились. Рожи им когтями рвали, представляешь? Борька Семченко офицера кулаком свалил, горло ему каблуком раздавил… Нас пятеро осталось, карабины у немцев отняли, постреляли тех, кто бежать бросился. А до их части метров двести, к нам уже грузовик мчится, с вышки пулемет долбит. Мы – в ров, где трупы, перебрались, и – к лесу. Трое добежали, одного уже в лесу шальная пуля нашла. Вдвоем к своим вышли. Генка Скворцов через месяц на мине подорвался, а я опять все живу… Вывел тогда для себя, в чем состоит смысл жизни: в охоте, мать ее…
– В какой охоте? – не понял Алексей.
– Пока охота что-то, есть смысл, – хрюкнул Дьяченко.
– А сейчас что с тобой происходит?
– Так прошла охота, Леха… Сдаю помалу, пропадает интерес к жизни… Иногда так и думаешь: хоть бы быстрее тебя какой-нибудь бандюган пристрелил. Да и Женьку мучить больше не могу…
– Ты это прекращай, – нахмурился Алексей. – Нам еще уйму работы переделать надо. И жизнь наладится – мы ведь молодые еще.
Дьяченко уже захмелел – не так уж много требовалось, чтобы набраться. Бросил вилку, опять вылавливал пельмени пальцами.
– Ты тут новый человек, Леха, а я уже больше года в Уварове, насмотрелся… – бормотал Дьяченко. – Тут такой шалман при оккупации творился… Мы-то по наивности считали, что вся страна, в едином порыве… Все не так, приятель, предателей было – множество. Поперек горла им была советская власть. Обрадовались, когда немцы пришли. И мародеры, и полицаи, и хиви – добровольные помощники вермахта, какая только мразь не всплыла на поверхность… Подпольщики работали, но им не давали развернуться – провал за провалом, тюрьма, расстрелы… Публичный дом и при немцах процветал, наши девчонки трудились – причем никто не заставлял, сами шли, господ офицеров и солдат ублажали за корку хлеба и рюмку шнапса. Фу, позорище… Оккупанты этот город в кулаке держали, он был важным промежуточным звеном на ж/д магистрали. Эшелоны шли на восток с военной техникой, потом обратно – с ранеными и убитыми. Гестапо и СД лютовали, все у них под контролем было. Через кровь, сопротивление, но порядок навели. Колхозы, что работу прекратили перед их приходом, немцы снова работать заставили, представляешь? Все то же самое, только теперь обслуживали аппетиты вермахта и назывались не колхозами, а общинными хозяйствами. Те же председатели (если в партизаны не подались), та же организация труда, те же структуры. А что, вкалывали на благо рейха, куда деваться, когда родные на прицеле? Масса холуев развелась. Рассказывали, что из Германии приехал немецкий помещик, стал отстраиваться в бывшем дворянском имении графа Мезенского. Нанял батраков, те работали за 200 граммов хлеба в день, обещал особо отличившимся земельные наделы, собственных крепостных – те и рады стараться. Евреев, оставшихся в городе, расстреляли еще в 41-м – куда их еще? Смоленское гетто далеко, накладно туда везти. Их квартиры заняли немецкие приспешники, добро себе присвоили – им, конечно, возвращение советской власти было как кошмарный сон… С осени 43-го тут Смерш и особые отделы работали, как проклятые. Всех, кто на немцев ишачил, – в тюрьму и на зону в Барышево, хватали всех подряд, по малейшему поводу и доносу. В Барышеве несколько дополнительных бараков немцы сами построили. Смершевцы фильтровали всех, кто в СССР возвращался, – пленных, остарбайтеров, коллаборантов… Тут такое творилось, Леха, людям со слабой психикой крайне не рекомендуется…
– По Чертову бору есть что-то новое? – спросил Алексей.
– Ну, партизанскую базу товарища Завьялова там немцы ликвидировали… – Дьяченко застыл, стопка в руке подрагивала. – Лешие там водятся, кикиморы, бродяги, до которых у советской власти руки не дошли. Была еще одна неприятная история, ты, наверное, не слышал… – Он собрался поставить рюмку, но передумал, выпил. – Когда война началась, в тюрьме на Базарной много заключенных скопилось. Были политические по 58-й статье, были уголовники. В Барышеве тоже зэков хватало, но там в основном блатных держали, «бытовиков»…
Немцы продвигались молниеносно, их танковые клинья вырывались вперед, наши не успевали из окружения выйти, их потом мотопехота добивала… В городе суета, химзавод эвакуировали, райком, райисполком, кое-что еще. До простых людей никому дела не было, одни с вещами на восток уезжали, другие оставались, считая, что и при немцах выживут. И тут сообразили – а заключенных-то куда? Матерых уголовников на восток отправили – в мордовские и уральские зоны. Они же наши люди, советские, социально близкие, пусть и оступились, убивали себе подобных… А политические уже не влезали, да и времени не было. Нельзя их оставлять немцам – такая опасная публика: учителя, инженеры, врачи, офицеры Красной армии, а треть и вовсе женщины…
Быстро согласовали с Москвой, все оформили по закону – расстрелять к той-то матери. В грузовики затолкали – и к Чертову бору. Это западная сторона, где разреженные сосняки преобладают. Люди сами себе могилы рыли – сознательность проявляли, ведь времени не оставалось. Потом убивали на краю ям выстрелами в затылок, быстро закапывали. Немцы уже в соседний район входили. Полторы сотни душ – как не бывало. Одного из них ты, кстати, должен знать – это Никита Решетов, с нами в школе учился. Высшее образование получил в Смоленске – на врача-терапевта выучился, вернулся на работу в родной город, отработал несколько лет – и загудел по 58-й за контрреволюционную деятельность. Врагом оказался, кто бы мог подумать? А я ведь виделся с ним за неделю до ареста – я тогда уже в милиции начинал работать… Немцы об этой истории узнали и раздули до неузнаваемости, клеймили «зверства большевиков», «антинародный характер коммунистического режима» и всякое такое. Эта история им на руку оказалась. Наставили в городе агитационных стендов – плакаты об ужасах советской власти и гуманистической миссии великого рейха…
– Что скажешь о членах нашей группы?
– Да все пучком, что о них скажешь… – Дьяченко уже изрядно захмелел, краска слезла с лица, он тяжелел на глазах, но рука машинально тянулась к графину. – Наши люди все преданы делу, опытные, сообразительные… Ну, Петров Коляша немного тугодум, зато все делает, как надо, а мозгами раскидать и без него есть кому… Ленька Куртымов тоже не кладезь ума, но хитрый, черт… иногда сдается, что он специально простака из себя корчит, чтобы жить было проще… Пашка Чумаков – балабол хренов, может под блатного косить, наблатыкался у себя в Одессе, но палец в рот не клади – откусит по самую шею… У него воображение и фантазия знаешь, как работают? Конышев Петр Антонович – зубр, интеллигентен – учительствовал ранее, грамотный весь из себя, хотя никогда ни в каких буржуазных организациях не состоял – как революция случилась, бросил свой университет, вступил в рабоче-крестьянскую милицию… Беда у него случилась страшная, до сих пор не может оправиться человек: каратели всю семью расстреляли – жену, двух сыновей… Говорят, он поначалу чуть не свихнулся, руки на себя наложить хотел, но потом оправился, приказал себе жить дальше… Егорка Гундарь особистом был на фронте, с тех пор так и остался не в меру подозрительным. Может и промолчать, а на карандаш возьмет. Но человек нормальный, без подлости – уже проверено… Кто там остался? Ах да, Стас Вишневский… Тоже нормальный парень, бывший разведчик, как и я, голова варит, драться умеет – на моих глазах однажды бандиту так припечатал – у того чуть голова не отвалилась. А револьвер, что из руки выскочил, потом два часа в кустах искали, Стаса костерили… Все с ним нормально – вот только чуть меньше бы собой любовался и по бабам не так охотился…
Настал момент – Дьяченко не донес до рта последнюю рюмку, уронил голову.
– Поникла буйная головушка, – прокомментировала ситуацию пробегающая мимо Альбина. – Вы расплатитесь за него, Алексей Макарович? Не хотелось бы у товарища по карманам шарить. Да и закругляться пора, мы скоро закрываемся…
Вечер завершался не так, как хотел Алексей. Дьяченко храпел, издавал другие неприятные звуки. Алексей был трезв – сам себе удивлялся. Вроде тоже выпил немало, а вот не пробрало. Только сейчас он обнаружил, что заведение пустеет, а стрелки часов подпирают отметку «12». Он рассчитался за себя и за того парня, сделал попытку выволочь Дьяченко из-за стола. Но тот брыкался, мычал – просил оставить его в покое.
– А вы давайте его к нам в бытовку, – предложила Альбина. – Там стеллаж пустует, мешков накидаем, пусть спит. А мы с вами можем чаю попить или… чего покрепче. Вы же крепкий мужчина, вам – все равно что слону дробина…
Приглашение более чем прозрачное, а еще – она смотрела с такой надеждой. Мол, много вокруг мужиков, но все не то… А у него совершенно не было желания проверять, насколько теплый у Альбины стан. Он извинялся, бормотал, что обязан доставить пьянчугу домой, иначе жена не поймет.
Альбина вздыхала, предусмотрительно открывая перед ним двери. Алексей выволок Дьяченко на свежий воздух, привел в чувство оплеухами. Тот мотал головой, пьяно ругался. Пришлось взвалить на себя эту кашляющую, матерящуюся тушу и волочь. Олег почти не переставлял ноги, пытался что-то петь, глупо смеялся.
Людей на улице почти не осталось, начиналась глухая ночь. Любой желающий мог подойти и расстрелять обоих в упор. Капитан надрывался, но тащил товарища. У переулка сделал передышку, свалил бесчувственное тело на пенек, перевел дыхание. Снова потащил – по безлюдному проулку, по задворкам бывшей фабрики народного промысла. Проволок мимо своего дома, затем был еще один, у которого Черкасов сделал очередную вынужденную остановку.
– Брось, командир, не донесешь… – пускал пузыри Дьяченко. – Да не меня, дубина, пулемет… – и изрыгал из себя пьяный смех пополам с кашлем.
Черкасов заволок его в подъезд, прислонил к стене, постучал в дверь.
– Олег, это ты? – донесся тихий женский голос.
– В некотором роде. Открывайте, почтовая доставка… – выдохнул со злостью Алексей. За дверью испуганно молчали. Он сообразил, что перегнул.
– Все в порядке, Евгения, это коллега вашего мужа. Забирайте своего любезного…
Ему отворила молодая женщина среднего роста с заколотыми на затылке волосами. Она куталась в теплый платок, смотрела с испугом на обоих. Потом сообразила, заохала, стала суетиться, подставлять плечо.
– Господи, мужчина, большое вам спасибо, что принесли, не оставили на улице… Я сама дальше справлюсь, мне не впервой…
Она сжимала зубы, в глазах блестели слезы. Жену коллеги он представлял себе иначе – рисовалась независимая статная особа, от которой все мужчины падают налево и направо. А она оказалась невысокой печальной женщиной – причем совсем не сильной. Он убедился в этом, когда спустился на пару ступеней и обернулся. Ее усилия ни к чему не привели – муж падал! Ахнув, Алексей кинулся обратно, схватил пьяного за шиворот. Тот просто спал – не мычал, не ругался.
– Куда его кантовать, говорите, гражданка… Да быстрее решайте, не удержу…
– В дальнюю комнату, там кушетка…
Потоки пота сошли, пока капитан проволок товарища через маленькую квартиру, цепляясь за острые углы, и сгрузил его на старенький скрипящий диван. Дьяченко застонал во сне, вытянул ноги, отвернулся, продавив носом обивку. Богатырский храп сотряс стены.
– Рекомендую до утра не трогать, разве что ботинки снимите, только осторожно, – отдышавшись, посоветовал Алексей. – Знаю по себе, нет зверя страшнее, чем разбуженный посреди ночи пьяный в стельку милиционер. А утром можете из него веревки вить – шелковым будет.
– Спасибо вам огромное. – Женщина прижала руки к груди и посмотрела на Черкасова ясным жалобным взором. – А вы Алексей, да? Его начальник?
– Да.
– Он говорил про вас, когда пришел с работы. Я сегодня как раз вернулась с дневной смены, вечер оказался свободным…
– Как же вы допускаете такое? – капитан кивнул на храпящего товарища. – Или вы не сторож мужу своему?
– Вы знаете, такое нечасто бывает, обычно он держится… – Женщина судорожно пыталась улыбнуться. Она действительно была чертовски привлекательной – даже с собранными волосами, дурацким платком на груди. – Я сегодня ужин сделала, ждала его. Он поздно пришел, какой-то бледный, сказал, что день выдался тяжелым, была перестрелка, что-то еще…
– Да, была, – согласился Алексей и тут же спохватился. – Но ничего опасного.
– Знаю я, как это не опасно, не обманывайте меня… Я в поликлинике работаю, это место, куда стекаются все слухи, сплетни и достоверная информация. Знаю, что случилось на заводе ЖБИ, что милиция с кем-то воевала в лесу – там настоящий бой шел… Он поужинал, сказал, что скоро придет, и ушел. Я уже прокляла, что вылила его бутылку, которую он спрятал под сараем. Лучше бы дома пил, чем вот так, неизвестно где…
– Сочувствую, Евгения, – сухо улыбнулся Черкасов, – не могу избавиться от ощущения, что все ваши проблемы носят искусственный характер. Мы пережили страшную войну, у людей есть дом, работа, какие-то средства к существованию – живи и радуйся, кто не дает? Да, трудно, но в войну-то ведь было труднее? Зачем вот это? – Он снова покосился на спящего беспробудным сном Дьяченко.
– Так вы ему и говорите, – всхлипнула Евгения. – Разве я против… У него этот самый, как он любит говорить, постмобилизационный синдром. Сам, наверное, выдумал…
– Конечно, сам, – подтвердил Алексей. – В противном случае вся страна бы под забором валялась. Спокойной ночи, Евгения, я должен идти.
– Подождите, куда вы пойдете? У вас рукав порвался, посмотрите на себя, – испугалась женщина.
Он посмотрел и тоже испугался. Левый рукав кожаной куртки разошелся на две половинки.
– Снимайте куртку и садитесь пить чай, он еще не остыл, – она вталкивала его в смежную комнату. – Ваше счастье, что по шву разошлось – зашью, незаметно будет. Не волнуйтесь, я шить умею, столько раненых в госпиталях перештопала, и даже вон то храпящее чудо, когда ему осколком живот распороло…
Алексей сидел, как на иголках, спешил допить наваристый чай, отказался от сушек. Женщина расположилась напротив, ловко штопала куртку, высунув язычок от усердия, иногда поглядывала на него, смущалась. Из дальней комнаты доносился заливистый храп.
Она негромко рассказывала о себе: о том, как бросила обучение в текстильном институте, когда началась война, как записалась на курсы медсестер – это был единственный способ для женщины оказаться на фронте и принести пользу. Как кочевала по фронтовым медсанбатам, как увидела в госпитале этого парня, мечущегося в бреду, как он тронул ее черствеющую душу… А сейчас не может понять, чем, собственно, тронул, алкоголик проклятый. Со здоровьем у него проблемы, советов не слушает, к врачам не ходит – и что делать? Молотком по башке и на себе волоком в больницу? Так вы сами его тащили, знаете, какая туша…
– Детей вам надо завести, – назидательно сказал Алексей. – Почему не заводите?
– Да предлагала уже, – вздохнула Евгения. – Его ужас охватывает. Говорит, нам не прожить на одну зарплату, что это чудовищная ответственность… А мужику, между прочим, скоро тридцать пять, старость не за горами… Да о чем вы вообще говорите, – женщина потупилась. – Я уже давно перестала интересовать Олега как женщина… На работе напашется, домой придет, выпьет, или без выпивки спать завалится, а я сижу тут одна, думу грустную думаю…
– Вот спасибо, вы так отлично все сделали. – Алексей забрал свою отреставрированную куртку, стал неловко ее натягивать. – Вы прирожденная портниха, Евгения. Пойду, время позднее, вы тоже спать ложитесь, только не забудьте утром своего суженого поднять…
– Ой, я вас провожу, – она сглотнула, тоже поднялась.
Прихожая была тесная, заставленная колченогой мебелью. Она протиснулась к двери, стала колдовать с замком. Для двоих там места не было, она прижалась к вешалке, он протискивался мимо. Их тела соприкоснулись, он почувствовал ее грудь под одеждой. Женщина возбужденно задышала. Он не смог пройти мимо, застыл. Голова закружилась, дышать стало трудно, руки непроизвольно взяли ее за бедра, ее дыхание еще больше участилось, стало горячим.
Алексей напрягся, а она, наоборот, расслабилась, откинула голову на старую одежду, вожделенно застонала. И уже неважно, случайно ли так вышло, или она искусно подстроила эту «встречу». Одна рука поползла выше, другая ниже, срывалось дыхание.
Алкоголь еще не выветрился, он-то и оказал подлую службу. Алексей перестал соображать, мозг отключился от нахлынувшего вожделения. Женщина была чертовски хороша, а в эту минуту, едва освещенная, просто сводила с ума. Отскочила заколка, приятно пахнущие волосы рассыпались на плечи. Он потянулся к ее губам, и она жадно прильнула к нему, стала целовать с остервенелым напором, окончательно повергая его благоразумие в прах. В голове оставалось лишь одно! Он жадно целовал ее, расстегивая кофточку срывающимися пальцами, хрипло бормотал какую-то ахинею. Она тоже не теряла время, дотянулась до его брюк, стала расстегивать ремень…
Это был неконтролируемый ураган. Страсть обуяла, и капитан милиции уже не отвечал за свои поступки. Все произошло прямо здесь, в прихожей, на дубовой тумбе, прикрытой салфеткой, под прерывистый храп мужа в дальней комнате… Они тяжело дышали, обливались потом, долго не могли оторваться друг от друга. Она продолжала осыпать его поцелуями, шептала ласковые слова, гладила по голове, как ребенка. У нее были теплые руки, мягкое податливое тело. Понимание приходило постепенно. В голове уже что-то брезжило, охватывала паника. Он сделал попытку оторваться от нее, она не дала, соскользнула с тумбы, прижалась к нему всем телом.
– Подожди, Алеша, не спеши, постой еще минутку, он не проснется… Так хорошо с тобой, я просто с ума схожу…
«А ведь это всего лишь первый день в моем городе, – мелькнула ошеломляющая мысль. – Что же я творю, идиот?»
– Евгения… Женя… Не надо, все, хватит… – он с усилием оторвался от нее. Лоб покрывала испарина. – Это нехорошо, Женя, вы должны понимать… Да, нам было приятно, но давайте поскорее забудем, сделаем вид, что ничего не было… У вас семья, а я всего лишь привел вашего мужа…
Она льнула к нему, что-то шептала, просила задержаться, но он уже катился по лестнице. Пнул ногой дверь, провалился в глухую ночь…