59

Десять лет назад Дж. Х. Хеннесси застрелилась.

Один выстрел из пистолета сорок пятого калибра. Пистолет принадлежал другу семьи, так говорилось в отчетах. Оружие было зарегистрировано, всё в порядке, за исключением того, что оно кого-то убило, а может быть, это тоже не выходило за рамки нормы, потому что разве не об этом мечтает каждый мужчина? Когда мать покончила с собой, играла музыка, старый джаз. Женский голос весело подскакивал на фоне шипения и треска. Джей стояла в просторной кладовке. Лампа не горела. Свет проникал только сквозь маленькое, высоко расположенное окно, и всё, на что он падал, становилось серым. На Джей были лифчик, трусы и халат. Макияж размазался по лицу. Она держала пистолет, поднеся его к голове, и ждала, когда откроется дверь.

В отчетах этого не было, но Хеннесси знала, потому что именно она открыла дверь.

– Мама? – сказала Хеннесси.

– Ты не будешь по мне скучать, – ответила мать.

– Подожди, – попросила Хеннесси.

Сверкнул выстрел.

В отчетах также не говорилось, что Джей умерла разочарованной. В кладовку должна была заглянуть вовсе не Джордан Хеннесси, ее дочь. Предполагалось, что это будет Билл Дауэр. Всю неделю она добивалась его внимания с помощью чеков и балансов, эмоциональных вспышек и тихих отступлений, а потом подытожила эти эмоциональные качели, спрятавшись в кладовке с пистолетом. Хеннесси теперь понимала, что Билл Дауэр должен был пожалеть Джей и отправиться на поиски; он должен был вынуть пистолет из ее руки. Хеннесси теперь понимала, что не играла никакой роли в этом уравнении, в котором всегда были только две переменные – Джей и Билл Дауэр. Хеннесси оказалась тем невнятным балластом посередке, который нужен только для взаимодействия с переменной.

Дверь кладовки должна была открыть не она.

Это был должен сделать Билл Дауэр.

Это был должен сделать Билл Дауэр.

Это был должен сделать Билл Дауэр.

Но Хеннесси разрушила замысел. Тем, что загубила эффект неожиданности от Джей с пистолетом, и тем, что доказала: Билл Дауэр не придет, игра окончена.

Всё, что она могла сказать…

«Подожди».

Впоследствии психологи объявили, что она восприняла случившееся гораздо лучше, чем они ожидали.

Ну разумеется, думала Хеннесси. Она много лет ожидала, что мать убьет либо себя, либо ее.

Билл Дауэр сказал, что Джей была сплошной проблемой. Такой прекрасной проблемой.

Какова мать, такова и дочь.

Хеннесси подумала: а вот Джордан не была проблемой. Все проблемы Джордан проистекали от того, что она жила с Хеннесси. С Хеннесси, которая сказала ей худшее из возможного на парковке у Сенко накануне вечером. Откуда только взялась эта злоба? Неужели она и правда чванилась тем, что она – сновидец, а Джордан – только сон? Как будто Джордан не была по жизни рассудительней во всех возможных смыслах.

Вполне в духе Хеннесси, что уж.

Она знала, что девочки разочарованы. Она видела это на их лицах, когда вернулась. Джордан была права. Что-то в Ронане Линче, втором сновидце, вселило в них надежду. Они видели, на что он способен, и решили, что Хеннесси, если ей немножко помочь, сумеет сделать то же самое. Они не понимали.

– Где Джордан? – спросила Джун.

– Мы поругались, – ответила Хеннесси. – Забейте.

И по их лицам она поняла, что они гордятся Джордан.

Она прокралась в студию, чтобы покурить. Хеннесси страшно не нравилось, что они были полны надежды, но еще больше не нравилось, что эта надежда относилась к ней. Их снова ждало разочарование. Она всегда подводила своих бедных девочек. Ну и бардак.

На рассвете у нее сработал будильник, и, вместо того чтобы установить его заново, она позвонила Ронану Линчу.

Они встретились в кафе под названием «Шенандоа», неподалеку от Гейнсвилла – оно было расположено в противоположной утреннему движению стороне и открыто в тот нелепо ранний час, когда Хеннесси позвонила Ронану. Оно не пустовало, как можно было ожидать, учитывая время; посетители слегка напоминали дальнобойщиков, хотя само по себе кафе выглядело гораздо изысканнее, чем типичная забегаловка на шоссе. Покоробившиеся деревянные полы, грубые магазинные шкафы от пола до потолка, стеклянные столы, похожие на витрины. Сотни – и даже тысячи – безделушек. Судя по табличке у кассы, эти вещицы дарили люди со всего света. Одни явно были ценными (например, тонкие, как бумага, фарфоровые чашечки), другие совсем пустяковыми (например, резиновые утята в виде Дракулы). В итоге получилась инсталляция, в которой мерилом успеха была не столько цена, сколько блеск.

Хеннесси и Ронана провели к столику, где под стеклом лежали стальные розы, золотистые колокольчики и окарины. На полке рядом стояли шкатулки в виде книг, корабли в бутылках и ножи для писем в виде Экскалибура.

Ронан сказал:

– Мои родственники часто сюда ходили.

– Ты и Большой Диклан, – и она повторила: «Диклан», взяв заламинированное меню. Всё, что угодно, – при условии, что угодно тебе позавтракать. – Его имя просится на язык постоянно. На вкус оно как шоколад, правда?

Он посмотрел на Хеннесси молча и без особого восторга. Это осуждающее молчание было яснее слов. Оно намекало: «Очень глупо куражиться, когда я говорю совершенно серьезно, и нечего, блин, тратить время зря».

Хеннесси подняла бровь и ответила собственным молчанием, менее детальным. Оно подразумевало нечто вроде: «Прости, чувак, кураж – это всё, что мне остается, потому что я дико напугана и умираю».

«Грустно», – гласило молчание Ронана.

«Не нуждаюсь в твоей жалости», – ответило молчание Хеннесси.

– Доброе утро, ребята, – сказала официантка.

Она без всяких побуждений начала разливать кофе из старого металлического кофейника в кружки, уже стоявшие на салфетках. Официантка была пожилая женщина, полная, с ясными глазами. Бейджик с именем гласил «Венди», и это напоминало прозвище. Как будто ее настоящее имя было скрыто от завсегдатаев кафе «Шенандоа». Она наклонилась, чтобы принять заказ – конфиденциально, – словно выслушивала секретный доклад, потом постучала карандашом по блокноту и ушла.

Ронан ждал.

Хеннесси вздохнула, взяла кружку и привалилась к спинке сиденья. Она жалела, что нельзя курить. Нужно было куда-то девать руки.

– Ладно. Что ты хочешь знать? Мне снится один и тот же сон, с тех пор как умерла моя мать. Каждый раз, когда я отключаюсь настолько, чтобы успеть заснуть, он начинается, всегда одинаковый, всегда кошмар, всегда гадость.

– Что тебе снится?

– Я читала, – сказала Хеннесси, – что самый распространенный сон у американцев – падение. А я бы предположила, что сдача экзаменов. Говорят, этот сон часто видят перфекционисты.

– Что тебе снится?

– Говорят, влюбленные могут увидеть во сне одно и то же, если их головы лежат рядом, – добавила Хеннесси с ноткой отчаяния, показывая пальцами, как именно рядом. – Правда, это не доказано научно. По крайней мере, в последний раз я читала в Сети опровержение.

– Что тебе снится?

Венди поставила перед ними еду, заговорщицки наклонилась и спросила, нужны ли специи. Ронан молча устремил на нее тяжелый взгляд. Это молчание означало: «Отвали, у нас личный разговор».

Официантка похлопала его по руке.

– Ты похож на моего сына, – добродушно сказала она и удалилась.

Ронан перевел взгляд на Хеннесси, поверх вафли, на которой Венди нарисовала взбитыми сливками улыбку.

Хеннесси смотрела в тарелку, где лежали четыре треугольничка французского тоста и все указывали в одну сторону, на дверь. Она сглотнула.

– Я… – начала она.

Она старалась даже не думать об этом, когда бодрствовала. Сон казался заразным. Впервые за десять лет она подошла так близко, и ощущение было неприятное. Очень неприятное.

Больше Хеннесси ничего не сказала. Не могла. Джордан и остальные девочки снова будут разочарованы. Джордан понятия не имела, что происходит…

Ронан положил руки на стол ладонями вверх, и на мгновение Хеннесси подумала, что он имеет в виду «ну давай, колись». Но Ронан сказал:

– Это мне оставили кошмары.

Ей пришлось нагнуться, чтобы разглядеть. По предплечьям вились похожие на трещины белые шрамы, оставленные каким-то внушительным оружием.

– Ночные ужасы, – пояснил он. – Вот такие когти.

Ронан согнул пальцы и изобразил, как эти когти рвали его тело; пальцы перескочили через кожаные браслеты, которые скрывали самые жуткие следы, и поднялись до локтя.

– Два дня в больнице.

Он не добавил ничего сентиментального вроде «мы справимся» или «я там был, ты можешь мне доверять». Он просто убрал руки со стола и раздавил вилкой улыбку на вафлях. А потом сказал:

– Все думали, это было что-то простое, например бритва. Даже этого они, блин, не могли понять.

Ронан не был Джордан. Не был сном. Он знал, что это такое.

– Кружево, – прошептала Хеннесси.

Она услышала звон в ушах. Мелкие искры заплясали вокруг. Ей пришлось отставить кружку, потому что пальцы перестали ее удерживать; они ослабели, их покалывало. Хеннесси показалось, что от страха она сейчас вырубится. Где будильник…

Щелк.

Ронан щелкнул пальцами у Хеннесси перед носом. Она сосредоточилась на его пальцах, которые были прямо перед ней.

– Ты не спишь, – сказал он.

Хеннесси промолчала; тогда он протянул ей пустую кружку и велел:

– Подыши сюда.

Пока она дышала в холодную кружку, он разломил свою вафлю на четыре огромных куска и съел два.

– Там только я, – сказала Хеннесси – очень тихо. Ронану пришлось облокотиться на стол, чтобы расслышать. – И оно.

Оно разворачивалось в ее сознании, так же отчетливо, как во сне. Хеннесси – маленькая, бестелесная, хрупкая… все ее умения, сила и разум были нелепыми, чисто человеческими. А ОНО было огромным, человеческий ум не мог его охватить. И темным, но, опять-таки, слово «темный» не выражало всех нюансов. Форма и цвет – концепты трехмерного мира, а оно находилось за его пределами. Там, где оно ближе всего подступало к Хеннесси, виднелись геометрические щели и прорези, сквозь которые брезжил свет. Или, может, свет был у него внутри. Всё вместе походило на злое перекошенное лицо.

– Оно видит меня, – продолжала Хеннесси еще тише. Руки у нее дрожали. Господи, ОНО могло увидеть ее прямо сейчас, потому что она призналась, и этого было достаточно, чтобы ОНО проникло в реальный мир. – Сон начинается, и оно уже там, а потом замечает меня…

Теперь у Хеннесси дрожали и плечи. Она чувствовала, как на глаза навертываются слезы, но не могла справиться с ними.

Ронан внимательно и задумчиво наблюдал за ней.

– На что оно похоже?

– Кружево, – прошептала Хеннесси. – На кружево. Оно огромное. Не могу объяснить. Что-то такое…

Снова появилась Венди. Она держала кофейник, однако не спешила его поставить – официантка молча глядела на Хеннесси, у которой висели слезы на ресницах и дрожали руки, а еда на тарелке осталась нетронутой.

Ронан вновь устремил на Венди тяжелый взгляд, но это вышло недостаточно комплексно, чтобы послужить объяснением.

– Детка, ты в порядке? – ласково спросила Венди.

Икнув, Хеннесси проговорила полным слез голосом:

– Я от него беременна. Можно мне апельсинового соку?

Прежде чем исчезнуть, Венди устремила на Ронана далеко не материнский взгляд.

Ронан покачал головой. В его голосе послышалась смесь восхищения и недоверия.

– Ну ты ненормальная. Совсем берега потеряла. Ты и за минуту до смерти будешь гнать.

Хеннесси слабо рассмеялась и сунула в рот кусок тоста. У нее не пошла кровь. Она сказала про Кружево вслух, а кровь не пошла. На горле не появилась очередная татуировка. Ронан был прав. Она не спала. Не спала. Не спала.

Таймер выключился. Она запустила его снова.

– Мой парень видел что-то похожее, – сказал Ронан. – Не знаю – может, это то же самое, что видишь ты. Но он ясновидящий… и он описал нечто подобное. И тоже перепугался насмерть.

– Как он называл эту штуку?

Ронан поддел на вилку третий кусочек вафли.

– Никак. Он орал. Как перед смертью. Когда я спросил, что случилось, он сказал – оно его увидело. По ходу, это было самое страшное, что он мог представить.

– Кажется, совпадает, – произнесла Хеннесси. Она всё еще дрожала, но смогла отхлебнуть кофе. Венди принесла апельсиновый сок, погладила ее по руке и ушла. – Мне нравится эта тетка. Ее ничто не смущает.

– Каким образом Кружево вредит тебе?

Хеннесси помедлила – не потому что было еще страшнее, а потому что этот процесс не подчинялся нормальной логике. Он подчинялся логике сна, а обычные правила не годились.

– Оно… оно хочет выйти. Оно хочет, чтобы я его вывела. Оно знает, что я могу. Поэтому… я вроде как с ним сражаюсь. Сопротивляюсь. И я знаю, что Кружево мстит мне за это. Оно говорит – если я его не выпущу, оно меня убьет.

– Оно разговаривает?

– Не совсем. Это как… язык снов. Оно, типа, говорит вслух, хотя на самом деле нет.

Ронан кивнул. Он понимал.

– Оно говорит, что убило мою мать и убьет меня.

У Ронана внезапно вспыхнули глаза, как у хищной птицы. Он уточнил:

– А оно правда убило ее?

– Она выстрелила себе в голову, – сказала Хеннесси.

– Значит, оно врет. Или врет твое подсознание.

– Что? – резко спросила Хеннесси.

Ронан поднял глаза и уронил с вилки последний кусочек вафли.

– Или оно настоящее, или это твое подсознание. Как мои ночные ужасы…

Он помедлил, нахмурившись, как будто что-то в собственных словах озадачило его.

Хеннесси сказала:

– Значит, Брайд – тоже твое подсознание?

– Брайд знает то, чего не знаю я, например что ты тонула, – заметил Ронан. – А что знает Кружево?

Хеннесси задумалась и ответила:

– Твоего парня.

Стрела попала в цель.

– Брайд велел мне не говорить этого, – сказал Ронан. – Не спрашивать, есть ли в моих снах что-то настоящее. Он сказал, что для сновидцев всё всегда настоящее, потому что мы принадлежим обоим мирам. Здешнему и сонному. И один не менее реален, чем другой.

– Ты в это веришь? Когда тебе снится, что ты стоишь голый в классе, это по-настоящему?

Вместо ответа Ронан сказал:

– Я многого не понимаю. Откуда берутся двойники?

– Ну, я должна что-то принести из сна, – ответила Хеннесси. – А притащить Кружево нельзя.

У Ронана загудел телефон. Сообщение от Диклана. Ронан не стал читать.

– Подожди. А почему нельзя просто не приносить ничего?

Она не поняла.

– Ты хочешь сказать, что не умеешь удерживать сны в голове?

Хеннесси раздраженно щелкнула по телефону.

– Как ты думаешь, почему последние десять лет я ставлю таймер? Чисто по приколу?

– А как было до Кружева? В те времена ты вряд ли приносила что-то с собой каждый раз, когда спала!

Он прочел ответ в ее лице.

– Блин. Ты хочешь сказать, что никогда ничего не могла с собой поделать?

– Ты меня нарочно бесишь?

– Я абсолютно серьезен. Ты не умеешь держать сны в голове?

– Я не знала никого, кто умел! И я пыталась что-то сделать. Девочки – это лучший вариант. В моем сне есть только я и оно; я не могу принести с собой его, поэтому приношу себя – двойника – и, когда просыпаюсь, оно мстит мне. И ставит свое клеймо.

Она показала на татуировку, стараясь к ней не прикасаться; кожа еще болела.

– И ты никому раньше об этом не рассказывала, – произнес Ронан. – Все девочки думают, что тебя убивают двойники. Они не знают, что ты удерживаешь демона.

– Ну, можно и так сказать.

Ронан испустил долгий вздох.

– Твою мать, Брайд. И что мне делать?

Он достал бумажник и вытащил несколько банкнот. Бросив их на край стола, Ронан потер лицо рукой.

– Теперь ты понимаешь, почему я сказала, что ты не можешь мне помочь, – произнесла Хеннесси.

Но он отчасти уже помог. Когда она наконец выговорила это вслух, стало чуть менее страшно.

– Не могу, – согласился Ронан. – В одиночку – не могу. Как ты относишься к деревьям?