Книга: Сновидец. Призови сокола
Назад: 4
Дальше: 6

5

Адам Пэрриш.
Вот как это началось: Ронан сидел на пассажирском месте ярко-оранжевого «Камаро» Ричарда Кэмпбелла Ганси Третьего, семьдесят третьего года выпуска, и высовывался из окна, потому что машина его не вмещала. Маленькая историческая Генриетта казалась ближе, деревья и фонарные столбы одинаково склонялись над дорогой, словно пытались подслушать разговор внизу. Ну и пару они собой представляли. Ганси, отчаянно искавший смысла. Ронан, уверенный, что ничего не найдет. Один, предположительно, – самый успешний ученик Академии Агленби, другой – самый неуспешный. В те дни Ганси был охотником, а Ронан – похожим на охотничьего сокола лучшим другом, которого держали под колпачком и с колокольчиком, чтобы помешать ему разорвать самого себя на части собственными когтями.
Вот как это началось: школьник, который катил велосипед на последний холм перед городом, явно направляясь туда же, куда и они. На нем была форма Агленби, хотя, когда они подъехали, Ронан увидел, что она потерта – так, как не бывает потерта школьная форма после года носки. Значит, приобретена из вторых рук. Закатанные рукава обнажали жилистые предплечья, на которых отчетливым рельефом выделялись тонкие мускулы. Внимание Ронана особенно привлекли кисти. Очаровательные юношеские пальцы с крупными костяшками, худыми, удлиненными, как и незнакомое лицо.
– Это кто? – спросил Ганси, и Ронан не ответил, продолжая торчать из окна.
Они проехали мимо. Лицо Адама было сплошь противоречия. Напряженное и подозрительное, решительное и неунывающее, непокорное и подавленное.
Тогда Ронан ничего не знал о том, кто такой Адам, и еще меньше знал, кто такой он сам, однако, когда они миновали мальчика с велосипедом, всё началось; Ронан, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, вознес единственную, невыразимую, отчаянную молитву к Богу:
ПОЖАЛУЙСТА

 

А теперь Ронан ехал за Адамом в Гарвард. Диклан высадил его у ворот («Только не делай глупостей. Напиши мне утром»), и он так и стоял за железной оградой, рассматривая изящные, красивые здания и изящные, красивые деревья. Все было красновато-коричневым – кирпичные жилые корпуса и дорожки, ноябрьские листья и ноябрьская трава, осенние шарфы на шеях у студентов, бредущих мимо. Кампус казался незнакомым: смена времен года его преобразила. Удивительно, как сильно может измениться место за несколько недель.
Шесть тысяч семьсот студентов. У двадцати девяти процентов здесь же учились родители. Получают финансовую помощь: шестьдесят процентов. Средний вступительный взнос: сорок тысяч. Годовая плата: шестьдесят семь тысяч долларов. Среднее ежегодное жалованье выпускника Гарварда спустя десять лет: семьдесят тысяч. Процент зачисленных абитуриентов: четыре целых семь десятых.
Ронан знал всю гарвардскую статистику. Когда Адама приняли, он не один вечер провел в Амбарах, изучая все детали и факты, какие только мог найти касательно этого университета. Недели напролет Ронан общался с двумя Адамами: одним, который заслужил себе место в Лиге Плюща, и другим, который боялся в скором времени продемонстрировать университету свою бесполезность. Ронан выносил это с максимальной деликатностью. Перед кем еще Адам мог похвастать, в конце концов? Его мать была бестолковой тенью, а если бы отец добился своего, то Адам, возможно, умер бы раньше, чем закончил школу. Поэтому Ронан впитывал информацию, тревогу, предвкушение и старался не думать о том, что они с Адамом ступают на разные пути. Он старался не думать о блестящих, образованных, прямолинейных людях в рекламных буклетах, в которых Адам мог влюбиться. Иногда Ронан размышлял, что могло случиться, если бы он окончил Агленби и тоже поехал осенью в колледж. Но это было так же невозможно, как представить Адама, который вылетел из школы и остался в Генриетте. Оба знали, кто они. Адам, ученый. Ронан, сновидец.
«Есть ли какой-нибудь вариант, при котором ты мог бы поехать со мной в Кембридж?»
Возможно. Возможно.
Ронану понадобилось несколько секунд покопаться в телефоне, чтобы выяснить название корпуса – Тэйер – и еще несколько, чтобы найти карту кампуса. Он мог бы написать Адаму, что приехал, но Ронану нравилась идея приятного сюрприза. Адам знал, что он приедет сегодня, но не знал, когда. Ронан хорошо умел приходить и уходить, в приливном ритме любовника, который уходит с морем и возвращается при благоприятном ветре. В конце концов, таким был его отец, покидавший Амбары с багажником, полным грез, и возвращавшийся через несколько месяцев с багажником, полным денег и подарков. Такой, в конце концов, была его мать, которая провожала Ниалла, а затем встречала. Ронан хорошо помнил эти встречи. Как улыбка Авроры разворачивалась одновременно с гостинцами, вынутыми из багажника, как с Ниалла смахивали пыль, доставая с верхней полки памяти.
За последние несколько дней Ронан прокрутил в голове встречу с Адамом много раз, пытаясь представить, какую форму она примет. Они постоят, удивленные и тихие, прежде чем обняться на лестнице за дверью комнаты Адама? Или это будут медленно растущие улыбки, а потом поцелуй в коридоре? «Ронан», – говорил этот воображаемый Адам, когда открывал дверь комнаты.
Но вышло по-другому.
Ронан наконец понял, как найти корпус Тэйер, Ронан шагал среди студентов и туристов, Ронан внезапно услышал:
– Ронан?
Он обернулся и понял, что они разминулись на дорожке.
Он прошел мимо Адама.
Глядя на него теперь как следует и стоя на расстоянии вытянутой руки (остальные вынуждены были их обходить), Ронан понял, почему это произошло. Адам был похож на себя и в то же время – нет. Его костлявое лицо не изменилось за те недели, в течение которых они не виделись – он по-прежнему был тем мальчиком с велосипедом. И волосы цвета пыли были такими же, как помнил Ронан – очаровательно и неровно подстриженными, как будто Адам сам орудовал ножницами перед зеркалом в ванной.
Впрочем, исчезли машинное масло, пот и грязь, которые помнил Ронан.
Адам был безупречно одет – рубашка с воротничком, слегка закатанные рукава, классический твидовый жилет, идеальные коричневые брюки, подвернутые чуть выше стильных ботинок. Он держался так же аккуратно и сдержанно, как всегда, но как будто еще более отстраненно и чинно. Адам смотрелся здесь, в Кембридже, абсолютно уместно.
– Я тебя не узнал, – сказали они одновременно.
Ронан подумал, что это смешно. Он-то не изменился. Совершенно не изменился. Не изменился бы, даже если бы хотел.
– Я прошел мимо, – удивленно сказал Адам.
Даже говорил он по-другому. Не осталось ни следа его легкого вирджинского акцента. Адам всеми силами старался избавиться от него в школе, но никак не мог. Теперь акцент полностью пропал. Это был голос незнакомого человека.
Ронан почувствовал себя слегка сбитым с толку. Этому в его грезах не нашлось места.
Адам посмотрел на часы, и Ронан понял, что это ЕГО часы, элегантная штучка, которую он приснил на Рождество. Они показывали правильное время, в какой бы точке мира человек ни находился.
Отчасти опора под ногами вернулась.
Адам сказал:
– Я думал, ты приедешь только через несколько часов. Я думал… видимо, я забыл, как ты водишь. Я думал…
Он смотрел на Ронана как-то непривычно. Лишь через несколько секунд Ронан понял, что Адам смотрел на него точно так же, как он сам смотрел на Адама.
– Блин, ну надо же, – сказал Ронан, и Адам рассмеялся – бурно и с облегчением.
Они крепко обнялись.
Именно так это Ронан и помнил. Ребра Адама касались его ребер точно так же, как раньше. Так же, как раньше, он обвил руками худое тело Адама. Рука Адама лежала у Ронана на затылке – так, как он всегда делал, когда они обнимались. Акцента по-прежнему недоставало, но теперь голос Адама зазвучал привычно, когда он пробормотал, уткнувшись в Ронана:
– Ты пахнешь домом.
Домом.
И Ронану стало еще спокойнее. Все становилось на свои места. Он был с Адамом, Адам по-прежнему любил его, все будет хорошо.
Они отступили друг от друга на шаг. Адам сказал:
– Хочешь познакомиться с моими друзьями?
Друзья – это для Ронана Линча было серьезно. Он медленно приобретал их и еще медленнее терял. Список был коротким, потому что секреты усложняли любые отношения – и потому что друзья, с точки зрения Ронана, пожирали время. Они забирали его целиком. Ронан думал: нельзя отдать себя полностью слишком многим, иначе ничего не останется. Поэтому был лощеный Ганси, который, может, и не спас жизнь Ронана в школе, но, по крайней мере, держал ее по большей части за пределами досягаемости, не позволяя с легкостью взять ее и сломать. Была Блу Сарджент, девушка карманного размера, дочь ясновидящей, с яростным ощущением правды и неправды; они постигали друг друга медленно, снимая слой за слоем и дойдя до настоящего понимания ровно к окончанию школы. Был Адам – и братья Ронана. И всё. Ронан мог бы завести больше знакомств, но не понимал, зачем.
– Репо! Надо сказать «репо».
– Зачем?
Ронан играл в карты. Игра была запутанная, с кучей правил, замысловатыми условиями и неясным сроком завершения. Он почти не сомневался, что ее придумали студенты Гарварда. Более того, он был почти уверен, что ее придумали студенты Гарварда, которые в эту минуту сидели рядом с ним – Флетчер, Элиот, Джиллиан и Бенджи. Адам тоже сидел рядом, повернувшись к Ронану здоровым ухом (на второе он был глух).
Под столом ботинок Адама крепко вжимался в ногу Ронана.
Элиот объяснил:
– Чтобы известить остальных игроков.
– О чем?
Элиот вздрогнул от его тона, хотя Ронан сомневался, что говорит резче обычного. Возможно, и обычного хватало. Первым, что сказал непринужденный Элиот, когда их знакомили с Ронаном, было: «О, ты даже страшнее, чем я думал».
«Твою мать. И тебя рад видеть», – подумал Ронан.
Игра происходила на столе в подвальной комнате отдыха. Другие студенты играли в бильярд, сидели вокруг телевизоров и ноутбуков, слушали музыку. Пахло чесноком и едой. Кирпичные арки, поддерживавшие потолок, придавали помещению облик то ли винного погреба, то ли катакомб. Все вместе напоминало подпольный клуб.
Джиллиан, у которой галстук был завязан с небывалой уверенностью и изысканностью, потрясла перед ним картами.
– Ты говоришь «репо», чтобы другие могли оценить цвет и качество твоего набора и, может быть, помешать тебе репнуть последнюю карту, которой не хватает до победы.
Ронан посмотрел на карты, которые уже выложил на стол.
– Мне нужна всего одна?
– Он гений, – сказал Флетчер, чья обширная округлость вмещалась в безвкусный вязаный жилет. Этому парню недоставало сигары; казалось, он вот-вот начнет отступать на черно-белую фотографию, с которой сошел. – Он гений и не понимает этого. Прекрасная девушка, которая не сознает своей красоты. Герой, который не сознает своей силы. Двадцать карт – вот что тебе нужно. Если наберешь двадцать, ты крут, игра окончена. А у тебя, друг мой, девятнадцать.
– Двойной бумеранг, – негромко и с чувством произнес Бенджи.
У него было всего две карты.
– Но другие могут тебе помешать, – объяснила Джиллиан. – Адам, например, мог сбросить пики. Если бы он положил их все в банк, ты не смог бы пополнить свой комплект его картами.
Адам под столом прижался к Ронану всей ногой. Выражение лица у него оставалось неизменным.
Ронану казалось, что игра длится вечно.
– Но если бы Адам сбросил пики, тогда они бы и ему не помогли, – произнес своим сочным голосом Флетчер. – Теоретически – да, но не практически. Его пики пролежали бы в банке еще десять ходов, и до тех пор он бы не смог их разыграть. На данном этапе кто-нибудь другой выиграл бы, прежде чем Адам снова получил бы пики.
– Тяжело, – сказал Ронан.
– Бедность – это плохо, – задумчиво произнес Флетчер, разглаживая свитер.
– Как показывает опыт, – с сухой иронией заметила Джиллиан.
Ронан взглянул на Адама; Адама, который вырос в трейлере; Адама, который до сих пор носил твидовый жилет, который подарил ему отец Ганси несколько лет назад; Адама, который ни словом не обмолвился про заносчивых учеников частной школы, ради посещения которой он вкалывал на трех работах.
Адам просто прижал карты к груди, чтобы остальные их не видели.
– Блин, ну тогда репо, – сказал Ронан.
Джиллиан положила рядом с его картами джокера.
– Защищаю.
– Благородно, – прошептал Бенджи.
– Напишите это на моей могиле.
В то время как остальные делали ход по кругу, минуя Ронана и Джиллиан из-за ее самоотверженного поступка, Ронан рассматривал гостиную и пытался представить, каково регулярно проводить здесь время. Он еще не рассказал Адаму про свои дела. Это был не тот разговор, который он хотел заводить в присутствии остальных; они бы не поняли, почему он принял такое решение. С точки зрения посторонних, у Ронана не было причин тянуть с переездом: родители у него умерли, он не работал и не собирался в колледж, а Амбары вполне могли жить сами по себе, пока он не вернулся бы навестить братьев на каникулах.
Для постороннего наблюдателя Ронан Линч был неудачником.
– Эй, Жутик, – сказал Элиот. – Жуткий тип.
– Линч, твой ход, – добавил Адам.
Ронан бросил оценивающий взгляд на стол. Взяв джокера Джиллиан, он добавил еще четыре, которые собрал в ходе игры, и выложил пять одинаковых карт в центре стола.
– Так должно быть, да? – спросил он, забирая червонного короля из комплекта Флетчера и добавляя к собственному комплекту в девятнадцать карт. Вышло ровно двадцать.
– Господи, да, Господи, я тебя ненавижу, – оперным тоном простонал Флетчер.
– Кто ты такой, чтобы приходить на наши земли и забирать наших женщин, – пробормотала Джиллиан.
– Нам не нравится твой парень, Адам, – сказал Бенджи.
Адам улыбнулся тонкой улыбкой, ловко складывая карты в колоду.
– Я забираю победителя, ребята.
– Подожди, – попросила Джиллиан. – Пока ты не ушел, нам надо поговорить с Яньбинем.
– Секунду, – сказал Адам Ронану. Наклонившись ближе, он добавил: – Никого не убивай.
Эти слова были просто поводом подышать Ронану в ухо, однако его нервы чудесным образом успокоились.
Ронан остался с друзьями Адама. Он не знал, насколько они близкие друзья. Недостаточно, чтобы упоминать о них в телефонном разговоре чаще, чем о Ганси и Блу, но достаточно, чтобы сыграть с ними раунд в «Репо», прежде чем Ронан мог получить Адама в свое распоряжение. Он этого не ожидал. Агленби была частной школой-пансионом, и Ронан думал, что гарвардские студенты окажутся неприятной версией школьного братства. Но друзья Адама даже отдаленно не напоминали ту публику. Они даже друг друга не напоминали; всё это были отчетливые индивидуальности. А еще они были гораздо более открытыми и ликующе странными, чем любой ученик Агленби. Ронана, который провел большую часть школьных лет, полагая, что все окружающие – богатые придурки, и будучи единственным геем в своей среде, эти открытия отчего-то встревожили.
Не то чтобы он всерьез боялся, что Адам найдет ему замену. Просто теперь он своими глазами увидел, чем Адам МОГ заменить его.
– Так где он нашел тебя в слезах? – промямлил Бенджи.
Ронану показалось, что он ослышался.
– Чего?
Элиот спросил:
– Где ты плакал, когда вы познакомились?
Их слова ничего не прояснили. Ронан не мог взять в толк, отчего они сочли его плаксой, точка. В последний раз он плакал, когда вспоминал свою грезу-мать, которую выпотрошили, в то время как волшебный лес, который он обожал, сходным образом развоплощался вокруг нее. Вряд ли Адам рассказал его историю посторонним людям, но сама эта мысль, тем не менее, поселила в груди Ронана неприятный жар. Возможно, Адам соврал насчет того, как они познакомились. Об этом тоже было неприятно думать.
Флетчер как будто читал лицо Ронана; он добродушно похлопал себя по объемистому животу и пророкотал:
– Значит, Адам не всегда коллекционировал плакс. Ты пока в предварительной стадии.
– Может, он не встречается с плаксами, – заметил Элиот.
– Я что-то не въезжаю, – сказал Ронан.
– Мы – Плаксивый клуб, – пояснил Бенджи. – Мы все плакали.
– Адам Пэрриш и Плаксивый клуб, прямо как рок-группа, – сказал Флетчер. – У него нюх на нас. Как у супергероя. Где-то на гарвардском кампусе кто-то сейчас плачет, спрятавшись на лестнице, но Адам найдет его, утешит и пристроит в компанию, чтоб ему было с кем поиграть в карты в пятницу вечером.
Ронан провел несколько напряженных секунд, пытаясь сопоставить необщительного Адама, которого он знал, с этим описанием. Адам, которого он знал, был молчаливым наблюдателем. Коллекционером человеческого опыта. Смотри, но не трогай. Мысль о том, что он может быть каким-то другим – каким Ронан его не знал, – казалась такой же тревожной, как осознание того, что новые друзья Адама не так уж плохи. У Ронана и Адама слишком долго были общие воспоминания; он и забыл, что не всегда бывает именно так. У Адама здесь началась новая жизнь, из забитого существа он превращался в нового человека, каким должен был стать. А Ронан был… Ронаном. По-прежнему прячущимся в холмах Вирджинии. Вылетевшим из школы. Живущим там, где родился. Он держал голову опущенной, чтобы уцелеть. Его воспоминания не менялись месяцами.
Адам становился другим. Ронан не мог.
Он подумал, что переедет сюда. И всё получится.
Ронан прорычал:
– Да, он всегда был прямо как мать Тереза.
– Говорят, противоположности притягиваются, – сказал Элиот.
Они сфотографировали победный комплект Ронана и принялись кому-то отсылать фотку.
– Точно, – сказал Ронан. – Он спасает людей, а я отнимаю у них деньги на завтрак.
Бенджи перестал собирать карты и вместо этого задумчиво обозревал стопку. Своим негромким голосом он произнес:
– Завидую ему. Вот бы у меня были такие предки.
Элиот перестал печатать.
– Да. Познакомить бы моего папу с его отцом. Ненавижу своего старика.
Шок, стоп-кадр, остановите поезд.
– У него такие потрясающие семейные истории, – важно произнес Флетчер. – Совсем как Марк Твен, только без расизма. Его слова – подливка к мясному пудингу.
Некогда Ронан Линч врезал отцу Адама Пэрриша во дворике перед трейлером, где Пэрриши жили. Ронан Линч был там, когда отец Адама Пэрриша навсегда лишил его левое ухо возможности слышать. Ронан Линч помог перевезти вещи Адама Пэрриша в поганую съемную комнатку, чтобы тот наконец мог уйти от родителей.
Ронану казалось, что он озирается во сне. Все было слегка не так.
Он по-прежнему разглядывал Плаксивый клуб, когда Адам вернулся.
– Ну, ты готов?
– Приятно было познакомиться, Ронан Линч, – сказал Флетчер, протянув руку через стол.
Ронан помедлил, все еще выбитый из равновесия. Потом он слегка пихнул руку Флетчера вбок и стукнулся с ним костяшками.
– Типа того.
– Чувствуй себя как дома, – сказал Элиот.
– Пока-пока, – добавил Бенджи.
– Катись, блин, – добродушно сказала Джиллиан.
Отходя, Ронан услышал, как Флетчер произнес:
– Классный чувак.
За дверью Адам потянулся и взял Ронана за руку. Они поднялись по лестнице; Ронан выпутал пальцы и обнял Адама, так что приходилось идти бедро к бедру. Они вошли в комнату Адама – и не сделали ни шага дальше. В темноте они несколько минут обвивались друг вокруг друга и отступили, только когда искололи щетиной губы.
– Я по тебе скучал, – сказал приглушенным голосом Адам, утыкаясь лицом в шею Ронана.
Ронан долго не отвечал. Это было слишком идеально, и ему не хотелось портить такую минуту. Постель была прямо здесь, Адам казался теплым и знакомым, он скучал по нему, даже когда держал его в объятиях.
Но потом Ронан спросил:
– Зачем ты им соврал?
Трудно было понять, как Адам отреагировал, потому что он молчал и не двигался, но Ронан, тем не менее, это почувствовал.
– Плаксивый клуб, – добавил он. – И не говори, что ты ничего не делал.
Адам отступил. Даже в темноте Ронан понял, что лицо у него стало таким, как раньше. Настороженным.
– В целом, я не врал.
– Да ладно. Они думают, что твой отец… блин, язык не поворачивается так его назвать… что он прямо святой.
Адам молча удержал его взгляд.
– Адам, что за хрень? – спросил Ронан. – Ты сидишь за столом с кучкой богатеньких ребят, играешь в карты, шутишь про бедность и притворяешься, что дома у тебя прямо южная идиллия?
Он помнил всё, как будто это произошло вчера. Нет, несколько минут назад. Нет, как будто это происходило до сих пор и не кончалось, неизменно свежее в ужасном, необыкновенно ясном воспоминании: Адам, стоящий на четвереньках перед трейлером, шатающийся, ошеломленный, сломленный, и его странная тень, пересекающая полосу света с крыльца. А над ним – отец, который пытается убедить Адама, что он сам виноват, всегда виноват сам. В ту минуту Ронан наполнился кипящей, рвущейся на волю, неумолимой яростью. А теперь ему стало тошно.
– Разве это так плохо? – спросил Адам. – Разве так плохо начать сначала? Никто здесь меня не знает. Я не обязан быть парнем из трейлера или парнем, которого бьет отец. Никто не обязан меня жалеть или осуждать. Я могу просто быть собой.
– Блин, бред какой-то.
Когда глаза Ронана привыкли к темноте, он отчетливо увидел профиль Адама на фоне тускло-синего кембриджского вечера за окном. Нахмуренные брови, сжатые губы. Выражение боли. Прежний Адам. Адам до выпускного, до лета. Абсолютно и прискорбно узнаваемый, в отличие от того изящно причесанного типа на дорожке.
– Ты не поймешь.
Это было слишком; Адам не обладал исключительным правом на страдания. Ронан прорычал:
– Ага, тогда я начну говорить людям, что мои родители еще живы. Не хочу, чтобы отныне меня считали сиротой.
– Я так и понял. У тебя есть братья. А у меня нет никого, – сказал Адам. – Лучше не лезь, потому что ты и понятия не имеешь.
Голос у него сорвался на «потому что».
И тогда ссора закончилась. Впрочем, они и так никогда не ссорились. Для Адама это всегда было стычкой между Адамом и самим собой, между Адамом и миром. Для Ронана это всегда было стычкой между правдой и компромиссом, между черно-белой картиной, которую видел он, и той реальностью, которую ощущали остальные.
Они снова сплелись и постояли так, закрыв глаза. Ронан коснулся губами глухого уха Адама и снова возненавидел отца Адама, а затем сказал вслух:
– Я буду искать квартиру. Завтра.
На долю секунды он испугался, что Адаму больше не нужен Ронан, способный приехать и остаться с ним в Кембридже, но тут Адам сказал:
– Не говори этого. Не бросайся словами просто так. Я не могу…
– Я не бросаюсь. Диклан здесь. И Мэтью. Мы прокатились вместе. Мне пришлось просидеть в машине восемь часов. Завтра я буду встречаться с хозяевами. Смотреть квартиры. Выбирать. Можешь пойти со мной, если у тебя нет здесь других дел. Все решено.
Адам вновь отстранился, и выражение лица у него вновь изменилось. Это был не прежний Адам и не новый, лощеный. Это был Адам, который провел прошлый год в Амбарах, непростой Адам, который не пытался скрыть или примирить запутанные истины в своей душе. Который просто БЫЛ.
– Но как?
– Я могу себя контролировать.
– Правда?
– Я постоянно ночую у Диклана.
Ронан толком там не спал, но теоретически он не солгал.
– А твое лицо? Ночная грязь. Как тут быть?
– Я буду каждые выходные уезжать из города. Найду какое-нибудь безопасное место.
Адам продолжал:
– А как насчет… – но больше ничего не добавил.
Он нахмурился сильнее, чем во время всего разговора, так что губы у него совсем сжались от волнения.
– А зачем тебе мое лицо?
– Я его слишком сильно хочу, – сказал Адам.
Ронан подумал, что этой фразы достаточно, чтобы развеять все неприятные ощущения, которые возникли у него во время общения с гарвардскими друзьями Адама, все неприятные ощущения при мысли о том, что он выглядит полным неудачником, что он застрял на одном месте, все, все неприятные ощущения. Адам Пэрриш хотел его, а он хотел Адама Пэрриша.
– Все получится, – сказал Ронан. – Получится.
Назад: 4
Дальше: 6