56
– Мне нравится твоя квартирка, чувак, – сказала Джордан.
Она пошутила, потому что это была не его квартира, а круглосуточный магазин, где Диклан торчал последние пятнадцать минут, спасаясь от холода.
Был час ночи. Спать ему не хотелось. Побочный эффект того, что он забыл принять снотворное. Побочный эффект того, что в полночь ему позвонила Джордан Хеннесси. Побочный эффект того, что он был идиотом. В магазине царило ощущение, доступное лишь в час ночи, когда все вступают в клуб – клуб людей, которые еще не спят. Клуб, который определяется не единением с другими, а, скорее, тем, что ты оказываешься против всех.
Джордан Хеннесси только что подъехала к заправке в своей красной «Супре» и, одобрительно кивнув, посмотрела на яркие огни магазина за спиной у Диклана. Когда она позвонила полчаса назад, он назвал ей этот адрес, вместо своего настоящего, и попросил его забрать. Джордан не возражала. Он подозревал, что она мошенница. Она была запрограммирована на подозрения, преступления, на то, чтобы заметать следы.
«Что ты тут делаешь, Диклан?»
– Как тебе мой ремонт? – спросил он.
Джордан казалась ярче, чем тогда, в музее. Здесь, в мире после наступления темноты, в свете полуночных флуоресцентных огней, за рулем машины, не ограниченная стенами, часами открытия и закрытия, чужими алчными ожиданиями, она была живой.
– Неплохо смотрится, – заметила она. И открыла дверцу. – Готов прокатиться?
«Что ты тут делаешь?»
Сажусь в машину к девушке с Волшебного базара.
«Только один раз», – подумал Диклан.
Он снова станет скучным, когда взойдет солнце.
Когда он открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, на него глянула «Темная леди». Картина лежала поперек кресла, так, чтобы сразу броситься в глаза; она была призвана его шокировать. Диклан стоял, держась за ручку. Взгляд у Темной леди был горьким, подозрительным, напряженным.
Он сразу понял, что это оригинал. Бурлящее желание сочилось из каждого мазка, чего недоставало картине, которая до сих пор лежала спрятанная в кладовке возле кухни. Вот почему в последние дни ему не снилось море.
– Когда? – спросил Диклан, слегка покачав головой.
Он мог догадаться, он же помнил, когда в последний раз видел во сне песчаный берег.
– У нас обоих есть то, о чем мы не можем рассказать, – произнесла Джордан. – Просто потому что. Но об этом мне было неприятно молчать.
Он задал вопрос, которого сам не ожидал.
– Зачем ты это сделала?
Джордан открыто взглянула на него.
– Давай договоримся: ты не спрашиваешь, зачем я это сделала, а я не спрашиваю тебя о человеке, который создал эту картину. Ничего лучше пока предложить не могу. Особенно сейчас… – она посмотрела на часы, которые явственно ошибались, – в четыре часа утра в пятницу.
Диклан почувствовал, как от нелепости всей этой ситуации у него дергается рот. Ему хотелось рассмеяться. Он не знал, почему. То ли потому, что Джордан никогда не теряла чувства юмора, или потому, что он смеялся над собственной глупостью, или потому, что ее широкая ухмылка была так заразительна, когда она шутила.
– Значит, у меня дома подделка, – заключил он.
– «Подделка» – сильное слово. «Реплика» деликатнее, тебе так не кажется? Ограниченный выпуск, ручная работа, – произнесла Джордан. Ее, очевидно, не мучила совесть, невзирая на обстоятельства. – Можешь забрать оригинал и уйти, никаких проблем. Или можешь засунуть его на заднее сиденье и немного проехаться со мной.
Если Джордан привезла ему оригинал, значит, он мог оторвать бумагу с обратной стороны холста, вытащить меч из камня. Но Диклан об этом не думал. Он дрожал, стоя у открытой дверцы, хотя сам не понимал, почему – от ночного холода, от позднего времени, от того, что день выдался тяжелым, от мрачного взгляда Темной леди или от улыбки Джордан Хеннесси.
«Что ты делаешь здесь, Диклан?»
– А ты что предпочтешь? – спросил он.
Джордан ответила:
– Здесь только два места, мистер Линч.
Диклан повторил себе, что завтра снова станет скучным.
Он переложил картину назад и забрался в машину.
– Куда ты меня везешь?
Она включила зажигание бездумным жестом человека, который так часто ездит, что машина для него всё равно что часть тела.
– Как насчет того, чтобы стать первым оригинальным произведением Джордан Хеннесси?
Они поехали в Джорджтаун. Диклан не ожидал, что отправится с этой безумной девушкой в один из самых культурных и благопристойных районов Вашингтона. Здесь исторические особняки толпились, как близкие друзья, под сенью старых деревьев, все было красиво и прилично. Диклан мечтал о домике в Джорджтауне так же, как и о словах «сенатор» или «член Конгресса» перед своим именем – потому что ему нравилось, как они выглядели (а еще больше нравились взгляды, которыми провожали человека, который был членом Конгресса или жил в Джорджтауне).
Джордан остановилась на тихой темной улице и достала картину.
– Прости, придется немного пробежаться. Надеюсь, у тебя подходящая обувь.
Они вдвоем миновали несколько спящих кварталов, пока не достигли улицы, которая выглядела живописно даже посреди ночи – теплые фонари, кружевная темная листва на их фоне, аккуратные кирпичные дома, кованые решетки, плющ. Джордан скользнула между двумя высокими зданиями, прошла мимо припаркованных велосипедов и мусорных баков и приблизилась к низкой садовой калитке. На ней висел маленький замок. Джордан положила сумку на другую сторону, перелезла и подождала, пока Диклан переберется следом.
Нарушение границ чужих владений не входило в его привычное меню.
Но он все равно это сделал.
Подойдя к задней двери дома, Джордан прислонилась к электронному замку и нажала несколько цифр. Дверь загудела и открылась. Она шагнула внутрь, жестом позвала Диклана и заперла за ним дверь.
Они стояли в темном коридоре, в котором, тем не менее, не царил абсолютный мрак – это была городская темнота. Красно-золотой свет уличных фонарей пробивался сквозь стекла и лежал на деревянном полу большими квадратами уютной городской ночи. В доме пахло вербеной и затхлостью старого жилья.
– Здесь пусто? – спросил Диклан.
– Иногда его сдают, – ответила Джордан. – Надо просто следить за календарем онлайн, чтобы точно ни с кем не столкнуться. Впрочем, для этого района он дороговат, поэтому почти всегда пустует.
Диклан не стал спрашивать, как она узнала код замка, а Джордан не сказала. Она жестом позвала его, и он тихо двинулся вслед за ней к лестнице.
– Ты здесь не живешь.
– Да, – сказала она, – но я заглянула сюда, когда мы… когда я искала жилье в городе. Теперь я иногда здесь работаю. Не так часто, как раньше.
Они поднялись на второй этаж, который в основном состоял из одной большой комнаты. Очевидно, она была ослепительно-светлой днем, потому что и ночью в ней было довольно светло. Уличный фонарь заглядывал прямо в окно и дарил своим вниманием всё вокруг. На полу лежал красивый изношенный персидский ковер; стол с львиными лапами как будто вот-вот мог подойти за печеньем и приласкаться. Повсюду стояли мольберты. Бетонная борзая нюхала воздух. Здесь было шикарно и необычно.
– Не знаю, кто здесь живет, – призналась Джордан, – но они мне нравятся. Мне кажется, это давние любовники, которым трудно ужиться вместе, но друг без друга им тоже трудно. Поэтому они договорились жить здесь в течение недели раз в три месяца.
Пока она разбирала сумку, Диклан переходил от мольберта к мольберту, разглядывая картины. В основном пейзажи, подробные городские ландшафты с характерными вашингтонскими вехами. На стенах висели черно-белые фотографии разных мест со всего мира. Диклан искал какой-нибудь намек на давних любовников, которые не могли жить ни вместе, ни порознь, но увидел только одну пожилую женщину, которая улыбалась в объектив. Она, видимо, была в восторге от того, что ее окружало, а не от фотографа.
– Я буду рисовать в темноте, – сказала Джордан. – Не хочу видеть, чтó создам, действуя только своими силами.
Он повернулся и увидел, что она стоит за одним из мольбертов, перед пустым холстом, а маленькая палитра, на которую выжаты восемь цветов, лежит на тонконогом столике в пределах досягаемости кисти. Скляночка с тирским пурпуром тоже была тут – нераспечатанная. Диклан просто смотрел на Джордан, с ее принадлежностями и холстом, ожидавшим его лица, и подумал о своем доме в Александрии и о братьях.
– Я не верю, что это твоя первая оригинальная картина, – сказал он. – Просто не может быть.
Он вспомнил, как быстро она писала копию Сарджента на Волшебном базаре. И как одурачила его с «Темной леди». Невозможно так наловчиться без долгой практики.
Джордан набрала краски на кисть.
– Я училась, рисуя копии. А потом рисовала копии, чтобы жить. Наверное, некоторые фальсификаторы считают, что их картины «в стиле такого-то» вполне оригинальны, но они врут сами себе. Так что ты – мой первый оригинал. Давай, падай.
– Как?
– На задницу.
Отвернувшись, он бурно рассмеялся, и она тоже.
Диклан сел.
– Насколько спокойно я должен сидеть?
– Можешь разговаривать, – сказала она, взглянув на пустой холст.
Потом вздохнула и потрясла руками.
– Ух.
И приступила. Диклан не видел, что делала Джордан, но было нетрудно сидеть тихо и наблюдать за работой. Она смотрела то на холст, то на него, сверяя реальность со своим произведением и наоборот. Диклан подумал: странное ощущение – понимать, что тебя изучают, после того как ты много лет пытался этого избегать. Он сомневался, что это хорошо. Все равно что влезть в отцовские криминальные махинации. И Диклан понимал, что изрядная часть его души втайне наслаждается.
– Есть письма натурщиков Сарджента, – наконец сказал он.
Уголки губ Джордан приподнялись, хотя она не отвела глаз от картины.
– Расскажи мне про них.
И он рассказал. Люди, которые были объектами будущих картин Сарджента, писали, что приходили на сеанс за сеансом, только для того чтобы увидеть, как он смотрит на пустой холст и ничего не делает. Долгие часы они проводили в обществе художника, который не рисовал. Только глядел на пустой холст. И на них. Волшебник без магии. Оркестр, молчаливо сидящий в яме. Они писали, что в какой-то момент Сарджент вдруг набрасывался на холст и рисовал с бешеной энергией, атакуя его и обрушивая на него краску, а потом снова замирая – и так по кругу. По словам свидетелей, художник кричал и ругался, когда рисовал; он вел себя словно одержимый, и они отчасти боялись Сарджента и его гения. Поставив хотя бы одну точку не там, где ему хотелось, он соскребал всю картину и начинал сызнова. Сохранять стоило только спонтанные мазки.
– Но можно ли говорить о спонтанности, если сначала ты сделаешь десять мазков и сотрешь их? – спросила Джордан. – Мне кажется, он просто не желал показывать людям черновую работу. Спонтанность достигается практикой. Ты хочешь, чтобы зритель видел уверенные линии, даже если тебе приходится понервничать, чтобы этого добиться. Речь должна идти о нем. Настоящее шоу. Вот это мастер.
Она пыталась сказать Диклану что-то о себе.
– Никто его толком не знал, – произнес Диклан. Он тоже пытался сказать что-то о себе. – Все эти письма, все записи, которые остались… Сарджент был публичной фигурой, он жил не так давно, а мы до сих пор точно не знаем, были ли у него возлюбленные.
Джордан сунула кисть в скипидар и прижала ее к краю банки, так что краска вздулась пузырем.
– Была, по крайней мере, одна, – сказала она. – Потому что я его обожаю. Ну вот. Иди и посмотри на себя.
Диклан встал, но, прежде чем он успел подойти к холсту, Джордан поднялась и остановила его, упершись ладонью ему в живот. Он замер. В комнате пахло скипидаром и теплым, плодородным запахом красок; наверное, надо было проветрить. Бетонная борзая продолжала нюхать воздух, дружелюбный городской свет продолжал пробиваться сквозь шторы, а ладонь Джордан касалась его кожи – не через рубашку.
Диклан почувствовал, как в нем вибрирует энергия – он уже очень давно этого не ощущал. Желудок болел. Вся жизнь была черно-белой, и только этот момент – в цвете.
У Диклана загудел телефон.
Он вздохнул.
Джордан отступила и слегка поклонилась, давая ему разрешение ответить; минута немедленно утратила свое очарование оттого, что телефон с такой легкостью привлек его внимание. Диклан достал мобильник из кармана и взглянул на экран.
Мэтью прислал сообщение: «пожалуйста приезжай домой L»
Умоляющее послание ребенка родителю. Оно пришло Диклану, потому что у Мэтью не было родителей, и потому что на дворе стояла глухая ночь, и Мэтью проснулся (если вообще спал) и вспомнил, что он – сон.
– Я… – начал Диклан.
Джордан быстро поняла намек. Она отступила еще на шаг, к холсту, и боковой стороной кисти стерла всё.
– Зачем?..
Улыбка вновь медленно расплылась по ее лицу.
– Тебе придется приехать на второй сеанс.
Перед тем как сесть в машину, Диклан сказал себе, что это только на один раз, и он был вполне искренен… но он всегда лгал, даже самому себе. Поэтому он ответил:
– Да.
