24

Наутро после визита на Волшебный базар Ронан проснулся в гостевой спальне у Диклана. Со времен Кембриджа ему приходилось проводить с собой небольшую беседу, прежде чем он убеждал себя встать с постели, но сегодня Ронан немедленно выкатился из-под одеяла и оделся.

Впервые за долгое время ему гораздо интереснее было бодрствовать, чем спать.

Брайд.

Брайд.

Брайд.

Плюс похожий на сон подпольный рынок и незнакомка с лицом его матери. Мир казался огромным и необычным, и кровь у Ронана вновь потеплела.

Скачи за зайцами.

У него даже была подсказка: карточка, которую продавщица масок дала ему возле лифта.

Достав карточку из кармана пиджака, Ронан рассмотрел ее получше. Она была плотная, как картонный стакан. Приятная на ощупь. Профессионально сделанная, идеально квадратная, с закругленными краями. На одной стороне было изображение женщины с широким крестом на лице – он перечеркивал лоб и подбородок вертикально, глаза и скулы горизонтально. Другая сторона была просто черная. Никакой другой информации он на карточке не увидел, даже поднеся ее к свету.

Ронан сфотографировал карточку, написал «ты знаешь, что это такое?» и отослал Ганси в надежде, что тот еще привязан к своему черному каштану, ну или к чему-нибудь еще, где есть связь. Ричард Кэмпбелл Ганси Третий был самым умным и загадочным человеком из всех, кого знал Ронан, и именно он с максимальной вероятностью мог ответить, каково значение этой картинки. Ронан хотел послать ее и Адаму, но передумал: Адам решил бы, что обязан тратить на это время. А в его жизни и без того хватало сложностей из-за Ронана. Вряд ли Адам на него злился, но кое-что изменилось со времен разгрома в общежитии. Оба как-то притихли. Ронан не знал, как исправить ситуацию, и боялся сделать хуже.

Поэтому он просто написал: «Ты мне снился».

Когда Ронан спустился и зашел на кухню, Диклан читал нотацию.

– Ты еще даже приблизительно не одет для концерта. А мне нужно как минимум сорок минут запаса. И, пожалуйста, прекрати.

Мэтью весело напевал с полным ртом блинов и варенья; звук сопровождался танцем. Получалось нечто вроде: «Рор-а-рор-а-рор-а-рор». Трудно было понять, что это – просто фраза, которая понравилась Мэтью, или обрывок песни. Впрочем, не то чтобы разница была существенной: как показывал опыт, Мэтью мог часами распевать фразы, которые ему нравились.

У Диклана был страдающий вид. Он проглотил пригоршню таблеток и запил их кофе; Ронан подозревал, что это противопоказано, но, черт возьми, у всех свои недостатки.

– Что он говорит? – спросил он.

– Что хочет опоздать на концерт, – кисло отозвался Диклан.

Мэтью, продолжая петь и танцевать, указал на «Темную леди», которая – уже без обертки – стояла, прислоненная к шкафу. Было чудесно видеть ее в резком утреннем свете. Вчерашний сон был реальностью, и наоборот. Волшебный базар существовал; Брайд существовал; женщина с лицом Авроры, которую они видели, существовала. Темная леди внимательно смотрела на Ронана. Аврора была мягче, доверчивей. Женщина на портрете отличалась совсем иными чертами.

Мэтью наконец проглотил то, чем у него был набит рот, и запел более внятно:

– Мор-о-кора, мор-о-кора!

Подойдя к Ронану, он перевернул картину. Задняя часть была аккуратно заклеена коричневой бумагой, защищавшей холст. Мэтью постучал по правому нижнему краю, где виднелась надпись, сделанная отцовским почерком: «Mór Ó Corra».

Ронан произнес это вслух, вкладываясь всем телом в ирландское произношение:

– Мор-о-коррах.

Звучало притягательно. Отчетливый ностальгический распев гласных, который напомнил ему об отце, о тех моментах его детства, которые остались не запятнаны последующими событиями. Он почти забыл отцовский североирландский акцент. Просто нелепо.

Ронан посмотрел на старшего брата.

– Что такое «мор-о-коррах»?

Диклан ответил:

– Кто знает? Это просто сон. Может быть чем угодно. Мэтью, пожалуйста, ради Бога. Одевайся. Давайте ускорим процесс.

Этот дикланизм погнал Мэтью наверх.

Слова Диклана – «просто сон» – эхом отозвались в сознании Ронана, когда он вспомнил, что Брайд запретил ему так думать.

Он спросил:

– Тебе снилось море?

– Да, – ответил Диклан. – Ирландское.

– Значит, она работает, как нам и обещали.

– Похоже на то.

У Ронана зазвонил телефон. На экране засветилось «Ганси».

«Показал коллегам, – гласило сообщение, как будто Ганси был не ровесником Ронана, а шестидесятилетним стариком. – Картинка, которую ты прислал, – официальный логотип «Боудикки». Чисто женская организация, которая занимается защитой и трудоустройством женщин в сфере бизнеса. Генри говорит, что, по словам его матери, она довольно влиятельна».

Еще одно сообщение. «Боудикка и в историческом плане очень интересная фигура».

Еще одно: «Она была кельтской королевой-воительницей около 60 г. н. э. и сражалась с римлянами».

Еще одно: «Блу просит передать, что Боудикка»

Еще одно: «Прости, сорвалось. Цитирую: что Боудикка крутой вандал. Пусть Ронан Линч завидует».

На экране задвигались точки, показывая, что Ганси пишет очередное сообщение.

Ронан поспешно ответил: «Ну, тебе это не грозит. Спасибо, старик, погуглю».

Диклан спросил:

– Это Пэрриш?

– Ганси. Он узнал, что такое «Боудикка». Он выяснил про карточку, которую та… – он замялся, не зная, как назвать женщину с лицом его матери, – …оставила вчера вечером продавщицам масок.

– Ничего не надо выяснять, Ронан, – отчетливо произнес Диклан.

Подняв картину, он убрал ее в ближайший шкаф и закрыл дверь. Ронан не был большим поклонником живописи, но сомневался, что выбрал бы для «Темной леди» именно такое место.

– Кажется, ты думаешь, что это будет прикольно. Не будет.

Диклан всегда это делал – в точности предугадывал следующий шаг Ронана, неверно определяя мотивацию.

– А ты не хочешь знать?

– Нет.

Диклан начал собираться – сложил тарелки в раковину, соскреб остатки еды лопаточкой в мусорное ведро, сполоснул кружку и поставил ее вверх дном на полотенце.

– Нет, не хочу. Мэтью, давай быстрее, две минуты! Ради этого я отказываюсь от своих планов!

Ронан прорычал:

– Как будто тебя при рождении вычеркнули из семейного списка.

Он знал, что это нехорошо. Он знал, что Ганси в такой ситуации строго сказал бы: «Ронан», а Адам взглянул бы понимающе. Но он ничего не мог поделать. Как будто чем меньше Диклан злился, чем меньше его это волновало, тем больше Ронану хотелось довести старшего брата до срыва.

Но Диклан просто продолжал складывать посуду, и его голос звучал так ровно, словно они обсуждали садоводство.

– Эволюция предпочитает простейшие организмы, Ронан, и прямо сейчас мы – простейший организм.

Ронан дал клятву никогда не быть таким скучным, бесстрастным и мертвым, как Диклан Линч.

– Простейший организм – гребаное одноклеточное, – сказал он. – А нас трое.

Диклан мрачно посмотрел на брата.

– Как будто я не думаю об этом каждый день.

Появился Мэтью – весь в черном. Это был не классический траур, а мятый черный цвет официанта в стейк-хаусе или музыканта в школьном оркестре.

– Слава Богу, – произнес Диклан, доставая ключи от машины.

– Он мне не помогал, – сказал Мэтью и бросил взгляд на Ронана, чтобы убедиться, что шутка удалась.

С таким видом, словно средний брат не нахамил ему только что, Диклан спросил:

– Ронан, ты поедешь?

Ронан понятия не имел, что это за концерт, однако был на сто процентов уверен, что предпочел бы гоняться за Брайдом и Боудиккой. Более того, по выражению лица Диклана он предположил, что брату это известно.

– Поехали, – сказал Мэтью, подскакав к нему. – С ума сойти, до чего отвратительно я играю. У меня есть одно органное соло, такое фальшивое, что от смеха уписаться можно. И… ой. Ронан.

Он замолчал и слегка провел рукой у себя под носом, тем движением, которое делает человек, добровольно играя роль зеркала для другого.

Ронан повторил движение брата и вытер костяшкой нос. На коже осталось темное пятно, похожее на чернила.

Ночная грязь.

Он даже не почувствовал ее приближения. Хотя всегда думал, что успеет почувствовать.

Диклан прищурился с таким видом, как будто Ронан его разочаровал. Как будто это он был виноват.

– По ходу, ты с нами не едешь, – подытожил Мэтью.