15

«Спроси брата про Волшебный базар».

Он существовал на самом деле.

Он существовал, а значит, и Брайд тоже.

«Они будут шептать мое имя».

На улице было черно, черно, черно, черно, и Ронана переполняло электричество. Они с Дикланом отправились на Волшебный базар, с которым Диклан был знаком, поскольку его посещал Ниалл Линч, а Ронан – потому что какой-то незнакомец нашептал ему название во сне. Времена менялись. Умом он не понимал, хорошо это или плохо, но сердце не сомневалось. Оно гнало по венам ночь.

Отель «Картер», место проведения Волшебного базара, был большим старым зданием, идеально квадратной формы, с уймой маленьких окон и затейливой лепниной под крышей. Чопорный и потрепанный жизнью, как дедушка, нарядившийся для похода в церковь. Таким отелем пользуются не для жилья, а в качестве вехи, когда объясняют дорогу. Парковка была полна машин. Просто битком набита. Ронан задумался, что в них такое. Оружие? Наркотики? Сновидцы?

Придет ли сегодня Брайд?

– Он не порадовался бы, узнав, что я привез тебя сюда, – сказал Диклан, глядя в темное зеркальце заднего вида. Бог весть зачем. – Он не хотел, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое.

Он не стал подчеркивать «с тобой», но это было и так ясно. Ничего плохого не случится с тобой, что-нибудь плохое может случиться со мной. Сыновья и отцы, отцы и сыновья. Из всего, что приснил Ниалл Линч, самым удивительным была его семья. Разумеется, теоретически он приснил только часть ее – свою ласковую жену, любящую мать мальчиков, Аврору Линч. По всем параметрам сказочное существо – невеста с загадочным прошлым, женщина, которая никогда не была девочкой, красавица с золотыми волосами, возлюбленная с очаровательным голосом. Сыновей он себе не приснил, но и на них, разумеется, влияли его грезы. Грезы Ниалла населяли Амбары и помогали за них платить. Они учили мальчиков хранить тайну, сознавать, как важна скрытность, как ценно несказанное. Они превратили семью Линч в остров. У Ниалла не было родственников – только тетя и дядя в Нью-Йорке, но еще в детстве братья поняли, что это ласковые прозвища, а не подлинные кровные узы. У Авроры, разумеется, не было вообще никого. Ее родословная лежала в воображении Ниалла Линча, а это не те родственники, которых можно навестить на Рождество.

Братья Линч не были снами Ниалла Линча, но, в любом случае, они обрели их форму.

Особенно Ронан, сын с лицом своего отца и с отцовскими грезами.

– Пускай придет и помешает, – сказал Ронан.

– Не подначивай его, иначе и правда придет, – ответил Диклан, останавливаясь. Он внимательно обозрел стоявшие по бокам автомобили, прикидывая возможное желание и склонность их владельцев поцарапать ему машину.

– Мы на нелегальном черном рынке, а ты переживаешь, что какая-нибудь «Хонда» стукнет тебя дверцей?

Дикланизм брата не переставал изумлять Ронана; когда ему казалось, что тот уже достиг пика, непременно находилось что-нибудь еще.

– Тут следят за чистотой. Ты взял что-нибудь, что можно счесть оружием? Иногда на входе обыскивают.

– Вот это, – ответил Ронан, достал из кармана нечто, напоминавшее складной нож, и нажал на кнопку, в норме выпускавшую лезвие. Но вместо лезвия из ножа вырвались крылья и когти. Они замелькали в воздухе – стайка ужаса, содержавшаяся в маленькой рукоятке.

– Матерь божья, – резко сказал Диклан. – Не испорти мне приборную доску.

Ронан отпустил кнопку. Крылья и когти немедленно вернулись внутрь. Диклан протянул руку, чтобы стряхнуть пылинку с приборной доски, и метнул на брата убийственный взгляд.

Асфальт отливал черным. Алые хвостовые огни воспламеняли лужи. Пахло шаурмой и выхлопными газами. Небо было тускло-черным – непогода последних нескольких дней продолжала упорствовать. В новостях сказали, что это климатические изменения – теперь так ведут себя грозы, они приходят куда-нибудь, встают там лагерем и дарят свое внимание одному месту, а не многим, пока объекты их любви не уплывают. «У нас наводнение, – заметил ведущий, – но подумайте об Огайо, где засуха», как будто, подумав, можно было что-то изменить. От этого у Ронана зачесались руки. Было неприятно сознавать, что не только его персональный мир съезжал с катушек.

Диклан уставился на старую вывеску с крупными буквами: ОТЕЛЬ «КАРТЕР». Она могла провисеть здесь десять лет – или сорок. Как будто они путешествовали во времени.

– Последний базар, куда я ездил с папой, проходил в Токио. Первый, если не ошибаюсь, в Лос-Анджелесе. Или в Берлине. Память подводит.

Ронану пришлось вписать это в коллекцию детских воспоминаний. Когда Диклан успел смотаться в Токио? Остальным сказали, что он уехал в спортивный лагерь? Сколько раз Ронан дико завидовал брату, которому позволяли пойти на вечеринку с ночевкой, а на самом деле Диклан, зевая, выходил из самолета где-нибудь в Берлине. Ронан знал, что Диклан сделан из секретов, и все-таки при раскрытии очередного испытывал шок.

У входа ожидал швейцар. Это была красивая дверь с замысловатой резьбой, настоящий портал к приключениям – и настоящий швейцар, одетый как на картинке, в костюм с золотой отделкой. Молодой парень, с небрежным, неестественно красным ртом.

Он выжидающе взглянул на Ронана.

Тот не сразу сообразил, что швейцар оценивает братьев – Диклана в простом сером костюме и начищенных ботинках и Ронана с татуировками и поцарапанным крабами лицом – и думает, что именно Ронан в этой паре главный.

Странное ощущение.

Диклан молча перехватил внимание швейцара, достав из кармана полотняный носовой платок. На нем, над именем Диклана, были какие-то необычные черточки. Швейцар быстро взглянул на них и вернул платок Диклану, вместе с тонкой карточкой, похожей на меню, которую достал из пиджака.

Он протянул Ронану непримечательную магнитную карту.

– Чернила у вас на коже означают, что вы что-то скрываете, – сказал швейцар.

– Вот что значит дыхание, – ответил Ронан.

На лице швейцара закровоточила улыбка. Он открыл дверь.

Внушительный вестибюль «Картера» был устелен кроваво-красными коврами и освещен старомодными латунными светильниками, похожими на ребра. Ронан даже через подошвы армейских ботинок ощущал плюш ковра. Пахло сгоревшими спичками и лимонами. Всё имело классический и запущенный вид, как у дома, который со вкусом убивает знаменитый полтергейст. А еще отель казался пустым. Никого не было за полированной стойкой, кожаные кресла никто не занимал.

– Ты уверен, что мы не ошиблись?

– Все происходит наверху, – сказал Диклан и наклонил карточку, чтобы Ронан мог прочесть то, что было на ней напечатано.

Одну колонку составляли номера. В другой стояли короткие комбинации букв и цифр.

– Каждый из этих кодов что-то значит. Живопись, животные, оружие, наркотики, услуги.

– Уборка, – подхватил Ронан. – Бухгалтерия. Уход за детьми.

– Возможно, – ответил Диклан, – но в другом смысле.

Он провел пальцем по карточке.

– Я знаю все эти коды не так хорошо, как следовало бы. Но, по-моему, нам нужен восемьдесят четвертый номер. Или двенадцатый. Или двенадцать-зет.

– Что мы ищем? – спросил Ронан.

Диклан убрал карточку в карман.

– Ты – ничего. Ты просто смотришь. И не отходишь от меня. Понятно? Некоторые коды… короче, зайдешь в номер и не выйдешь.

Всё тут казалось фальшивым, обостренным, непредсказуемым. Всё тут казалось сном.

– Скажи, что ты меня понял, – потребовал Диклан.

– Я понял, придурок.

– Папе бы это не понравилось, – снова пробормотал Диклан, обращаясь, скорее, к себе, чем к Ронану.

– Диклан? Диклан Линч?

Диклан плавно повернулся. Вестибюль перестал быть пустым. За стойкой стояла женщина. Темноволосая и пышная, то ли в платье, то ли в блузе с воротником, напоминавшим верх магазинной сумки. Она неприятно долго не сводила глаз с обоих братьев. Брови у нее имели крайне удивленный вид.

– Энджи, – сказал Диклан.

Невозможно было понять, что он при этом чувствовал.

– Давно не виделись, милый, – сказала женщина.

Она смотрела на Ронана, поэтому Диклан подвел его к ней и произнес:

– Это мой брат.

Энджи по-прежнему смотрела, не отрываясь. Ронан был чемпионом по пристальным взглядам, но она могла дать ему фору по части интенсивности.

– Он похож…

– Знаю, – перебил Диклан.

– Ты умеешь говорить? – спросила Энджи у Ронана.

Тот оскалил зубы. Брови у нее сохранили прежний вид.

– Где вы, ребята, живете? – спросила Энджи. – Ваш папа постоянно приглашал меня на ужин, если я окажусь в ваших краях, и вот пожалуйста. По его описаниям выходил сущий рай. Ферма Линчей. Такое ощущение, что я теперь могу нарисовать ее, если понадобится. Он был хороший рассказчик.

Ронану показалось, что его предали. Амбары были семейной тайной Линчей, а вовсе не темой для болтовни за пивом. Он боготворил Ниалла при жизни; возможно, Ронану не хотелось знать больше об этой его стороне.

– Ферма сгорела, – спокойно соврал Диклан, не моргнув и глазом. – Вандалы. Когда мы были в школе.

Лицо Энджи сделалось трагическим.

– На вашу долю, ребята, выпало слишком много бед. Как в кино. Ужас. А что привело вас сюда? Вы, как и все остальные, хотите глянуть на него хоть глазком, пока его не посадили?

– Его?

Энджи нагнулась к Диклану, чуть не перелившись через вырез ворота. Театральным шепотом она произнесла:

– Он нарушает правила, так говорят. Не беспокоится о порядках ни там, ни тут. Просто делает то, что хочет. Говорят, он здесь, потому что здесь закон – и мы все знаем, как к этому относиться.

Диклан спросил:

– Кто?

Энджи похлопала его по щеке.

– Ты всегда требовал ответов.

На лице Диклана на мгновение мелькнула досада, а затем вновь сменилась нейтральным выражением.

– Мы пойдем. Время – деньги.

Ронан подумал, что для дикланизма время есть всегда.

– Смотрите, чтобы копы не нагрянули, – предупредила Энджи.

Диклан на ходу произнес:

– Непременно.

Пока братья Линч шагали по длинному красному коридору, Ронан спросил:

– Она тут главная?

– Энджи? С чего ты взял?

– Ну, она стояла за стойкой.

– Скорее всего, ее интересовало, получит ли она оставшуюся мелочь. Карточка у тебя? Она понадобится, чтобы сесть в лифт.

И это тоже было похоже на сон – столь небрежное признание преступности Энджи, произнесенное бесстрастным тоном, которым Диклан говорил всегда. Ронан напомнил себе: это мир Диклана. До появления серой городской квартиры, серого костюма, серых интонаций, до того как стать невидимкой, до гибели отца Диклан Линч бывал на таких мероприятиях достаточно часто, чтобы его запомнили.

Иногда Ронан сомневался, что знает хоть кого-то из своих родных.

Двери лифта в конце коридора напоминали врата в иной мир: латунь и блестящее стекло в окружении изящной резьбы. Как драгоценный камень в кроваво-красной оправе.

Диклан сунул карточку в прорезь, и двери с шипением открылись, обнаружив зеркальную кабину. Братья снаружи посмотрели на братьев внутри. Диклан, в добротном скучном костюме, с носом Ниалла Линча и вьющимися темными волосами. Ронан, наголо бритый, с татуировкой, выползающей из-под воротника, с губами, носом, глазами, подбородком, сложением, способностями Ниалла Линча… и всем остальным тоже. Несомненно, сыновья Ниалла Линча, несомненно, братья.

Они вошли в лифт.

– Наверх, – сказал Диклан.