Глава 15
Сидит Федот, икает, в обстановку вникает…
Л. Филатов
Темно, Время побери! Темно и сыро. И пахнет чем-то не очень приятным. И не пахнет даже, а воняет. Какая-то гниль, прель и, кажется, даже мертвечина.
Опускаю щиток шлема и включаю ноктовизор. Какое-то редколесье, поросшее странно, даже причудливо изогнутыми деревьями. Впечатление такое, что они проросли в пьяном виде, долго не могли протрезветь и сейчас сами удивляются: что это такое из них получилось? Из таких стволов даже зубочисток не настрогаешь. Разве что рыболовные крючки получатся. Под ногами у нас не трава и не мох, а какой-то лишайник. Он мягкий и скользкий. Напоминает плесень. А может быть, это и есть плесень? Не от неё ли и исходит этот своеобразный аромат?
Натягиваю перчатки и подхожу к стволу дерева. Так и есть, нижняя часть ствола тоже покрыта этим лишайником или плесенью. Присматриваюсь к этой дряни, и у меня пропадает желание трогать её руками, даже в перчатках. Я погружаю в эту субстанцию щуп микроанализатора. Он выдаёт мне такой состав, что я с сомнением смотрю на подмётки своих ботинок. Долго ли они смогут выдержать подобное воздействие?
— Здесь очень опасно. Надо срочно уходить.
— Некуда, — возражает Анатолий. — Ближайшая стабильная зона — в восьмидесяти километрах.
— Плохо дело, братцы. Как бы нам тут не загнуться. Толя, в каком направлении стабильная зона? Пойдём туда. Может быть, эта дрянь не везде.
— Андрей, а дышать здесь не вредно? Больно уж это амбре на нервы действует, — говорит Наташа.
— Нет. Приятного, конечно, мало, но особой опасности в этом плане нет. А вот садиться на эту плесень и трогать её — Время упаси. Она изобилует контактными ядами и до предела насыщена разными агрессивными веществами. Среди них есть такие, что способны разъедать резину, дублёную кожу и пластики. Так что чем скорее мы отсюда выберемся, тем здоровее будем. Идём след в след. Пётр с Сергеем идут последними, у них обувь слабее, чем у нас.
— След в след? — ехидно спрашивает Лена. — А как ты это представляешь в такой темноте? Ноктовизор-то только у тебя.
— Зато у вас есть фонарики. Но светите только под ноги, иначе ноктовизор мне засветите.
— А не привлечем ли мы светом какую-нибудь живность поопаснее, чем эта плесень? — высказывает предположение Пётр.
— Из двух зол выбираем меньшее. От животных мы как-нибудь отобьёмся. А вот если ты пройдёшься по этой плесени босиком, я за твоё здоровье не поручусь. То, что без ног останешься, гарантирую.
Через ноктовизор я пытаюсь высмотреть или тропинки, или участки, свободные от плесени. Бесполезно. Едкая ядовитая дрянь облепила всё, не оставив свободным ни единого квадратного сантиметра. «Пьяные» деревья здесь растут гуще, их переплетенные ветви образуют сплошную крышу. Что-то не хочется под эту кровлю соваться. Надо бы обойти. Но я уже по опыту успел убедиться, что под деревьями слой плесени тоньше, и она там вроде посуше. Поколебавшись, шагаю под крышу. Ветви свисают очень низко, и приходится нагибаться. Кроме того, с ветвей ниспадают какие-то тонкие белёсые нити, похожие на паутину. То и дело приходится раздвигать их, чтобы пройти.
Внезапно сзади доносится крик. Крик отвращения и ужаса. Так кричат, схватившись в темноте за ветку, которая оказывается змеёй. Кричит Наташа. Белёсые нити плотно опутали её и теперь, сокращаясь, подтягивают девушку вверх. А наверху ветви оживлённо шевелятся и тянутся навстречу жертве. Именно жертве. Нет никаких сомнений: хищник поймал добычу.
Мы бросаемся на помощь Наташе. Сама она не может шевельнуть ни рукой, ни ногой — так плотно опутали её эти предательские нити-щупальца. Пытаемся перерезать их ножами. Бесполезно. Невесомые паутинки прочны, как легированная сталь. Не помогают и виброусилители.
— Толя! — кричу я. — Лазером их!
Несколько взмахов лазером, работающим в режиме непрерывного излучения. Слышится противный треск, напоминающий хруст костей. В нос бьёт волна запаха плохо очищенного самогона. Обрезанные нити отпускают Наташу и, извиваясь, как перерубленные змеи, бессильно падают к её ногам. Ветви дерева-хищника, секунду назад жадно тянувшиеся к девушке, испуганно возвращаются назад и даже поднимаются выше, чем до нападения.
Мы быстро выбираемся из зарослей «пьяных» деревьев. При свете фонариков осматриваем Наташу. Видимых повреждений нет. Девушка дрожит от возбуждения и омерзения.
— Впечатление было такое, словно меня опутало несколько десятков змей, — рассказывает Наташа.
Мы идём еще часа два. «Пьяные» деревья, растущие плотными группами, старательно обходим. Хватит нам опыта с Наташей. Странно, но никакой живности не видно и не слышно. На кого же эти деревья охотятся? Разве что друг на друга?
Неожиданно кромешная тьма сменяется ярким дневным светом. Никаких сумерек, никакой зари. Впечатление такое, будто солнце было просто погашено, а сейчас его кто-то включил. Всё равно как, зайдя в тёмную комнату, нажал кнопку выключателя.
Некоторое время мы осмысливаем случившееся. Потом я выключаю ноктовизор, а мои товарищи гасят фонарики. Первым делом я проверяю при дневном свете нашу обувь. У наших ботинок подмётки из специального пластика, способного длительное время выдерживать воздействие сильных кислот; «сносилась» почти на четверть. Резиновые подмётки ботинок Петра — больше чем наполовину. Самое удивительное, что сапоги Сергея совсем не пострадали, выглядят как новенькие. Грязноватые только.
Подивившись этому обстоятельству, я вспоминаю, что сапоги Сергея изготовлены в Фазе биологической цивилизации. Сначала я говорю себе: «Понятно», а потом: «Да нет. Ни черта не понятно». Почему в биологической Фазе придали обувной коже такие свойства, что её не берёт даже эта едкая ядовитая плесень? Вряд ли они предвидели, что мы можем вляпаться в такое. Еще менее вероятно, что там у них временами выпадают такие дожди, что образуются лужи со свойствами этой плесени. Впрочем, стоит ли ломать себе голову над неразрешимыми загадками? Сейчас перед нами стоит задача поважнее.
Если все восемьдесят километров нам придётся топать по этой плесени, то мы просто не дойдём. И первым погибнет Пётр. Разве что Сергей потащит его на себе. Оценив и сопоставив их комплекции, решаю: далеко не унесёт. Тем более что через сорок километров сгорят подмётки и у нас. Всех Сергей унести на себе точно не сможет.
Вот уж обстановочка! И идти нельзя, и на месте оставаться нельзя. И то, и другое смерти подобно. Кратко обрисовываю ситуацию своим товарищам. Решение принимается единогласно. Идём вперёд. Что будет впереди, мы еще увидим. А здесь — верная смерть. Мерзкая плесень не прекращает своей работы ни на секунду.
«Пьяные» деревья редеют. Теперь группами они уже не встречаются. Но слой плесени под ногами становится всё толще и словно сочнее. Она хлюпает и брызгается. Одновременно в воздухе появляется запах аммиака и еще чего-то. «Какие-то галогеноводороды», — уточняет Лена, взяв пробу воздуха.
Мы выходим на опушку «пьяного леса», и перед нами открывается обширное болото. Маслянистая жидкость грязного серо-желто-зелёного цвета колеблется, будто кипит. Время от времени на её поверхности вздуваются крупные пузыри и лопаются, насыщая воздух аммиаком и другой экзотикой. Форсировать это болото ни у кого желания не возникает. Надо обходить.
Внезапно по поверхности болота пробегает рябь. Сначала мелкая, потом всё крупнее и крупнее. Наконец это уже волны. Центр волнения — где-то в середине болота. На берег накатывает высокая волна и выплёскивает порцию густой слизи. Эта слизь начинает быстро расползаться от берега, меняя цвет и становясь неотличимой от той плесени, по которой мы идём уже несколько часов. Так вот откуда берётся эта мерзость! Надо поскорее уходить. Не исключено, что новорожденная плесень может быть намного активнее.
Мы снова углубляемся в «пьяный лес», держим курс в обход болота. Еще через час лес снова редеет. Мы уже ждём новых неприятных сюрпризов. Но нет. Выходим на открытое пространство. Поле, поросшее редкими группами невысокого, но густого кустарника. Слой плесени под ногами вроде бы потоньше. Чем дальше мы идём, тем он, действительно, становится тоньше и суше. Наученные горьким опытом, мы настораживаемся, удваиваем внимание. Вполне возможно, что эти кусты — тоже хищники.
Никаких следов не видно. Впрочем, плесень, как мы видели, движется. Следы могут быстро затягиваться. Птиц тоже не видно и не слышно. Я впервые бросаю взгляд на небо. Оно здесь неприятного, гнойного цвета. И совершенно без облаков. Куда же это нас занесло?
К кустам мы подходить не рискуем; лавируем между ними, иногда делая порядочные крюки там, где кусты растут сплошной стеной. Местность понижается, еще через километр в плесени начинают попадаться проплешины, в которых видна каменистая почва, лишенная растительности. А еще немного погодя от сплошного ковра плесени остаются лишь отдельные островки. Вонзаю в почву щуп анализатора. Экзотика! Конечно, здесь вряд ли что сможет вырасти, кроме этих кустов. Но прямой опасности нет. Наконец-то можно передохнуть.
Первым делом осматриваем нашу обувь. Сапоги Сергея без изменений. А вот у Петра от толстой подмётки остался жалкий слой около сантиметра. Вовремя мы выбрались из этой мерзости. У нас подмётки износились наполовину.
Мы закуриваем, а женщины готовят кофе на той воде, которую мы захватили с собой. Ловлю на себе взгляд Сергея. Он давно уже хочет поговорить со мной, и я знаю, о чем.
— Серёжа, ты хочешь спросить меня о Диме? Так ты того, не стесняйся.
— Андрей Николаевич, как он погиб?
— Нервы не выдержали. Надо было лежать, прижаться к земле как можно плотнее, а он вскочил. Тебя Пётр удержал, а я его не смог. Если бы ты поднялся, тоже там остался бы. Эта штука пощады не знает, и спасение от неё одно: лежать и не вставать.
— А что это было?
— Высокочастотное оружие. Оружие варварское, на поле боя бесполезное, так как дальность действия у него незначительная. А вот на улицах, при подавлении волнений — вещь незаменимая. Особенно когда карателей мало заботит, сколько людей выживет после атаки. Как правило, никто не выживает. Это я знал, что чем ближе к земле, тем менее эффективно его воздействие. Впрочем, приятного и в этом случае мало, ты на себе убедился. Но уж если встанешь и побежишь, ты — покойник на сто процентов. Такие штуки широко применяют различные режимы фашистского толка. Потому-то я и знаю, как оно действует и как от него защищаться. А подавляющее большинство людей не знает. Отсюда такая высокая эффективность этого оружия.
— Значит, Дмитрия спасти было невозможно?
— Возможно. Но только в том случае, если бы он остался лежать, как ты и перетерпел этот кошмар. Подняться в рост в зоне действия этого оружия — верная смерть. И почти мгновенная.
— И что же с ним стало?
— Нездоровый у тебя интерес, Серёжа. Скажу точно: спать спокойнее от этого знания ты не будешь.
— А всё-таки?
— Ну, раз ты настаиваешь… Курицу гриль знаешь? Вот примерно то же самое.
Сергей качает головой, словно отгоняя кошмар, и тяжело вздыхает. Он снова смотрит на меня, порывается что-то сказать, и я опять знаю, о чем, но сдерживается. Лена приходит мне на выручку:
— Сережа, ты сейчас подумал: если бы Андрей не отговорил Диму тогда остаться в биологической Фазе, то он сейчас был бы жив.
Сергей кивает.
— Не наступай Андрею на больную мозоль. Поверь, я знаю его давно и хорошо. Андрей сам постоянно думает об этом и казнит себя с того самого момента, когда Дима не выдержал и вскочил навстречу свой смерти. Ведь я права?
На этот раз киваю я.
— Серёжа, потому-то мы так долго и колебались, прежде чем решились взять вас с собой. Ты и сам уже понял, что это не туристический поход. Здесь ничего нельзя предвидеть. Вспомни, сколько раз мы все были на волосок от смерти. Помнишь лес, горящий после ядерного удара? Если бы там переход оказался не рядом, а километрах в двух или трёх, мы бы там и остались. Или задохнулись бы, или нас убила бы радиация. Куда мы сейчас придём? Что ждёт нас, даже не в следующей Фазе, а в этой, через час или два? Никто сказать не может.
— Хватит, Ленок, нагнетать атмосферу и пугать нас, — говорю я, доставая фляжку с коньяком. — Но в одном ты права. Всё у нас впереди. Давайте-ка помянем нашего товарища Димитрия. — Я разливаю по походным стаканчикам коньяк и продолжаю: — Дима был хорошим человеком и надёжным товарищем. Он и сам не знал, на что был способен. А способен он оказался на многое. Помните, как он держал нас над пропастью? Тогда я понял, что у этого парня необычайная сила воли. Ведь только на ней он и удержался тогда сам и нас удержал. Я потому и убедил его не оставаться в биологической Фазе, что рассчитывал сделать из него хроноагента. Именно из таких неравнодушных, способных на самопожертвование и получаются настоящие хроноагенты. Увы, не довелось ему стать хроноагентом. Не судьба. Но всё равно, Дима, ты останешься одним из нас, и мы всегда будем помнить тебя.
— Уже двоих мы потеряли в боях местного значения, — задумчиво говорит Лена. — Может быть, именно в этом и наша судьба?
— Нет уж, подруга! — возмущаюсь я. — Хватит! Больше мы в местные заварушки ввязываться не будем. Ради того, чтобы встретиться с «прорабами перестройки», мы ввязались в эту авантюру с восстанием. В результате потеряли Диму. Не велика ли цена? Теперь наша задача одна: выбраться из этой заварушки, в которую сами влезли. Надо любой ценой добраться до своих и донести полученную информацию. Под любой ценой я понимаю всё, кроме человеческих жертв. Даю слово: ни за какие коврижки больше не буду вмешиваться в местные дела. Пусть они здесь друг друга передушат! Пусть они друг друга на кострах пекут или сырыми заживо едят! Пройду мимо и глазом не моргну. И вам моргать запрещаю!
Лена смотрит на меня и с заговорщическим видом подмигивает:
—Номер восемнадцать тысяч девятьсот двадцать семь!
— Здесь! — отвечаю я, поняв её шутку.
— А куда ты… к… В общем, а куды ты денешься?
Все смеются. Смех дико звучит в этой безжизненной и неземной местности.
— Права ты, Леночка, как всегда, на все сто пятьдесят права. Не такие мы люди, чтобы пройти мимо чужой беды. Потому-то мы с тобой хроноагентами и стали. Хотя если Совет Магов узнает когда-нибудь о наших несанкционированных и не рассчитанных вмешательствах… — Я тяжело вздыхаю, это может понять только Ленка. — Знаешь, Сергей, что мне больше всего не понравилось в вашей Фазе? Расхожая фраза: «Это ваши проблемы» или «Это его проблемы». Я родился, рос, воспитывался и жил в социалистическом обществе. У этого общества было много недостатков. Кто-нибудь стал бы возражать, а я не буду. Но одного недостатка это общество было лишено: таких фраз я там ни разу не слышал. Тебе это может показаться диким. Как это так? Человеку что, своих проблем мало? Он еще и в чужие вникает! А вот представь себе. Пусть не вникали, пусть не могли помочь. Но никогда не отмахивались. По крайней мере, если помочь не могли ни делом, ни деньгами, то всегда могли дать совет, подсказать и так далее. Пётр не даст соврать, он сам из такого же общества. Да и Наташа с Толей такие же. А знаешь, Серёжа, в чем первопричина такого положения? Ни за что не угадаешь. Думаешь, «прорабы перестройки» постарались? Нет, дорогой, они пришли на готовое, когда вы сами до них дозрели! А что помогло вам дозреть? Рынок! Нет, я ничего не имею против рыночного регулирования экономики. Там рынку самое место. Но когда рыночные отношения вторгаются в социальную сферу, в сферу человеческих отношений, в сферу политики, наконец, это становится, мягко говоря, страшно. И вся беда здесь в пресловутом основном принципе: «Это — не мои проблемы!» У меня всё нормально, а на других я буду плевать с высокой колокольни. И голосуют люди за антинародные режимы. «У меня всё хорошо, и слава Времени! Другим плохо? Это — их проблемы!» Сколько раз за последние два года в твоей стране поднимались цены на топливо, тарифы на воду и теплоснабжение, на электроэнергию?
Сергей пожимает плечами. Да, такое вряд ли запомнишь.
— Не знаешь. А вот мы знаем. Наташа с Толей недаром столько времени у вас провели. Девять раз! И не на один-два процента, как утверждает официальная статистика, а намного больше. И опять тот же принцип: сидит бизнесмен, хозяин нефти, газа, электроэнергии и тому подобного, чешет он репу и думает: «Прибыль маловата, а налоги великоваты. Сожрать могут. Надо поднимать цены на продукцию, поднимать тарифы. Что, сельхозпредприятия не смогут по новым ценам бензин и солярку закупать? Так это же их проблемы! Что, население не в состоянии по таким тарифам расплачиваться за услуги? Ну, знаете, это тоже их проблемы!» И государство вмешаться не моги. Как же, свобода предпринимательства! Рыночные отношения! Кстати, пресловутые правозащитники всю историю своей деятельности отстаивали только одно право — право меньшинства наживаться за счет большинства. То, что при этом у большинства отнимается право на достойную, даже просто сносную жизнь, их никогда не волновало. Главное — право осуществления свободы предпринимательства. Свобода! Одна на всех. Не могут сельскохозяйственные предприятия купить топливо по таким ценам? Это их проблемы! Вы же живёте в свободном обществе. Пусть покупают нефтяную скважину и строят собственный нефтеперерабатывающий завод. Им этого никто не запрещает. Не может население оплатить такие высокие тарифы? Ну, это их проблемы! Пусть изыскивают возможности. А не изыщут — не беда. Никто же не принуждает их пользоваться этими услугами. Могут от них отказаться. Или пусть строят собственный водопровод. Могут поставить на крышу ветряк или солнечные батареи. В конце концов, можно на приусадебном участке построить небольшой ядерный реактор. Свобода предпринимательства — главная свобода. И эту свободу никто не ограничивает.
Все опять невольно смеются. Смех сквозь слёзы, так это называется. Лена протягивает мне пластиковую чашку кофе, я кивком благодарю её и вновь возвращаюсь к теме.
— Свобода предпринимательства — великая вещь. У меня своеобразный бизнес. Я поставляю террористам оружие, а они мне — наркотики. Это оружие стреляет по нашим солдатам? Это их проблемы! Не будут подставляться под пули. А были бы умнее, откупились бы от службы. Террористы захватывают заложников? Это проблемы заложников! Ни один порядочный бизнесмен в заложники еще не попадал. А если и попадал, то выкупался. Наркотики медленно, но верно отправляют наркоманов на тот свет? Это их проблемы! Силой их никто не заставляет употреблять наркотики. У нас СВОБОДА! Конечно, никто деятельность такого рода не афиширует. Но попробуйте поинтересоваться: «Сударь, а откуда у вас такие деньжищи?» На вас и пресса, и правительство, и парламент таких собак спустят! Всё громче идут разговоры о легализации доходов, о всеобщей амнистии капитала. Всеобщая амнистия капитала! Знаете, к чему это приведёт? На одной доске окажется трудяга, который, недоедая, недосыпая, с ущербом для здоровья, для собственных нервов и нервов своей семьи, раскручивал производство, начиная всё своими руками, и молодец, который гвоздя в своей жизни не забил, а только показывал пальцы веером на своих холёных ручках этому самому трудяге и цедил ему небрежно: «Я, дядя, буду твоей крышей. Чехлись, чтобы у тебя неприятностей не было». А потом этот рэкетир, сколотив капиталец, приобрёл себе прибыльное дело, забрав его за мифические долги. И вот теперь — амнистия! Ты, Серёжа, присутствовал при допросе Герасимова. Помнишь, чем он занимался помимо нефти? Так вот, и такой источник дохода будет амнистирован. Ему высшей меры мало, но никто не в праве будет предъявить ему обвинение. Даже генеральный прокурор. Даже президент. Амнистия, Время побери! Вот где адский замысел! Ничуть не хуже приватизации! Ты, наверное, помнишь, у вас такое тоже было. Не знаю, под каким соусом вам её преподносили и как её проводили, но у нас все было до гениальности просто. Разделили общенародную собственность на дольки и дали каждому по этой дольке. Делай с ней, что захочешь. А что с ней делать? Кто-то просто продал за смешные деньги, перестав быть хозяином своей страны за несколько бутылок водки или квартирную плату за три месяца. А у других эти дольки просто стибрили, всучив взамен какие-то акции, не стоящие бумаги, на которой они были напечатаны. Почему не стоящие?
Да потому, что все эти акционерные общества одно за другим бесследно канули в небытие вместе со своими хозяевами. И никто их искать не стал. Потому что в итоге вышли бы на тех, кто эту приватизацию затеял и осуществил. Лицензии-то этим акционерным обществам кто подписывал? Афера удалась! Перераспределение собственности произошло. А теперь, чтобы оно навсегда стало необратимым, поднимается вопрос о всеобщей амнистии капитала. Кто поднимает? Кто проталкивает?
— Андрей Николаевич, — говорит Сергей, воспользовавшись моей паузой, — вы сказали, что у вас происходило то же самое. Что, у вас тоже эти «прорабы» поработали?
— Нет, Серёжа, — я горько усмехаюсь, — у нас нашлись свои «прорабы». Героических личностей вроде господина Герасимова с избытком хватает во всех Фазах. Они сидят себе тихохонько, живут по общепринятым законам, но только и ждут, только и ищут, кому бы повыгодней продаться. А похозяйничали у нас не эти «прорабы перестройки». Похозяйничал у нас ЧВП. Мы рассказывали вам, что это такое. Да и со Старым Волком ты не так давно познакомился. Сотворили они примерно то же самое, только цель они преследуют совсем другую. Цель у них, может быть, и благая. Но, как говорится, благими намерениями вымощен путь в ад. Средства для достижения этой цели они используют такие, что порой и в кошмарном сне не привидятся. Они, видите ли, считают, что цель оправдывает средства. Но хватит, эта тема неисчерпаемая.
Местность, по которой мы идем, всё время понижается. Плесень на почве, если так можно назвать этот щебень, исчезла совсем, а сейчас путь нам преграждает сплошная стена кустов. Не тех колючих раскоряк, что остались позади нас, этот кустарник похож на обычную иву. Только вот местами этот ивняк затянут какой-то серебристой паутиной. Её длинные нити колеблются, словно тревожимые лёгким ветерком. Но ветерка-то нет: ни лёгкого, ни сильного.
— Ох, не нравится мне эта паутинка, — бормочет Анатолий. — Больно уж она напоминает ту, в которую Натали попалась. И почему она так интересно колышется? Нас учуяла, что ли?
— Очень может быть, Толя, очень может быть, — соглашаюсь я. — Хотя маловероятно. Она давно колеблется и переливается. Я ею еще за километр залюбовался и всё гадал: что бы это могло быть? Но в одном ты прав: трогать эту паутинку как-то не хочется. С другой стороны, обхода не видно.
— А вы знаете, — говорит вдруг Сергей, — она излучает. И довольно прилично.
Он показывает мне дозиметр направленного действия. Взглянув на него, я только головой качаю. Эту паутину вполне можно сравнить с радиоактивным осадком, пусть не первой свежести, но тем не менее, не утратившим своей смертоносной сущности.
— Ну? И какие будут мысли по этому поводу? — спрашиваю я.
— Сдаётся мне, — подумав пару минут, говорит Лена, — что это какой-то барьер. Радиоактивность здесь неспроста.
— Ты хочешь сказать, — уточняю я, — что это искусственное сооружение?
— Несомненно. Тебя смущает то, что этот барьер имеет такой естественный вид, но в этом-то и замысел. Кустарник вполне натуральный и безобидный, но пройти его невозможно. Если бы он был ядовитым, как та плесень, или колючим, усеянным полуметровыми ядовитыми иглами, еще бы куда ни шло. Но обычная ива и смертельная радиоактивность, на мой взгляд, плохо сочетаются. Вот и появляются мысли такого рода.
— Пожалуй, ты права. Но раз так, значит, за этим барьером скрывается что-то интересное. Но что?
— А не стоим ли мы по ту самую, интересную сторону? — высказывает предположение Анатолий. — Может быть, этот барьер отделяет ту ядовитую и едкую экзотику, по которой мы шлялись, от нормальной природы.
— А может быть, и наоборот, — продолжает его мысль Пётр. — Именно эта гадость для этого Мира и является нормальной природой. А там может скрываться такое, что нам сразу захочется обратно.
— Захочется, перехочется, — мрачно возражает Анатолий, — зона перехода всё равно там. Иного пути у нас нет.
— Значит, — подвожу я итог, — дискуссия на тему, что от чего отделяет этот барьер, беспредметна. Следует размышлять о том, как этот барьер преодолеть.
— Обойти его возможности нет, — говорит Наташа. — Когда мы были еще далеко, я заметила, что эта полоса тянется на многие километры и теряется за горизонтом.
— Вы знаете, — Лена задумчиво покачивает головой, — этот барьер напоминает мне стену, в которую мы уткнулись в том странном стеклянном мире-ящике.
— Кстати, я кое-что узнал про этот ящик, — усмехаюсь я. — Но там преграда была непреодолимой, выполненной из перестроенного пространства. Её и лазер не брал. А здесь мы свободно можем теми же лазерами прорезать себе проход.
— А куда ты денешь радиацию? — возражает Петр. — Даже если ты сожжешь эти кусты дотла, пепел-то останется радиоактивным и прикончит нас, когда мы будем по нему идти.
— Не забывай, Петруша, что мы на этот случай неплохо оснащены, — Лена достаёт из своего ранца шесть шприцов. — Для профилактики хватит по одной дозе. А там посмотрим, сколько еще потребуется. Будем резать проход. Только сначала уколитесь.
Ох, и не люблю я этот антирад! Но часто приходится делать такое, что не только не любишь, но и терпеть не можешь. Вкалываем себе по дозе. Лена следит за таймером. Проходит положенное время, и она командует:
— Толя, Наташа! С лазерами — вперёд!
Шипят перерезаемые и вспыхивающие ветки и стволы, вьётся дым. Через минуту перед нами открывается проход. Мы стоим с оружием наготове. Я на всякий случай даже взял на изготовку бластер. Но когда дым рассеивается, мы видим перед собой такое же унылое, поросшее редким кустарником поле. Даже не поле, а, скорее, каменистую пустошь. Одно отличие: впереди, примерно в километре, протекает река. Довольно широкая, около пятисот метров.
— Вперед, — командую я.
— Только быстро, не задерживаясь ни на секунду, — добавляет Лена. — Нам лишние рентгены совсем ни к чему.
Когда мы проходим по хрустящими под ногами углям, «паутинки» на уцелевших с обеих сторон кустах шевелятся и тянутся к нам. Уходим от опасного барьера подальше и, пройдя половину расстояния до реки, останавливаемся по команде Лены. Она проводит беглый контроль на радиоактивность и выдаёт нам еще по одному шприц-тюбику с антирадом.
— Так можно и наркоманом стать, — ворчит Сергей, вкалывая себе дозу.
— От этого не станешь, — успокаивает его Лена. — А здоровье надо беречь, Серёженька. Оно нам еще ой как понадобится.
— И куды же нам дальше бечь? — глубокомысленно спрашивает Пётр.
— Туды, — показывает Анатолии в сторону недалёкой уже реки. — Переход будет там.
— Если мы, конечно, сможем через неё перебраться, — с сомнением в голосе говорит Наташа.
— И если в этой реке вообще вода, — многозначительно добавляет Лена.
— Ну, — говорю я, поднимаясь, — об этом можно и не дискутировать. Проще всего проверить. Если там обычная вода, будем искать брод. А если нет, пойдём по берегу.
— Ага! — злорадно соглашается Сергей. — И она приведёт нас к другой такой же ядовитой реке, только больше этой. Или к такому же морю.
— Сергей прав, — соглашаюсь я, — надо идти вверх, против течения. Но опять же это в том случае, если в реке не вода, а какая-нибудь экзотика вроде плавиковой кислоты.
В реке оказывается обычная вода. Правда, до такой степени грязная, что я бы ни за что не взялся определить её цвет. Создается впечатление, что в паре километров выше по течению капитально, до блеска помыли автомобильную и боевую технику танковой дивизии. А еще где-то, чуть повыше, в эту же реку слили отходы не менее пяти десятков свиноферм.
— Я даже не берусь предположить, есть ли в этой жидкости простая вода, не говоря уже о более сложных соединениях, — грустно говорит Лена, глядя на индикатор анализатора.
— Ясно одно, — констатирую я, — вброд эту… жидкую преграду… переходить можно, но не желательно. Ну, а чтобы пить её… О вкусах не спорят.
Мы отходим от берега разноцветной реки подальше и движемся вверх по течению. Надо же посмотреть, кто ее так загадил. Идем довольно долго, и по пути нам не попадается ничего достойного внимания. Удивляет отсутствие животных, птиц и даже насекомых. Впрочем, какая тварь сможет выжить в таких условиях? Однако хищные деревья на кого-то охотятся. И барьер, смертоносный для всего живого, здесь не просто так вырос.
— Андрей Николаевич! — говорит вдруг Сергей. — А долго мы еще будем так идти?
— Ты что, устал?
— Не то чтобы слишком. Но дело в другом. После того, как включилось… гм… освещение, прошло уже больше десяти часов. Мне интересно, когда оно здесь выключается?
— Вопрос интересный. Мы не знаем, какой здесь суточный цикл. Но если свет погаснет, сделаем палатки и заночуем.
Мы идем еще два часа, но освещение по-прежнему дневное. Самого солнца не видно, оно закрыто сплошной облачностью. Но видно все как в пасмурный полдень. Река, русло которой до этого было почти прямым, начинает прихотливо извиваться. Мы вынуждены иногда срезать излучины, а иногда далеко обходить повороты. Вот русло в очередной раз сворачивает влево. Мы намерены спрямить себе путь, но то, что обнаруживаем через полсотни метров, заставляет нас остановиться и задуматься.
Вдоль берега реки каменистая почва поросла мхами и лишайниками. Местами они растут довольно густо, почти сплошным ковром. И в таком ковре мы замечаем тропинку. Видно, что ею пользуются по крайней мере несколько раз в день. А Наташа даже находит неподалеку от тропы старый окурок самокрутки.
Рассматриваю местность через бинокль в прозрачном щитке шлема. Русло реки образует здесь широкую дугу радиусом около двух километров. Тропа уходит куда-то в центральную часть этой дуги. Метров через пятьсот начинается густой кустарник. Не ивняк с радиоактивной паутиной, а обыкновенный кустарник. Не то смородина, не то низкорослая калина. А за кустарником видны деревья. Не те «пьяные» деревья-хищники, а простые осины, клены и еще какие-то. Решительно сворачиваю налево и иду вдоль тропы. Петр шагает за мной, дослав на всякий случай патрон в ствол автомата. Логично. В этом лесочке можно встретить кого угодно. И этот кто угодно может отнестись к нам тоже как угодно.
Мох и лишайник начинают чередоваться с травой. Мне кажется, что за деревьями просматривается какое-то сооружение. Проходим еще немного. Точно! Деревья расступаются, и перед нами открывается широкая поляна.
За высокой каменной оградой стоит длинное двухэтажное строение с плоской, поросшей мхом крышей. Длинные низкие окна, прорезанные по всему периметру второго этажа, напоминают бойницы. А может быть, таковыми они и являются. В дальнем от нас конце здания сооружена башенка высотой около двенадцати метров. В верхней её части имеется огороженная площадка, перекрытая трёхскатной остроконечной крышей. Из-под крыши на площадку что-то свисает, а шпиль над башенкой венчает треугольник вершиной вниз.
Тропинка заворачивает влево и ведёт нас вдоль ограды. Мы идём мимо стены, сложенной из мелких камней, схваченных глиняным раствором. Так же, Но из камней покрупнее, построено и здание за оградой. Проход за ограду, расположенный с дальней стороны, забран деревянными подъёмными воротами, выполненными из жердей толщиной в руку. Приглядевшись, мы находим нехитрое подъёмное приспособление и вращаем ворот. Заслон со скрипом поднимается.
Осторожно проходим за ограду. Двор пуст. Никого и ничего. Только в углу колодец, ограждённый каменным кольцом. Заглядываю туда, воды не видно. Кидаю в колодец мелкий камешек. Глубоко, однако. Немало времени проходит, прежде чем до меня доносится плеск воды.
В торце здания, прямо посередине, имеется высокая, но узкая дверь из необструганных, потемневших от времени досок. Она не заперта. Открываем её и попадаем в узкий тёмный коридор, тянущийся вдоль всего здания. С обеих сторон имеются пустые дверные проёмы, через которые в коридор проникает слабый свет. Если бы в проёмах имелись двери, я бы назвал эти помещения двухместными камерами. Они узкие, как пеналы. Справа и слева от входа — ничем не покрытые каменные лежанки. Расстояние между ними не более полуметра. Под самым потолком — низкое окно-бойница. Оно уходит и в соседнюю «камеру». Больше в этом помещении ничего нет.
В самой середине коридора мы обнаруживаем два значительно больших помещения. Центральную часть каждого из них занимают длинные возвышения, сделанные из такого же камня на глиняном растворе. Столы, надо полагать. У стены выложен очаг. Рядом стоят два котла. В очаге зола и еще не остывшие угли. Интересно, где хозяева этого дома?
