– Ты любишь омаров?

Из-за огромного меню, которое метрдотель подал Мегрэ, виднелись только глаза комиссара, а Ален, стесняясь, боялся даже взглянуть в лежащее около него меню.

– Да, месье, – ответил он, как в школе.

– Тогда мы закажем омара по-американски. А до этого я хочу съесть целую кучу закусок. Метрдотель!

После того как все было заказано, Мегрэ сказал:

– В твоем возрасте я предпочитал омара в консервах, и когда мне говорили, что это ересь, я отвечал, что так вкуснее. Конечно, нам не приходилось их есть даже один раз в полгода, мы покупали банку только в самых торжественных случаях, потому что были бедны. – Он откинулся на спинку стула. – А ты страдал оттого, что у вас не было денег?

– Я не знаю, месье. Я просто хотел, чтобы у отца было меньше хлопот и ему было легче нас воспитывать.

– Ты правда ничего не хочешь выпить?

– Только воды.

Тем не менее Мегрэ заказал для него бутылку рейнского вина, и перед ними поставили высокие бокалы цвета абсента с более темными ножками.

Grill был ярко освещен, хотя за окном еще было светло. Зал быстро наполнялся, официанты и метрдотели в черных фраках бесшумно двигались взад и вперед. Ален был прямо зачарован маленькими тележками. К их столу подкатили тележку, заставленную закусками, но в зале были и другие, с пирожными и десертом. Среди всех этих тележек выделялась одна огромная, серебряная, сделанная в виде купола с крышкой, как у коробки.

– До войны в эту тележку помещали четверть говяжьей туши, – объяснил Мегрэ. – Думаю, что именно здесь я ел самый лучший ростбиф в моей жизни. Во всяком случае, самый внушительный. А теперь они кладут туда индейку. Ты любишь индейку.

– Наверно, люблю.

– Если ты не потеряешь аппетита после омара, мы закажем еще индейку.

– Я не хочу есть.

Наверно, сидя в углу за маленьким столиком, он походил на богатого провинциального дядюшку, который угощает племянника парадным обедом по случаю окончания учебного года.

– Моя мать тоже умерла, когда я был совсем маленьким. И меня тоже воспитывал отец.

– Он провожал вас в школу?

– Он не мог. Он должен был работать. Мы жили в деревне.

– А когда я был совсем маленьким, мой отец всегда провожал меня в школу, а потом приходил за мной. Среди всех ожидающих у школы он был единственным мужчиной. Когда мы возвращались, он сам готовил обед для всех нас.

– Но ведь иногда у вас была прислуга?

– Это он вам сказал? Вы с ним разговаривали?

– Да, я с ним разговаривал.

– Он беспокоится обо мне?

– Я сейчас позвоню в Париж, чтобы его успокоили.

Ален не замечал, что он ест с аппетитом, и даже выпил, не поморщившись, несколько глотков вина, которое ему налил официант.

– Но она у нас никогда подолгу не жила.

– Кто?

– Прислуга. Отец так хотел, чтобы все изменилось, что очень часто принимал желаемое за действительное. «Теперь, дети мои, – заявлял он, – мы начнем жить, как все люди. Завтра мы переезжаем».

– И вы переезжали?

– Иногда. Мы въезжали в новую, совершенно пустую квартиру, мебели не было. Ее привозили позже, уже при нас. Появлялись новые люди, няни, горничные, которых отец находил в бюро по найму прислуги. Почти сразу начинали приходить поставщики, а за ними судебные исполнители, которые часами ждали, думая, что отца нет дома, а он пока прятался в одной из комнат. В конце концов отключали газ, электричество. Но он не виноват. Он очень умный. У него полно интересных идей. Вот послушайте.

Мегрэ, слегка наклонив голову, внимательно слушал, лицо его смягчилось, глаза тепло и дружески смотрели на юношу.

– Это было несколько лет тому назад. Я хорошо помню, что очень долго, кажется два года, он предлагал во все министерства проект расширения и модернизации одного из марокканских портов. Его кормили обещаниями. Если бы проект приняли, мы бы уехали туда жить и стали бы очень богатыми. Когда план дошел до высших начальников, они только пожали плечами. Они чуть ли не сочли отца сумасшедшим, потому что он предлагал создать большой порт в таком месте. А теперь это сделали американцы.

– Ясно!

Мегрэ хорошо знал этот сорт людей! Но разве мог он показать сыну отца таким, каким он был в действительности? Двое других, старший сын и дочь, уже давно поняли, что он собой представляет, и ушли из дому, не испытывая никакой благодарности к этому толстяку, такому слабому и никчемному, но тем не менее воспитавшему их. От этих двух он не мог ожидать даже жалости. И только один Ален еще верил в него. Удивительно все-таки, ведь Ален так походил на сестру, что Мегрэ это даже смущало!

– Возьми еще немного грибов.

– Спасибо.

Мальчик зачарованно смотрел в окно. Был час, когда машины непрерывным потоком подъезжают к отелю, останавливаются на мгновенье у подъезда и портье в ливрее мышиного цвета бросается открывать двери.

Почти все прибывшие были в вечерних туалетах. Было много молодых пар и даже целых семейств. У большинства женщин к корсажу были приколоты орхидеи. Мужчины были в смокингах, некоторые во фраках, и сквозь стеклянную стену можно было видеть, как они проходят через холл в большой парадный зал ресторана, откуда доносились звуки оркестра.

В этот чудесный день погода до конца оставалась прекрасной, лучи заходящего солнца освещали лица каким-то нереальным светом.

– До каких лет ты посещал школу?

– До пятнадцати с половиной.

– Лицей?

– Да. Я закончил третий класс и ушел.

– Почему?

– Я хотел зарабатывать деньги и помогать отцу.

– Ты хорошо учился?

– Довольно хорошо. Кроме математики.

– Ты сразу нашел работу?

– Да. Я поступил в канцелярию.

– А твоя сестра отдавала отцу свое жалованье?

– Нет. Она платила только за питание. Она все высчитывала до копейки, но не платила ни за квартиру, ни за отопление, ни за электричество. А она больше всех тратила света, потому что полночи читала, лежа в постели.

– А ты ему отдавал все?

– Да.

– Ты не куришь?

– Нет.

Появление омара надолго прервало их беседу. Ален тоже казался успокоенным. Правда, иногда – он сидел спиной к двери – он поворачивался и смотрел на входящих.

– Что ты все оглядываешься?

– Может быть, она придет?

– Ты думаешь, что она придет?

– Я заметил, что, когда вы говорили с этим человеком в холле, вы бросили взгляд в сторону бара, и я решил, что она там.

– Ты ее знаешь?

– Я никогда с ней не разговаривал.

– А она тебя знает?

– Она меня узнает.

– А где она тебя видела?

– Две недели тому назад на бульваре Ришар-Валлас.

– Ты был у нее в квартире?

– Нет. Я стоял напротив дома, у решетки.

– Ты следил за отцом?

– Да.

– Почему?

Мегрэ слишком поторопился. Ален замолчал…

– Я не понимаю, для чего вы все это делаете?

– Что все?

Взглядом Ален указал на стол, на омара, на вино, на всю роскошь, оплаченную Мегрэ, человеком, который, логически рассуждая, давно должен был запрятать его в тюрьму.

– В конце концов мы должны были поесть или нет? Я ничего не ел с самого утра. А ты?

– Я съел сандвич.

– Значит, пока мы обедаем, а там будет видно.

– А что вы будете делать?

– Вероятней всего, мы сядем на самолет, чтобы вернуться в Париж. Ты любишь самолеты?

– Нет, не очень.

– Ты уже бывал за границей?

– Нет. В прошлом году я должен был провести две недели в молодежном лагере в Австрии. Знаете, в порядке обмена между двумя странами. Есть такая организация. Я записался. Мне велели получить визу. А потом, когда наступила моя очередь, я заболел и лежал в постели. У меня был синусит.

Пауза. Мальчик вспомнил о всех своих невзгодах, а Мегрэ только и было нужно, чтобы он сам вернулся к этой теме.

– Вы с ней не говорили?

– С кем?

– С ней!

– Сегодня утром, в ее комнате.

– Что она сказала?

– Ничего.

– Это она виновата в несчастьях моего отца. Но вы сами увидите, что с ней невозможно бороться.

– Ты так думаешь?

– Признайтесь, что вы не посмеете ее арестовать?

– Почему?

– Не знаю. С ней всегда так. Она действует очень осторожно.

– Ты в курсе ее деловых отношений с твоим отцом?

– Не очень. Я только несколько недель тому назад узнал, кто она такая.

– Но он знаком с ней очень давно.

– Он познакомился с ней вскоре после смерти нашей матери. Тогда он этого не скрывал от нас. Я, конечно, не помню, потому что был совсем маленьким, но Филипп мне все рассказал. Отец ему объявил, что решил снова жениться и что это будет лучше для всех нас, в доме снова будет женщина, и она станет ухаживать за нами. Из этого ничего не вышло. Теперь, когда я ее сам видел и знаю, что это за женщина, я твердо уверен, что она просто смеялась над ним.

– Возможно.

– Филипп говорит, что отец был очень несчастен, что он часто по ночам плакал, лежа в постели. Он не видел ее долгие годы. Может быть, она уезжала из Парижа? А может быть, она тайком, не предупредив отца, переменила адрес. Года два тому назад я стал замечать, что отец очень изменился.

– В каком смысле?

– Трудно сказать. У него стало другое настроение. Он стал мрачным и каким-то беспокойным. Когда он слышал шаги на лестнице, он вздрагивал, но сразу успокаивался, даже если оказывалось, что это поставщик, пришедший требовать деньги. Брат в то время уже жил отдельно. Сестра заявила, что в день своего совершеннолетия уедет от нас. Я, конечно, не сразу заметил, что он изменился. Это случилось постепенно, вы понимаете? Раньше, когда я заходил за ним в бар – мне приходилось это делать, выполняя его поручения, – я видел, что он пьет только виши. А теперь он начал пить аперитивы, и бывали вечера, когда он возвращался, изрядно нагрузившись, и объяснял, что у него болит голова. Он совсем иначе стал смотреть на меня, как будто стеснялся чего-то, и стал очень раздражительным.

– Ешь.

– Простите, но я уже сыт.

– А десерт?

– Если вы хотите…

– И тогда ты стал следить за ним?

Ален заколебался, он внимательно посмотрел на Мегрэ, нахмурив брови, и вдруг стал так похож на свою сестру, что Мегрэ даже отвел глаза.

– Я считаю нормальным, что ты попытался узнать, в чем дело.

– И все же я ничего не знаю.

– Понятно. Ты знаешь только, что он часто посещал эту женщину, обычно утром. Ты незаметно провожал его до бульвара Ришар-Валлас, ты сам это сказал. Ты стоял внизу, напротив дома, за решеткой Булонского леса. Наверно, твой отец и его знакомая подошли к окну. Это она тебя заметила?

– Да. Она показала на меня пальцем. Конечно, потому что я смотрел на ее окна.

– Твой отец объяснил, кто ты такой. Он потом спрашивал тебя?

– Нет. Я ждал, что он заговорит со мной об этом, но он молчал.

– А ты?

– Я не решился.

– Ты нашел деньги?

– Откуда вы узнали?

– Признайся, что вечером ты залез в бумажник отца, конечно, не для того, чтобы взять деньги, но чтобы узнать…

– Нет, не в бумажник. Он прятал деньги под рубашками в комоде.

– Много?

– Иногда сто тысяч франков, иногда больше, иногда только пятьдесят.

– Часто?

– Как когда. Раз или два раза в неделю.

– И на другой день после того, как появлялись деньги, он шел на бульвар Ришар-Валлас?

– Да.

– И потом деньги исчезали?

– Она оставляла ему совсем немножко. Несколько мелких купюр.

Ален заметил огонек, блеснувший в глазах Мегрэ, который смотрел на дверь, но у него хватило силы воли не обернуться. Он понял, что вошла Жанна Дебюль.

Позади нее шел Брайен, вопросительно смотревший на комиссара, который, в свою очередь, сделал знак, разрешая агенту прекратить наблюдение.

Она появилась так поздно, потому что поднималась к себе в номер переодеться. На ней был строгий вечерний туалет, явно сшитый знаменитым портным, на руке широкий бриллиантовый браслет, крупные бриллианты в ушах.

Она не заметила комиссара и Алена и шла следом за метрдотелем, многие женщины с интересом разглядывали ее.

Ее посадили недалеко от них за маленький столик, который стоял почти напротив; она села, оглядела зал и, в то время когда ей протянули меню, встретила взгляд Мегрэ и сразу же стала пристально смотреть на его спутника.

Мегрэ улыбался спокойной улыбкой хорошо пообедавшего человека. Ален, страшно покраснев, не осмеливался взглянуть на нее.

– Она меня видела?

– Да.

– А что она делает?

– Презирает меня.

– Что вы хотите сказать?

– Она делает вид, что прекрасно себя чувствует, закурила сигарету, наклонилась, чтобы выбрать закуски с тележки, которая стоит рядом с ее столиком. А теперь она обсуждает с метрдотелем меню и сверкает бриллиантами.

– Вы ее, конечно, не арестуете! – сказал Ален с горечью, и в его голосе прозвучал вызов.

– Я ее не буду арестовывать сегодня, потому что, если бы я поступил так неосмотрительно, ей бы удалось очень быстро выпутаться.

– Она всегда выпутается, а мой отец…

– Нет. Не всегда. Здесь, в Англии, я бессилен, потому что мне пришлось бы доказывать, что она совершила преступление, предусмотренное законом экстрадиции, то есть выдачи преступника другому государству, но она не вечно будет жить в Лондоне. Ей нужен Париж. Она вернется, и у меня будет время заняться ею. Даже если это не произойдет сейчас, ее очередь все равно наступит. Бывает, что мы оставляем людей на свободе на целые месяцы, и это выглядит так, как будто они смеются над нами. Можешь на нее посмотреть. Тебе нечего стыдиться. Она храбрится. Но тем не менее она хотела бы сейчас быть на твоем месте, а не на своем. Предположим, что я оставил бы тебя у нее под кроватью. Она вернулась бы. Значит, в эту минуту…

– Не продолжайте.

– Ты бы выстрелил?

– Да.

– Почему?

Ален пробормотал сквозь зубы:

– Потому!

– Ты жалеешь?

– Не знаю. На земле нет справедливости.

– Нет, есть. Конечно, если бы я не возглавлял специальную бригаду и не должен был отчитываться перед начальником, судьей, прокурором и даже журналистами, если бы я был хоть на сегодняшний день всемогущим, я бы все устроил иначе.

– Как?

– Во-первых, я бы забыл, что ты стащил мой револьвер. Но это я еще могу сделать. Затем я бы постарался, чтобы один промышленник, не помню откуда, забыл, что его заставили отдать бумажник, сунув ему под нос револьвер, и думал, что он его просто потерял.

– Револьвер не был заряжен.

– Ты уверен?

– Я вынул все патроны. Мне нужны были деньги, чтобы доехать до Лондона.

– Ты знал, что Дебюль в Англии?

– Я следил за ней в то утро. Сначала я попытался зайти к ней. Но консьержка…

– Я знаю.

– Когда я вышел из этого дома, у подъезда стоял полицейский агент, и я решил, что это за мной. Я обошел вокруг дома. Когда я вернулся, агента уже не было. Я спрятался в парке и ждал, когда она выйдет из дома.

– Чтобы выстрелить в нее?

– Может быть. По-видимому, она вызвала по телефону такси. Я не смог к ней подойти. Мне повезло, я сразу же поймал другое такси, которое шло со стороны Пюто. Я ехал за ней следом до вокзала. Я видел, как она села в поезд на Кале. У меня не было денег, чтобы заплатить за билет.

– А почему ты ее не убил, когда она садилась в поезд?

Ален вздрогнул, посмотрел на него, как бы проверяя, серьезно ли он это сказал, и пробормотал:

– Я не посмел.

– Если ты не осмелился выстрелить в нее в толпе, то вполне вероятно, что не стал бы стрелять и в спальне. Ты следил за отцом в течение нескольких недель?

– Да.

– У тебя есть список людей, к которым он ходил?

– Я могу сказать на память. Несколько раз он заходил в маленький банк на улице Шоша и в редакцию газеты, где он встречался с заместителем ответственного редактора. Он очень много звонил из автоматов и все время оборачивался, чтобы убедиться, что за ним никто не следит.

– Ты все понял?

– Не сразу. Я совершенно случайно прочел роман, в котором это описывалось.

– Что?

– Вы же сами знаете.

– Шантаж?

– Это все она.

– Конечно. Именно поэтому требуется время, чтобы ее поймать. Я не знаю, какой была ее жизнь до переезда на бульвар Ришар-Валлас. Очевидно, жизнь эта была весьма бурной и она встречалась со множеством людей самого разного сорта. Женщины умеют лучше, чем мужчины, раскрывать интимные тайны, в особенности тайны постыдные. Когда она стала недостаточно молода, чтобы продолжать свой образ жизни, ей пришла в голову мысль превратить эти знания в деньги.

– Она использовала для этого моего отца.

– Вот именно. Она не ходила сама к своим жертвам, чтобы требовать от них денег. Это делал человек, которого все знали, встречая повсюду, и у которого не было определенной профессии, – никто особенно не удивлялся, что он этим занимается. Как будто люди ждали от него именно таких поступков.

– Почему вы так говорите?

– Потому что надо смотреть правде прямо в глаза. Может быть, твой отец был все еще влюблен? Я в это верю. Он из тех людей, которые могут хранить верность своей страсти. Жанна Дебюль в той или иной степени поддерживала его материально. Он жил в вечном страхе, что его арестуют. Он стыдился самого себя. Он не смел смотреть тебе в глаза.

Ален обернулся и посмотрел на Жанну Дебюль, лицо его стало жестким, глаза были полны ненависти, женщина ответила чуть заметной презрительной улыбкой.

– Метрдотель, торт с клубникой.

– Но вы себе не берете! – запротестовал Ален.

– Я очень редко ем сладкое. Мне, пожалуйста, кофе с коньяком.

Он отодвинулся от стола и вынул трубку. Он только начал набивать ее, когда к нему приблизился метрдотель и что-то прошептал, извиняясь.

Тогда Мегрэ снова засунул трубку в карман и остановил официанта, на тележке у которого лежали сигары.

– Вы не курите трубку?

– Здесь запрещено! Да, кстати, ты заплатил за свой номер в «Гилморе»?

– Нет.

– Эти служебные ключи, которые ты взял у них в коридоре, у тебя? Ну-ка, отдай их мне.

Он сейчас же протянул их Мегрэ.

– Торт вкусный?

– Очень…

Он сидел с набитым ртом. Ален был еще ребенком, который не в состоянии устоять перед сладким, и сейчас он целиком погрузился в свой торт.

– Отец часто встречался с Дельтелем?

– Я видел, как он два раза ходил к нему.

Нужно ли было открывать ему всю правду? Было совершенно очевидно, что депутат, жена которого потребовала развода и который должен был остаться без копейки и без особняка на авеню Анри-Мартен, торговал своим влиянием. Для него этот шантаж был гораздо серьезнее, чем для кого-нибудь другого, потому что вся его политическая карьера была построена на разоблачении чужих злоупотреблений и скандалов.

Может быть, Жанна Дебюль слишком зарвалась? У Мегрэ по этому поводу были другие мысли.

– Твой отец никогда не говорил, что он хочет изменить ваш образ жизни?

Оторвавшись от торта, Ален недоверчиво взглянул на него.

– Что вы этим хотите сказать?

– Раньше он периодически заявлял, что теперь все переменится, а затем наступило время, когда он потерял веру в свою счастливую звезду.

– Он все-таки продолжал надеяться.

– Но уже меньше?

– Да.

– А последнее время?

– Он раза два или три говорил о том, что мы уедем на юг.

Мегрэ больше не настаивал. Это уже было его дело. Он не хотел сообщать Алену свои выводы.

Франсуа Лагранж, который два года «работал» на Дебюль, подбирая только крохи, возможно, решил повести дело на свой риск.

Предположим, Жанна Дебюль приказала ему потребовать у Дельтеля, который был лакомым куском, сто тысяч франков… а барон мог потребовать миллион? Или еще больше? Барон привык называть крупные суммы, он всю жизнь жонглировал воображаемыми миллионами…

Дельтель решил не платить…

– Где ты был в ночь со вторника на среду?

– Я ходил вечером в кино.

– Тебе отец посоветовал пойти?

Мальчик задумался. Эта мысль не приходила ему в голову.

– Кажется, да… Он сказал… Да, кажется, он мне рассказывал о фильме, который шел только на Елисейских полях…

– Когда ты вернулся, он уже лежал в постели?

– Да. Я подошел, чтобы его поцеловать, как каждый вечер, и увидел, что он плохо себя чувствует. Он пообещал мне сходить к врачу.

– Ты нашел, что все нормально?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Я был встревожен. Я никак не мог заснуть. В комнате был какой-то чужой запах, запах американских сигарет. Я проснулся на рассвете и обошел квартиру. Отец спал. Я заметил, что наша кладовая, которая в детстве была моей комнатой, закрыта на ключ, а ключа нет. Тогда я ее открыл.

– Как?

– Крючком. Этому фокусу меня научили товарищи: в школе. Надо согнуть особым образом кусок толстой проволоки и…

– Знаю. Я это тоже делал.

– У меня в ящике всегда лежал такой крючок. Я увидел посреди комнаты чемодан и поднял крышку.

Теперь надо как можно скорее увести его от этого воспоминания.

– Ты спросил отца?

– Я не смог.

– Ты сразу ушел?

– Да. Я ходил по улицам. Я хотел пойти к этой женщине.

Была еще одна сцена, детали которой никогда не станут известны, конечно, если барон не прекратит изображать сумасшедшего, – это сцена, которая произошла между Франсуа Лагранжем и Андрэ Дельтелем. Но это не должно касаться Алена. Не нужно разрушать его представление об отце.

Вряд ли депутат пришел с намерением убить Лагранжа. Вероятней всего, он хотел угрозой заставить его вернуть документы, при помощи которых его шантажировали.

Силы были неравные. Дельтель был полон сарказма. Он был человеком, привыкшим к борьбе, а перед ним стоял трусливый толстяк, дрожавший за свою шкуру.

Конечно, документов в квартире не было. Даже если бы Лахранж захотел, он не смог бы их вернуть. Что он сделал? Наверно, плакал, умолял, просил прощения. Он обещал вернуть их.

И все это время он был загипнотизирован дулом пистолета.

В конце концов именно благодаря своей слабости он оказался победителем. Как ему удалось завладеть оружием? Какой хитростью он отвлек внимание депутата?

И тогда он перестал дрожать. Наступила его очередь кричать, угрожать…

Безусловно, он случайно нажал курок. Он был слишком труслив и слишком привык еще со времен лицея кланяться и получать пинки.

– Я кончил тем, что пошел к вам…

Ален снова повернулся к Жанне Дебюль, которая тщетно пыталась уловить обрывки их разговора. Шум ресторана, звон бокалов, стук ножей и вилок, голоса, смех и музыка из большого зала мешали ей слушать.

– Пожалуй, пора идти…

Ален запротестовал.

– Вы оставите ее здесь?

Женщина тоже удивилась, когда Мегрэ молча прошел мимо нее.

Все прошло слишком гладко. Может быть, она надеялась на скандал, который позволил бы ей остаться в выигрыше.

В холле, победоносно вынув трубку и засунув сигару в монументальную пепельницу, Мегрэ пробормотал:

– Подожди минутку…

Он подошел к дежурному.

– Когда уходит самолет в Париж?

– Один – через десять минут, но вы на него, конечно, не успеете. Следующий – в половине седьмого утра. Заказать вам билет?

– Два.

– На чье имя?

Он сказал. Ален ждал, глядя на огни Стрэнда.

– Подожди еще минутку. Мне надо позвонить.

Теперь он мог пойти в кабину.

– Это вы, Пайк? Простите, что я не мог с вами позавтракать или пообедать. Завтра я вас тоже не увижу. Я вылетаю ночью.

– Самолетом в шесть тридцать? Я вас провожу.

– Но…

– До скорой встречи.

Пусть делает как хочет, иначе еще огорчится. Странная вещь, Мегрэ больше совсем не хотел спать.

– Пройдемся немножко?

– Как хотите.

– Иначе выйдет, что за все мое путешествие я ни разу не прошелся по лондонским тротуарам.

Мегрэ вспомнил, что он за границей, и, вероятно, поэтому ему показалось, что фонари горят иначе, чем в Париже, что ночь другого цвета и даже воздух имеет другой вкус.

Они неторопливо шли рядом, разглядывая витрины кинематографов, баров. За Черинг-кроссом открылась огромная площадь с колонной посредине.

– Ты проходил здесь сегодня утром?

– Кажется. Как будто знакомо.

– Трафальгар-сквер.

Мегрэ доставляло удовольствие пройтись по знакомым местам, он повел Алена на Пиккадилли-Серкус.

– А теперь нам остается только пойти спать.

Ален мог убежать. Мегрэ пальцем бы не пошевелил, чтобы его остановить. Но он знал, что мальчик этого не сделает.

– Мне хочется выпить кружку пива. Ты разрешишь?

Мегрэ не так хотелось пива, как ему снова хотелось почувствовать атмосферу лондонского бара. Ален не стал пить, он молча ждал.

– Тебе нравится Лондон?

– Не знаю.

– Ты смог бы сюда вернуться через несколько месяцев. Потому что тебе придется пробыть там всего несколько месяцев.

– Я увижу отца?

– Да.

Немного времени спустя Мегрэ услышал всхлипывание, но сделал вид, что ничего не заметил.

Когда они вернулись в отель, комиссар положил связку ключей и немного денег в конверт, на котором надписал адрес отеля «Гилмор».

– Я чуть было не увез их во Францию.

Потом сказал Алену, стоявшему рядом с растерянным видом:

– Пошли?

Они поднялись в лифте. В номере Жанны Дебюль горел свет, может быть, она ожидала прихода Мегрэ. Ей придется долго ждать.

– Входи! Здесь две кровати.

И увидел, что его спутник смущен.

– Ты можешь спать не раздеваясь, если хочешь.

Мегрэ позвонил и попросил разбудить его в половине шестого. Он спал крепко, без снов. А Алена даже телефонный звонок не смог разбудить.

– Вставай, малыш.

Будил ли по утрам Франсуа Лагранж своего сына? До самого конца это дело не походило на обычное расследование.

– И все-таки я очень рад.

– Чему?

– Что ты не выстрелил. Не будем об этом больше говорить.

Пайк ждал их в холле совершенно такой же, как вчера, и утро снова было чудесным.

– Прекрасный день!

– Великолепный!

Машина ждала у входа. Мегрэ вспомнил, что он забыл их познакомить.

– Ален Лагранж. Мистер Пайк, мой друг из Скотленд-Ярда.

Пайк сделал знак, что он понял, и не задал ни одного вопроса. Всю дорогу он рассказывал о своих цветах и удивительном оттенке гортензий, которого ему удалось добиться после многолетних опытов.

Самолет поднялся, небо было совершенно безоблачным, лишь легкая утренняя дымка покрывала его.

– А что это такое? – спросил Ален, указывая на картонные пакеты у каждого кресла.

– Для тех, кого может затошнить.

Может быть, поэтому через несколько минут Ален побледнел, позеленел и с отчаянным взглядом склонился над своим пакетом. Ему так не хотелось, чтобы это произошло, в особенности при комиссаре Мегрэ.