Мегрэ толкнул крутящуюся дверь и увидел на Елисейских полях гирлянды лампочек, которые в дождь всегда казались ему чьими-то блестящими глазами. Вознамерившись прогуляться пешком, он тут же, увидев Жанвье, остановился. Смешной и жалкий, он стоял, оперевшись о ствол дерева, неподалеку от торговки цветами, которая тоже пряталась там от дождя, и явно хотел что-то сказать Мегрэ.

Комиссар подошел к нему:

– Ты что здесь делаешь?

Инспектор показал на силуэт у одной из немногих освещенных витрин. Это был Альфонси, который, казалось, безумно заинтересовался витриной с чемоданами.

– Он за вами следит. Получается, что и я тоже.

– Он виделся с Лиотаром после того, как побывал на улице Тюренн?

– Нет. Он ему звонил.

– Ладно, плевать на него. Хочешь, я подвезу тебя?

Мегрэ это было почти по дороге, Жанвье жил на улице Реомюра.

Альфонси, увидев, что они уходят вместе, удивился, как-то растерялся, а потом, когда Мегрэ остановил такси, решил еще немного пройтись и пошел к площади Этуаль.

– Есть что-нибудь новенькое?

– Даже слишком много, пожалуй.

– Я опять занимаюсь Альфонси завтра с утра?

– Нет, приходи на Набережную. Работы, вероятно, всем хватит.

Когда инспектор вышел, Мегрэ сказал шоферу:

– Езжайте через улицу Тюренн.

Было не поздно. Он надеялся, что у переплетчика еще горит свет. Это была бы прекрасная возможность спокойно поболтать с Фернандой, он давно собирался это сделать.

Отблеск в окне обманул его, он отпустил такси, но тут же обнаружил, что внутри темно, не рискнул стучать и двинулся в сторону набережной Орфевр, где дежурил Торранс; комиссар отдал ему распоряжения на завтра.

Когда он на цыпочках вошел в дом, мадам Мегрэ уже легла. Чтобы не разбудить ее, он разделся в темноте, но она спросила:

– Что ты узнал про шляпку?

– Ее действительно купила графиня Панетти.

– Ты видел ее?

– Нет. Но ей лет семьдесят пять.

Он лег в плохом настроении, а может, просто слишком озабоченный, и когда встал, дождь все еще шел; бреясь, он к тому же порезался.

– Будешь продолжать свое расследование? – спросил он жену, которая в бигуди подавала ему завтрак.

– А мне надо делать что-нибудь другое? – всерьез поинтересовалась она.

– Не знаю. Раз уж начала…

На углу бульвара Вольтера он купил газету; никаких новых заявлений Филиппа Лиотара, новой какой-нибудь его выходки Мегрэ в ней не нашел. Значит, ночной портье «Клариджа» был сдержан – о графине в газете речи не было.

Там, на Набережной, Люка, сменивший Торранса, получил от него инструкции, и машина уже заработала: итальянскую графиню искали на Лазурном берегу и в иностранных столицах, одновременно наводя справки о том, кто звался Кринкером, и о камеристке.

На открытой площадке автобуса, окруженный плотной завесой дождя, пассажир напротив Мегрэ читал газету. В ней был заголовок, о котором комиссар мог только мечтать.

Сколько именно человек сейчас было занято этим делом? Велось наблюдение за всеми вокзалами, портами, аэродромами. Искали в гостиницах и меблированных комнатах. И не только во Франции – в Лондоне, Брюсселе, Амстердаме, Риме, искали следы Альфреда Мосса.

Мегрэ сошел на улице Тюренн, завернул в «Табак Вогезов», купил пачку дешевого табака и, не теряя времени даром, выпил стаканчик белого вина. Журналистов там не было – только жители квартала, интерес которых тоже понемножку остывал.

Дверь переплетчика была заперта. Он постучал и вскоре увидел поднимающуюся по винтовой лестнице Фернанду. Как и мадам Мегрэ, она была в бигуди, не сразу узнала его, наконец открыла.

– Я хотел немного поболтать с вами.

На лестнице было довольно свежо – она не затопила печку.

– Хотите спуститься?

Он пошел за ней на кухню, она там прибиралась, когда он оторвал ее от этого занятия.

Она казалась утомленной, в глазах ее поселилось какое-то уныние.

– Хотите чашечку кофе? Он горячий.

Он согласился, сел за стол, потом и она села напротив, прикрывая полами халата голые колени.

– Альфонси вчера опять приходил? Чего он от вас хочет?

– Не знаю. В основном его интересует, о чем вы меня расспрашиваете, советует быть с вами начеку.

– Вы говорили ему о попытке отравления?

– Да.

– Зачем?

– Вы же не велели мне молчать. Я уж не знаю, как-то всплыло во время разговора. Он работает на Лиотара, и это ведь нормально, чтобы тот был в курсе.

– Больше никого у вас не было?

Ему показалось, что она колеблется, говорить – не говорить. Но, может, ее просто усталость одолевала. Она налила себе большую чашку кофе. Должно быть, она и держалась сейчас на черном кофе.

– Нет, никого.

– Вы сказали мужу, почему перестали носить ему еду?

– Да, мне удалось его предупредить. Спасибо вам.

– Вам не звонили?

– Нет. Кажется, нет. Иногда я слышу звонок. Но пока поднимусь, там уже трубку кладут.

Он вынул из кармана фотографию Альфреда Мосса.

– Вы знаете этого человека?

Она посмотрела на фотографию, потом на Мегрэ и очень естественно сказала:

– Конечно.

– Кто это?

– Альфред, брат мужа.

– Давно вы его видели?

– Я его редко вижу. Иногда он больше года не появляется. Он ведь в основном за границей живет.

– Вам известно, чем он занимается?

– Нет, толком не знаю. Франс говорит, что он несчастный человек, которому в жизни всегда не везло.

– Он говорил вам, какая у него профессия?

– Я знаю, что он был акробатом в цирке, но упал и сломал позвоночник.

– А потом?

– Он, кажется, что-то вроде импресарио.

– Вам говорили, что его фамилия не Стёвельс, как у брата, а Мосс? Вам объяснили, почему?

– Да.

Не решаясь продолжать, она смотрела на фотографию, которую Мегрэ оставил на столе, возле чашек с кофе, потом встала, выключила газ под кастрюлей с водой.

– О многом мне пришлось самой догадываться. Может, если вы спросите Франса, он вам больше расскажет. Вы знаете, что его родители были очень бедные, но это только часть правды. На самом деле его мать в Генте, точнее, в пригороде, пользовавшемся дурной славой, зарабатывала на жизнь тем же ремеслом, которым раньше занималась я. Мало того, она еще и пила. Я думаю, она была со сдвигом. У нее было семь или восемь детей и в большинстве случаев она даже не знала, кто их отцы. Франс позже взял себе фамилию Стёвельс. Фамилия матери была Мосслер.

– Она умерла?

– Кажется, да. Он избегает говорить об этом.

– А с братьями и сестрами он поддерживает связь?

– Не думаю. Время от времени, и то редко, появляется только Альфред. Он, должно быть, знает и лучшие и худшие дни, потому что иногда кажется, что он преуспевает: хорошо одет, подъезжает к дому на такси и привозит подарки, а иногда бывает скорее жалким.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Дайте-ка подумаю. Два месяца назад, не меньше.

– Он оставался на ужин?

– Как обычно.

– Скажите, пожалуйста, когда он приезжал, муж никогда не пытался под каким-нибудь предлогом вас куда-то отправить?

– Нет. А зачем бы? Они часто оставались вдвоем в мастерской, но внизу, занимаясь готовкой, я могла слышать, о чем они говорили.

– И о чем же они говорили?

– Да ни о чем особенном. Мосс охотно вспоминал ту пору, когда он был акробатом, рассказывал о странах, где жил. Это именно он почти всегда заговаривал о детстве и о матери, только так я и узнала хоть что-то.

– Альфред, наверное, младше Франса?

– На три или четыре года. Франс иногда шел провожать его до угла. Это единственный момент, когда я не была с ними.

– О делах они не говорили?

– Никогда.

– Альфред когда-нибудь приходил с друзьями или с приятельницами?

– Я всегда видела его одного. Мне кажется, он когда-то был женат. Но я не уверена. По-моему, он однажды намекал на это. Во всяком случае, он любил одну женщину и очень страдал.

В маленькой кухоньке, где всегда горел свет и не видно было, что творится снаружи, было тепло и спокойно. Мегрэ бы очень хотелось, чтобы и Франс Стёвельс сидел здесь, чтобы и с ним можно было говорить так же, как и с его женой.

– Когда я в первый раз был у вас, вы сказали, что Стёвельс прямо-таки никуда без вас не ходил. Но в банк-то он время от времени наведывался?

– Я это за выход не считаю. Банк тут в двух шагах. Только площадь Вогезов перейти.

– То есть вы с утра до вечера были вместе?

– Почти что так. Я, конечно, ходила по магазинам, но это здесь, рядом. Раз в месяц, не чаще, я, случалось, ездила за какими-то покупками в центр. Я не модница, вы могли это заметить.

– Вы никогда не ездили к родным?

– У меня только мать и сестра в Конкарно, и надо было случиться этому ложному вызову, чтобы я их навестила.

Мегрэ явно что-то беспокоило.

– Не было ли какого-то определенного дня, когда было точно известно, что вы уйдете?

Теперь она напряглась, стараясь понять его мысль, чтобы ответить.

– Нет. Если, разумеется, не считать день, когда я стираю.

– Здесь вы белье не стираете?

– А где же здесь это делать? За водой надо ходить наверх. И повесить сушиться белье в мастерской я не могу, а внизу оно не высохнет. Летом раз в неделю, зимой раз в две недели я хожу в плавучую прачечную на Сене.

– В каком месте?

– Сквер Вэр-Галан. Знаете, как раз под Новым мостом. Я за полдня справляюсь. А на следующее утро иду за бельем, оно уже сухое, можно гладить.

Мегрэ явно расслабился, он курил свою трубку с гораздо большим удовольствием, во взгляде появилась живость.

– Короче говоря, раз в неделю летом, раз в две недели зимой Франс оставался один?

– Но не целый день.

– Вы ходили в прачечную утром или после обеда?

– После обеда. Пыталась ходить утром, но мне это неудобно из-за дел по хозяйству и готовки.

– У вас есть ключ от дома?

– Естественно.

– Вам часто случалось им пользоваться?

– Что вы хотите этим сказать?

– Случалось вам, приходя, не заставать мужа дома?

– Очень редко.

– Но это было.

– Кажется, да. Да, точно.

– Не так давно?

Видимо, она тоже подумала об этом, потому что ответила не сразу.

– В ту неделю, когда я уезжала в Конкарно.

– В какой день недели вы стираете?

– В понедельник.

– Он намного позже вас пришел?

– Нет. Может быть, через час.

– Вы спросили его, куда он ходил?

– Я его никогда ни о чем не спрашиваю. Он свободен. Не мне задавать ему вопросы.

– Вы не знаете, уходил ли он из квартала? Вы не беспокоились?

– Я как раз была у двери, когда он вернулся. Я видела, как он сошел с автобуса на углу улицы Фран-Буржуа.

– С автобуса из центра или от площади Бастилии?

– Из центра.

– Насколько я могу судить по фотографии, братья примерно одного роста?

– Альфред кажется более худым, потому что у него лицо тонкое, а фигура довольно плотная. Лицом они не похожи, только что оба рыжие. А вот со спины сходство просто поразительное, мне даже случалось их путать.

– Как был одет Альфред, когда приходил к вам в последний раз?

– Я же говорила, по-разному.

– Как вы думаете, ему случалось занимать у брата деньги?

– Я думала об этом, но это мне кажется маловероятным. При мне, во всяком случае, нет.

– А в последний раз он не в синем костюме был?

Она посмотрела ему в глаза. Она поняла.

– Я почти уверена, что на нем было что-то темное, но скорее серое, а не синее. Знаете, когда постоянно живешь при искусственном свете, на цвета перестаешь обращать внимание.

– Как вы распоряжались деньгами, ваш муж и вы?

– Какими деньгами?

– Он вам каждый месяц выдавал деньги на хозяйство?

– Нет. Когда они у меня кончались, я ему говорила.

– Он никогда не протестовал?

Она слегка покраснела.

– Он рассеянный. Ему всегда казалось, что он мне накануне дал деньги. И тогда он говорил: «Как, еще?»

– А на собственные ваши расходы, на платья и шляпки?

– Знаете, я так мало трачу!

И она начала сама задавать ему вопросы, будто давно ждала этого случая:

– Послушайте, господин комиссар, я не очень образованная, но не так уж глупа. Меня расспрашивали вы и журналисты, не считая продавцов и жителей квартала. Молодой человек, играющий в детектива, даже остановил меня на улице и зачитал список вопросов, заготовленных у него в блокноте. Скажите мне честно, вы думаете, что Франс виновен?

– Виновен в чем?

– Вы прекрасно знаете, о чем я: в том, что он убил человека и сжег его труп в печке.

Он задумался. Можно было сказать что угодно, но он хотел быть искренним.

– Я пока ничего не знаю.

– В таком случае, почему его держат в тюрьме?

– Во-первых, это решаю не я, а следователь. А потом, нельзя не считаться с тем, что все вещественные улики против него.

– Зубы! – мгновенно сыронизировала она.

– Главное, пятна крови на синем костюме. И не забудьте про чемодан, который исчез.

– И которого я никогда не видела!

– Это не имеет значения. Другие-то видели. Во всяком случае, инспектор его видел. И еще тот факт, что вас телеграммой отправили в Конкарно на это время. Добавлю между нами, что я предпочел бы оставить вашего мужа на свободе, но теперь очень бы подумал, стоит ли отпускать его – для его же собственного блага. Вы же видели, что вчера произошло?

– Да. Я сейчас об этом и думаю.

– Виновен он или нет, но похоже, он кому-то мешает.

Почему вы принесли мне фотографию его брата?

– Он, вопреки тому, что вы о нем думаете, довольно опасный преступник.

– Он убийца?

– Это маловероятно. Такого типа люди редко становятся убийцами. Но его разыскивает полиция трех или четырех стран, больше пятнадцати лет он живет воровством и грабежами. Вас это не удивляет?

– Нет.

– Вы подозревали об этом?

– Когда Франс сказал, что его брат несчастный человек, я поняла, что он употребил слово «несчастный» не в обычном смысле. Вы думаете, Альфред способен украсть ребенка?

– Говорю вам еще раз, я ничего об этом не знаю. Да, кстати, вы уже слышали о графине Панетти?

– Кто это?

– Очень богатая итальянка, которая жила в «Кларидже».

– Ее тоже убили?

– Возможно, но не исключено, что она просто хорошо проводит время на карнавалах Ниццы или в Канне. Я буду знать это сегодня вечером. Я хотел бы еще раз взглянуть на книгу расчетов вашего мужа.

– Идемте. У меня куча вопросов к вам, а сейчас ничего не могу вспомнить. Когда вас нет, я все помню. Надо записывать, как тот молодой человек, который изображает детектива.

Она пропустила его вперед по лестнице, затем взяла толстенную черную книгу, которую полиция уже изучала раз пять или шесть. В самом конце книги был список всех старых и новых клиентов переплетчика в алфавитном порядке. Фамилия Панетти там не фигурировала. Кринкера – тоже.

Стёвельс писал убористо, какими-то рублеными буквами, налезавшими друг на друга, и совсем странно писал «р» и «т».

– Вы никогда не слышали фамилию Кринкер?

– Во всяком случае, я такой не помню. Видите ли, мы целый день вместе, но я не чувствую себя вправе задавать ему вопросы. Вы, господин комиссар, похоже, забываете, что я не такая, как все. Вспомните, где он меня нашел. А сейчас, во время нашего разговора, мне пришла в голову мысль, что он так поступил, помня, кем была его мать.

Мегрэ, словно перестав слушать Фернанду, быстрыми шагами подошел к двери, резко распахнул ее и схватил Альфонси за шиворот верблюжьего пальто.

– Ну-ка, пойди сюда. Ты опять за свое? Ты что, решил с утра до вечера по пятам за мной ходить?

Альфонси пытался хорохориться, но комиссар крепко держал его за ворот и тряс, как куклу.

– Что ты здесь делаешь, изволь сказать?

– Я ждал, пока вы уйдете.

– Чтобы надоедать бедной женщине?

– Это мое право. Раз она соглашается принимать меня…

– Чего тебе надо?

– Спросите об этом господина Лиотара.

– Лиотар или не Лиотар, предупреждаю: увижу, что ты продолжаешь за мной следить, – засажу по статье «особый вид бродяжничества», слышишь!

Это не было пустой угрозой. Мегрэ знал, что женщина, с которой жил Альфонси, большую часть ночей проводит в кабачках Монмартра, и не раздумывая отправляется затем в отели с иностранцами.

Когда Мегрэ вернулся к Фернанде, ему будто полегчало; в окно был виден силуэт бывшего инспектора, удалявшегося под дождем в сторону площади Вогезов.

– Что за вопросы он вам задает?

– Всегда одни и те же. Он хочет знать, о чем вы спрашивали меня, что я вам отвечала, чем вы интересовались и какие вещи рассматривали.

– Я думаю, он вас теперь оставит в покое.

– Вы полагаете, что господин Лиотар вредит моему мужу?

– В любом случае, пока нам ничего другого не остается, как позволить ему продолжать делать то, что он делает.

Ему пришлось снова спуститься вниз, он забыл фотографию Мосса на кухонном столе. Выйдя из переплетной, он не поехал на набережную Орфевр, а перешел через улицу и заглянул к сапожнику.

Тот к девяти часам утра уже успел пропустить не один стаканчик, от него здорово пахло белым вином.

– Ну что, господин комиссар, все путем?

Сапожная мастерская была прямо напротив переплетной. Сапожник и переплетчик, поднимая глаза, не могли не видеть друг друга, их разделяла только ширина улицы.

– Вы помните кого-нибудь из клиентов переплетчика?

– Только некоторых.

– А этого?

Он сунул фотографию под нос сапожнику. Фернанда с беспокойством смотрела на них из своего окна.

– Этого я про себя зову клоуном.

– Почему?

– Не знаю. Мне кажется, голова у него, как у клоуна.

Вдруг он почесал в затылке и, похоже, сделал какое-то важное открытие.

– Знаете, поставьте-ка мне стаканчик, и вы о своих денежках не пожалеете. Как удачно, что вы мне фото показали. Я заговорил о клоуне, и он навел меня на мысль о чемодане. Почему? Потому что клоуны обычно выходят на арену с чемоданом.

– С чемоданом обычно фокусники выходят.

– Клоуны или фокусники – какая разница. Как насчет выпить?

– Потом.

– Вы чего, боитесь? Вы не правы. Как на духу говорю, я никогда не обманываю. Так вот! Этот ваш тип и есть тот человек с чемоданом.

– Что за человек с чемоданом?

Сапожник подмигнул Мегрэ – как ему самому, наверное, казалось, с большим лукавством.

– Вы же не будете хитрить со мной? Я что, газет не читаю? О чем там речь шла в первое-то время? Меня, что ли, не спрашивали, выносил ли Франс, его жена или еще кое-кто чемодан?

– А вы видели, как тот человек, что на фотографии, его выносил?

– В тот день нет. Во всяком случае, я ничего тогда не приметил. Но я говорю про другие дни.

– Он часто приходил?

– Да, часто.

– К примеру, раз в неделю? Или раз в две недели?

– Может быть, и так. Я не хочу ничего придумывать, потому что не знаю, какую песню мне пропоют адвокаты, когда дело будет слушаться в суде присяжных. Я только говорю, что он приходил часто.

– Утром? После обеда?

– Отвечаю: после обеда. Знаете почему? Потому что помню: видел его, когда уже горел свет, значит, после обеда. И приходил он всегда с маленьким чемоданом.

– Коричневым?

– Может быть. Да разве все чемоданы не коричневые? Он садился в углу, ждал, пока работа будет сделана, и уходил со своим чемоданом.

– И долго он ждал?

– Не знаю. Наверняка больше часа. А то и целый день сидел.

– Он приходил в определенные дни?

– Этого я тоже не знаю.

– Теперь подумайте, прежде чем ответить. Видели ли вы этого человека в мастерской, когда там была мадам Стёвельс?

– Фернанда? Обождите. Что-то не могу вспомнить. Однажды, во всяком случае, они оба уходили вместе и Франс закрывал мастерскую.

– Это было недавно?

– Надо подумать. А выпить когда можно?

Пришлось Мегрэ проследовать за ним в «Большой Тюренн», где сапожник с торжествующим видом заявил:

– Два коньяка. Комиссар угощает!

Он выпил три рюмки, одну за другой, и хотел снова начать свой рассказ о клоуне, но Мегрэ удалось наконец от него избавиться. Когда он проходил мимо переплетной мастерской, Фернанда сквозь оконное стекло укоризненно посмотрела на него.

Но он должен был довести дело до конца. Войдя к консьержке, он застал ее за чисткой картофеля.

– Надо же! Вы опять здесь, у нас? – сердито сказала она, обиженная долгим невниманием к себе.

– Вы знаете этого человека?

Консьержка достала очки из ящика стола.

– Я не знаю его имени, если это вас интересует, но я его видела. Разве сапожник ничего о нем не сказал?

Она ревниво относилась к тому, что других спрашивают раньше, чем ее.

– Вы часто его видели?

– Видела, а больше ничего я не знаю.

– Это клиент переплетчика?

– Надо думать, раз он к нему приходил.

– А по другим поводам он к нему не приходил?

– Наверное, он у них иногда ужинал, но я так мало интересуюсь своими жильцами!

Писчебумажный магазин, торговля картонажными товарами, зонтики – обычный порядок, тот же вопрос, все то же самое, все внимательно рассматривали фотографию. Кое-кто не знал, что ответить. Кто-то видел этого человека, но не помнил его либо не помнил, при каких обстоятельствах он его видел.

Уже собравшись покинуть квартал, Мегрэ решил заглянуть еще раз в «Табак Вогезов».

– Вы, хозяин, такого персонажа не видели?

Торговец винами не колебался ни минуты.

– Человек с чемоданом! – тут же сказал он.

– Объясните.

– Не знаю, чем он торгует, но, должно быть, это разносчик. Он приходил довольно часто, вскоре после завтрака. Пил всегда минеральную воду; у него, как он мне объяснил, язва желудка.

– Подолгу он у вас сидел?

– Иногда четверть часа, иногда больше. Послушайте, он всегда сидел здесь, на этом месте возле окна.

Откуда прекрасно виден угол улицы Тюренн!

– Должно быть, ждал времени, назначенного клиентом. А однажды, это было не очень давно, он больше часа сидел, и в конце концов попросил жетончик для телефона.

– Не знаете, кому он звонил?

– Нет. Вернувшись, он сразу ушел.

– В какую сторону?

– Я не обратил внимания.

Вошел репортер, и хозяин вполголоса спросил Мегрэ:

– Об этом можно рассказывать?

Мегрэ пожал плечами. Бесполезно было делать из этого тайну, раз сапожник был уже в курсе.

– Как хотите.

Когда он вошел в кабинет Люка, тот разрывался между двумя телефонами, и Мегрэ пришлось некоторое время подождать, пока он освободится.

– Я все ищу графиню, – вздохнул бригадир и отер пот с лица. – Компания спальных вагонов, которая прекрасно ее знает, уже месяц как не видела ее на своих линиях. Я разговаривал по телефону почти со всеми роскошными отелями Канна, Ниццы, Антиба и Вильфранша. И всюду ничего. Я связывался и с казино, где она тоже не появлялась. Сейчас Лапуэнт, который говорит по-английски, звонит в Скотленд-Ярд, и уж не знаю, кто из наших занимается Италией.

Прежде чем отправиться к следователю Доссену, Мегрэ пошел наверх – поздороваться с Моэрсом и вернуть ему ненужные фотографии.

– Все безрезультатно? – несчастным голосом спросил Моэрс.

– Один из трех, это совсем не так плохо, осталось только подцепить двоих оставшихся, но вполне возможно, что их нет в картотеке.

К полудню следов графини Панетти найти все еще не удалось, и два встревоженных итальянских журналиста томились под дверью у Мегрэ.