Мегрэ понимал: Жанвье несколько удивлен, что комиссар придает этому делу такое значение. Каждую ночь в Париже регистрировались случаи поножовщины, в основном в густонаселенных кварталах, и при обычных обстоятельствах газеты посвятили бы трагедии на улице Попенкур лишь несколько строк в рубрике «Происшествия».

«Вооруженное нападение. Вчера около половины одиннадцатого вечера, на улице Попенкур, Антуан Б., студент, 21 года, получил несколько ножевых ранений. Вероятно, попытка ограбления; чета торговцев из этого квартала своим появлением помешала грабителю. Антуан Б. скончался вскоре после того, как его привезли в больницу Сент-Антуан».

Только вот фамилия Антуана Б. – Батийль, и жил он на набережной Анжу. Отец его был известной личностью, упоминался во «Всем Париже», а духи «Милена» знали практически все.

Маленькая черная машина уголовной полиции пересекла площадь Республики, и Мегрэ очутился у себя в квартале – лабиринте узких, густонаселенных улочек между бульварами Вольтер с одной стороны и Ришар-Ленуар – с другой. Они с г-жой Мегрэ шагали по этим улочкам всякий раз, когда отправлялись обедать к Пардонам, а на улицу Шмен-Вер г-жа Мегрэ часто ходила за покупками. Именно у Джино, как они запросто его называли, она покупала не только пироги, но и болонскую колбасу, миланский окорок и оливковое масло в больших золотистых жестяных банках. Лавки в квартале были тесные, узкие, полутемные. В этот день над городом низко нависли тучи, и почти везде горело электричество; в его свете лица казались восковыми.

Множество старух. Множество немолодых одиноких мужчин с корзинами для провизии в руках. В выражении лиц – покорность судьбе. Кое-кто иногда останавливается и подносит руку к сердцу, ожидая, когда пройдет спазм. Женщины всех национальностей: на руках младенец, за платье держится мальчик или девочка.

– Останови здесь и пойдем.

Они начали с Пальятти. Лючия обслуживала троих покупателей.

– Муж в задней комнате. Вон в ту дверь.

Джино готовил равиоли на длинной мраморной доске, посыпанной мукой.

– А, комиссар! Я так и думал, что вы зайдете. – Голос у него звонкий, на лице – непринужденная улыбка. – Это правда, что бедняга умер?

В газетах об этом еще ничего не было.

– Кто вам сказал?

– Один журналист, что был здесь минут десять назад. Он меня сфотографировал; в газете поместят мой портрет.

– Повторите, пожалуйста, все, что говорили вчера вечером, только более подробно. Вы возвращались от шурина…

– Да, они ждут ребенка. Это на улице Шарон. У нас на двоих был один зонтик – все равно, когда мы идем по улице, Лючия всегда берет меня под руку. Вы помните, какой был дождь? Прямо буря. Несколько раз мне казалось, что зонтик вот-вот вырвется из рук, и я держал его перед собой, как щит. Потому я и не заметил его раньше.

– Кого?

– Убийцу. Он, видимо, шел несколько впереди нас, но у меня была одна забота – дождь и лужи… А может, он прятался в каком-нибудь подъезде…

– И вы его заметили…

– Уже дальше, за кафе; там еще горел свет.

– Разглядели, как он был одет?

– Вчера вечером мы говорили об этом с женой. Нам обоим показалось, что на нем был светлый непромокаемый плащ с поясом. Он шел легкой походкой, очень быстро.

– Преследовал молодого человека в куртке?

– Нет, шел быстрее, словно хотел нагнать или обогнать его.

– На каком расстоянии от них вы находились?

– Может, метрах в ста… Я могу показать.

– Тот, кто шел первым, не оборачивался?

– Нет. Другой его догнал. Я видел, как он поднял руку и опустил… Ножа я не заметил… Он ударил несколько раз, и парень в куртке упал ничком на тротуар. Убийца зашагал по направлению к улице Шмен-Вер, но потом вернулся. Он, наверное, нас видел – мы были уже метрах в шестидесяти. Но все же наклонился и нанес еще несколько ударов.

– Вы не погнались за ним?

– Знаете, я довольно полный, к тому же у меня эмфизема. Мне трудно бегать, – смутился и покраснел Джино. – Мы пошли быстрее, а он тем временем завернул за угол.

– Шума отъезжающей машины не слышали?

– Пожалуй, нет… Не обратил внимания.

Жанвье машинально, без всяких указаний Мегрэ, стенографировал.

– Вы подошли к раненому и…

– Вы видели то же, что и я. Куртка в нескольких местах была разорвана, на ней выступила кровь. Я тут же вспомнил о докторе и бросился к господину Пардону, а Лючии велел оставаться на месте.

– Почему?

– Не знаю. Мне показалось, что оставлять его одного нельзя.

– Жена рассказала что-нибудь, когда вы вернулись?

– Пока я бегал, мимо никто как нарочно не проходил.

– Раненый что-нибудь говорил?

– Нет. Дышал с трудом, в груди что-то булькало. Лючия может подтвердить, но сейчас она очень занята.

– Больше ничего не припомните?

– Ничего. Я рассказал все, что знаю.

– Благодарю вас, Джино.

– Как поживает госпожа Мегрэ?

– Спасибо, хорошо.

Сбоку от лавки узкий проход вел во двор; там в застекленной мастерской работал паяльщик. В квартале было много таких дворов и тупиков, где трудились мелкие ремесленники.

Они пересекли улицу, прошли немного, и Мегрэ открыл дверь кафе «У Жюля». Днем там было почти так же темно, как вечером, и горел молочный плафон. У стойки, облокотившись, стоял неуклюжий мужчина, между брюками и жилетом виднелась выбившаяся рубашка. У него был яркий цвет лица, жирный загривок и двойной подбородок, похожий на зоб.

– Что прикажете, господин Мегрэ? Стаканчик сансерского? Его прислал мне двоюродный брат, который…

– Два, – ответил Мегрэ, в свой черед облокачиваясь о стойку.

– Сегодня вы уже не первый.

– Был газетчик, знаю.

– Он снял меня, как сейчас, с бутылкой в руке… Познакомьтесь, это Лебон. Тридцать лет проработал в дорожной службе. Потом попал в аварию и сейчас получает пенсию да еще немного за поврежденный глаз. Вчера вечером он был здесь.

– Вы вчетвером играли в карты, верно?

– Да, в манилью. Как каждый вечер, кроме воскресений. В воскресенье кафе закрыто.

– Вы женаты?

– Хозяйка наверху, больна.

– В котором часу пришел молодой человек?

– Часов в десять…

Мегрэ взглянул на стенные часы.

– Не обращайте внимания. Они на двадцать минут вперед… Он сначала приоткрыл немного дверь, словно хотел посмотреть, что это за заведение. Игра была шумной. Мясник выигрывал, а он, когда выигрывает, начинает всех задевать, твердит, что никто, кроме него, играть не умеет…

– Молодой человек вошел. А потом?

– Я со своего места спросил, что он будет пить; он, помедлив, осведомился: «У вас есть коньяк?» Я разыграл четыре карты, которые оставались у меня на руках, и прошел за стойку. Наливая коньяк, я заметил, что у него на животе висит черная треугольная коробочка, и подумал, что это, должно быть, фотоаппарат. Иногда сюда забредают туристы, правда, редко… Я вернулся за стол. Сдавал Бабеф. Молодой человек, казалось, не спешил. Игра его тоже не интересовала.

– Он был чем-то озабочен?

– Нет.

– Не посматривал на дверь, как если бы ждал кого-то?

– Не заметил.

– Или словно боялся, что кто-нибудь появится?

– Нет. Стоял, облокотясь о стойку, и время от времени пригубливал коньяк.

– Какое он произвел на вас впечатление?

– Он показался мне размазней. Знаете, нынче часто встречаются такие – длинноволосые, в куртках… Мы продолжали играть, не обращая на него внимания; Бабеф взвинчивался все больше и больше – ему пошла карта. «Пойди-ка лучше погляди, чем занимается твоя жена», – пошутил Лебон. «За своей присматривай: она у тебя молоденькая и…» – Мне на секунду показалось, что они сцепятся, но, как всегда, обошлось. Бабеф выиграл. «Что ты на это скажешь?» – обрадовался он. Тут Лебон, который сидел на скамейке рядом со мной, толкнул меня локтем и глазами указал на клиента, стоящего у стойки. Я посмотрел и ничего не понял. Казалось, он смеялся про себя. Правда, Франсуа? Мне было интересно, что ты хотел мне показать. Ты прошептал: «Он только что…»

Рассказ продолжил мужчина с неподвижным глазом.

– Я заметил, как он что-то передвинул на своем аппарате… У меня есть племянник, ему на Рождество подарили такую же штуковину, и он развлекается, записывая разговоры родителей… Этот парень смирно стоял со своей рюмкой, а сам слушал, что мы говорим, и записывал.

– Интересно, зачем ему это было надо, – проворчал Жюль.

– Просто так. Как мой племянник. Записывает, потому что нравится записывать, а после из головы вон. Однажды он дал послушать родителям их ссору, и брат едва не сломал ему магнитофон: «Погоди, сопляк, вот отниму…» У Бабефа тоже лицо перекосилось бы, если б ему дали послушать, как он вчера бахвалился.

– Сколько времени молодой человек пробыл у вас?

– Чуть меньше получаса.

– Выпил только рюмку?

– Даже чуток на дне оставил.

– Потом ушел, и вы больше ничего не слышали?

– Ничего. Только ветер выл да вода из водосточной трубы хлестала.

– А до него кто-нибудь заходил?

– Видите ли, вечером я не закрываю только из-за нескольких завсегдатаев, которые приходят поиграть. Вот утром народу много: забегают съесть рогалик, выпить чашку кофе или стакан белого виши. В половине одиннадцатого у рабочих на соседней стройке перерыв… Ну, а в полдень и вечером самая работа – аперитив.

– Благодарю вас.

Жанвье стенографировал и здесь, и хозяин бистро поминутно поглядывал на него.

– Ничего нового он не рассказал, – вздохнул Мегрэ, – только подтвердил то, что я уже знаю.

Они вернулись к машине. Несколько женщин наблюдали за ними: им было уже известно, кто эти двое.

– Куда, шеф?

– Сперва на службу.

И все же два визита на улице Попенкур принесли пользу. Прежде всего, неаполитанец рассказал о нападении. Сначала преступник нанес несколько ударов. Потом побежал, но по какой-то таинственной причине вернулся, несмотря на то что невдалеке находилась чета Пальятти. Зачем? Чтобы добить жертву еще несколькими ударами? Он был одет в светлый непромокаемый плащ с поясом – вот все, что о нем известно. Едва войдя в свой теплый кабинет на набережной дез Орфевр, Мегрэ сразу набрал номер лавки Пальятти.

– Можно поговорить с вашим мужем? Это Мегрэ…

– Сейчас позову, господин комиссар.

– Алло! Слушаю! – послышался голос Джино.

– Знаете что… Я забыл задать вам один вопрос. На убийце был головной убор?

– Журналист только что спросил меня в точности о том же самом. Уже третий за утро. Я задал этот вопрос жене… Она так же, как я, ничего не утверждает, но почти уверена, что на нем была темная шляпа. Понимаете, все произошло так быстро…

Судя по светлому плащу с поясом, убийца был довольно молод, однако наличие шляпы делало его несколько старше: мало кто из молодежи носит теперь шляпы.

– Скажи, Жанвье, ты разбираешься в этих штуковинах?

Сам Мегрэ ничего не понимал в магнитофонах – так же как в фотографии и автомобилях, поэтому их машину водила жена. Переключать по вечерам телевизионные программы – вот максимум, на который он был способен.

– У сына такой же.

– Смотри, не сотри запись.

– Не бойтесь, шеф.

Жанвье, улыбаясь, манипулировал с кнопками. Послышался гул, звяканье вилок о тарелки, невнятные далекие голоса.

– Что прикажете, мадам?

– У вас есть отварная говядина?

– Конечно, мадам.

– Принесите, только положите побольше лука и корнишонов.

– Ты же знаешь, что сказал врач. Никакого уксуса.

– Бифштекс и отварная говядина, лука и корнишонов побольше.

– Салат подать сразу?

Запись была далека от совершенства; посторонние шумы мешали разбирать слова. Тишина. Потом очень отчетливый вздох.

– Когда ты, наконец, станешь, серьезной? Ночью тебе придется вставать и принимать соду.

– Кому придется вставать – тебе или мне? Все-то ты ворчишь!

– Я не ворчу.

– Ворчишь! Особенно когда переберешь боржоле. Ты и сейчас намерен…

– Бифштекс готов. Сейчас подам говядину.

– Дома ты даже не притронулась бы…

– Мы не дома…

Журчание. Потом чей-то голос:

– Официант! Официант! Принесете вы, наконец?

Затем молчание, словно лента оборвалась.

Через некоторое время голос очень четко произнес – на этот раз говоривший явно держал микрофон у рта:

– Лотарингская пивная, бульвар Бомарше.

Почти наверняка голос Антуана Батийля, отметившего, где была сделана запись. Вероятно, он обедал на бульваре Бомарше и потихоньку включил магнитофон. Официант должен его помнить, это легко проверить.

– Ты сейчас туда съездишь, – сказал Мегрэ. – А пока, включи опять магнитофон.

Сначала странные звуки – на улице, потому что слышен шум машин.

Мегрэ стал размышлять, что же хотел записать молодой человек, как вдруг до него дошло, что это – шум воды, хлещущей из водосточных труб. Распознать звук было трудно. Внезапно он сменился шумом какого-то общественного места, кафе или бара, где было довольно оживленно.

– Что он тебе сказал?

– Что всё в порядке.

Голоса приглушенные, но в то же время довольно отчетливые.

– Ты был там, Мимиль?

– Люсьен и Говьон сменяют друг друга.

– В такую погоду… А за тачкой?

– Как всегда.

– Ты не находишь, что это слишком близко?

– Близко от чего?

– От Парижа.

– Но ведь только в пятницу.

Звон стаканов, чашек, голоса… Тишина.

– Записано в кафе «Друзья» на площади Бастилии.

Это не далеко и от бульвара Бомарше, и от улицы Попенкур. Батийль долго задерживаться там не стал, чтобы на него не обратили внимание, и отправился под дожем в другое место.

– А твоя-то, твоя женушка!

– Про других говорить легко. А ты лучше посмотри, что у тебя самого делается!

Это, видимо, мясник, карточная игра у Жюля.

– Говорю тебе, не лезь в мои дела! Ты выигрываешь.

– Я выигрываю потому что не разбрасываюсь козырями как идиот.

– Ну-ка, перестаньте!

– Так ведь начал-то он.

Будь голоса более высокими, можно было бы подумать, что спорят мальчишки.

– Ну что, играть будем?

– Не стану я играть с субъектом, который…

– Он же сказал просто так, никого не имел в виду.

– Ну, если так…

Молчание.

– Видишь, он заткнулся.

– Заткнулся, потому что идиот! Слушай-ка, у меня – манильон. Ну что, съел?

Слышно было плохо. Говорившие находились слишком далеко от микрофона, и Жанвье пришлось прокручивать фрагмент трижды. Каждый раз удавалось разобрать еще несколько слов.

Наконец, послышался голос Батийля:

– «У Жюля», маленькое бистро для завсегдатаев, улица Попенкур.

– Всё?

– Всё.

Остаток ленты был чистый. Последние слова Батийль проговорил, видимо, на улице за несколько секунд до того, как на него напали.

– А две другие кассеты?

– Чистые, еще даже не распакованы. Думаю, он собирался воспользоваться ими позже.

– Ты ничего не заметил?

– Эти, на площади Бастилии?

– Да. Поставь-ка еще раз.

Жанвье принялся стенографировать. Потом повторил несколько фраз, которые по мере того, как он их произносил, все больше наполнялись смыслом.

– Пожалуй, их было, по меньшей мере, трое.

– Верно.

– Потом те двое, о которых упоминалось, Люсьен и Говьон. Через полчаса после этой записи на Антуана напали на улице Попенкур.

– Только вот магнитофон почему-то не отняли.

– Может, испугались Пальятти?

– Когда мы были на улице Попенкур, я забыл одну вещь. Вчера вечером у окна на втором этаже я заметил старушку – это почти напротив того места, где было совершено нападение.

– Ясно, шеф. Я еду?

Оставшись один, Мегрэ подошел к окну. Батийли, наверное, уже побывали в больнице Сент-Антуан, и судебный врач не замедлил забрать тело. Мегрэ еще не встретился с сестрой покойного, которую дома называли Мину и у которой, похоже, были странные знакомства. По серой Сене медленно двигался караван барж; проходя под мостом Сен-Мишель, буксиры опускали трубы.

В плохую погоду террасу огораживали застекленными переборками и отапливали двумя жаровнями. В довольно большом зале вокруг бара в форме подковы стояли крошечные столики и стулья – из тех, что вечером ставят один в другой.

Мегрэ устроился у колонны и заказал проходившему мимо официанту кружку пива. С отсутствующим видом он смотрел на окружавшие его лица. Публика была довольно разношерстная. У бара стояли даже мужчины в синих робах и живущие поблизости старики, пришедшие пропустить глоток красного. За столиками сидели самые разные люди: женщина в черном с двумя детьми и большим чемоданом у ног – как в зале ожидания на вокзале; парочка, которая держалась за руки и обменивалась самозабвенными взглядами; длинноволосые парни, ухмылявшиеся вслед официантке и заигрывавшие с ней всякий раз, когда она проходила мимо.

Клиентов обслуживали два официанта и эта официантка с удивительно некрасивым лицом. В черном платье и белом фартуке, тощая, сгорбленная от усталости, она с трудом изображала на лице слабую улыбку.

Некоторые мужчины и женщины одеты прилично, другие попроще. Одни едят бутерброды с кофе или пивом, другие пьют аперитив.

За кассой – хозяин: черный костюм, белая сорочка с черным галстуком, лысина, которую он тщетно пытается скрыть под редкими каштановыми волосами. Чувствуется, что он – на посту и ничего не ускользает от его взгляда. Он зорко следит за работой официантов и официантки, одновременно наблюдая, как бармен ставит бутылки и стаканы на поднос. Получая жетон, он нажимает на клавишу, и в окошечке кассы выскакивает цифра. Он явно содержит кафе уже давно, начал, вероятнее всего, с официанта. Позже, спустившись в туалет, Мегрэ обнаружит, что внизу есть еще один небольшой зал с низким потолком; там тоже сидело несколько посетителей.

Здесь не играли ни в карты, ни в домино. Сюда забегали ненадолго, и завсегдатаев было немного. Те, кто устроились за столиками поосновательней, видимо, просто назначили свидание поблизости и коротали тут время.

Наконец Мегрэ поднялся и направился к кассе, не питая никаких иллюзий относительно приема, который его ждет.

– Прошу извинить, – произнес он и незаметно показал лежащий в ладони жетон. – Комиссар Мегрэ, уголовная полиция.

Глаза хозяина хранили все то же подозрительное выражение, с которым он наблюдал за официантами и снующими туда и сюда посетителями.

– Что дальше?

– Вы вчера были здесь около половины десятого вечера?

– Я спал. По вечерам за кассой сидит жена.

– Официанты были те же?

Хозяин не отрывал от них взгляда.

– Да.

– Я хотел бы задать им несколько вопросов насчет клиентов, которых они могли запомнить.

Черные глазки уставились на Мегрэ без особого сочувствия.

– У нас бывают только приличные люди, а официанты сейчас очень заняты.

– Я отниму у каждого не больше минуты. Официантка вчера тоже работала?

– Нет. Вечером народу меньше. Жером!

Один из официантов резко остановился у кассы, держа поднос в руке. Хозяин повернулся к Мегрэ.

– Давайте, спрашивайте!

– Не заметили вы вчера, около половины десятого вечера, довольно молодого, лет двадцати, клиента в коричневой куртке и с магнитофоном на животе?

Официант посмотрел на хозяина, потом на Мегрэ и покачал головой.

– Не знаете ли вы завсегдатая, которого друзья зовут Mимиль?

– Нет.

Когда пришла очередь другою официанта, результат тоже оказался далеко не блестящим. Оба запинались, словно боялись хозяина, и было трудно понять, не врут ли они. Разочарованный Мегрэ вернулся за свой столик и заказал еще пива. Вот тут-то он и спустился в туалет, а затем обнаружил в нижнем зале третьего официанта, помоложе. Комиссар решил сесть и заказать пива.

– Скажите, вам приходится работать наверху?

– Через три дня на четвертый. Внизу мы работаем по очереди.

– А вчера вечером где вы были?

– Наверху.

– Вечером, около половины десятого, – тоже?

– До одиннадцати, пока не закрыли. У нас закрывают довольно рано: в такую погоду народу немного.

– Вы не заметили молодого человека с довольно длинными волосами? Замшевая куртка, на шее магнитофон?

– Так это был магнитофон?

– Значит, заметили?

– Да. Сейчас еще не туристский сезон. Я думал, это фотоаппарат, с какими ходят американцы. Потом еще один посетитель спрашивал…

– Какой посетитель?

– Их было трое – за соседним столиком. Когда молодой человек ушел, один из них посмотрел ему вслед с недовольством, беспокойно. Потом окликнул меня: «Послушай, Тото!» Меня, понятно, зовут не Тото – просто тут некоторые так выламываются. «Что этот тип пил?» – «Коньяк». – «Не видел, он пользовался своей машинкой?» – «Я не видел, чтобы он фотографировал». – «Фотографировал, как же. Это ж магнитофон, олух! Ты раньше этого типа видал?» – «Нет, сегодня впервые». – «А меня?» – «Кажется, я вас несколько раз обслуживал». – «Ладно. Подай еще раз то же самое».

Официант отошел: какой-то посетитель постучал монетой по столу. Официант взял у него деньги, отсчитал сдачу и помог надеть пальто. Потом вернулся к Мегрэ…

– Говорите, их было трое?

– Да. Тот, что меня обругал, – на вид самый внушительный из них. Мужчина лет тридцати пяти, сложен, как спортивный тренер, черноволос, черноглаз, густобров.

– Он действительно был здесь всего несколько раз?

– Да.

– А другие?

– Красномордый со шрамом довольно часто болтается в этом квартале и заходит сюда выпить рому у стойки.

– А третий?

– Я слышал, что приятели называли его Мимиль. Этого я знаю в лицо, адрес тоже знаю. Он рамочный мастер, у него лавка на улице Фобур-Сент-Антуан, почти на углу улицы Труссо, где я живу.

– Он часто бывает здесь?

– Не то чтобы часто, но захаживает.

– Вместе с остальными?

– Нет, с маленькой блондинкой – она, похоже, тоже откуда-то отсюда: продавщица или что-то в этом роде.

– Благодарю. Больше ничего не хотите мне сказать?

– Нет. Если что-то вспомню или увижу их…

– В таком случае, позвоните мне в уголовную полицию. Мне или, если меня не будет, кому-нибудь из сотрудников. Как вас зовут?

– Жюльен. Жюльен Блонд. Приятели зовут меня Блондинчик, потому что я среди них самый молодой. В их возрасте, надеюсь, буду заниматься чем-нибудь получше.

Мегрэ находился рядом с домом и не пошел завтракать в «Пивную Дофина», о чем немного сожалел. Ему было бы приятно взять туда с собой Жанвье и рассказать ему все, что он только что узнал.

– Что-нибудь обнаружил? – поинтересовалась жена.

– Еще не знаю, интересно ли это. Нужно искать во всех направлениях.

В два часа он собрал у себя в кабинете трех своих любимчиков инспекторов: Жанвье, Люкаса и молодого Лапуэнта, которого будут так называть и в пятьдесят лет.

– Жанвье, поставьте, пожалуйста, кассету. А вы оба хорошенько слушайте.

Когда началась запись, сделанная в кафе «Друзья», Люкас и Лапуэнт навострили уши.

– Я только что там был. Узнал профессию и адрес одного из троих, сидевших за столиком и шептавшихся. Прозвище его – Мимиль. Он рамочный мастер, лавочка его находится на улице Фобур-Сент-Антуан, не доходя несколько домов до улицы Труссо. – Мегрэ особенно не обольщался. На его взгляд, дело шло слишком быстро. – Вы двое установите наблюдение за его лавкой. Договоритесь, чтобы вечером вас сменили. Если Мимиль выйдет, следуйте за ним, лучше вдвоем. Если он с кем-то встретится, один из вас пойдет за вторым. Так же нужно действовать, если в лавку зайдет человек, не похожий на клиента. Иными словами, мне нужно знать, с кем он будет общаться.

– Ясно, шеф.

– Ты, Жанвье, подберешь фотографии мужчин лет тридцати пяти, черноволосых красавчиков, черноглазых, с густыми темными бровями. Снимков должно быть несколько, но речь может идти и о людях, которые не скрываются, не имеют судимости и не отбывали срок.

Оставшись один, Мегрэ позвонил в Институт судебно-медицинской экспертизы. К телефону подошел доктор Десаль.

– Говорит Мегрэ. Закончили вскрытие, доктор?

– Полчаса назад. Знаете, сколько раз парня пырнули ножом? Семь. И все в спину. Все ранения на уровне сердца, и все же оно не задето.

– Нож?

– Минутку. Лезвие не широкое, но длинное и остроконечное. По-моему, шведский, пружинный. Смертельное ранение только одно: пробито правое легкое, парень истек кровью.

– Что-нибудь еще можете добавить?

– Он был здоров, но атлетом его не назовешь. Из интеллектуалов, не слишком спортивных. Все органы в прекрасном состоянии. Небольшое содержание алкоголя в крови, но пьян не был. Выпил несколько рюмок, по-моему, коньяка.

– Благодарю, доктор.

Оставалась обычная рутина. Прокурор поручил дело следователю по имени Пуаре, с которым Мегрэ не приходилось работать. Еще один юнец. Мегрэ казалось, что штаты юстиции в течение нескольких лет обновились с поразительной быстротой. А может, в этом впечатлении виноват возраст комиссара? Он позвонил следователю; тот попросил его подняться к нему прямо сейчас, если он свободен. Мегрэ захватил отпечатанные Жанвье тексты разговоров, записанных на магнитофон.

Пуаре, по молодости лет, располагался пока что в одном из старых кабинетов. Мегрэ уселся на сломанный стул.

– Рад познакомиться, – любезно произнес следователь, высокий мужчина с ежиком светлых волос на голове.

– Я тоже, господин следователь. Само собой разумеется, я пришел поговорить о молодом Батийле.

Пуаре развернул газету: на первой полосе красовался заголовок на три колонки. Мегрэ заметил снимок молодого человека с еще короткой прической; он производил впечатление мальчика из хорошей семьи.

– Вы, кажется, виделись с родителями?

– Да, это я сообщил им о случившемся. Они вернулись из театра, оба были в вечерних туалетах. Входя в квартиру, чуть не напевали. Мне редко приходилось видеть, чтобы люди так быстро расклеивались.

– Единственный ребенок?

– Нет, есть еще восемнадцатилетняя сестра, которую им, похоже, нелегко держать в руках.

– Вы ее видели?

– Пока нет.

– Что у них за квартира?

– Очень просторная, богатая и в то же время веселая. Есть, кажется, старинная мебель, но ее немного. Обстановка современная, но не вызывающая.

– Они, должно быть, чрезвычайно богаты, – вздохнул следователь.

– Думаю, да.

– Газетная статья, на мой взгляд, слишком романтична.

– О магнитофоне упомянуто?

– Нет, а что магнитофон играет важную роль?

– Возможно… Впрочем, я пока не уверен. Антуан Батийль очень любил записывать разговоры на улицах, в ресторанах, кафе. Для него это были человеческие документы. Жил он довольно одиноко и по вечерам частенько выходил на охоту за ними, главным образом в густонаселенные кварталы. Вчера он начал с ресторана на бульваре Бомарше, где записал обрывки семейной сцены. Потом отправился в кафе на площади Бастилии; вот, что он там записал.

Мегрэ протянул листок следователю; тот нахмурился.

– Довольно подозрительно, не так ли?

– Очевидно, речь идет о встрече в четверг вечером у какого-то дома в окрестностях Парижа. Хозяин постоянно там не живет: видимо, приезжает в пятницу и уезжает в понедельник.

– Верно. Это следует из текста.

– Чтобы убедиться, что вилла будет пустой, шайка послала туда для наблюдения двух человек – тех, что сменяли друг друга. С другой стороны, я знаю, кто такой Мимиль, и у меня есть его адрес.

– В таком случае…

Казалось, следователь хотел сказать, что дело в шляпе, однако Мегрэ был настроен менее оптимистично.

– Если это та шайка, о которой я подумал… – начал он. – Вот уже два года происходят ограбления богатых вилл в то время, когда их хозяева оказываются в Париже. Почти всегда воры забирают картины и ценные безделушки. В Тессанкуре они не взяли два полотна, которые были копиями, что наводит на мысль о…

– Знатоках.

– Одном, во всяком случае.

– Что же вас беспокоит?

– Эти люди до сих пор не убивали. Это не в их стиле.

– Однако то, что случилось вчера вечером…

– Предположим, они заподозрили, что магнитофон был включен. Им не составляло труда выйти вслед за Антуаном Батийлем, к примеру, вдвоем. Когда они оказались в пустынном месте, вроде улицы Попенкур, им оставалось лишь наброситься на него и отнять магнитофон.

– Это верно, – невесело вздохнул следователь.

– Такие грабители убивают редко, только когда их положение становится отчаянным. Эти работают уже два года, и мы не можем их поймать. Мы понятия не имеем, как они сбывают картины и предметы искусства. Тут нужна хорошая голова, человек, который разбирается в живописи, имеет связи, дает наводку, распределяет обязанности и, быть может, даже сам принимает участие в ограблении. Такой человек, увы, существует, и он не дал бы сообщникам пойти на убийство.

– Тогда что же вы думаете обо всем этом?

– Пока ничего не думаю. Действую наощупь. И, разумеется, иду по следу. Двое моих инспекторов наблюдают за лавкой рамочного мастера по прозвищу Мимиль. Третий роется в делах в поисках человека тридцати пяти лет с густыми темными бровями.

– Держите меня в курсе, ладно?

– Как только что-то прояснится…

Можно ли полагаться на свидетельство Джино Пальятти? Неаполитанец утверждает, что убийца ударил несколько раз, прошел немного вперед, потом вернулся и нанес еще удара три. Это не вяжется с версией о полупрофессионале, тем более что он в конечном итоге не забрал магнитофон.

Жанвье оставил донесение о визите к женщине, которая стояла у окна на втором этаже.

– Старушечья причуда, господин инспектор.

– Что вы видели вчера вечером? Прошу вас побольше подробностей, даже если они кажутся вам несущественными.

– Я еще не приготовилась ко сну. В десять, как обычно, послушала по радио новости. Потом выключила приемник и встала у окна. Давно уже я не видела такого дождя; он мне напомнил прошлое… Впрочем, неважно… Чуть раньше половины одиннадцатого из маленького кафе напротив вышел молодой человек; на животе у него висело что-то вроде большого фотоаппарата. Я даже немного удивилась. Почти сразу же я увидела другого молодого человека…

– Вы говорите, молодого?

– Да, он тоже мне показался молодым. Пониже первого, чуть плотнее, но не намного. Я не заметила, откуда он появился. Несколько быстрых и, видимо, бесшумных шагов, и он, оказавшись позади первого, стал наносить ему удары. Я даже хотела открыть окно и крикнуть, чтобы он перестал, хотя это ни к чему бы не привело. Жертва была уже на земле. Тогда убийца наклонился, поднял за волосы голову лежащего и осмотрел ее.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно. Уличный фонарь недалеко, и я даже смутно различила черты лица…

– Продолжайте.

– Он пошел прочь. Потом вернулся, словно что-то забыл. Метрах в пятидесяти шли под зонтом Пальятти. Человек ударил лежавшего на земле еще раза три и убежал.

– Он завернул за угол, на улицу Шмен-Вер?

– Да. Потом подошли Пальятти. Остальное вы знаете. Я узнала доктора Пардона; кто был с ним, не знаю.

– Сможете узнать нападавшего?

– Не уверена… Лицо – нет. Только по фигуре…

– И вы уверяете, что он был молод?

– На мой взгляд, ему не больше тридцати.

– Волосы длинные?

– Нет.

– Усы, бакенбарды?

– Нет, я заметила бы.

– Он сильно промок? Как будто шел под дождем или только что вышел из дома?

– Они оба промокли. В такой ливень достаточно нескольких минут, чтобы промокнуть насквозь.

– Шляпа?

– Была… Темная, возможно коричневая.

– Большое спасибо.

– Я рассказала вам все, что знаю, но прошу вас, сделайте так, чтобы мое имя не упоминали в газете. У меня есть племянники; они выбились в люди, и им будет неприятно узнать, что я живу здесь».

Зазвонил телефон. Мегрэ узнал голос Пардона.

– Это вы, Мегрэ?.. Не помешал?.. Не ожидал застать вас в кабинете. Я позволил себе позвонить вам, чтобы узнать, нет ли новостей.

– Идем по следу, только неизвестно, по верному ли. Вскрытие подтвердило ваш диагноз. Смертельным был один удар, пробивший правое легкое.

– Считаете, что это убийство с целью ограбления?

– Не знаю. Нынче на улицах бродяг и пьяниц немного. Драки не было. В двух местах, где пострадавший побывал до Жюля, он ни с кем не ссорился.

– Благодарю. Я, понимаете ли, считаю себя немного причастным к этому делу. А теперь за работу! У меня в приемной одиннадцать пациентов.

– Удачи!

Мегрэ уселся в кресло, выбрал на письменном столе трубку и набил ее; взгляд у него был туманный, как пейзаж за окном.