Не выразив ни малейшего удивления, Мегрэ медленно повернулся к вошедшему и сделал вид, что не заметил направленного на него револьвера.

– Вытащи оттуда парнишку! – обратился он, не повышая голоса, к своему бывшему соученику, как мог сказать человек, который пытался что-то сделать и, не сумев, решил попросить другого.

– Послушай, Мегрэ… – начал Малик.

– Не сейчас. Не здесь. Немного погодя я выслушаю все, что ты захочешь сказать.

– Теперь ты уже понимаешь, что здорово влип?

– Говорю тебе, займись мальчиком… Ах так! Все еще не можешь решиться? А ну-ка, Мимиль, спускайся сюда!

Только тогда Эрнест Малик сухо произнес:

– Можешь вылезать, Жорж Анри.

Мальчик не шелохнулся.

– Слышишь, что тебе говорят? Вылезай! Ты уже достаточно наказан.

Мегрэ вздрогнул. Так вот оно что! Вот в чем попробуют его убедить. Что это всего-навсего наказание.

– Однако ты не слишком ловок, Малик! – И, наклонившись вниз, сказал добрым, спокойным голосом:

– Выходите, Жорж Анри. И никого не бойтесь. Ни отца и никого другого.

Мимиль протянул руку и помог мальчику выбраться наверх. Жорж Анри съежился, избегая смотреть на отца и, как видно, выжидая момент, чтобы броситься наутек.

Мегрэ это предвидел. Он предвидел все, и внезапное появление Малика тоже. Предвидел и даже дал на этот случай соответствующие инструкции Мимилю. Тому оставалось их только выполнить.

Всем четверым больше нечего было делать в старой псарне, и Мегрэ первым направился к двери, не обращая внимания на Малика, загородившего ему путь.

– Нам удобнее будет поговорить в доме, – пробормотал тот.

– А ты еще хочешь говорить? – пожал плечами комиссар.

Проходя мимо Мимиля, он успел бросить на него взгляд, означавший: «Повнимательнее выполняй инструкции».

Инструкции были весьма деликатные, и малейший не правильный жест мог все испортить. Они вышли в парк один за другим. Жорж Анри замыкал шествие, выскользнув из псарни последним и стараясь не приближаться к отцу. Вчетвером они зашагали по аллее, и тут Малик стал проявлять некоторое беспокойство. Ночь была очень темная, луна еще не взошла. Мегрэ погасил свой электрический фонарик.

Пройти оставалось не более ста метров. Чего выжидал малыш? Неужели же комиссар ошибся?

Казалось, никто не осмеливался заговорить, никто не хотел брать на себя ответственность за то, что должно произойти.

Еще шестьдесят метров. Через минуту уже будет поздно. Мегрэ хотелось подтолкнуть локтем Жоржа Анри, чтобы вернуть мальчика к действительности.

Двадцать метров… Десять метров… Приходилось покоряться обстоятельствам. Но что они будут делать вчетвером в одной из комнат дома, белый фасад которого уже проступал во мраке?

Пять метров! Слишком поздно! Но нет, Жорж Анри оказался дальновиднее, чем сам комиссар. Он ведь знал, что у самого дома отцу придется выйти вперед, чтобы отпереть дверь.

Так оно и случилось. Не успел Малик вставить ключ в замок, как мальчишка метнулся в сторону, и через минуту в чаще послышался шелест травы и шорох веток. Мимиль не сплоховал и сразу же бросился за ним.

Малик упустил не больше секунды, но эта секунда оказалась решающей. Первым его движением было направить свой револьвер на ускользающую фигуру циркача, но не успел он спустить курок, как Мегрэ ударил его кулаком по предплечью, и оружие упало на землю.

– Вот так! – с удовлетворением в голосе произнес комиссар.

Он не нагнулся за револьвером, а только отшвырнул его ногой на середину аллеи. Из чувства собственного достоинства Эрнест Малик тоже не стал подбирать револьвер с земли. Да и к чему?

В поединке, происходившем между ними, оружие никакого значения не имело.

Для Мегрэ наступила волнующая минута. Именно потому, что он все это предвидел. Кругом стояла такая тишина, что слышны были вдали шаги тех двоих – и беглеца, и преследователя. Малик и комиссар прислушались. Нетрудно было понять, что Мимиль не отстает от мальчика.

По-видимому, они уже достигли соседнего парка, откуда был выход на дорогу, ведущую вдоль Сены.

– Вот так! – повторил Мегрэ, когда звуки шагов стали тише и наконец замерли. – Не зайти ли нам в дом?

Малик повернул ключ, торчавший в замке, и пропустил комиссара. Потом зажег свет, и они увидели стоящую на площадке винтовой лестницы г-жу Малик в белом пеньюаре.

Она смотрела на них большими изумленными глазами и даже не нашла что сказать, когда ее муж с раздражением в голосе бросил:

– Иди спать!

Они оказались вдвоем в кабинете Малика, и Мегрэ, не садясь, стал набивать трубку, с удовлетворением поглядывая на своего противника. А Малик ходил взад и вперед по комнате, заложив руки за спину.

– А не обратиться ли тебе в полицию с жалобой? – мягко спросил Мегрэ. – Такой случай может больше не представиться. Обе твои собаки отравлены. Налицо вторжение на частную территорию и еще вдобавок взлом. Ты даже можешь утверждать, что была попытка похитить ребенка. Да вдобавок еще ночью… Это пахнет каторжными работами. Давай, Малик, действуй! Телефон здесь. Стоит тебе только протянуть руку, позвонить в жандармерию Корбейля, и меня будут вынуждены арестовать… Так что же ты медлишь? Что мешает тебе поступить так, как тебе хочется?

Теперь комиссар, не стесняясь, говорил Малику «ты», но это совсем не походило на фамильярность бывшего соученика, как это было в обращении Малика с Мегрэ при первой встрече. Просто Мегрэ смотрел теперь на Малика как на обычного своего клиента, столкнувшегося с ним поневоле.

– Значит, тебе неприятно, чтобы все узнали о том, что ты держал сына взаперти в подвале? Но, во-первых, это право отца. Право наказывать. Сколько раз в детстве родители грозились запереть меня в подвал.

– Может быть, помолчишь?

Малик стоял перед Мегрэ и пристально глядел на него, пытаясь во взгляде комиссара прочесть, что скрывается за его словами.

– Что же ты, собственно говоря, знаешь?

– Вот наконец вопрос, которого я ждал.

– Так что же ты знаешь? – нетерпеливо повторил Малик.

– А ты боишься, что я узнаю? Интересно, чего же ты боишься?

– Ведь я тебя уже просил однажды: не суйся не в свои дела.

– И я отказался.

– Так вот, повторяю тебе это во второй, и последний раз.

Но Мегрэ, не дослушав, покачал головой.

– Не могу. Теперь, видишь ли, это невозможно.

– Но ведь ты ничего не знаешь…

– Тогда чего тебе бояться?

– И ничего не узнаешь.

– Значит, я вообще тебе не мешаю.

– Что до мальчишки, то он ничего не скажет. Я понимаю, ты рассчитываешь на него.

– И это все, что ты хотел сказать, Малик?

– Прошу тебя: подумай! Только что я мог тебя убить и уже сожалею, что не сделал этого.

– Возможно, ты и в самом деле напрасно этого не сделал. Но через несколько минут, когда я отсюда выйду, тебе еще представится возможность выстрелить мне в спину. Правда, парнишка теперь уже далеко, и он не один. Значит, звонить ты не собираешься? Не хочешь жаловаться? Не хочешь обращаться в полицию? Итак, ты это твердо решил?

И он направился к двери.

– Доброй ночи. Малик!

Но перед тем, как выйти в прихожую, он вдруг передумал, вернулся и произнес с каменным лицом, вперив в Малика тяжелый взгляд:

– Видишь ли, я чувствую, что открою такие мерзкие, такие грязные дела, что даже немного колеблюсь, продолжать ли расследование.

Потом, не оборачиваясь, вышел, хлопнул дверью и направился прямо к воротам. Они оказались заперты.

Положение становилось комичным: он незаконно находился в частном владении, но никому до него не было дела.

В кабинете Малика по-прежнему горел свет, но тот и не думал провожать своего противника до ворот.

Взобраться на стену? Одному? Мегрэ не полагался на свою ловкость. Искать тропинку, ведущую в парк Аморелей, где, может быть, не запирают ворота на ночь?

Он пожал плечами, подошел к дому садовника и тихонько постучал.

– Кто там? – послышался сонный голос.

– Друг господина Малика. Прошу вас, откройте калитку.

Он слышал, как старый слуга натягивал брюки и искал свои сабо. Потом дверь приотворилась.

– Как вы очутились в парке? Где собаки?

– Думаю, они спят, – прошептал Мегрэ, – если только не убиты.

– А где мсье Малик?

– У себя в кабинете.

– Но ведь у него есть ключ от ворот.

– Возможно. Но он так озабочен, что и не вспомнил об этом.

Садовник, ворча, пошел впереди, иногда оборачиваясь, чтобы окинуть тревожным взглядом ночного посетителя. Когда Мегрэ ускорял шаг, старик вздрагивал, словно боясь получить удар в спину.

– Спасибо, старина!

Он спокойно дошел до гостиницы. Ему пришлось бросать камешки в окно Ремонды, чтобы разбудить ее и попросить отпереть дверь.

– Который час? А я думала, вы сюда уже не вернетесь. Мне почудилось, что кто-то бежал по тропинке. Так, значит, это были не вы?

Он сам налил себе вина и пошел спать. В восемь утра, свежевыбритый, с чемоданом в руке, он сел на парижский поезд и уже в половине десятого, выпив в маленьком баре кофе с рогаликами, входил в здание уголовной полиции.

Люкас был на утреннем рапорте в кабинете начальника. Мегрэ уселся на свое прежнее место у открытого окна. По Сене как раз проходил буксир фирмы «Аморель и Кампуа», известив двумя пронзительными гудками, что входит под мост Сите.

В десять часов в кабинете появился Люкас с бумагами и положил их на край письменного стола.

– Вы здесь, шеф? А я-то думал, что вы снова в Орсене.

– Сегодня утром мне никто не звонил?

– Нет. А вы ожидаете звонка?

– Следовало бы предупредить телефонистку. Пусть меня сразу же соединит или, если меня не будет, пусть сами примут сообщение.

Он не подавал виду, что нервничает, но беспрерывно курил, набивая трубку за трубкой.

– Не обращай на меня внимания и занимайся своим делом – Сегодня ничего экстраординарного. Кого-то пырнули ножом на улице Деламбр.

Обычные мелкие дела. Это ему знакомо. Он снял пиджак, как делал это на протяжении многих лет, когда кабинет на набережной Орфевр был его вторым домом. Он заходил в комнаты, здоровался с бывшими сослуживцами, слушал отрывки из допросов или телефонные разговоры.

– Не отвлекайтесь, ребята!

В половине двенадцатого он вышел вместе с Торрансом пропустить стаканчик вина.

– Послушай, мне хотелось бы кое-что тебе поручить. Речь идет все о том же Эрнесте Малике. Мне нужно выяснить, играет ли он. Или, может быть, играл в молодости. Хорошо бы найти кого-нибудь, кто знал его лет эдак двадцать – двадцать пять назад.

– Я наведу справки, шеф.

Без четверти двенадцать. Ему никто не звонил. Плечи Мегрэ еще больше ссутулились, походка стала неуверенной.

– Кажется, я свалял дурака, – бросил он своему бывшему помощнику, который занимался текущими делами.

Всякий раз, когда в кабинете звонил телефон, Мегрэ сам снимал трубку. Наконец, за несколько минут до двенадцати, кто-то произнес его имя.

– Мегрэ слушает… Где ты находишься?.. Где он?..

– В Иври, патрон. Я очень спешу… Боюсь, как бы он за это время… Не знаю, как называется улица. Некогда было посмотреть. Маленький отель. Четырехэтажный дом. Первый этаж выкрашен в темно-коричневый цвет. Называется «Моя Бургундия». Как раз напротив – газовый завод.

– Что он делает?

– Не знаю. Думаю, что спит. Ну, побегу, так будет спокойней…

Мегрэ подошел к висевшему на стене плану Парижа и парижских предместий.

– Ты знаешь, где находится в Иври газовый завод, Люкас?

– Мне кажется, вот здесь, чуть дальше вокзала. Через несколько минут, усевшись в такси с откидным верхом, Мегрэ катил по направлению к дымящимся трубам Иври. Пришлось немного покружить по улицам вокруг газового завода, прежде чем он обнаружил невзрачный отель, первый этаж которого был выкрашен в темно-коричневый цвет.

– Вас подождать? – спросил шофер.

– Да, пожалуй.

Мегрэ вошел в ресторан, где рабочие, в основном иностранцы, сидели за мраморными столиками без скатертей. В нос ударил сильный запах рагу и дешевого красного вина. Толстая официантка в черном платье и белом переднике пробиралась между столиков с подносом в руках, уставленным невероятным количеством закусок в мисочках из толстого сероватого фаянса.

– Вы ищете человека, который приходил сюда звонить по телефону?.. Он сказал, чтобы вы поднялись на четвертый этаж. Можете пройти здесь.

Узкий коридор с надписями, нацарапанными на стенах. Темная лестница, освещенная только слуховым окном на третьем этаже. Поднимаясь на четвертый этаж, Мегрэ заметил ноги, пару ног.

На верхней ступеньке сидел Мимиль с незажженной сигаретой во рту.

– Сначала дайте мне огонька, шеф. У меня даже не было времени спросить внизу спички, когда я ходил звонить. Я не курил со вчерашнего вечера.

В его светлых зрачках мелькал огонек, веселый и лукавый одновременно.

– Хотите, я подвинусь?

– Где он?

В коридоре виднелись четыре двери, выкрашенные в такой же темно-коричневый цвет, как и фасад первого этажа. На них значились неряшливо обозначенные номера: 21, 22, 23, 24.

– Он в двадцать первом, а я в двадцать втором. Вот забавно! Как будто нарочно! Двадцать второй… Вот что значит полиция «Двадцать два» – жаргонное выражение, означающее: «Внимание! Шпик!»!

Он жадно втянул дым, встал, потянулся.

– Если хотите, зайдите в мою конуру. Только предупреждаю: там вонища и до потолка можно рукой достать. Пока был один, я из предосторожности сидел на лестнице, чтобы загородить проход. Вам понятно?

– Как же ты смог спуститься к телефону?

– В том-то и дело. С самого утра ждал удобного случая. Ведь мы здесь уже порядочно. С шести утра.

Он открыл дверь 22-го номера, и Мегрэ увидел железную кровать, выкрашенную в черный цвет, покрытую грубым красноватым одеялом, стул с соломенным сиденьем и таз без кувшина на круглом столике. Четвертый этаж был уже мансардой – в трех шагах от двери приходилось нагибать голову.

– Выйдем отсюда в коридор – парнишка юркий, что твой угорь. Утром дважды пытался сбежать. Я подумал даже, не попробует ли он удрать по крышам, но потом убедился, что это невозможно.

Напротив газовый завод с черными от угля дворами. Лицо у Мимиля было грязноватое, как у тех, кто не спал ночь и утром не умывался.

– На лестнице легче дышать и не так противно пахнет. Вы не находите, что здесь отдает какой-то гнилью? Словно запах от старых бинтов.

По-видимому, Жорж Анри спал или притворялся, что спит. Приложив ухо к двери, они не уловили в его комнате никакого шума. Оба стояли на лестнице; Мимиль, отчитываясь перед Мегрэ, курил сигарету за сигаретой, чтобы вознаградить себя за упущенное.

– Прежде всего расскажу, как мне удалось вам позвонить. Я не хотел, как говорят у вас, оставлять пост. Но, с другой стороны, как мы с вами договорились, должен был сообщить, где мы находимся. Около девяти часов из двадцать четвертого номера вышла женщина. Сначала я хотел попросить ее позвонить или отнести вам записку на набережную Орфевр. Но решил, что здесь, пожалуй, не стоит говорить о полиции: меня могут отсюда вытряхнуть.

«Лучше подожди другого случая, Мимиль, – сказал я себе. – Сейчас не время поднимать кутерьму».

Когда из двадцать третьего номера вышел какой-то тип, я сразу понял, что он поляк. А с поляком я всегда договорюсь, ведь я кое-как объясняюсь на их языке.

Я заговорил с ним, а он очень обрадовался, услышав хоть и ломаный, но свой родной язык. Тут я стал ему заливать, придумал какую-то невероятную историю. Короче говоря, он согласился постоять здесь несколько минут, пока я спущусь и позвоню приятелю.

– Ты уверен, что мальчишка по-прежнему там?

Мимиль бросил на комиссара лукавый взгляд и вынул из кармана плоскогубцы, в которых зажал кончик ключа, торчавший из замочной скважины двадцать первого номера.

Он сделал Мегрэ знак, чтобы тот тихонько подошел к двери, совсем неслышно повернул ключ и приоткрыл ее.

Комиссар нагнул голову, и в комнате с открытым окном, точно такой же, как и соседняя, увидел подростка, который лежал одетым поперек кровати.

Сомнений быть не могло – он спал. Спал, как еще спят в его возрасте: спокойно, с полуоткрытым ртом, и в лице его было что-то детское. Он даже не снял ботинки, и одна нога свисала с постели.

Мегрэ так же осторожно закрыл дверь.

– Теперь я расскажу вам, как все произошло. Вы мне подали верную мысль: захватить с собой велосипед. Еще удачнее оказалось, что я спрятал его возле переезда.

Вы помните, как он помчался? Прямо как кролик! Он кружил по парку и пробирался сквозь кустарники, надеясь сбить меня со следа.

Был момент, когда мы, один за другим, перелезли через живую изгородь, и я потерял его из виду. По звуку шагов я определил, что он направляется к дому. Это даже не дом, а что-то похожее на сарай. Вскоре он вышел оттуда с велосипедом.

– Это не сарай, а дом его бабушки, – уточнил Мегрэ. – Должно быть, велосипед был дамский, его двоюродной сестры Мониты.

– Правильно, дамский. Он вскочил на него, но по дорожкам парка быстро не поедешь, и я от него не отставал. Заговорить с ним я не решался, так как не знал, что происходит с вами.

– Малик хотел в тебя стрелять.

– Так я и думал. Странно, но у меня было такое предчувствие. Настолько, что в какое-то мгновение я даже приостановился и пригнул голову, словно ожидая выстрела. Короче говоря, мы блуждали в темноте, и он теперь вел велосипед, а не ехал на нем. Затем перенес его через другую изгородь. Мы очутились на дорожке, спускающейся к Сене, но и там быстро не покатишь. По бечевнику, вдоль реки – дело другое. Там я от него порядочно отстал, но зато наверстал упущенное, когда начали подниматься к станции.

Он как будто немного успокоился – откуда ему было знать, что немного дальше спрятан мой велосипед.

Бедный малыш! Он крутил педали изо всех сил. Не сомневался, что ускользнет от меня, верно?

Ну так вот: по дороге я вскакиваю на свою машину, жму изо всех сил и как раз в ту минуту, когда он меньше всего ожидал, оказываюсь с ним рядом и кручу педали как ни в чем не бывало.

«Не бойся, малыш!» – говорю я ему.

Я хотел его успокоить. Но он был как ненормальный. Катил все быстрее, так что даже стал задыхаться…

«Я же тебе сказал – не бойся!.. Ты ведь знаешь комиссара Мегрэ, правда? Он не хочет тебе зла. Наоборот!» Время от времени он оборачивался ко мне и в бешенстве кричал: «Отстаньте от меня!» Потом с рыданиями в голосе крикнул: «Все равно я ничего не скажу!..» Мне жаль его, поверьте. И вообще это дело совсем не по мне. Не говоря уж о том, что на каком-то спуске, не помню уж где, на большой дороге, он круто повернул и грохнулся на асфальт, да так, что я буквально слышал, как зазвенело у него в голове!

Я слезаю с велосипеда. Хочу помочь ему подняться, но он уже снова в седле и просто кипит от ярости.

«Остановись, малыш! Ты расшибешься. Ведь ты ничем не рискуешь, если мы с тобой минутку поговорим, верно? Ведь я тебе не враг…».

Я и понятия не имел, что он там делает, наклонившись к рулю: рук-то его мне не было видно. Нужно сказать, что луна уже поднялась и было довольно светло.

Подъезжаю ближе. Я почти поравнялся с ним, как вдруг он резко затормозил. Я быстро пригнулся. И не зря! Этот маленький бандит ничего лучше не придумал, как бросить в меня гаечный ключ, который вытащил из велосипедной сумки. И этот ключ пролетел на волосок от моей головы!

Тут парень еще больше испугался. Решил, что я обозлюсь и буду ему мстить. А я все говорил и говорил… Было бы забавно, если бы я мог пересказать вам все, что говорил этой ночью.

«Ты сам должен понять, что тебе от меня не уйти. Я получил инструкцию. Поезжай куда хочешь, но знай, что я от тебя не отстану. Я должен отчитаться перед комиссаром. Когда он сам будет здесь, тогда мое дело маленькое…» На каком-то перекрестке он, должно быть, сбился с пути. Мы проехали Бог весть сколько деревень, совсем белых под луной, и выехали наконец на дорогу в Орлеан. Представляете, сколько нам пришлось исколесить, когда мы были уже у дороги на Фонтенбло?

В конце концов ему волей-неволей пришлось ехать потише, но разговаривать со мной он по-прежнему не желал и даже не оборачивался в мою сторону.

Потом стало светать, и мы очутились в предместье Парижа. Тут мне снова пришлось попыхтеть, когда он вздумал кружить по всем маленьким улочкам, какие только попадались, пытаясь от меня оторваться.

Как видно, мальчишка умирал от усталости. Лицо стало совсем белым, веки покраснели и в седле он держался, скорее, лишь по инерции.

«Не лучше ли тебе поспать, малыш? – сказал я. – А то совсем свалишься».

И тогда он со мной все-таки заговорил. Невольно, не отдавая себе отчета. Да, я думаю, он настолько выдохся, что сам не понимал что делает. Вы когда-нибудь видели, как гонщик подходит к концу кросса? Когда он перейдет линию финиша, его приходится поддерживать, а он смотрит на кинокамеру невидящими глазами.

«У меня нет денег», – сказал он.

«Это не беда. У меня есть. Мы пойдем, куда ты хочешь, но тебе непременно нужно отдохнуть».

Мы были в этом районе. Я и не думал, что он так быстро меня послушается. Он сам увидел слово «Гостиница» над открытой дверью. Оттуда как раз выходили рабочие.

Он слез с велосипеда, еле двигая ногами, как будто они одеревенели. Я хотел предложить ему согреться чем-нибудь, но не знал, согласится ли он. К тому же бистро еще не открылось.

Знаете, он ведь гордый. Странный парнишка. Не знаю, что у него на уме, но он явно что-то задумал. Вам еще придется с ним повозиться.

Мы поставили велосипеды под лестницу. Если их не свистнули, они и сейчас там.

Он поднимался по лестнице первым. Я за ним. Дойдя до второго этажа, он не знал, что делать дальше, потому что ничего не было видно.

«Хозяин!» – крикнул я.

К нам вышел не хозяин, а хозяйка – здоровее любого мужика и не слишком любезная.

«Что вам надо?» – И она окинула нас подозрительным взглядом.

«Нам нужны две комнаты. По возможности рядом».

Кончилось тем, что она дала нам два ключа: от двадцать первого номера и от двадцать второго. Вот и все, шеф. А теперь, пожалуйста, посидите здесь немножко, а я сбегаю чего-нибудь перекусить. С самого утра я только и вдыхаю кухонные запахи – ни крошки во рту не было.

– Открой мне дверь его комнаты, – сказал Мегрэ вернувшемуся Мимилю.

– Вы хотите разбудить мальчика? – запротестовал Мимиль, который уже считал себя его покровителем. – Дали бы ему хорошенько выспаться.

Мегрэ жестом успокоил его, бесшумно, на цыпочках вошел в комнату и облокотился на подоконник слухового окна. Печи газового завода в это время заполнялись горючим. Вырвавшееся из них пламя казалось желтым в лучах солнца. Суетившиеся у печей полуголые люди, как видно, обливались потом, то и дело вытирая лицо черными от сажи руками.

Ожидание было долгим, во всяком случае, вполне достаточным для того, чтобы все хорошенько обдумать. Комиссар порой поглядывал на мальчика, сон которого был неглубоким. Он начал ворочаться, как бывает перед пробуждением, нахмурил брови и стал шевелить губами, словно хотел что-то сказать. Очевидно, ему снилось, что он говорит. Лицо его исказилось злобой, словно, собрав все силы, он с кем-то горячо спорил.

Потом лицо Жоржа Анри исказила мучительная гримаса: казалось, он вот-вот заплачет. Вначале он повернулся всем телом. Продавленный матрац заскрипел от его резких движений. На нос ему села муха. Он отогнал ее непроизвольным жестом. Веки Жоржа Анри, пронизанные солнечным светом, дрогнули.

Наконец он широко открыл глаза, сначала удивленно уставился на потолок, потом на крупную темную фигуру комиссара, стоявшего на самом свету спиной к слуховому окошку. И вдруг сразу все вспомнил. Но, усилием воли подавив желание вскочить на ноги, он продолжал лежать неподвижно; на лице его отразилась холодная решимость, даже жестокость, и мальчик сделался немного похож на отца.

– Все равно я ничего не скажу, – отчеканил он.

– А я и не прошу говорить, – возразил Мегрэ чуть-чуть ворчливо. – Впрочем, что вы могли бы мне сказать?

– Почему меня преследуют? Что вам нужно от меня в моем номере? Где мой отец?

– Остался дома.

– Вы уверены?

Казалось, он не решался даже шелохнуться, словно малейшее движение грозило ему неведомой опасностью. Он все еще лежал на спине, нервно напрягшись, с широко открытыми глазами.

– Вы не имеете права меня преследовать. Я свободный человек. Я не сделал ничего плохого.

– Значит, вы предпочитаете, чтобы я препроводил вас к отцу?

В серых глазах мальчика отразился ужас.

– Если вы попадете в руки полиции, она это немедленно сделает. Вы ведь еще несовершеннолетний.

Жорж Анри рывком соскочил с кровати, уже не в силах скрывать отчаяние.

– Но я не хочу! Не хочу!.. – закричал он. Мегрэ слышал, как Мимиль ходит взад и вперед по площадке. Наверное, он считает комиссара грубой скотиной.

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое! Я хочу… Комиссар перехватил безумный взгляд мальчика, устремленный на окно мансарды, и понял. Нет сомнения, не стой он между окном и Жоржем Анри, тот был бы способен прыгнуть…

– Как ваша кузина?.. – медленно произнес Мегрэ.

– Кто вам сказал, что моя кузина?..

– Послушайте, Жорж Анри.

– Не хочу!..

– Вам придется меня выслушать. Я понимаю ваше положение.

– Не правда.

– Хотите, чтобы я уточнил?

– Я вам запрещаю, слышите?

– Успокойтесь! Вы не можете вернуться к отцу, да и не имеете никакого желания.

– Я никогда туда не вернусь.

– С другой стороны, вы в таком состоянии, что можете сделать любую глупость.

– Это мое дело.

– Нет, не только ваше.

– Я никому не нужен.

– Тем не менее в течение нескольких дней вы будете под присмотром.

Юноша болезненно усмехнулся.

– Я должен это сделать, – закончил Мегрэ, спокойно раскуривая трубку. – С вашего согласия или без него. Это уж от вашего решения никак не зависит.

– Куда вы хотите меня отправить? Несомненно, он думает, как сбежать.

– Еще не знаю. Вопрос, конечно, деликатный, но в любом случае вы не можете оставаться в этом притоне.

– Здесь не хуже, чем в подвале.

Ну что ж! Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки, раз он уже способен говорить с иронией о своей собственной участи.

– Для начала нам нужно хорошенько позавтракать. Вы же голодны. Но если…

– Все равно я не буду есть. «Боже мой, до чего он еще зелен!» – А вот я с удовольствием поем. Я голоден как волк, – заявил Мегрэ. – Будьте благоразумны! Человек, который следовал за вами и привез вас сюда, куда подвижнее, чем я. Он и дальше будет за вами следить. Вы это понимаете, Жорж Анри? Хорошо бы вам принять ванну, но здесь нет такой возможности. Умойте хоть лицо.

Мальчик повиновался с недовольным видом. Мегрэ открыл дверь.

– Входи, Мимиль! Надеюсь, такси по-прежнему нас ждет? Сейчас мы все трое поедем завтракать в какой-нибудь спокойный ресторан. А может быть, вдвоем? Ведь ты уже поел?

– Не беспокойтесь, я могу и по второму разу.

Вероятно, Жорж Анри мало-помалу возвращался к жизни. Спустившись вниз, он первый заметил:

– А как же велосипеды?

– Мы вернемся или пошлем кого-нибудь за ними. – И, обращаясь к шоферу, комиссар добавил:

– В пивную «У дофины».

Было около трех часов пополудни, когда они сели за стол в укромном уголке и перед ними поставили всякие закуски.