– Значит, вы стояли на пороге своего кабачка?

– Совершенно верно, комиссар.

Бесполезно было его поправлять. Уже несколько раз Мегрэ пытался ему внушить, что нужно говорить «г-н комиссар». Впрочем, какое это имеет значение?

– Итак, шикарная машина серого цвета на секунду затормозила, и из нее буквально вылетел человек. Так вы сказали?

– Да, комиссар.

– Чтобы попасть в кафе, ему пришлось проскочить мимо вас, и он даже слегка вас задел. А над дверью висит светящаяся неоновая вывеска.

– Она фиолетовая, комиссар.

– Ну и что?

– Да так, ничего.

– Выходит, потому, что вывеска фиолетовая, вы не можете опознать человека, который секундой позже, раздвинув плюшевую портьеру, выстрелил в вашего бармена?

Хозяина кабачка звали Караччи или Караччини (Мегрэ путал его имя и всякий раз должен был заглядывать в дело). Он был маленького роста, на высоких каблуках, с головой корсиканца (все они немного похожи на Наполеона), а на руке носил перстень с огромным бриллиантом.

Допрос длился с восьми утра, а уже пробило одиннадцать. Вернее, началось это в полночь, так как все задержанные в кафе на улице Фонтен, где произошло убийство бармена, провели ночь в предварилке. Несколько инспекторов, среди них Жанвье и Торранс, уже допрашивали этого Караччи или Караччини, но ничего из него не вытянули.

Хотя был май, лил холодный дождь, лил, не переставая, уже четвертый или пятый день, лил так, что крыши, подоконники, зонтики поблескивали, как вода в Сене, которую Мегрэ видел из своего кабинета всякий раз, когда наклонял голову.

М-р Пайк не шевелился. Он по-прежнему сидел на стуле в уголке, такой чопорный, словно находился в зале ожидания, и это начинало раздражать. Он медленно переводил взгляд с комиссара на маленького корсиканца, потом снова на комиссара, и невозможно было угадать, о чем думает этот английский чиновник и думает ли вообще.

– Вы понимаете, Караччи, что ваше упорство может вам дорого обойтись, что ваше заведение могут прикрыть?

Корсиканец не испугался. Он бросал на Мегрэ понимающие взгляды, улыбался, поглаживал пальцем, на котором блестел перстень, черные ниточки усов.

– Я никогда не нарушал правил, комиссар. Можете спросить у своего коллеги Приоле.

Несмотря на то что речь шла об убийстве, дело это было подследственно комиссару Приоле, начальнику отдела светской жизни, поскольку произошло оно в специфической среде. К сожалению, Приоле уехал в Юру, на похороны какого-то родственника.

– Словом, отказываетесь отвечать?

– Вовсе не отказываюсь, комиссар.

Мегрэ нахмурился и, тяжело ступая, направился к двери.

– Люка, поработай с ним еще немножко.

Ах, этот взгляд, устремленный на него англичанином!

Хоть м-р Пайк и был самым симпатичным человеком на свете, Мегрэ иногда ловил себя на том, что ненавидит его. Точно так же было и с его шурином Мутоном. Раз в год, весною, Мутон заявлялся в Париж вместе с женой, которая приходилась родной сестрой г-же Мегрэ.

Мутон тоже был самый симпатичный человек, он никому не причинил зла. Что же касается его жены, она была на редкость приятная особа. Переступив порог квартиры супругов Мегрэ на бульваре Ришар-Ленуар, она сразу же требовала фартук и начинала помогать по хозяйству. Первый день все шло превосходно. Второй тоже проходил почти так же превосходно.

– Завтра мы уезжаем, – заявляли Мутоны.

– Ни за что! Ни за что! – возражала г-жа Мегрэ. – Почему так скоро?

– Потому что мы в конце концов вам надоедим.

– Никогда в жизни!

Мегрэ убежденно вторил жене:

– Никогда в жизни!

На третий день комиссар был уже не прочь, чтобы непредвиденная работа помешала ему обедать дома. Но, как на грех, с тех пор как свояченица вышла замуж за Мутона и супруги стали ежегодно наезжать в Париж, за время их пребывания ни разу не подвернулось ни одного из таких дел, которые заставляли комиссара дни и ночи проводить у себя в кабинете.

На пятый день супруги Мегрэ начинали обмениваться страдальческими взглядами, а Мутоны оставались у них больше недели, всегда милые, любезные, предупредительные, такие скромные, что приходилось укорять себя за ненависть к ним.

Точно так же было и с м-ром Пайком. Правда, прошло еще только три дня с тех пор, как англичанин повсюду следовал по пятам за комиссаром.

Однажды во время отпуска кто-то из супругов Мегрэ невзначай сказал Мутонам:

– Почему бы вам весной не приехать на недельку в Париж? У нас есть комната для гостей, которая всегда пустует.

И они приехали.

Аналогичная история произошла несколько недель назад, когда префект парижской полиции нанес визит лорд-мэру Лондона. Гостю предложили посетить знаменитый Скотленд-Ярд, и префект был приятно поражен, узнав, что высшие чиновники английской полиции слышали о Мегрэ и интересуются методами его работы.

– Почему бы вам не приехать и не посмотреть, как он работает? – предложил этот любезный человек.

И его поймали на слове. В Париж был послан инспектор Пайк, который вот уже три дня повсюду следовал за Мегрэ, скромный, незаметный до предела. Но комиссару было от этого не легче – англичанин ни на минуту не оставлял его одного.

Ему было не меньше тридцати пяти – сорока лет, но выглядел он так молодо, что легко мог сойти за серьезного студента. Англичанин, бесспорно, был умен, быть может, даже обладал острым умом. Он смотрел, слушал, размышлял. Размышлял так, что вам казалось, вы слышите его размышления. И это становилось утомительным.

У Мегрэ было такое ощущение, словно к нему приставили соглядатая. Все жесты комиссара, все его слова просеивались через башку невозмутимого англичанина.

Но, как назло, за все три дня ничего интересного не подворачивалось. Сплошная рутина. Одна бумажная волокита. Скучные допросы, вроде допроса Караччи.

Пайк и Мегрэ уже стали понимать друг друга без слов. Например, в тот момент, когда хозяина ночного кабачка увели в инспекторскую, плотно закрыв за ним дверь, глаза англичанина недвусмысленно вопрошали:

«Небольшая „обработка“?»

Вероятно, да. С такими людьми, как Караччи, деликатностью не возьмешь. А что тут такого? Это не имело никакого значения. Дело интереса не представляло. Если бармена убили, значит, он либо нечестно вел игру, либо принадлежал к соперничающей шайке.

Время от времени эти молодчики сводили счеты, убирали кого-нибудь с дороги. Ну что ж, одним меньше!

Будет ли Караччи говорить или не даст показаний – не важно. Рано или поздно кто-нибудь все равно попадется на удочку, вероятно осведомитель. Интересно, есть ли в Англии осведомители?

– Алло!.. Да… Это я… Кто просит?.. Леша?.. Понятия не имею… Откуда, вы говорите, он звонит?.. Из Поркероля?.. Давайте его сюда.

Взгляд англичанина по-прежнему был устремлен на Мегрэ, как око Божие на Каина.

– Алло!.. Очень плохо слышу!.. Леша?.. Да… Хорошо… Это я понял… Поркероль… Это тоже понял…

Приложив трубку к уху, Мегрэ смотрел, как по оконным стеклам стекают струйки дождя, и думал, что там, на Поркероле, маленьким островке в Средиземном море на широте Йера и Тулона, сейчас, наверное, сияет солнце. Он там никогда не был, но ему много рассказывали об этих краях. С острова ему звонили впервые, и он подумал, что телефонный кабель, должно быть, проходит под морем.

– Да… Как вы сказали?.. Блондин… Небольшого роста… В Люсоне?.. Что-то припоминаю…

Он познакомился с неким инспектором Леша очень давно, в Вандее, когда был послан на несколько месяцев в Люсон, где нужно было расследовать запутанные административные дела.

– Теперь вы служите в оперативной бригаде в Драгиньяне? Так… А звоните мне из Поркероля?

На линии не прекращался треск. Время от времени доносились голоса перекликающихся друг с другом телефонисток:

– Алло!.. Париж… Алло!.. Париж… Париж…

– Алло!.. Тулон… Вы Тулон, милая? Алло!.. Тулон…

Может быть, по другую сторону Ла-Манша телефоны действуют исправнее? Невозмутимый м-р Пайк не сводил с него глаз, не пропускал ни одного слова, а Мегрэ для приличия вертел в руках карандаш.

– Алло!.. Знаю ли я некоего Марселена?.. Какого Марселена?.. Как?.. Кто он?.. Рыбак?.. Нельзя ли пояснее, Леша. Никак не пойму, что вы мне говорите… Какой-то тип, который живет в лодке?.. Так… Дальше… Утверждает, что он мой друг?.. Что?.. Утверждал?.. Вот что! Его уже нет в живых!.. Убили прошлой ночью?.. Но ко мне это никакого отношения не имеет, милый Леша… Это не мой сектор… Он говорил обо мне весь вечер?.. И по-вашему, выходит, из-за этого его и убили?

Мегрэ положил карандаш и свободной рукой попытался поднести спичку к трубке.

– Записываю, – продолжал Мегрэ. – Да… Марсель… Уже не Марселен?.. Как вам угодно. Значит, как пишется?.. Поль-Артюр-Катрин… Да… Понял… Пако… Отпечатки пальцев выслали?.. Что?.. Письмо от меня?.. Вы уверены?.. Бумага с грифом?.. А какой гриф?.. Пивная на площади Терн?.. Очень возможно… Что же я там ему написал?

Если бы м-р Пайк не сидел рядом и не смотрел на него так упорно!

– Записываю… Читайте… «Жинетта завтра уезжает в санаторий. Она вас целует. Сердечный привет». Подписано «Мегрэ»?.. Нет, не обязательно подлог… Я что-то начинаю припоминать… Сейчас поднимусь в картотеку… Приехать к вам?.. Но ведь вы же прекрасно понимаете: это не мое дело…

Он уже собирался повесить трубку, но не удержался и, рискуя удивить м-ра Пайка, задал вопрос:

– А у вас там солнце?.. Мистраль?.. Но все же солнечно?.. Ладно… Если что-нибудь узнаю, сообщу… Договорились…

М-р Пайк почти не задавал вопросов, но зато так смотрел на Мегрэ, что комиссару пришлось заговорить самому.

– Вы знаете остров Поркероль? – спросил он, раскурив наконец трубку. – Утверждают, что там очень красиво, не хуже, чем на Капри или островах Греции. Сегодня ночью на Поркероле убит человек, но это не мой сектор. У него в лодке нашли мое письмо.

– А оно действительно от вас?

– Вероятно. Имя Жинетта мне что-то неясно напоминает. Подниметесь со мной?

М-р Пайк знал уже все помещения уголовной полиции. Один за другим они поднялись на чердак, где хранятся карточки всех, кто когда-либо имел дело с правосудием. Присутствие англичанина вызывало у Мегрэ почти что комплекс неполноценности, и ему стало вдруг стыдно перед бородатым сотрудником в сером халате, который сосал конфеты, пахнущие фиалками.

– Скажите, Ланглуа… Кстати, жена ваша поправилась?

– Болела у меня, господин Мегрэ, не жена, а теща…

– Да, да, простите. Сделали ей операцию?

– Да. Вчера она уже вернулась домой.

– Не посмотрите, Ланглуа, нет ли у вас сведений о неком Марселе Пако?

Может быть, в Лондоне погода лучше? А тут дождь барабанит по крыше, стекает по желобам.

– Марсель? – переспросил служащий, взобравшись на лестницу.

– Он самый, дайте-ка мне его досье.

Кроме отпечатков пальцев, к учетной карточке были прикреплены две фотографии, одна анфас, другая в профиль. Снимали Пако без воротничка, без галстука, при резком свете, в отделе идентификации.

Нахмурив брови, Мегрэ уставился на фотографию, пытаясь что-то припомнить. На снимках Пако было лет тридцать пять. Он был худ, выглядел плохо. Кровоподтек под правым глазом, казалось, свидетельствовал, что, прежде чем попасть в руки фотографов, он был подвергнут серьезному допросу.

Затем следовал довольно длинный список приводов.

В Гавре, в семнадцать лет – драка и поножовщина. Год спустя – Бордо, снова драка и поножовщина, да еще пьяный дебош в общественном месте. Оказал сопротивление полиции. Снова драка и поножовщина в каком-то злачном месте в Марселе.

Мегрэ держал карточку так, чтобы одновременно с ним ее мог читать и английский коллега. А тот, казалось, всем видом говорил: «Все это есть и у нас, по ту сторону Ла-Манша».

Бывает ли у англичан такое? Это означает, что Марсель Пако занимался сутенерством. И, как полагается, был за это послан в африканские войска для прохождения военной службы.

– Вот задира, – сказал Мегрэ м-ру Пайку.

Дальше пошло сложнее.

Тут уж англичанин поинтересовался:

– А что это означает?

Поди объясни этому джентльмену, представителю нации, которая слывет самой целомудренной во всем мире.

– Ну, как вам сказать. Это особый вид кражи. Кража, совершенная при особых обстоятельствах. Мужчина сопровождает незнакомую женщину в более или менее подозрительную гостиницу, а потом выясняется, что у него пропал бумажник. У девицы почти всегда есть соучастник.

– Понятно.

В досье Марселя Пако имелось три соучастия в подобных кражах, и всякий раз упоминалась девица по имени Жинетта.

Дальше дело становилось еще серьезнее. Речь уже шла о ножевой ране, которую Пако нанес какому-то строптивому господину.

– Я полагаю, это то, что вы называете темной личностью, – вставил м-р Пайк, который настолько отчетливо выговаривал французские слова, что они начинали принимать иронический смысл.

– Вспомнил… Точно… Я ему писал, вспоминаю, – выпалил вдруг Мегрэ. – Интересно, как все это происходит у вас?

– Весьма корректно.

– Я в этом не сомневался. А вот мы не всегда с ними церемонимся. Но удивительно, что они очень редко нас за это ненавидят. Понимают, что такова наша профессия. И так, от допроса к допросу, мы постепенно знакомимся.

– Марсель называл вас своим другом?

– Да. И я уверен, что говорил он это вполне искренне. Особенно ясно помню девушку – о ней мне напоминает почтовая бумага с грифом. Если представится случай, я свожу вас в эту пивную на площади Терн. Там очень уютно, а кислая капуста просто великолепна. Кстати, вы любите кислую капусту?

– Иногда не отказываюсь, – без энтузиазма ответил англичанин.

– В середине дня и вечером в пивной всегда можно видеть несколько девиц за круглым столиком. Там подвизалась и Жинетта. Бретонка из деревни близ Сен-Мало, она приехала в Париж и начала с того, что нанялась служанкой к мяснику. Пако она обожала, а тот просто плакал, говоря о ней. Вас это удивляет?

М-ра Пайка ничто не удивляло. Лицо его не выражало никаких чувств.

– Я случайно им немного помог. Жинетта была чахоточная, но ни за что не хотела лечиться, чтобы не разлучаться со своим Марселем. Когда его посадили в тюрьму, я решил поговорить с одним из своих друзей, врачом-фтизиатром, и тот устроил ее в санаторий в Савойю. Вот и все.

– Об этом вы и написали Пако?

– Да. Именно об этом. Пако в то время сидел во Френе, и мне некогда было к нему съездить.

Мегрэ вернул Ланглуа карточку и вышел на лестницу.

– Не пойти ли нам позавтракать?

Это тоже было проблемой, почти делом чести. Пригласить м-ра Пайка в какой-нибудь роскошный ресторан? Но тогда у коллеги с другой стороны Ла-Манша может создаться впечатление, что французская полиция тратит лучшие часы дня на пирушки. С другой стороны, если выбрать дешевый, Мегрэ могут обвинить в скупости.

То же самое и с аперитивами. Пить их или не пить?

– Вы собираетесь съездить на Поркероль?

Может быть, м-ру Пайку захотелось прокатиться на Юг?

– Это от меня не зависит. Официально за пределами Парижа и департамента Сены мне делать нечего.

Небо было сырое, противного серого цвета, и даже слово «мистраль» звучало соблазнительно.

– Вы любите потроха?

Комиссар повел англичанина в один из ресторанчиков Центрального рынка и угостил его потрохами по-нормандски.

– Такие дни мы называем пустыми.

– Мы тоже.

Что мог о нем подумать представитель Скотленд-Ярда? Он приехал, чтобы изучить «методы Мегрэ», а у Мегрэ не было никаких методов. Он увидел толстого увальня, который мог служить прототипом французского чиновника. И сколько времени он будет так ходить за ним следом?

В два часа они вернулись на набережную Орфевр.

Караччи по-прежнему был там. Он сидел в каморке, похожей на стеклянную клетку, в которой свидетели ждали допроса. Это означало, что из него до сих пор ничего не удалось вытянуть и скоро его начнут допрашивать снова.

– Он что-нибудь ел? – спросил м-р Пайк.

– Не знаю. Возможно. Иногда им приносят сандвичи.

– А иногда не приносят?

– Бывает и так. Иногда дают попоститься, чтобы помочь им поскорее вспомнить.

– Господин комиссар, вас вызывает начальник.

– Вы позволите, мистер Пайк? – спросил Мегрэ.

Хоть в этом повезло. Не потащится же англичанин за ним в кабинет начальника.

– Входите, Мегрэ. Мне только что звонили из Драгиньяна.

– Догадываюсь, о чем идет речь.

– Да, Леша уже с нами связался. Много у вас сейчас работы?

– Не слишком. Не считая моего гостя…

– Он вам порядком надоел?

– Мистер Пайк самый корректный человек на свете.

– Вы припоминаете некоего Пако?

– Вспомнил, когда ознакомился с его карточкой.

– Не правда ли, любопытная история?

– Я знаю лишь то, о чем мне говорил по телефону Леша, а ему так хотелось объяснить все получше, что я не слишком много понял.

– Звонил главный комиссар и долго со мной разговаривал. Он настаивает, чтобы вы туда выехали. По его мнению, Пако убили из-за вас.

– Из-за меня?

– Другого объяснения убийству он не находит. Вот уже много лет, как Пако, известный под именем Марселена, жил на Поркероле в своей лодке. Там он стал довольно популярной личностью. Насколько я понял из слов комиссара, Пако скорее был бродягой, чем рыбаком. Зимой бездельничал, летом возил туристов на рыбную ловлю. Никто не был заинтересован в его смерти.

У него не было врагов. Он ни с кем не ссорился. У него ничего не украли. Впрочем, и красть-то было нечего.

– Каким образом он был убит?

– Как раз этот вопрос больше всего интересует комиссара.

Начальник полиции посмотрел на заметки, сделанные им во время телефонного разговора.

– Этих мест я не знаю, а потому мне трудно точно себе представить… Позавчера вечером…

– А я понял, что это случилось вчера.

– Нет. Позавчера. Несколько человек собрались в «Ноевом ковчеге». Это, как видно, гостиница или кафе. В это время года там бывают только завсегдатаи. Все друг друга знают. Был там и Марселен. Шел более или менее общий разговор, и Пако заговорил о вас.

– Почему?

– Понятия не имею. О знаменитых людях всегда охотно говорят. Марселен утверждал, что вы были его другом. Может быть, кто-нибудь высказал сомнение насчет ваших профессиональных качеств? Во всяком случае, он защищал вас с необыкновенным пылом.

– Он был пьян?

– Он всегда был более или менее пьян. Дул сильный мистраль; насколько я понял, это имеет какое-то значение. В частности, из-за мистраля Пако, вместо того чтобы, как обычно, ночевать в лодке, направился к хижине возле парка, где рыбаки складывают свои сети. На следующее утро его нашли мертвым с несколькими пулями в голове. Неизвестный стрелял в упор и выпустил в него всю обойму. Не удовольствовавшись этим, он ударил жертву по лицу тяжелым предметом. Похоже, что убийца был в неистовстве.

Мегрэ поглядел на Сену сквозь завесу дождя и подумал, что на Средиземном море сейчас сияет солнце.

– Буавер, главный комиссар, – славный малый. Я был когда-то с ним знаком. Он не из тех, кто порет горячку. Он только что прибыл на место преступления, но сегодня же вечером должен уехать. Он согласен с Леша, что именно разговор о вас был причиной всей драмы. Он даже склонен думать, что стрелявший в Пако в некотором роде целился в вас. Понимаете? Человек ненавидит вас настолько, что готов напасть на любого, кто защищает вас и называет своим другом.

– А на Поркероле есть такие люди?

– Это-то больше всего и смущает комиссара. На острове все друг друга знают. Никто не может ни высадиться там, ни уехать оттуда незамеченным. До сих пор никого ни в чем нельзя было заподозрить, или уж пришлось бы подозревать всех подряд. Что вы об этом думаете?

– Думаю, что мистер Пайк не прочь прокатиться на Юг.

– А вы?

– И я бы не прочь, если бы можно было ехать одному.

– Итак, когда вы едете?

– Ночным поездом.

– Вместе с мистером Пайком?

– Да. Вместе с мистером Пайком.

Может быть, англичанин думал, что французская полиция обладает мощными автомобилями, чтобы доставлять своих сотрудников на место преступления?

Во всяком случае, он должен был предполагать, что комиссары уголовной полиции пользуются для этого неограниченными средствами. Правильно ли поступил Мегрэ? Будь он один, он удовольствовался бы плацкартой. Приехав на Лионский вокзал, он колебался, но все же в последний момент взял два места в спальном вагоне.

Вагон был роскошный. В коридоре они увидели шикарных пассажиров с внушительным багажом. Нарядная толпа с букетами цветов провожала какую-то кинозвезду.

– Это «Голубой экспресс», – пробормотал Мегрэ, словно извиняясь.

Если бы он мог знать, что думает его коллега! В довершение всего они вынуждены были раздеться на глазах друг друга. А завтра утром им предстояло разделить крошечную уборную.

– В общем, – сказал м-р Пайк, уже в пижаме и накинутом сверху халате, – в общем, можно считать, что следствие начинается.

Что он, собственно говоря, хотел этим сказать? Французский язык англичанина был настолько точен, что всегда хотелось искать в его словах некий скрытый смысл.

– Да, начинается.

– Вы скопировали карточку Марселена?

– Нет. Признаться, даже не подумал об этом.

– Вы справились, где теперь эта женщина; если не ошибаюсь, ее, кажется, звали Жинеттой?

– Нет.

Был ли упрек во взгляде, брошенном на него м-ром Пайком?

– Вы запаслись бланком постановления на арест?

– Тоже нет. Взял только удостоверение на право ведения следствия, чтобы иметь возможность вызывать и допрашивать нужных мне людей.

– Вы знаете остров Поркероль?

– Ни разу там не бывал. Я плохо знаю Юг. Как-то мне пришлось вести следствие в Канне и Антибе, но у меня сохранилась в памяти только ужасающая жара. Меня там все время клонило ко сну.

– Вы не любите Средиземное море?

– В принципе мне не нравятся те места, где я теряю вкус к работе.

– Это потому, что вы любите работать, не так ли?

– Не знаю.

Это была правда. С одной стороны, всякий раз, как начиналось очередное дело, Мегрэ проклинал его за то, что оно нарушает установившийся порядок его жизни.

С другой стороны, стоило ему несколько дней остаться без работы, как комиссар становился угрюмым, даже, пожалуй, начинал тосковать.

– Вы хорошо спите в поезде? – спросил м-р Пайк.

– Я везде хорошо сплю.

– Стук колес не помогает вашим размышлениям?

– Я, знаете ли, мало размышляю.

Мегрэ раздражало, что купе наполнилось дымом от его трубки, тем более что англичанин не курил.

– В общем, вы еще не знаете, с какого конца начать?

– Понятия не имею. Даже не знаю, есть ли там какой-нибудь конец, за который можно ухватиться.

– Благодарю вас.

Чувствовалось, что м-р Пайк не пропускает даже самых незначительных слов, сказанных Мегрэ, что он фиксирует их в мозгу в определенном порядке, чтобы впоследствии ими воспользоваться. Можно было представить, как он вернется в Скотленд-Ярд, соберет сослуживцев (может быть, даже у школьной доски) и произнесет своим четким голосом:

– Так вот, расследование комиссара Мегрэ…

А что, если его ждет провал? Если эта история окажется одной из тех, когда приходится топтаться на месте, а правда выясняется только лет через десять, и то совершенно случайно? Что, если это обычное дело, и Леша встретит их завтра на перроне словами:

– Все в порядке. Пьяница, который убил Пако, арестован. Он сознался.

Если…

Г-жа Мегрэ не положила халат в чемодан мужа. Она не захотела дать ему старый, который был похож на монашескую рясу. В ночной рубашке комиссар чувствовал себя неловко.

– Хотите «ночной колпак»? – предложил м-р Пайк, протягивая ему серебряный флакон и стопку. – Так мы называем последнюю рюмку виски, которую выпиваем перед сном.

Мегрэ выпил. Правда, он не любил пить перед сном.

Может быть, м-р Пайк также не любил кальвадос, который комиссар заставлял его глотать в течение трех дней.

Он заснул и чувствовал сквозь сон, что храпит. А проснувшись, увидел оливковые деревья, окаймлявшие Рону, и понял, что они проехали Авиньон.

Сияло солнце, над рекой расстилался легкий туман.

Англичанин, свежевыбритый, корректный с головы до ног, стоял в коридоре, прильнув лицом к окну. В уборной было так чисто, словно ею никто не пользовался.

Там слегка пахло лавандой.

Мегрэ, еще не понимая, в каком настроении он проснулся, проворчал, разыскивая в чемодане свою бритву:

– Теперь только бы не оказаться идиотом.

Может быть, эта грубость была его реакцией на безупречную корректность м-ра Пайка.