Глава 4. Путешествия сознания
Что происходит в мозге, когда мы видим сны; можно ли расшифровывать сновидения, управлять и манипулировать ими?
Измененные состояния сознания
Они лежат на диване. Тихим, монотонным голосом он рассказывает ей сказку, которую рассказывал уже тысячу раз. Он выдыхает воздух, который заставляет вибрировать его голосовые связки. Звук модулируется его нёбом, губами и языком. Менее чем за тысячную долю секунды эта звуковая волна достигает уха его дочери. Звук превращается в движение на барабанной перепонке. Это движение активирует рецепторы на верхушках волосковых клеток – чуда биомеханики, которое преобразует вибрации воздуха в электрические импульсы. С каждым колебанием этих клеток открываются микроскопические каналы в мембранах, через которые проникают ионы. Они создают электрический ток, распространяющийся по слуховой коре, чья нейронная активность кодирует слова, которые девочка, как всегда, повторяет шепотом. Слова, звучавшие тихим отцовским голосом, оживают в ее уме как волшебная история, которую она уже тысячу раз слышала раньше.
Теперь она дышит глубже, зевает и потягивается. Она засыпает. Он продолжает рассказывать сказку, не меняя тона, ритма и громкости звука. Звук распространяется, как и раньше, и достигает барабанной перепонки его дочери, вызывая колебания волосковых клеток и посылая ионные токи, активирующие ее слуховую кору. Все как прежде, но она больше не создает историю в уме и не повторяет слова шепотом. Или нет? Куда попадают слова, которые мы слышим во сне?
Тристан Бекинштейн решил изучить этот вопрос и придумал простой эксперимент, идеально подходящий для засыпания. Повторение слов – игра из детства. Это отличается от нашего представления о лабораторном эксперименте; дело происходит в постели, где человек слушает монотонный убаюкивающий голос: слон, стул, стол, белка, страус… Каждый раз, когда произносится название животного, участник должен пошевелить правой рукой, а если это предмет мебели – то левой рукой. Это легко, но действует завораживающе. Вскоре реакции становятся прерывистыми. Иногда они сильно замедляются и, наконец, исчезают. Дыхание человека все глубже, и электроэнцефалограмма показывает синхронное состояние, означающее, что он уже спит. Слова продолжают звучать по инерции, как в отцовской сказке, когда он предполагает, что дочь слушает его во сне.
Наблюдая следы, оставляемые голосом при переходе ко сну, Тристан обнаружил, что в спящем мозге голос превращается в слова, и эти слова обретают смысл. Более того, мозг продолжает ту же игру: участок, который управляет движением правой руки, каждый раз активируется при упоминании животного, а участок, управляющий движением левой руки, активируется при упоминании предмета домашней обстановки, как было установлено правилами эксперимента.
У сознания есть рубильник «включено/выключено». Во сне, в коматозном состоянии или под анестезией он выключает сознание. В некоторых особенно тяжелых случаях сознание отключается резко и полностью. В других ситуациях, например, при переходе ко сну, оно постепенно тускнеет, перемежаясь со вспышками осознания. Когда переключатель включен, то активность мозга, соответствующая состояниям сознания, проявляется в разных формах. К примеру, мы видели, что сознание очень маленьких детей действует в другом масштабе времени, а больные шизофренией не способны распознать, что голоса, звучащие у них в голове, принадлежат им самим.
Ночные слоны
Можно рассматривать сны как плодородную почву для стимуляции ума без участия тела. Рассогласование между телом и разумом происходит в буквальном смысле: во сне тормозится работа моторных нейронов, с помощью которых мозг управляет мышцами, поэтому химия мозга во сне отличается от бодрствования.
Обычно возвращение к бодрствующему состоянию, для которого характерно организованное осознанное мышление, идет синхронно с восстановлением контакта с телесными ощущениями. Но иногда эти процессы становятся асинхронными, и мы просыпаемся без биохимического контакта со своим телом. Этот феномен, называемый сонным параличом, испытывает от 10 до 20 % людей. Ощущение мучительно: полный паралич при абсолютной ясности мыслей. Но через несколько минут мозг восстанавливает контакт с телом. Бывает и наоборот: мозг не отключается от мышц во время сна, и человек выполняет движения, которые представляет в сновидении.
Чем занимается мозг, когда мы спим? Во-первых, во сне он отключается не полностью. Вообще говоря, мозг никогда не отключается полностью: если это произойдет, мы умрем. Когда мы спим, мозг непрерывно работает, как во время фазы быстрого сна (rapid eye movement, когда мы видим сны), так и во время глубокого сна, обычно протекающего без сновидений.
Миф о том, что ночью мозг отключается, связан с представлением о сне как о пустой трате времени. Мы оцениваем свои и чужие достижения во время бодрствования, но нет никакой заслуги в том, чтобы быть хорошим сновидцем.
Сон – это восстановительное состояние, во время которого работает программа очистки, которая устраняет биологические отходы и остатки мозгового метаболизма. В сущности, по ночам мозг занимается уборкой мусора. Это сравнительно недавнее биологическое открытие согласуется с распространенным интуитивным представлением о том, что сон – оборотная сторона бодрствования, и без него мы не только устаем, но даже можем заболеть.
Помимо восстановительной функции, сон задействует основные элементы нашего когнитивного аппарата. К примеру, в фазе медленного (глубокого) сна происходит укрепление памяти. Поэтому после нескольких часов сна или даже короткой дремы мы лучше помним то, что усвоили в течение дня. Это происходит не только из-за отдыха, а обусловлено активным процессом консолидации нейронных связей, пока мы спим. Разобравшись в экспериментах на клеточном и молекулярном уровне, мы уже знаем, что в этой фазе сна укрепляются специфические связи между нейронами гиппокампа и коры головного мозга, отвечающими за обработку и хранение информации. Изменения начинаются в дневное время и продолжаются во сне. Этот механизм так точен, что повторяет некоторые нейронные паттерны, которые активируются во время бодрствования. Это современный физиологический вариант одной из главных идей Фрейда о том, что сон собирает остатки дня. Любители вздремнуть днем часто утверждают, что для укрепления памяти не нужен долгий ночной сон. Короткие дневные «привалы» выполняют ту же функцию.
В фазе медленного сна мозговая активность то усиливается, то ослабевает, образуя повторяющиеся циклы, которые продолжаются немногим более одной секунды. Иными словами, активность мозга колеблется в четко определенном ритме. Чем ярче выражены эти циклы активности, тем эффективнее происходит консолидация памяти. Можно ли усиливать их извне, воздействуя на мозг спящего человека и укрепляя его память?
Ритм мозговой активности человека во время сна измеряется с помощью электроэнцефалограммы. Потом нейронную активность спящего человека можно усилить, заставляя его слышать звуки, синхронизированные с ритмом его мозга.
Эксперимент, проведенный немецким нейропсихологом Иеном Борном, начинался днем с того, что участникам нужно было запомнить список новых слов. Борн обнаружил, что люди, которые ночью во сне прослушивали тона, синхронизированные с ритмом их мозговой активности, на следующий день вспоминали гораздо больше слов, чем люди, которые не подвергались стимуляции или были стимулированы асинхронным образом.
Это значит, что мы можем улучшить запоминание материала при помощи сравнительно простых манипуляций с мозговым механизмом, закрепляющим усвоенные знания. Но, увы, мечта о том, чтобы надеть наушники на ночь и проснуться утром с отличным знанием нового языка, остается мечтой. Какая досада!
Змея, пожирающая свой хвост
В фазе медленного сна, когда мозговая активность носит монотонный и повторяющийся характер, происходит консолидация памяти. В фазе быстрого сна (REM-сон) активность мозга гораздо сложнее и схожа с активностью во время бодрствования. В этой фазе субъективный опыт спящего человека становится осознанным – в виде снов.
Когда человек просыпается посередине REM-цикла, он почти всегда сохраняет яркое воспоминание о своих сновидениях. Этого не происходит, если мы просыпаемся в других фазах сна. С точки зрения нашего субъективного восприятия, в сновидении мы так же находимся в сознании, как и наяву. Во сне мы можем летать, разговаривать с умершими людьми, ходить по саду из металлических деревьев и даже соблюдать правила дорожного движения. Образы бывают яркими и запоминающимися, но мы странным образом упускаем из виду, что создаем их. Мы воспринимаем происходящее в сновидении как истинное описание реальности, а не игру нашего воображения.
Главное отличие сна от бодрствующего сознания – в контроле. Во сне, как и при шизофрении, мы не сознаем своего авторства в виртуальном мире. Причудливая природа снов такова, что мозг не распознает их как свои галлюцинации.
Если в фазе медленного сна циклы нейронной активности повторяются, то во время REM-сна возникают более изменчивые циклы нейронного взаимодействия, воссоздающие прошлые схемы нейронной активности и составляющие новые комбинации из их компонентов. Может быть, это метафора того, что происходит на уровне познавательных процессов? Способствует ли состояние REM-сна созданию новых идей и соединению мысленных элементов, которые оставались разъединенными в дневное время? Являются ли наши сны «фабрикой творческой мысли»?
История человеческой культуры изобилует рассказами о революционных идеях, рожденных во сне. Одна из самых известных – история Альберта Кекуле, который открыл структуру бензола: кольцо из шести атомов углерода. Во время торжества, отмечавшего эту великую веху в истории химии, Кекуле изложил историю своего открытия. После долгих лет неудач решение наконец пришло, когда ему приснился уроборос – змей в форме кольца, пожирающий собственный хвост. Нечто похожее произошло с Полом Маккартни, когда он проснулся в своей спальне на Уимпол-стрит с мелодией Yesterday в голове. Он много дней обходил магазины звукозаписи и спрашивал друзей о происхождении этой мелодии, поскольку считал, что сон был навеян какой-то уже известной композицией.
Очевидна проблема, связанная с этими историческими анекдотами: истории, которые мы осознаем, перемешаны с вымыслом. То же самое относится к нашей памяти: мы отчетливо помним эпизоды, которых никогда не было. Еще необычнее тот факт, что можно внедрить человеку воспоминание, которое он сочтет истинным. Поэтому история о вдохновенном творчестве в сновидениях может оказаться хитроумной ловушкой.
Вероятно, руководствуясь этой догадкой, химик Джон Вотиц тщательно реконструировал историю открытия бензола. Он обнаружил, что французский химик Огюст Лоран за десять лет до сна Кекуле уже объяснил, что бензол имеет кольцевую структуру на основе атомов углерода. Вотиц заключил, что рассказ о сне был частью стратегии Кекуле по сокрытию интеллектуального воровства. Кекуле умышленно манипулировал тем, чего откровенно боялся Маккартни: что его сон был отражением ранее усвоенной информации.
Но даже если отбросить подобные интриги – можем ли мы объективно, избавившись от неизбежных искажений, доказать, что творческие идеи рождаются в сновидениях? Иен Борн взялся за решение этой задачи.
Целью эксперимента был поиск точного и объективного способа измерения творческих способностей. Для этого Борн придумал проблему, которую можно было решить медленно, но эффективно, либо оригинальным простым способом, изменив подход. Участники долго работали над этой проблемой. Потом некоторые спали, а другие просто отдыхали, и все они возвращались к проблеме. Простой, но убедительный результат показал, что творческое решение гораздо чаще приходило после сна. Иными словами, часть творческого процесса происходит во время сна.
Эксперимент Иена Борна свидетельствует, что сон является элементом творческого процесса… Но это не единственный элемент. Повторение и практика, зубрежка – упорядоченная сторона творческого процесса, тоже имеет важное значение, несмотря на ее низкую популярность в последнее время. Как и другие виды неупорядоченного мышления, сны помогают появлению оригинальных идей, но лишь после того, как мы обзавелись прочной основой ранее усвоенных знаний. Это видно на примере Пола Маккартни: он обладал глубокими познаниями в музыкальном материале, поэтому мог импровизировать во сне. То же самое относится и к эксперименту Борна. Ночное время годится для творческого процесса лишь после добросовестной и методичной дневной работы, которая закладывает основу для творчества в сновидениях.
Вот краткое описание эффективной работы «фабрики мышления» в ночную смену. Сон – это интенсивное и неоднородное состояние умственной деятельности, позволяющее нам понять, как работает сознание. В первой фазе сна оно постепенно затухает, наступает синхронизация между разными отделами мозга, которая способствует консолидации воспоминаний и укреплению памяти. Вторая фаза имеет физиологическое сходство с бодрствующим состоянием, но образует более разрозненную схему мозговой активности. В этой фазе проявляются элементы творческого мышления, зарождаются новые возможности и сочетания идей. Она сопровождается сонными видениями, где сочетаются ужасающие, эротические и неясные образы. Но можем ли мы думать во сне или это лишь одна из многочисленных иллюзий нашего мозга?
Расшифровка сновидений
Каждый из нас просыпался с мыслью о том, что проспал всего пару секунд, хотя на самом деле прошло несколько часов. И наоборот: несколько секунд сна иногда кажутся целой вечностью. Когда мы спим, время течет непредсказуемым образом. Возможно, сон сам по себе – лишь иллюзия той истории, которую мы сочиняем после пробуждения.
Сегодня мы можем решить эту загадку, наблюдая за следами умственной деятельности мозга в реальном времени. Мы научились исследовать мысленные процессы у младенцев и пациентов в вегетативном состоянии, а также подпороговую обработку информации на основе анализа мозговой активности. Сходными инструментами можно пользоваться для расшифровки мышления во время сна.
Вот один из способов расшифровки мышления на базе мозговой активности. Мы представляем зрительную кору в виде матрицы, как если бы каждая клетка была пикселем в сенсоре цифровой камеры. На этой основе мы можем реконструировать содержание сознания в форме образов и их последовательности. Благодаря этой методике Джек Галлант смог поразительно четко воссоздать фильм, наблюдая лишь за изменением активности мозга у человека, который его смотрел.
Японский ученый Юкиясу Камитани разработал нечто вроде «планетария сновидений». Его группа реконструировала сюжеты снов исходя из активности мозга сновидцев. Когда они проснулись, было доказано, что предположения, основанные на схемах их мозговой активности, совпадали с описанием сновидений участников эксперимента.
Описания выглядели так: «Мне снилось, что я в булочной. Я взял багет и вышел на улицу, где кто-то сфотографировал меня», или «Я видел большую бронзовую статую на холме. Внизу были дома, улицы и деревья». Каждый из этих фрагментов сновидения был расшифрован по мозговой активности. В этом эксперименте расшифровка выявила «концептуальный скелет» сновидений, но не их визуальные качества с нюансами и оттенками. Реконструкция снов в цвете и высоком разрешении еще разрабатывается в лабораторной кухне.
Дневные грезы
Во сне мозг не отключается. Он находится в активном состоянии, поддерживая жизненно важные функции для правильной работы когнитивного аппарата. Но когда мы трудимся, управляем автомобилем, с кем-то разговариваем или читаем, наш мозг порой отрывается от реальности и создает собственные мысли. Часто мы проводим большую часть дня, разговаривая сами с собой. Это дневные грезы – состояние, близкое к сновидению по форме и содержанию, но возникающее во время бодрствования.
Дневные грезы имеют четкий нейронный аналог. Когда мы бодрствуем, наш мозг организует свою работу в двух функциональных сетях, которые до некоторой степени чередуются друг с другом. С первой из них мы уже знакомы: она включает лобную кору (которая действует как диспетчерская вышка), теменную кору (организует и устанавливает порядок действий, контролирует внимание и положение тела в пространстве) и таламус (играет роль распределительного транспортного центра). Это ключевые узлы режима активного функционирования мозга, сосредоточенного на выполнении конкретных задач.
Когда сновидение вторгается в наше бодрствующее состояние, лобно-теменная сеть отключается и контроль переходит к другой группе структур в районе плоскости, разделяющей оба полушария. Эта сеть включает медиальную часть височной доли – структуру, которая связана с памятью и может быть питательной средой для наших дневных грез. Она также включает заднюю часть поясной извилины, тесно связанной с другими отделами мозга и координирующей дневные грезы точно так же, как это делает префронтальная кора, когда наше внимание сосредоточено на внешнем мире. Эта система называется сетью пассивного режима работы мозга (СПРРМ), что отражает историю ее открытия.
Когда появилась возможность изучать работу человеческого мозга в реальном времени с помощью функциональной магнито-резонансной томографии (fMRI), то в первых исследованиях сравнивали активность мозга людей, которые что-то делали (играли в шахматы, считали в уме, запоминали слова, разговаривали, проявляли эмоции), с людьми, которые ничего не делали. В середине 1990-х годов Маркус Райхле обнаружил, что когда человек выполняет эти задачи, некоторые области мозга активируются, а другие отключаются. При этом активация варьирует в зависимости от вида задачи, а отключаемые области все время одни и те же. Из этого Райхле вывел два важных принципа: (1) нет такого состояния, когда наш мозг ничего не делает; и (2) состояние, при котором мысли блуждают бесцельно, находится под управлением системы, которую он назвал сетью пассивного режима работы мозга.
Сеть пассивного режима почти диаметрально противоположна сети исполнительного контроля, что указывает на определенную автономность этих двух систем. Бодрствующий мозг постоянно чередует состояние сосредоточенности на внешнем мире и состояние дневных грез.
Можно ли считать дневные грезы пустой тратой времени, следствием некой рассеянности мозга? Или же, как и ночные сны, они важны в контексте нашего образа мыслей, открытий и воспоминаний?
Манера теряться в мыслях во время чтения – плодородная почва для изучения дневных грез. Каждый из нас может вспомнить, как внезапно осознал, что не имеет ни малейшего понятия о содержании последних прочитанных страниц. Мы были заняты сочинением параллельной истории, отодвинувшей книгу на границу нашего сознания.
Тщательная регистрация движений глаз показывает, что во время дневных грез мы продолжаем скользить взглядом по тексту книги, немного задерживаясь на длинных словах. В то же время активность префронтальной коры уменьшается; включается система пассивного режима, которая делает секретный сад нашего сознания недоступным для информации из текста. Поэтому мы приходим в себя с ощущением, что нужно перечитать пропущенный фрагмент, как если бы мы не видели его вообще. Но это не так. Новое прочтение накладывается на предыдущее, так и не осознанное в грезах наяву.
На самом деле во время дневных грез мы изменяем фокус чтения и как будто пользуемся широкоугольным объективом, позволяющим игнорировать мелкие подробности и видеть текст издалека. Мы видим лес, а не отдельные деревья. Именно поэтому, когда мы перечитываем отрывок после дневной грезы над ним, то лучше понимаем его, чем если бы сразу внимательно его прочитали. Иными словами, дневные грезы – это не «утраченное время», по которому тосковал Марсель Пруст.
Тем не менее есть основания полагать, что дневные грезы имеют свою цену (кстати, никак не связанную с количеством потраченного времени). Они легко могут превращаться в кошмары и галлюцинации – обернуться психоделическим кризисом, где воображаемые друзья становятся чудовищами, ведьмами и призраками. Почти все ситуации, в которых разум блуждает и отрешается от реальности, могут вырождаться в болезненные состояния психики. У меня нет убедительного объяснения этому феномену, и я сомневаюсь, что оно существует. Могу лишь поделиться гипотезой: система управления, которая контролирует естественный и стихийный поток мыслей, находит способы избегать болезненных состояний психики. Когда она отключается, задача становится более трудной.
Американский психолог Дэн Гилберт наполнил эту идею материальным содержанием с помощью приложения для мобильного телефона, которое время от времени спрашивает пользователей: «Что ты делаешь?», «О чем ты думаешь?», «Как ты себя чувствуешь?», и так далее. Ответы, собранные у людей по всему миру, образуют нечто вроде хронологии и демографии человеческого счастья. В целом состояние величайшего счастья наблюдается после секса, разговоров с друзьями, спортивных занятий, исполнения и прослушивания музыки (именно в таком порядке). Наименее довольными оказываются те, кто работает, сидит дома за компьютером или едет на общественном транспорте.
Разумеется, это усредненные цифры, которые вовсе не означают, что работа делает всех несчастными. Результаты зависят от социальных и культурных особенностей. Но самая интересная часть этого эксперимента связана с тем, как состояние счастья меняется в зависимости от наших мыслей. Во время дневных грез почти все участники чувствовали себя хуже, чем при упорядоченном размышлении. Это не значит, что нам следует отказаться от грез наяву; скорее мы должны понимать, что они, как и многие другие путешествия, приносят с собой сложную смесь из открытий, эмоциональных подъемов и спадов.
Осознанное сновидение
Ночные сны часто уносят нас в болезненные воспоминания и неуютные места. В отличие от воображения, сны развиваются спонтанно и без нашего контроля. Еще одно различие между снами и воображением заключается в их визуальной насыщенности. Когда мы просыпаемся, то в лучшем случае можем воссоздать бессвязные фрагменты яркого и красочного сна.
Итак, сны отличаются от воображения по степени яркости и контроля. Сны не подвластны контролю, но бывают очень яркими. С другой стороны, мы можем управлять своим воображением, но сознательные образы не так красочны. Осознанное сновидение представляет собой сочетание того и другого: оно обладает яркостью и реализмом сновидений, но в то же время мы контролируем происходящее. Можно сказать, мы сами – сценаристы и режиссеры таких снов. Благодаря свободе выбора большинство мастеров осознанного сновидения хотят летать; вероятно, это отражает подавленную потребность представителей нашего вида.
Во время осознанного сновидения человек понимает, что спит, он контролирует содержание сна и может отделить объект сновидения от субъекта, как если бы он наблюдал за собой со стороны. Осознанное сновидение обладает характерными признаками на уровне мозга. Высокочастотная активность мозга в префронтальной коре во время REM-сна менее интенсивна, чем во время бодрствования. Именно высокочастотная активность имеет решающее значение для контроля осознанных сновидений. Чем лучше мы осознаем сон, тем сильнее высокочастотная активность префронтальной коры. Можно перевернуть эту закономерность. Если мозг обычного спящего человека стимулируется высокочастотными импульсами, его сны становятся осознанными. Человек отделяет себя от содержания снов, начинает управлять ими и понимает, что сон – это сон.
Будущее, в котором мы сможем контролировать наши сны, уже не за горами. Для этого даже не нужны технологические новшества. Уже известно, что способность к осознанному сновидению поддается тренировке и после некоторой практики почти каждый может видеть такие сны. Мы приближаемся к осознанному сновидению в кошмарах, когда испытываем естественное желание овладеть ситуацией. Способность многих людей управлять развитием своих кошмаров, – вплоть до намерения проснуться, – прелюдия к осознанному сновидению. И наоборот: тренировка осознанного сновидения – способ улучшения качества снов. Поэтому другая его отличительная черта – большое количество позитивных эмоций.
В ходе тренировок мастера осознанного сновидения пользуются внешним миром, как якорем, позволяющим понимать, что они спят, а на другой стороне находится реальность бодрствования. Это служит ориентиром для понимания своего местонахождения. Как Тесей, Гензель или Мальчик-с-пальчик, или как Леонардо Ди Каприо в «Начале», мастера осознанного сновидения оставляют во время бодрствования следы, которые помогут им найти путь обратно, если дорога сна окажется чересчур извилистой.
Осознанное сновидение – удивительное состояние разума. Оно сочетает в себе лучшее из двух миров: образность и творческую насыщенность снов и контроль бодрствования.
Здесь открывается золотая жила для научных исследований. Лауреат Нобелевской премии Джеральд Эдельман разделяет сознание на два состояния. Первичное состояние образует яркую историю настоящего с крайне ограниченным доступом в прошлое и будущее. Это сознание из «Шоу Трумана», принадлежащее пассивному наблюдателю, который видит, как разворачивается сюжет его реальности. Согласно Эдельману, таково сознание многих животных и человека во время REM-сна – сознание без пилота. Вторая форма сознания, более сложная и, вероятно, более свойственная людям, включает необходимые компоненты для пилотирования: она абстрактна и создает представление о самом себе и о своем бытии. Наверное, осознанное сновидение – это идеальная модель для исследования перехода между первичным и вторичным состоянием сознания. Сейчас мы находимся на первом этапе описания этого увлекательного мира, который лишь недавно появился в истории науки.
Путешествия сознания
Еще один старинный способ группового и индивидуального изучения сознания – употребление медицинских препаратов, растений и трав, кофе, шоколада, чая, алкоголя, кокаина, опиума, марихуаны, то есть веществ, которые оказывают стимулирующее, психоактивное, галлюциногенное, снотворное или гипнотическое воздействие. Психофармакологические исследования, направленные на поиск связи между растениями, их смесями, экстрактами и синтетическими производными, свойственны всем культурам. Здесь мы рассмотрим научную составляющую двух типов препаратов, изменяющих содержание и поток сознания: марихуаны и галлюциногенов.
Фабрика блаженства
Конопля – растение из Южной Азии, из которого делали одежду, паруса, канаты и бумагу как минимум 5000 лет. Практика использования конопли в качестве наркотика тоже насчитывает тысячи лет; это объясняет, почему шаман в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая был мумифицирован вместе с корзиной, полной листьев и семян конопли. Свидетельства об употреблении конопли найдены рядом с древнеегипетскими мумиями и символами божества.
В 1970-х годах активно продвигались законы, запрещающие применение марихуаны в бытовых и медицинских целях, а примерно 40 лет спустя эта волна пошла на спад. Легальность наркотических препаратов резко изменяется в зависимости от места и времени, и эти решения не учитывают деталей и механизмов их биологического воздействия. Принимая решение, человек должен понимать, как тот или иной препарат воздействует на его мозг и сознание. Сейчас это особенно актуально, так как легализация марихуаны стала предметом острой дискуссии.
В 1970-х годах тремя самыми широко используемыми нелегальными бытовыми наркотиками были марихуана, опиум (в виде морфина и героина) и кокаин. Психоактивные компоненты опиума и кокаина, как и основные механизмы их действия, уже были определены, но о марихуане почти ничего не знали. После окончания докторантуры в Институте Вейцмана и работы в Рокфеллеровском университете молодой болгарский химик Рафаэль Мешулам вернулся в Израиль, чтобы исправить это упущение. Выявление связи между химическими соединениями марихуаны и ее воздействием на тело и разум было важной задачей:
«Я считаю, что разделение научных дисциплин – это признание нашей ограниченной способности к освоению и пониманию нескольких областей науки. В природе таких границ не существует».
Эта впечатляющая декларация о намерениях определяет стиль научных исследований Мешулама. Моя книга в определенной степени служит продолжением его подхода.
Его путь был и остается нелегким, в особенности из-за нелегальности вещества, которое он собирался изучать. Для работы ему приходилось идти на уловки, невообразимые для большинства исследователей. Сначала надо было добыть марихуану. Воспользовавшись своим военным опытом, Мешулам убедил израильскую полицию, что ему необходимо пять килограммов ливанского гашиша для долгосрочного проекта. Следующая задача заключалась в химической изоляции почти ста составных компонентов марихуаны с последующим тестированием на обезьянах, чтобы определить, какие из этих компонентов отвечают за воздействие на психику. Поскольку не так просто узнать, когда обезьяна находится под кайфом, он использовал седативный эффект как маркер для каждого химического соединения. Таким образом, в 1964 году Мешулам смог выделить дельта-1-тетрагидроканнабинол (ТГК, Δ1-THC, ныне известный как Δ9-THC) – первичное соединение, ответственное за психоактивный эффект марихуаны. Другие соединения, гораздо чаще встречающиеся в марихуане (такие как каннабидиол), не оказывают психоактивного воздействия. Тем не менее они оказывают физиологический эффект как противовоспалительные и сосудорасширяющие средства, из-за чего их используют в медицинских целях.
Открытие активного соединения в растительном препарате – всего лишь первый шаг к исследованию механизма его действия. Что происходит в мозге, когда возникает внезапный прилив аппетита, неконтролируемый смех и изменение восприятия?
Вторым крупным открытием Мешулама было обнаружение мозгового рецептора, специфически реагирующего на Δ9-THC. Рецептор – это молекулярный сенсор на поверхности нейрона. Активный компонент наркотика похож на ключ, замком для которого служит рецептор. Из всех замков мозга Δ9-THC открывает лишь некоторые, называемые каннабиноидными рецепторами. На сегодня известны два типа: CB1, встречающийся в нейронах разных отделов мозга, и CB2, регулирующий иммунную систему.
Когда молекула попадает в рецептор на поверхности нейрона, она может производить в нем разные изменения: активировать или деактивировать его, делать более чувствительным или изменять характер его коммуникации с соседними нейронами. Это одновременно происходит с миллионами нейронов, имеющими такой тип рецептора. С другой стороны, эта молекула никак не воздействует на нейроны, не обладающие рецептором, который реагирует на Δ9-THC.
Молекулы и их рецепторы не всегда идеально совмещаются. Иногда ключ не точно подходит к замку. Чем лучше соответствие, тем мощнее и эффективнее реакция на препарат. Изучая химическую структуру марихуаны, Мешулам смог синтезировать соединение, в сто раз более эффективное, чем Δ9-THC. Пять граммов этого вещества эквивалентны 11,3 кг марихуаны.
Почему в нейронах человеческого мозга есть специфические рецепторы для растения из Южной Азии? Довольно странно, что человеческий мозг обладает механизмом для определения наркотика, веками произраставшего лишь в определенной части света. Бесполезна ли эта система для тех, кто не употребляет марихуану? Неужели эти рецепторы, настолько распространенные в мозге, оставались неиспользованными, пока марихуана не вошла в моду?
Ответ будет отрицательным. Каннабиноидная система – ключевой регулирующий механизм для любого мозга независимо от «курения травки». Загадка решается просто: наш организм вырабатывает свой вариант марихуаны.
В 1992 году, почти через тридцать лет после открытия ТГК, Мешулам (постаревший, но не менее настойчивый) совершил свое третье открытие: он обнаружил внутреннее соединение, вырабатываемое естественным образом и обладающее таким же воздействием, как марихуана. Ученый назвал это соединение анандамидом: амид (химическое вещество), который дарует ананду, что на санскрите означает «блаженство».
Это значит, что каждый из нас, в непроницаемой тайне собственной физиологии, тихонько занимается созданием марихуаны. Активизация каннабиноидных рецепторов в результате употребления растительной марихуаны бывает гораздо более мощной, чем от анандамида, вырабатываемого нашим организмом. То же самое относится практически ко всем наркотическим препаратам. Эндорфины (эндогенные опиаты), которые образуются в организме естественным образом (например, во время бега), воздействуют на наши опиатные рецепторы гораздо слабее, чем морфий или героин.
Это принципиально важное отличие. Во многих случаях разница между двумя химическими соединениями заключается не в механизме действия, а в дозировке. К примеру, механизм действия риталина и кокаина совершенно одинаковый, но первый препарат продается в аптеках и используется для лечения синдрома дефицита внимания у детей. Оставляя в стороне дискуссию о возможном злоупотреблении риталином, необходимо указать, что он несравним с кокаином по потенциалу развития болезненной привычки. Это принципиальное отличие целиком и полностью зависит от концентрации действующего вещества.
Передовая марихуаны
Рецептор CB1 встречается во всех отделах мозга. Это отличает его от рецепторов дофамина (реагирующих на кокаин), которые находятся лишь в отдельных местах. Иными словами, после употребления марихуаны больше нейронов в разных отделах мозга изменяют свои функции. У нас уже есть подробная информация о некоторых аспектах биохимии каннабиса. К примеру, некоторые нейроны, известные как ПОМК, которые находятся в гипоталамусе, производят гормон, регулирующий насыщение и подавляющий аппетит. Но когда рецептор CB1 активен, это вызывает структурное изменение нейрона и заставляет его вырабатывать другой гормон с противоположным действием, возбуждающий аппетит. Изучение гормональной биохимии мозга объясняет эффект, известный всем курильщикам марихуаны: неутолимый голод, который не исчезает от количества съеденного.
Хотя связь марихуаны и аппетита изучена до мелочей, отношения между биохимией, физиологией и психологией когнитивных эффектов наркотика остается загадкой. Те, кто курит или принимает марихуану, испытывают ощущение, что их сознание изменяется. Как наука может исследовать такой субъективный аспект восприятия? Я имею в виду не то, как много мы помним или как быстро можем складывать числа после курения, а более интроспективный аспект. Перестройка мышления после употребления марихуаны остается тайной, к которой наука едва прикоснулась.
Нехватка научной информации о когнитивных эффектах марихуаны прежде всего связана с ее незаконным статусом. Эксперименты Мешулама стали исключением в этой бездне невежества. Достижение консенсуса в довольно скудной научной литературе по этому вопросу – тоже непростая задача. Поиск дает противоречивые результаты: одни считают, что марихуана влияет на память, другие отрицают это. Одни говорят, что она резко изменяет способность сосредоточиваться на чем-либо, другие утверждают, что никаких изменений не происходит.
Мы не привыкли к таким разногласиям в научной литературе, но этот феномен не ограничивается исследованиями марихуаны. В качестве аналогии можно привести пример из другой области: если ребенок часами играет на компьютере, это хорошо или плохо? Родители, которые хотят получить информацию и ограничить доступ к монитору, сталкиваются с мешаниной разных мнений. Один автор признает благотворное влияние игр на когнитивное развитие, память и внимание; другой предупреждает о разрушительных последствиях для социализации ребенка, и так далее.
Этот диссонанс имеет несколько объяснений. Во-первых, существует много разных видов марихуаны. Состав и концентрация активного вещества подвержены изменениям (больше или меньше ТГК). Также имеет значение способ употребления, количество и метаболизм пользователя. Для большей наглядности скажем: это все равно, что судить о пользе или вреде сладостей без дополнительной информации. Ответ зависит от содержания сахара, вида сахара (сахароза, глюкоза, лактоза) и потребителей (тучные, диабетики или худые люди со склонностью к гипогликемии).
Тот факт, что исследователи приходят к разным выводам, позволяет предположить, что риск при употреблении марихуаны затрагивает не всех. С другой стороны, если мы возьмем всю научную литературу в целом, то увидим один последовательный вывод: употребление марихуаны связано с риском развития психоза у подростков и людей с психиатрическими патологиями, как во время курения, так и позже. В сущности, это общий эффект для большинства наркотиков, а не только для марихуаны. Возраст начала употребления сильно влияет на вероятность привыкания. Чем моложе потребитель, тем скорее у него разовьется болезненная привычка к наркотику.
По направлению к позитивной фармакологии
Существует тонкая грань между облегчением боли и поиском удовольствия, даже если общество воздвигает неприступную стену на этой тонкой линии. Обычно считается приемлемым накачивать наркотическими препаратами больного и страдающего человека, но запрещать малейшую дозу тому, кто здоров, но хочет чувствовать себя немного лучше. Такая асимметрия встречается и в научных исследованиях, где акцентируются разрушительные свойства марихуаны и игнорируются ее возможные позитивные эффекты.
Практически все научные исследования марихуаны связаны с попытками определить, отдаляет ли она людей от так называемого «нормального состояния». С другой стороны, трудно найти работы, где изучается вероятность переноса границ «нормального состояния». Нечто похожее наблюдалось в психологии; немногим более тридцати лет назад психологи были озабочены тем, как улучшить состояние при депрессии, хронической тревоге и страхе. Мартин Селигман и другие ученые изменили фокус исследований, основав позитивную психологию, которая изучает, как сделать «нормальное состояние» еще лучше.
Наука была бы гораздо честнее, если бы смогла создать позитивную фармакологию. Этот путь был изучен в литературе, где знаменосцем стал Олдос Хаксли с книгой «Двери восприятия», но его идеи остались почти без внимания в научных поисках. Если бы марихуану рассматривали не только в контексте вреда, но и с учетом возможного использования для улучшения жизни, могло бы появиться новое направление исследований.
Разумеется, это не значит, что марихуана хороша сама по себе. Но нужно установить, до какой степени она может улучшить повседневную жизнь; например, сделать так, чтобы мы чаще смеялись, больше общались и радовались, или повысить качество секса. Идея в том, чтобы сопоставить пользу с реальными рисками, в некоторых случаях весьма высокими, и принять лучшее решение как в частной, так и в общественной, политической сфере.
Сознание мистера Икс
Карл Саган, автор «Космоса» и один из самых выдающихся научно-популярных авторов, впервые покурил марихуану, когда уже был прославленным ученым. Как обычно бывает, его первый опыт закончился полным крахом, и Саган, будучи закоренелым скептиком, стал выдвигать гипотезы об эффекте плацебо от этого наркотика. Однако, согласно мистеру Икс – его наркотическому alter ego, после нескольких новых попыток наркотик начал действовать:
«Я смотрел на пламя свечи и в самом его центре обнаружил испанского джентльмена в черном плаще и шляпе, стоявшего с величественным равнодушием […] Кстати, смотреть на высокое пламя, особенно через призматический калейдоскоп, который умножает его окрестности, – это необыкновенно трогательное и прекрасное зрелище».
По словам мистера Икс, он не путал реальность и эти манипуляции с восприятием, – точно так же, как это происходит в осознанном сновидении:
«Хочу объяснить, что я никогда не думал, будто эти вещи существуют на самом деле. Я знал, что на потолке нет никакого «Фольксвагена», а в пламени нет человека-саламандры. Я не ощущал никакого противоречия в этих переживаниях. Какая-то часть меня создавала ощущения, которые в повседневной жизни показались бы сумасбродными; другая часть меня выступала в роли наблюдателя. Почти половина удовольствия достается наблюдателю, оценивающему работу творца».
Воздействие марихуаны на мистера Икс не было связано исключительно с царством зрительных образов. Пожалуй, самые серьезные перемены произошли со слуховым восприятием.
«Я впервые смог различить отдельные части трехголосого исполнения и ощутил богатство контрапункта. С тех пор я узнал, что профессиональные музыканты без труда удерживают в голове множество отдельных партий одновременно, но со мной это случилось впервые».
Мистер Икс также верил, что идеи, которые казались блестящими под воздействием марихуаны, на самом деле были блестящими. Саган рассказывает о том, что самой кропотливой и методичной работой в его жизни было осознание этих идей и запись их на пленку или бумагу ценой утраты многих других мыслей. На следующий день, когда эффект марихуаны проходил, эти идеи не только не утрачивали свою привлекательность, но и в значительной степени определяли его дальнейшую карьеру.
Один ученый, мой коллега и друг, – давайте назовем его мистер Игрек, – вдохновленный отчетом Карла Сагана провел неформальный эксперимент. Он наблюдал за быстро исчезающим изображением под воздействием большой дозы марихуаны. Потом нужно было указать, что находилось в разных фрагментах изображения и насколько ясно он запомнил это.
Без курения он мог вспомнить лишь малую часть изображения из-за ограниченности сознания. Но «под кайфом» мистер Игрек полагал, что он запомнил все с необыкновенной четкостью, и ощущал, что прикоснулся к чему-то особенному и необычному. Он чувствовал себя так, словно находился в голове у Хаксли и открывал двери восприятия.
По окончании эксперимента мистер Игрек с некоторой опаской, но тщательно проанализировал данные и обнаружил, что после курения видел то же самое, что и раньше. Точь-в-точь. Изменилось лишь субъективное восприятие, его ощущение деталей изображения. Как и Саган, при курении марихуаны он ощущал восторг новизны: то самое чувство, которое заставляет нас переоценивать остроумие шутки или оригинальность идеи.
Этот эксперимент совпадает с опытом Сагана в богатстве субъективного восприятия, но отличается по возможности дифференцировать реальность от вымысла. Невозможно отдать предпочтение тому или другому, так как здесь отсутствует научная точность, необходимая для окончательных выводов. Трудно ожидать точных наблюдений, когда имеешь дело с наркотиком.
Содержательное исследование о перестройке мозга вследствие длительного употребления марихуаны было опубликовано в Brain – одном из наиболее престижных журналов по нейронауке. Уровень внимания и сосредоточенности заядлых курильщиков, в среднем выкуривших более 2000 порций, сравнивался с показателями людей, никогда не куривших марихуану. Внимание измерялось по способности одновременно следить за движением нескольких точек, не путая их и не теряя из виду – нечто вроде мысленного жонглирования. Оказалось, что курильщики и некурящие демонстрируют практически одинаковый уровень внимания и решают проблему с более или менее равным мастерством. Поэтому первый вывод: курильщики марихуаны в среднем ничего не теряют и не приобретают в способности фокусировать внимание и сосредоточиваться на объектах.
Самая интересная находка заключалась в другом: несмотря на сходные показатели, мозговая активность этих двух групп была очень разной. Курильщики марихуаны менее активно пользовались лобной корой (регулирующей умственные усилия) и теменной корой, зато у них активизировалась затылочная кора – участок зрительной системы, который в мозге выполняет функции «доски объявлений». Подобное изменение мозговой активности происходит у шахматных гроссмейстеров в сравнении с новичками. У опытных шахматистов затылочная кора активизируется сильнее, чем лобная, поскольку они видят на несколько ходов вперед, а не рассчитывают варианты.
Здесь возможны две интерпретации. Первая состоит в том, что лобная кора у курильщиков марихуаны активизируется слабее, поскольку им не нужно прилагать много усилий для решения проблемы, как шахматному мастеру, играющему с новичком. Другая возможность заключается в том, что их система внимания нарушена или повреждена, поэтому они больше пользуются зрительной корой для возмещения этого недостатка. Различие тонкое, но вполне уместное. Тщательные исследования позволят нам отделить риски от преимуществ и понять, как они уравновешивают друг друга в умственном состоянии, которое не обязательно хуже или лучше «нормального». Оно просто другое.
Лизергиновый репертуар
Аяуаска – самое знаменитое зелье в Амазонии. Ее подают как чай, заваренный из смеси двух растений: кустарника Psyhotria viridis и лианы Banisteriopsis caapi. Есть разные рецепты, но все они включают эти два растения. Кустарник содержит много N, N-диметилтриптамина, лучше известного как DMT (ДМТ). Лиана содержит ингибитор моноаминоксидазы (MAOI, ИМАО), один из наиболее широко используемых антидепрессантов.
Действие двух активных веществ, входящих в состав аяуаски, дополняет друг друга. ДМТ изменяет нейромедиаторный баланс. В обычных условиях моноаминоксидаза, выступающая в роли химической полиции мозга, восстанавливает нарушенное равновесие. Но здесь она взаимодействует с ИМАО, который угнетает способность мозга к регулировке нейромедиаторного баланса. В дозировках, используемых в аяуаске, психоделический эффект ДМТ невелик, но усиливается сочетанием с лозой, содержащей ИМАО. Аяуаска резко изменяет восприятие и вызывает мощные преобразования в системах удовольствия и мотивации. Разумеется, при этом она изменяет поток, содержимое и организацию сознания.
Из всех изменений восприятия, вызываемых аяуаской, наиболее необычны очень яркие галлюцинации, называемые mirações (видения). Это живописные и яркие конструкции, выстраиваемые воображением. Под воздействием аяуаски воображение обладает таким же четким разрешением, как и зрение. Как эти видения материализуются в мозге?
Бразильский врач Драулио Араухо, привыкший к путешествиям по джунглям и болотам, провел уникальный эксперимент, соединив древние традиции Амазонии с последними достижениями технологии. Драулио привел шаманов, специалистов в употреблении зелья, в современные стерильные палаты клиники в Рибейран-Прету, чтобы они могли принять наркотик, а потом дать своим видениям полную волю, находясь в камере томографа. Там, в замкнутом пространстве, шаманы галлюцинировали, а затем сообщали об интенсивности и красочности своих видений. Потом они повторяли эксперимент без наркотика, когда воображение проявляло себя более спокойно.
Когда мы видим изображение, информация передается через глаза в таламус, потом в зрительную кору, а оттуда в область формирования воспоминаний и в лобную кору. Под воздействием аяуаски зрительная кора получает информацию не от глаз, а из внутреннего мира. Этот обратный поток информации лежит в основе галлюцинаций. Во время психоделического видения нейронный контур начинается в префронтальной коре, передается в память, а оттуда поступает в зрительную кору. Благодаря еще не открытому механизму происходит химическая трансформация мозга и возникает проекция воспоминаний на зрительную кору, как если бы воспроизводился чувственный опыт, который привел к появлению этих воспоминаний. В результате под воздействием аяуаски зрительная кора возбуждается с почти одинаковой интенсивностью как от наблюдаемого, так и от воображаемого зрелища, что придает воображению большую реалистичность. Без наркотика зрительная кора значительно сильнее реагирует на зрение, чем на воображение.
Аяуаска также активизирует поле Бродмана № 10, которое образует мост между внешним миром восприятия и внутренним миром воображения. Это объясняет еще один характерный эффект аяуаски. Люди, принимающие наркотик, обычно чувствуют, что находятся вне своего тела. Граница между внешним и внутренним миром становится более зыбкой и расплывчатой.
Сон Хоффмана
В 1956 году Роже Эйм, директор Национального музея естественной истории в Париже, вместе с Робертом Уоссоном совершил экспедицию в Уаутла-де-Хименес в Мексике для определения и сбора грибов, используемых в целительских и религиозных обрядах племени масатеков. По возвращении в Париж Эйм связался со швейцарским химиком Альбертом Хоффманом, так как нуждался в биохимическом анализе священных грибов. Хоффман был идеальным кандидатом на эту роль. За десять лет до этого, после случайного приема 250 микрограммов лизергиновой кислоты, недавно синтезированной в его лаборатории, он совершил первый кислотный трип в современной истории, пока ехал домой на велосипеде.
Пока Хоффман выяснял, что волшебной молекулой в собранных грибах был псилоцибин, Уоссон опубликовал в журнале «Лайф» статью под названием «Поиски волшебного гриба», в которой рассказал о своих путешествиях в мексиканскую пустыню вместе с Эймом. Статья произвела фурор, а псилоцибин перестал быть объектом исключительно культа масатеков и превратился в икону западной контркультуры 1960-х годов.
Лизергиновая культура оказала огромное влияние на поколение битников и таких интеллектуалов, как Аллен Гинзберг, Уильям Берроуз и Джек Керуак. Они основали движение, стремившееся к радикальному изменению многих аспектов культуры и человеческого мышления. Тимоти Лири со своим Гарвардским Псилоцибиновым Проектом присоединился к «лизергиновому поколению» и возглавил научное исследование преображающих эффектов псилоцибина.
Три человека, стоявшие у истоков псилоцибиновой революции, играли значительную роль в науке и экономике, политике и культуре. Уоссон был вице-президентом JP Morgan; Эйм удостоился звания великого офицера Ордена Почетного легиона, наряду с другими громкими французскими титулами, а Хоффман был топ-менеджером Sandoz (одной из ведущих фармацевтических компаний) и членом Нобелевского комитета. Однако в определенном смысле, с учетом чрезвычайно амбициозных целей, заявленных с самого начала, их труды пошли прахом.
За всплеском энтузиазма и десятилетием исследований последовало почти полвека летаргии, когда псилоцибин почти исчез с научного горизонта. В последние несколько десятилетий причуды разума считались приемлемыми, если их источником были сновидения или необычное строение мозга, и фармакологические исследования природы разума практически прекратились. Однако положение меняется, во многом благодаря жарким дебатам о наркотиках, политике, психиатрии и науке, происходившим в Британии за последние десять лет.
Лед тронулся в 2008 году, когда Дэвид Натт, тогда профессор нейропсихологии и фармакологии в Имперском колледже Лондона, был назначен председателем Консультативного совета по борьбе с употреблением наркотиков. На этом престижном и ответственном посту Натт вступил в ожесточенную дискуссию с правительственными чиновниками о критериях оценки вреда и политике употребления и злоупотребления наркотическими препаратами.
Он утверждал, что (1) законодательство о наркотических препаратах должно быть основано на научных доказательствах причиняемого ими вреда и (2) следует избегать черно-белых аргументов о вреде или безвредности наркотиков и перейти к количественной оценке уровня, масштаба и типа вреда. С этой целью он предложил классификацию параметров, отражающих разные аспекты негативного воздействия наркотиков: вред здоровью, привыкание, опасность для общества и так далее. На основе этой классификации Натт с коллегами пришел к выводу, что некоторые легальные наркотики, включая табак и алкоголь, наносят больше ущерба, чем нелегальные – ЛСД, экстази или марихуана. В случае с марихуаной дело дошло до крупной публичной и политической конфронтации с правительством, которое игнорировало эти рекомендации и перевело ее из класса C в класс B (то есть классифицировало марихуану как наркотик повышенного риска, требующий более жесткого контроля). В общественных СМИ, научных и медицинских журналах Натт утверждал, что это решение политически мотивировано и идет вразрез с эмпирическими, научно обоснованными свидетельствами.
В скандально знаменитой статье Натт выдвигает идею сравнения опасности наркотиков с другими областями жизни, где мы до некоторой степени идем на известный нам риск ради удовольствия. Затем он оценил риск «эквази» в контексте вреда для здоровья, привыкания, отвлечения от работы и возможных финансовых проблем для семьи. Продемонстрировав, что риск употребления этого нового наркотика сопоставим с рисками от экстази, Натт раскрыл секрет неведомого болезненного пристрастия: «эквази» – это просто-напросто верховая езда.
После жарких дебатов Натт был уволен со своего поста министром внутренних дел. С тех пор он продолжал свои попытки развернуть рациональную и основанную на фактах дискуссию о вреде и возможном использовании наркотиков. Он вернулся в лабораторию, где несколько лет спустя познакомился с моим другом и коллегой Робином Кархарт-Харрисом. Вместе они подхватили эстафетную палочку, несколько десятилетий назад выпущенную Уоссоном, Эймом и Хоффманом, и начали новую программу по изучению организации мозговой активности во время псилоцибинового трипа.
Теперь в лаборатории Дэвида Натта проводятся разные эксперименты в этой области. Масатекские и амазонские ритуалы различаются по видам используемого сырья (грибы, или кустарники и лианы), активным средствам (псилоцибин, или ДМТ и ИМАО), по типу психологической трансформации и перестройки мозговой активности после употребления наркотика.
Псилоцибин изменяет организацию мозговой активности в пространстве и времени. Мозг спонтанно формирует последовательность разных состояний. В каждом из них активируется, а затем деактивируется определенная группа нейронов, уступая место новому состоянию, подобно движущимся облакам, которые образуют фигуру, а потом рассеиваются и образуют новые формы. Последовательность состояний мозга отображает поток сознания. Под действием псилоцибина мозг проходит через большее количество состояний, как будто ветер заставляет облака быстрее видоизменяться и принимать новые формы.
Количество состояний – это тоже характеристика сознания. При потере сознания, во время глубокого сна или под анестезией, мозг переходит в упрощенный режим с двумя-тремя состояниями. Когда сознание включается, количество состояний увеличивается, а под воздействием псилоцибина оно еще больше возрастает. Это может объяснить, почему многие люди, употребляющие ЛСД и психоделические грибы, полагают, что находятся в состоянии расширенного сознания.
Многие также упоминают, что при употреблении ЛСД наблюдается эффект палинопсии, когда реальность воспринимается как ряд неподвижных образов, которые оставляют за собой след. В случае с психоделическими грибами двери восприятия не только открываются, но и разваливаются на части. Занавес поднимается, и становится видно, что реальность, которую мы воспринимаем как непрерывный континуум, представляет собой лишь последовательность образов. Фрейд предполагал, что Ω-нейроны обладают этим свойством, которое позволяет им одновременно изменяться и проявлять постоянство, как это происходит с сознанием.
При нормальном восприятии реальность кажется непрерывной, а не дискретной. Но это иллюзия. Как упоминалось раньше, дискретный характер обычного восприятия мы можем уловить, наблюдая за автогонками, где часто кажется, будто колеса автомобиля вращаются назад. Объяснение этого феномена хорошо известно в мире кино и телевидения; оно связано с частотой кадров при съемке. Представьте, что колесо делает полный оборот за 17 миллисекунд, а камера снимает один кадр каждые 16 миллисекунд. Между двумя кадрами колесо почти завершает оборот, поэтому на каждом следующем кадре кажется, что оно немного поворачивается назад. Куда интереснее обстоятельство, что эта иллюзия порождена не свойствами телеэкрана, а нашим мозгом. Как и при съемке фильма, мы создаем отдельные кадры, которые впоследствии используем для создания иллюзии реальности. Восприятие всегда фрагментировано, но лишь под воздействием наркотика, такого как псилоцибин, эта фрагментация становится очевидной. Мы как будто видим реальность с обратной стороны, за пределами Матрицы.
Прошлое и будущее сознания
В наше время, с помощью инструментов, которые позволяют проникать в мысли человека и исследовать активность его мозга, появилась возможность заглянуть в сны, в разум новорожденных младенцев и воображение пациентов, которые находятся в вегетативном состоянии. Но эта технология бесполезна для изучения одного из самых загадочных аспектов человеческого мышления – сознания наших предков. Мы точно знаем, что их мозг был почти идентичен нашему, но в доисторическую эпоху не существовало книг, радио, телевидения или городов. Жизнь была гораздо короче и вращалась вокруг охоты и вопросов выживания. Отличалось ли сознание наших предков от сознания людей, живущих в современном обществе? Этот вопрос можно сформулировать по-другому: возникает ли сознание самопроизвольно в ходе развития мозга, или формируется в определенной культурной нише?
На этот счет есть множество разных мнений и догадок; в сущности, это старый философский вопрос. Когда я впервые задумался о нем, то полагал, что он даже не подлежит научному обсуждению. Но потом стало ясно, что если мы научились по нескольким кирпичам реконструировать вид древнегреческих городов, то культурные труды можно считать археологической летописью, окаменелостями человеческого мышления.
В поисках ответа на этот вопрос Джулиан Джейнс провел нечто вроде психологического анализа ряда самых древних книг в человеческой культуре и выдвинул одну из наиболее полемических и обсуждаемых теорий в когнитивной нейронауке: всего лишь 3000 лет назад мир представлял собой пристанище шизофреников. Сознание в его нынешнем понимании, когда человек воспринимает себя как независимую личность, возникло вместе с культурой, и по меркам человеческой истории это произошло совсем недавно.
Распространение первых книжных свитков между 800 и 200 г. до н. э. совпало с радикальными преобразованиями в трех великих мировых цивилизациях: китайской, индийской и западной. В эту эпоху зародились религии и философские учения, которые стали столпами современной культуры. Изучая два основополагающих текста западной цивилизации – Библию и эпос Гомера, Джейнс выступил с утверждением, что человеческое сознание в эту эпоху тоже претерпело великую трансформацию.
Его аргумент основан на поведении первых людей, описанных в этих книгах. Они принадлежали к разным традициям и жили в разных частях света, но слышали голоса, якобы исходившие от богов и муз, и повиновались их приказам. В наши дни это называется галлюцинациями.
Со временем они начали понимать, что сами являются творцами и хозяевами внутренних голосов. Вместе с этим они обрели способность к самоанализу – умение думать о собственных мыслях.
Канадский философ Маршалл Маклюэн считал, что эта перемена была следствием появления письменных текстов, так как они позволяли закреплять мысли на бумаге вместо того, чтобы доверять их более непостоянной памяти. Те, кто сейчас размышляет, каким образом Интернет, планшеты, смартфоны и возрастающий поток информации могут изменить наш образ мыслей, должны помнить, что информационная эпоха – это не первая материальная революция, радикально изменившая наше самовыражение, общение и, почти неизбежно, наше мышление.
Для Джейнса человеческое сознание до Гомера существовало в настоящем и не понимало, что каждый из нас становится создателем внутренних голосов. Это то, что мы называем первичным сознанием, которое сейчас характерно для шизофрении или сновидений (кроме осознанных). Благодаря распространению текстов сознание приобрело свою нынешнюю форму. Мы чувствуем, что отвечаем за свои мысленные создания, которые в своей сложности переплетаются с нашими знаниями о прошлом и догадками или надеждами на будущее. И у нас есть способность к самонаблюдению: мы можем размышлять над нашими мыслями.
Когда я впервые узнал о теории Джейнса, она показалась мне весьма эффектной из-за возможности навести порядок в истории мышления и смелого предположения о том, что в разные исторические эпохи сознание было совершенно разным. Но здесь имелась очевидная проблема. Теория была основана лишь на нескольких конкретных примерах и напоминала попытку нарисовать созвездия на ночном небосводе.
Вместе с моим многолетним научным партнером Гильермо Сеччи и двумя компьютерными специалистами, Карлосом Диуком и Диего Слезаком, мы решили оценить эту гипотезу количественным и объективным способом. Проблема стала ясна почти сразу. Платон не мог внезапно проснуться и написать: «Привет, я Платон, и с сегодняшнего дня я обладаю сознанием, вполне способным к интроспекции». Нам предстояло обнаружить возникновение понятия, о котором в то время никто не говорил. Слово «интроспекция» не упоминалось ни в одной из книг, которые мы анализировали.
Одним из способов решения этой проблемы было конструирование пространства слов. Это очень сложное пространство, в котором слова организованы таким образом, что близость двух слов указывает на близость связи между ними. В этом пространстве слова «кошка» и «собака» должны были находиться очень близко друг от друга, а слова «грейпфрут» и «логарифм» – далеко.
Есть разные способы построения такого пространства. Один из них – обратиться к экспертам, как мы делаем, когда обращаемся к словарям. Другой способ исходит из простой предпосылки, что когда два слова связаны друг с другом, они чаще появляются в одном предложении, абзаце или документе, чем можно ожидать по чистой случайности. И этот простой метод, подкрепленный компьютерными приемами для обработки больших многомерных массивов информации, оказывается очень эффективным.
Когда мы создали это пространство, вопрос об истории интроспекции или любого другого понятия, которое кажется абстрактным и расплывчатым, стал конкретным и пригодным для количественного анализа. Все, что нужно, – взять текст, оцифровать его, направить поток слов в готовое пространство и измерить, сколько времени понадобится, чтобы добраться до понятия интроспекции. Слово «интроспекция» может оставаться невысказанным, но если слова вроде «я», «рассудок», «вина» и «чувство» встречаются часто, то текст будет близок к интроспекции. Так алгоритмы могут читать между строк.
С помощью этого метода мы могли проанализировать историю интроспекции в древнегреческой традиции, труды которой лучше всего сохранились в письменном виде. Мы взяли все книги, распределили их по времени создания, оценили близость каждого слова к интроспекции и рассчитали средние значения. Так мы смогли продемонстрировать, что со временем в старейших эпосах гомеровского цикла («Илиада» и «Одиссея») наблюдается медленная прогрессия. Потом, примерно за 600 лет до Христа, с развитием древнегреческой культуры частота встречаемости начинает быстро расти и увеличивается почти в пять раз по мере того, как сочинения становятся все ближе к интроспекции.
Преимущество использования объективной процедуры состоит в том, что мы можем проверить, справедливы ли полученные результаты для другой, совершенно независимой традиции. Поэтому мы повторили анализ для иудео-христианских сочинений и увидели точно такую же картину: медленную прогрессию в Ветхом Завете, где слова постепенно приближаются к интроспекции, и быстрый рост в текстах Нового Завета. Интроспекция достигает максимального значения в трудах Блаженного Августина, примерно через четыре столетия после Христа.
Это очень важно, так как Блаженный Августин признан учеными как один из основателей интроспекции (некоторые даже считают его родоначальником современной психологии). Так что наш алгоритм, объективный, количественный и необыкновенно быстрый, уловил один из наиболее важных выводов в долгой истории исследований.
Превращение интуитивных поисков в объективную науку имеет далеко идущие последствия. Эту идею можно обобщить и применить в ряде других областей. Точно так же, как мы изучаем прошлое человеческого сознания, мы можем задать себе вопрос о будущем нашего сознания.
Могут ли слова, которые мы произносим сегодня, рассказать что-нибудь о состоянии наших умов в предстоящие месяцы или даже годы? Многие из нас носят датчики, определяющие генетические факторы, частоту сердцебиения или ритм дыхания в надежде, что эта информация поможет нам предотвращать болезни. Возможно, мониторинг и анализ слов, которые мы произносим, пишем или пересылаем в мобильных приложениях, способен заблаговременно предупредить нас о неполадках нашего разума.
Гильермо Сеччи в IBM Watson собрал группу психиатров и компьютерных специалистов от Нью-Йорка до Бразилии и Аргентины (юмористически названную Armada Brancaleone) для решения этой задачи.
Мы проанализировали речь тридцати четырех молодых людей с высоким риском развития шизофрении. Вопрос стоял о том, могут ли речевые характеристики предсказать наступление психоза в ближайшие три года.
Выяснилось, что в семантике языка недостаточно информации для предсказания будущей организации разума. В сущности, этого следовало ожидать. Одна из отличительных особенностей больных шизофренией – бессвязная речь. Таким образом, важнее не то, что эти люди говорят, а как они это говорят. Суть заключалась не столько в семантической близости произносимых слов, сколько в частоте и скорости «перескоков» с одного предмета на другой. Поэтому мы придумали критерий измерения, который назвали семантической связностью. Он оценивает устойчивость речи в рамках одной семантической темы.
В нашей группе из тридцати четырех участников алгоритм семантической связности смог почти со стопроцентной точностью предсказать, у кого разовьется психоз; такой результат недостижим для любого другого клинического метода. Пока это предварительное исследование сравнительно небольшой группы, которое предстоит воспроизвести в расширенном масштабе для оценки его реальной эффективности и выработки наиболее подходящих условий (устная или письменная речь, структурированное интервью или свободный разговор и так далее).
В 2016 году меня пригласили прочитать лекцию об этой работе на конференции TED. Во время подготовки к лекции я ярко вспомнил день, когда увидел длинную серию твитов от Поло, одного из моих студентов в Буэнос-Айресе, который в то время жил в Нью-Йорке. Эти сообщения казались необычными. Я не мог точно определить, в чем дело, так как в самом содержании не было ничего особенного. Но у меня возникло интуитивное ощущение: что-то не в порядке. Поэтому я позвонил Поло и узнал, что он болен.
Этот простой факт – что, читая между строк, можно благодаря словам ощутить чувства – оказался эффективным способом помощи. Мне нравится думать, что самый значимый аспект нашей работы – понимание того, как свести интуицию к алгоритму. Благодаря этому в будущем возможен совсем другой подход к психическому здоровью, основанный на автоматизированном и объективном количественном анализе слов, которые мы произносим и пишем.
Есть ли предел чтению мыслей?
В наше время Фрейд не стал бы блуждать в потемках. У нас есть инструменты, позволяющие проникнуть в осознанные и неосознанные мысли младенцев и пациентов в вегетативном состоянии. Мы можем исследовать содержание сновидений. Возможно, скоро мы начнем записывать наши сны и просматривать их во время бодрствования, словно кинофильм, воссоздавая все, что раньше исчезало при пробуждении?
Проникновение в разум других людей через расшифровку их мозговой активности похоже на подключение к чужой телефонной линии, взлом пароля и тайное вмешательство в личную жизнь человека. Это открывает широкие возможности, но таит в себе опасности. В конце концов, самое личное, что есть у людей, – это их мысли. Вероятно, вскоре ситуация изменится.
Точность современных инструментов ограничена и с трудом позволяет распознавать фрагменты чужих мыслей. Возможно, что в не слишком отдаленном будущем мы научимся записывать и считывать ощущения непосредственно с биологического субстрата, который их производит, – то есть с головного мозга. И мы почти несомненно сможем наблюдать содержимое разума в самых потаенных уголках бессознательного.
Этот путь кажется бесконечным и как будто зависит только от усовершенствования технологий. Значит ли это, что технологии и будут решением? Или же существует структурный предел нашей способности изучать собственные мысли и мысли других людей? Как известно, у природы есть пределы для наблюдения. Независимо от технологий, мы не можем обмениваться сообщениями быстрее скорости света. Согласно законам квантовой физики, нельзя получить абсолютно точную информацию о частице, даже о ее положении и скорости. Мы не можем войти в черную дыру… точнее, выйти из нее. Это не временные проблемы, связанные с недостаточным развитием технологии. Если современные постулаты физики верны, эти пределы остаются непреодолимыми при любых технических возможностях. Существует ли такой же предел нашей способности следить за своими мыслями?
Мы с моим другом и коллегой, шведским философом Катинкой Эверс, убеждены в этом. Процесс может быть необыкновенно полезным, иногда освобождающим – как в случае с пациентами в вегетативном состоянии, – но, скорее всего, существует объективный предел нашей способности исследовать мысли, выходящий за пределы технологического совершенства инструментов, с помощью которых мы пытаемся это сделать.
Есть два философских аргумента, заставляющих нас полагать это. Во-первых, каждая мысль уникальна и никогда не повторяется. В философии существует различие между именем и знаком (type/token distinction). В этом контексте знак считается понятием, абстрактным объектом, в отличие от имени – физической реализации, конкретизации или проявления знака. Человек может дважды подумать об одной и той же собаке в одной и той же ситуации, но все равно это будут две разные мысли. Второе философское возражение следует из логического аргумента, известного как закон Лейбница, который гласит, что каждый субъект в определенном смысле уникален и отличается от других. Когда наблюдатель расшифровывает умственное состояние другого человека с максимально доступной точностью, он исходит из собственной перспективы, добавляет свои оттенки и нюансы. Иными словами, человеческий разум обладает непроницаемой сферой индивидуальности. Возможно, в будущем эта сфера заметно уменьшится, но не исчезнет. Если кто-то захочет получить полный доступ в сознание другого человека, они сольются и станут одним целым.
