День четвертый
18 сентября 2054 г., суббота I
Дверь скрипнула. Егор оторвался от исписанного листа и поднял голову.
– Жалнин? Начальство тоби до себе вимагае, йди! Багровая физиономия Вислогуза источала злорадство.
– Що, хлопчику, не по соби? А ось ничо̀го казённим майном розкидатися!
Явившись с утра в лабораторию, Егор взялся за дело – предстояло сопроводить итоги вылазки надлежащим количеством документов. Вчера его хватило лишь на то, чтобы сдать найденные бумаги, и путано изложить основные обстоятельства гибели Конкина. Шапиро, увидев его измученную физиономию, сжалился и отослал отсыпаться, с условием назавтра оформить всё, как полагается. А именно: составить отчёт о выполнении задания, приложив к нему кроки маршрута, докладную о гибели студента первого курса А. Конкина (в двух экземплярах), и объяснительную записку по вопросу утраты подотчётного имущества, тоже в двух экземплярах. Последнее вызвало особое негодование завхоза: тот предложил руководству с позором уволить нового лаборанта, а когда в этом было отказано, потребовал взыскать ущерб, желательно – в двойном размере.
Егор нашёл среди разбросанных по столу бумаг чистовой вариант отчёта и направился к завлабу. Вислогуз с сопением топал за ним – ему явно не терпелось подтолкнуть проштрафившегося лаборанта в спину. – Заходь, шкидник!
Егор не смог отказать себе в небольшой шалости: когда Вислогуз распахнул дверь, он заложил руки за спину, вошёл и встал посреди кабинета, картинно повесив голову. Завлаб в удивлении поднял брови. – Что же вы, голубчик? Проходите, садитесь… На физиономии кладовщика отразилась сложная гамма чувств – от растерянности до искреннего непонимания и горькой обиды.
– Як же ж так, Яков Израилевич? Вин… це ж халатнисть!
В голосе Шапиро прорезался металл:
– Я вас не задерживаю, Михась Вонгянович! А вы садитесь, юноша, садитесь. Выспаться хоть получилось?
Завхоз выразил несогласие тем, что громче, чем следовало, затворил за собой дверь.
– Вы на него не сердитесь, Егор… простите, отчество запамятовал?
– Можно просто Егор.
– Да, конечно. Так вы, Егор, не серчайте. Михась Вонгянович – бесценный в своём роде человек, сколько уж лет в завхозах! И хозяйство в порядке, и отчётность – комар носу не подточит. К тому же, у него родственник в Лесу, староста какого-то села. Раз в неделю присылает с оказией гостинцы, так мы всей лабораторией пируем. Кстати, скоро праздник, вот и попробуете!
Яков Израилевич мечтательно причмокнул.
– Изумительная, знаете ли, такая ветчина, копчёная гусятина, медовые настойки…
– А что за праздник, Яков Израилевич?
– Как? Вы не знаете? – на лице завлаба отразилось искреннее изумление. – Наш главный, День Ботаника.
– А разве такой есть?
– Ну, не совсем. Когда-то, ещё в СССР отмечали День работника леса – тогда у каждой профессии был свой праздник. Вот, смотрите..
В рамочке под стеклом висел пожелтевший листок, оборванный по верхнему краю. На нем в два цвета, красным и чёрным, была отпечатана незамысловатая картинка: бородатый мужчина в форменной тужурке рассматривает ветку дерева на фоне лесопосадок. Внизу надпись: «День работника леса. 15, сентябрь, воскресенье, 1974».
– …мы и подумали – все мы тут в той или иной степени занимаемся Лесом. И представьте, прижилось! Правда, название взяли другое и празднуем в последнее воскресенье сентября. В этом году – двадцать шестое, первый день декады. Праздник, неофициальный, вечером после работы, отметим в лаборатории, в своём кругу.
– Да, Яков Израилевич, конечно. Я отчёт принёс, вы просили…
Завлаб принял у Егора листки, мельком проглядел и положил в папку.
– Честно говоря, это чистой воды формальность, уж извините, что усадил вас за писанину. К сожалению, от журнала, который вы принесли, особого проку нет: в нём только данные по калибровке оборудования. Видимо, профессор Новогородцев забрал их домой, чтобы подготовиться к очередному эксперименту. А вот за блокнот спасибо – в нём обнаружилось нечто действительно ценное.
– Что же?
Егор постарался, чтобы вопрос прозвучал нетерпеливо, как и подобало юнцу, жаждущему положить силы на алтарь науки.
– Теперь мы знаем, где искать записи Новогородцева. Они в сейфе, в его лаборатории.
– Так может, сходить и туда? Найдём, заберём, не впервой!
Завлаб покачал головой.
– Это в Курчатовский-то? Больно вы скорый, юноша! Это один из самых опасных районов Леса. Люди там почти не живут – чудовища, мутанты. Одно слово, Щукинская Чересполосица. Нет, вам это пока не по зубам, во всяком случае, в одиночку.
– Почему же в одиночку? Гоша может проводить.
– Для такого задания нужен проводник посерьёзнее. Есть один на примете – мой добрый знакомый, лучший егерь Леса. Его тут называют «Бич».
«…вот и Гоша о нём упоминал, и тоже в связи с чудовищами. Совпадение? Ох, вряд ли…»
– Яков Израилевич, можно ещё вопрос? Мне бы хотелось побольше разузнать о погибшем студенте. Не подскажете, где найти его одногруппников?
– О Конкине? Да, большое несчастье… перспективный был молодой человек, большая утрата для нас.
Завлаб подошёл к доске с расписанием.
– У сто третьей группы сейчас лабораторки по генетике у профессора Симагина. Знаете, где это?
– Найду.
– И зайдите к секретарю кафедры. Я распоряжусь, чтобы вам выдали его личное дело. И если что-нибудь узнаете – поставьте меня в известность, договорились?
– Обязательно.
II
Как ни бились метеорологи, как ни колдовали с математическими моделями на суперкомпьютерах, сколько ни выдвигали головоломных теорий – им так и не удалось объяснить, почему в бывшем мегаполисе установился почти субтропический климат. Обитатели Леса давно забыли, что такое снег; деревья не успевали сбросить листву, а на ветках уже проклёвывались новые почки. Берёзы и клёны соседствовали здесь с пальмовыми рощами и древовидными папоротниками. Но день и ночь по-прежнему сменяли друг друга в строгом соответствии с географией, так что восход солнца 25-го сентября случился в положенное для этой широты время, в четверть седьмого утра.
Коля-Эчемин не рискнул отправиться в путь раньше – в темноте ничего не стоит пропороть днище пироги о топляк или корягу. Зато при утреннем свете они быстро оставили позади Серебряный Бор, протиснулись между обломками Строгинского моста и подошли к воротам шлюза номер восемь, первого в цепочке Тушинского Переволока.
Механизмы, управляющие огромными створками, давным-давно проржавели насквозь и не действовали. Речники вышли из положения: приоткрыли верхние ворота обоих шлюзов, а на нижних установили лебёдки с электроприводом. Током их снабжал генератор, приводимый в действие кустарной водяной турбиной в канале резервного водостока. Когда он выходил из строя, в ход шли большие ручные вороты – с их помощью можно было поднять посудины водоизмещением до десяти тонн.
Им повезло: динамо и лебёдки действовали исправно. Не прошло и трёх часов, как пирога, миновав шлюз номер семь, вышла на простор Химкинского водохранилища.
На Речвокзале черта, отделяющая Лес от «нейтральной территории», отстояла довольно далеко от стен. Страдающие Лесной Аллергией чувствовали себя в безопасности по всему парку и набережной, тянущейся на полторы сотни метров по обе стороны от здания с адмиралтейским шпилем и колоннадами ротонд. У раскрошенного бетонного причала доживали свой век три больших круизных теплохода. Первый, носящий имя «Президент», играл роль причала, к которому швартовались прибывающие лодки. Другой, на облупившемся борту которого едва различалась надпись «Две столицы», служил плавучей гостиницей. Третий, приткнувшийся к пирсу по ту сторону незримой границы, скрылся под сплошной подушкой лиан и ползучих кустарников, превратившись то ли в плавучий островок, то ли в замшелую спину древнего ихтиозавра, выбравшегося погреться на солнышке.
Пирога устроилась на наклонных мостках у борта «Президента». Сергей вслед за остальными расписался в книге для прибывающих, помог Коле-Эчемину сдать багаж в камеру хранения и распрощался с попутчиками условившись встретиться вечером, в одном из местных заведений.
– Понесёшь заказчику? – каякер кивнул на притороченный к «Ермаку» тубус.
– Да, Манукяну.
– Это который «Старьё-Бирём»?
– А ты знаешь на Речвокзале других армян?
– Нет, только Кубика-Рубика.
– Ты смотри, при нём случайно не ляпни…
– Он что, такой крутой? – насторожился Коля. – Вообще-то я тут редко бываю, обычно не поднимаюсь выше Серебряного Бора.
Сергей издал негромкий смешок.
– Дядя Рубик тихий, вежливый. Но ссориться с ним себе дороже, клык на холодец! Он и сам человек уважаемый и дружит с очень, очень важными особами. Без него здесь ни одно серьёзное дело не делается, а ты – «Кубик-Рубик»!
– Нэ панимаю, Бич, за что платить двадцать миллионов баксов, а? Моему шестилетнему внуку краску дай, кисточку – он не хуже нарисует, ни один исскуствовед не отличит!
Рубен Месропович Манукян, владелец лавочки «Старьё-Бирём» критически обозрел холст с большим чёрным квадратом, окаймлённым широкой белой полосой.
– Сарьян лучше, да, Рубик, уважаемый?
Физиономия пожилого армянина расплылась в улыбке.
– Ай, дарагой, уважил старика! В раму красивую вставлю, на самое видное место повешу, гостям показывать стану! Скажу – сам Бич подарил, вспомнил, что у меня радость случилась!
Недавно хозяин «Старьё-Бирём» получил из дома известие о рождении третьего внука. И не замедлил поделиться новостью с Сергеем, как раз заглянувшим на Речвокзал, чтобы обсудить условия очередного заказа. Егерь, попав в Третьяковку, об этом не забыл, благо, в тубусе хватило места ещё для одной картины.
– В раму лучше бы другую, с цветами. Была там такая, «Глицинии» называется. Я её сначала хотел взять, да она на картоне. А его как в трубку свернёшь? Не донёс бы. Так что извиняй, взял эту. Называется – «Постройка народного дома»[6].
– Э-э-э, зачем извиняешься? Какой народный-шмародный дом, а? Там оперный театр построили, самый красивый в Ереване, я туда молодым дэвушек водил!
– Ну, тебе виднее.
На вкус Сергея, пара синих волов, запряженных в красный воз, на фоне карьера и далёких гор слабо ассоциировались с театром.
– Ну, Бич, ну, красавец! Никто не брался – а ты взялся и справился! Фрунзик, ара, забери – и осторожнее, эта ерунда сотни твоих бестолковых голов дороже!
Четырнадцатилетний племянник Кубика-Рубика скатал картины в трубку, увернулся от подзатыльника и умотал в задние помещения.
– Ну что ж, Бич, как говорите вы, русские: долг платежом красен. Ты заказ выполнил – я тоже всё сделал, как просил.
Армянин выложил на стол длинный футляр. На крышке – серебряная табличка с надписью «Holland & Holland Ltd». И, ниже: «Royal Warrant»[7].
Сергей открыл крышку, и у него перехватило дыхание.
Классические, строгие линии. Ложа и цевьё из драгоценного палисандра. Изящная гравировка, змеящаяся по воронёной стали. Произведение искусства, вышедшее из рук лучших английских оружейников.
– Ну что, он? Да ты не торопись, рассмотри, как следует. Сейчас Фрунзика кликну, пусть чаю принесёт.
Егерь протянул руку и деликатно, кончиками пальцев прикоснулся к металлу. Мечта многих поколений поклонников Буссенара, совершенство, воплощённое в лучшей оружейной стали.
– Изумительно, Рубик-джан! Я схожу в парк, опробую, не возражаешь? А то здесь рассматривать – всё равно, что водку нюхать, одно расстройство.
– Конечно, иди, дарагой, иди! Фрунзик-джан, где тебя носит?
– Я здесь, дядя Рубик!
– Помоги нашему гостю. Вот, держи, и не урони, эта штука….
– Знаю – знаю, дядя Рубик, сотни моих бестолковых голов стоит! – дерзко ухмыльнулся мальчишка, принимая футляр.
– Сильно умный стал, а? На, Бич, возьми. На пробу хватит – они дорогие, пятьдэсят долларов штюка, да? Но ты не переживай, дорогой, надо будет – ещё привезём.
– Спасибо, Рубик-джан. – ответил Сергей, засовывая в поясную сумку два толстых пятнадцатисантиметровых патрона с тупоносыми пулями. – А для нижнего ствола есть? Чтобы, значит, два раза не ходить…
Армянин хлопнул себя по лбу, покопался в комоде и достал пачку патронов обычного размера.
– Как я мог забыть! Ты постреляй, а я стол велю накрыть. Покушаем, вина выпьем, отметим!
– Не вопрос, Рубик-джан. Но я ещё хотел сказать…
– О втором заказе, да?
– О нём. Мне очень жаль, но не вышло. Здание деревья разрушили, внутри хлам один. Я долго искал, рылся – голяк! Ещё и лианы-трупоеды проросли – Чернолес-то в двух шагах, сам понимаешь…
– Да, беда… – хозяин лавки сокрушённо покачал головой. – Прямо и не знаю, как говорить буду – заказчик солидный, очень расстроится. Ну да ничего не поделаешь: Лес, он не спрашивает.
Забрал – значит, судьба такая!
– Именно, так. Судьба.
«…извините, Рубен Месропович. Не хотелось вас обманывать, а иначе никак. Не могу я правду рассказать – не остановится твой «солидный заказчик», другого пошлёт…» – Ладно, Бич, иди, опробуй свою игрушку. И возвращайся через полчасика – сегодня кололак[8] будет, долма̀ – нельзя, чтоб остыло!
III
– Взгляните, молодые люди: не правда ли, замечательные создания?
Прямо перед Егором сидела тощая девица с волосами, собранными в конский хвост, как и все вокруг, в белом лабораторном халате. Он поморщился – студентка пользовалась приторными духами с цветочными нотками и несколько… переборщила. Приходилось терпеть.
В стеклянном ящике на столе молниями метались крохотные белые комочки.
– Какие лапочки! Какие крохотулечки! – защебетали студентки. Действительно, создания едва-едва дотягивали до половины размера обычной мыши – сантиметра по три вместе с хвостом.
– Срок жизни среднестатистической особи составляет год-полтора. А у этих – три дня! Всего три дня, на весь жизненный цикл – рождение, размножение, смерть. Вы понимаете, что это значит?
– Бедняжки так быстро умирают? – горестно ахнула девица с конским хвостом. – Ой, как жалко!
Судя по выражению лица профессора, он с трудом удержался от экспрессивной лексики. – Вы, барышня, что-нибудь слышали о дрозофилах? – Ну… это мушки такие, да?
– Замечательно! – саркастически рассмеялся Симагин. – «Это такие мушки»! Положительно, вы не зря занимаете место на Биофаке. Может, заодно, поведаете и о том, какую роль эти «мушки» играют в генетических исследованиях?
На студентку жалко было смотреть. Казалось, если профессор скажет ещё хоть слово – она разрыдается. Но Симагин уже сменил гнев на милость.
– Вдумайтесь: теплокровные млекопитающие с бешеным метаболизмом, причём поколения сменяются раз в сутки! Потому я и дал проекту название «Однодневки». Теперь, когда мы добились успеха, учёные получат возможность работать с генами млекопитающих со скоростью, ранее доступной только на дрозофилах! Это переворот, молодые люди, и он стал возможен благодаря работам нашей лаборатории с биоматериалом, полученным в Лесу. И это лишь первый шаг в программе, цели которой я пока не вправе раскрыть!
Прозвенел звонок с пары, мыши заметались ещё сильнее, превратившись в размытые белые полоски. Студенты уже поднимались с мест. Девица с конским хвостом встала, отодвинула стул, повернулась и нос к носу столкнулась с Егором.
– Простите, а вы… я вас не знаю! Из какой вы группы?
Лицо у неё было вытянутое, с тяжёлой челюстью и длинным носом. Такие лица обычно называют лошадиными.
– Моё имя Егор. А у вас замечательные духи… это ландыш или вербена?
Девица кисло улыбнулась.
– Ландыш.
«… и зубы крупные, как у кобылы…»
– Видите ли, Катя, мне бы хотелось… вас ведь Катей зовут?
– Откуда вы знаете?
Егор пожал плечами – с лёгким намёком на многозначительность. На этот раз лошадиная улыбка была шире.
«…как же не знать, если на халате, на месте, где у женщин обычно бывает бюст, у тебя выведено «Екатерина Смольская, гр. 103?..»
– …так вот, Катюша, мне необходимо уточнить кое-что насчёт несчастного юноши, вашего однокурсника.
– Конкина, что ли? Да, ужас – вчера только был на занятиях и вдруг… а вы, значит, следователь?
В глазах биологички мелькнуло жадное любопытство. Продолжая говорить, она как бы невзначай оттёрла Егора от сокурсниц.
Егор усмехнулся – про себя, конечно. История, старая, как мир: ухватить новость погорячее и хвастаться перед подругами. Иные вещи не меняются, даже когда мир вокруг встаёт на дыбы.
Вместо ответа Егор неопределённо пожал плечами.
– Вижу, вы были с ним хорошо знакомы? Не уделите мне несколько минут? Давайте сделаем так: я напою вас кофе, а вы мне ответите на несколько вопросов.
Через полчаса Егор, насвистывая бодрый мотивчик, сбежал по лестнице главного холла. Расчёт полностью оправдался: девица с лошадиным лицом выложила ему всю подноготную погибшего. По её словам, покойный Конкин был себе на уме, хотя ничего особенного из себя не представлял ни в плане учёбы, ни в каком другом.
Единственным его достоинством был полный иммунитет к Лесной Аллергии, каковым он и пользовался без зазрения совести: выбирался, несмотря на запреты, в Лес, тащил оттуда всякие интересные штучки, а на не столь удачливых сокурсников поглядывал свысока. «И этого задрота собирались сделать рейдером, представляете!? Наши овцы, как узнали – кипятком писали, через одну на шею ему вешались. Только на что они ему сдались? Он крутил с одной стервой из Золотых Лесов. Я видела их как-то вместе – зелёная такая, как ящерица, фу!»
Эти слова студентка прошипела сквозь зубы, и Егору послышалась в них застарелая обида. С плохо скрытым злорадством девица поведала «следователю», что у безвременно погибшего студента в Курске осталась больная то ли мать, то ли сестра. Причём Конкин воспринимал это очень близко к сердцу: часто писал домой и сам носил письма в административное крыло ГЗ, не доверяя почтовым ящикам. И всё время расспрашивал о сильнодействующих лекарственных средствах, которые можно раздобыть в Лесу.
Это был след. Выяснив, где жил Алёша Конкин, Егор распрощался и направился в корпус «Е». Клочок бумаги с именем и фамилией собеседницы, а так же номер комнаты в общежитии, где та обитала, он выбросил в первую попавшуюся урну.
IV
Бар «Волга-Волга», располагался не в здании Речвокзала, а на борту «Двух столиц». Отделку, стилизованную под интерьер парохода из древней кинокомедии, заведение получило незадолго до Зелёного прилива, во время капитального ремонта теплохода. С тех пор декорации облезли, фотографии актёров и старые киноафиши, развешанные по стенам, пожелтели. Но в полумраке зала, освещённого ради экономии электричества, масляными лампами, потрёпанные ретро-интерьеры смотрелись достаточно презентабельно.
Народу в баре было немного – занято всего три столика, да у стойки коротали время трое гостей. Один клевал носом над полупустой пивной кружкой, ещё двое увлечённо беседовали с барменом. И время от времени косились на мужчин, бесцеремонно клацающих прямо за столиком необычного вида охотничьим ружьём. Их спутница, одежда которой выдавала обитательницу одной из Полян, в беседе участия не принимала – потягивала со скучающим видом медовый пунш, который в «Волге-Волге» приготовляли превосходно.
– Тройка? – Коля-Эчемин посмотрел стволы на просвет. Они сверкали нарезами, подобно трём глазам невиданной змеи с диафрагмами вместо вертикальных щёлок. – А что это вверху? Я поначалу решил – гладкие, а тут вона что! У ДШК и то калибр поскромнее!
– Одна из стандартных комбинаций стволов африканского штуцера. Нижний ствол под винчестеровский.338 Магнум, на крупную и среднюю дичь. А верхняя пара – 600 «нитроэкспресс».
– Солидно… – Коля уважительно присвистнул. – На слона, что ли?
– Да хоть на мамонта. От удара такой пули атакующий носорог садится на задние ноги. Но лягается, так что…
– Кто, носорог?
– Шутник, чтоб тебя… – Сергей скривился, потирая плечо. – Завтра сплошной синяк будет. Опробовал, блин – отдача как у гаубицы!
– Спецзаказ? – Коля защёлкнул замок и вскинул штуцер к плечу. – Тяжёленький…
– Четыре семьсот. Через дядю Рубика послал письмо в фирму, оплатил – так они, халамидники, не поверишь, полгода возились!
– Тут и кронштейн под оптику имеется. Далеко бьёт?
– Не слишком. Штуцер предназначен для средних и малых дистанций. Оптика трёхкратная, линзы «Карл Цейс», титановый корпус, с азотной накачкой. Обрати внимание: стволы на четверть короче, тоже по заказу.
– Да уж я заметил. – кивнул каякер. – Коротыш, не то, что мой оленебой.
– Всё верно – ты стреляешь больше на воде, на открытом пространстве. А в кустах и буреломе рулит ствол покороче. Англичане тоже удивлялись – зачем портить хорошую вещь? Но сделали, конечно: желание клиента – закон! И предупредили, скареды, что в каталог фирмы включать не будут – не вписывается, вишь, в традиционную концепцию! Так что, коллекционерам его теперь хрен продашь.
– А ты что, собирался?
– Чтобы да, так нет. Это моя любимая игрушка.
– Зверь-машина, да. Но такой удачи, как оленебой, не притянет. Потому как у меня всё изготовлено здесь, в Лесу. Кроме ствола, разумеется.
– Зато, всё, до последнего винтика – ручная работа. Лес это любит.
За стойкой зашипела радиола, полились тягучие звуки рэгтайма в исполнении Джелли Мортона. Нынешний владелец «Волги-Волги» слыл поклонником классического новоорлеанского джаза.
– Если не секрет… – Коля помедлил. – Не моё дело, конечно, но не стоит этот штуцер двадцати лямов, а ты «Чёрный квадрат» за него отдал! В чём подвох, а?
Сергей усмехнулся.
– Вот и дядя Рубик удивлялся. Ну да, штуцер, даже с учётом спецзаказа, тянет край, штук на двести. Но вот на фига мне в Лесу ихние баксы? Да я этого хлама сколько угодно наберу – вон, в центре полно банков с обменниками. Только это геморрой, а Малевич – пошёл и взял, на полдня работы!
– Это из Третьяковки-то? Да ведь там Чернолес в двух шагах! Ничего себе – пошёл и взял…
– Великое дело – Чернолес! Что я там, не бывал? А «Чёрный квадрат» я бы и забесплатно вынес, давно собирался. Как будто мало там всякой зловещей дряни! Истукан со штурвалом на стрелке, скульптуры эти жуткие, Дом на набережной, подвалы Малюты Скуратова… На Болотной, вон, вообще казнили, того же Пугачёва именно там четвертовали! Думаешь, нечисть всякая в тех местах просто так расплодилась, сама по себе?
– Слышала я от одного лешака сказочку о Калиновом мосте. – вступила в разговор Лиска. – Давно, ещё, когда в Золотых Лесах жила.
– Это от Гоши? Да, он эту байку любит. Только зря ты так пренебрежительно – лешачиные сказки иногда очень даже стоит послушать.
– Я вот чего понять не могу… – Коля-Эчемин положил штуцер на столешницу, и оружием немедленно завладела Лиска. – Третьяковка битком набита картинами, которые в Замкадье стоят миллионы. Почему же их сразу не вывезли? Скажем, на вертолётах?
– Раскатал губёшки! – ухмыльнулся Сергей. – Последние вертушки вылетели из Кремля через шестнадцать часов после начала Зелёного прилива, и разбились, не дотянув даже до Третьего Кольца. Электроника сдохла, понимаешь? Да и не в вертолётах дело: когда миллионы народа ломанулись из города, властям стало не до картин, будь они все хоть Моны Лизы.
– Я тоже об этом слышала. – вступила в разговор девушка. – Поначалу было не до того, чтобы спасать культурные ценности, а когда первая паника улеглась, деревья уже вымахали выше домов, и что творится внизу – никто не знал. Многие думали, что там вообще ни одного здания не осталось. Со спутников-то Лес не сфотографируешь, получается хрень какая-то размытая…
Егерь кивнул в знак согласия.
– Ну да. Пока наблатыкались ходить по Лесу, пока тропки протоптали, пока выяснили, что цело, а что нет – прошёл не один год. То есть, и раньше шарили, конечно, те же барахольщики – правда, те больше по банкоматам и ювелиркам. А залезть в такую задницу, как Третьяковка или Пушкинский музей, да ещё и выйти оттуда живым – шалишь, брат, это только егерям по плечу. Да и что там за сокровища – картины и прочая музейная хренотень? Нет, ребята, купите себе гуся и крутите бейцы ему. Настоящие ценности лежат по секретным архивам, а их в Москве до дури. ФСБ, МинОбороны, институты всякие, шибко закрытые. Вот, к примеру, заказали мне как-то забраться в одно местечко…
И осёкся. Собеседники понимающе переглянулись – егерь едва не сказал лишнего.
– Ладно, фиг с ними, с картинами! – подвела итог дискуссии Лиска. – Лучше скажи, Эчемин, ты договорился со своими приятелями? А то у меня двенадцать человек, их надо на чём-то везти!
– А как же? – кивнул Коля. – Индеец сказал – индеец сделал. Три лодки, моя четвёртая. Завтра с утра и отправимся, караваном. Тебе, Бич, куда, до Бережковской?
– Высадишь поближе к Новодевичьему. Надо забрать у брата Паисия заказ – патронташ и чехол для этого красавца. Не таскать же его по Лесу вот так?
И похлопал по элегантному, в теснённой коже и ремнях, футляру.
Радиола взвизгнула звукоснимателем и умолкла. Сергей обернулся – двое крепких парней, судя по одежде, речников, – прижали к стойке полноватого мужчину лет сорока, в чёрном пиджаке и фетровой, не по сезону, круглой шляпе. Правый глаз у него стремительно заплывал багровым. Третий речник сдирал со стены яркий постер.
А Коля-Эчемин уже встрял в назревающую потасовку:
– Эй-эй, Шнайдер, хорош беспредельничать! Не поделили что – ступайте на воздух, там разбирайтесь. И не гопой на одного, а по-пацански, в однорыльство!
– А, это ты, Эчемин… – отозвался речник, которого назвали Шнайдером. – Да было бы с кем буцкаться, хорёк с Останкино… Прошмыгнул в бар, мы и моргнуть не успели, как он свой плакатик на стену налепил. Проповедовать намылился, падла!
– Его счастье, что не успел. – кивнул второй, не отпуская рукава пленника. – А то вмиг сыграл бы за борт со своими бумажонками. А ну, сволочь, говори – будешь ещё людя̀м отдых портить?
И замахнулся увесистым кулаком. Незадачливый проповедник в съёжился, сделал попытку закрыться от удара. При этом шляпа свалилась с головы, обнажив аккуратную, блестящую в свете масляных ламп, лысину. Речник обидно загоготал.
– Говорю же, завязывайте! – твёрдо повторил каякер. – Люди на тебя смотрят, заказчица… Подумает – кого Эчемин порекомендовал, отморозков?
И кивнул на Лиску, с интересом наблюдавшую за происходящим.
Парни переглянулись и отпустили жертву. Потрёпанный проповедник подхватил шляпу с пола и шмыгнул за дверь. Сергей – он успел подойти и держался у Коли за спиной – отобрал у речника надорванный плакат. На большом листе мелованной бумаги был отпечатан красочный пейзаж: мужчина и женщина идут по колено в густой траве. На плечах у мужчины ребёнок, все трое улыбаются яркому солнцу. На заднем плане – заброшенные здания, подёрнутые ползучей растительностью, в небе птичьи стаи, на переднем плане – белоголовый орёл. И надписи на русском и английском языках: «Церковь Вечного Леса – путь в будущее человечества. Отриньте убогие костыли цивилизации!»
– Малый-то из ЦВЛ – сказал Коля, усаживаясь за столик. – Если бы я не вмешался, Шнайдер мог и покалечить, он их страсть, как не любит. Как-то на ВДНХ сцепились, так ему два зуба выбили и нос сломали. Вообще-то я его понимаю: мутные они какие-то, эти ЦВЛовцы, склизкие… Как начнут вещать на языках своих непонятных, извиваться – всё, беда, сливай керосин. Не иначе, злыми духами одержимы, хоть к шаману веди, чтобы изгонял!
Радиола снова заиграла. На этот раз из динамика звучала бессмертная труба Армстронга. Официантка, долговязая девица в кружевной наколке и передничке, поставила на столик кружки пива, тарелку жареной рыбы и блюдо с картошкой-фри.
– На языках – это не они, а пятидесятники. – отозвалась Лиска. – В Коломенском есть их община, маленькая, всего два десятка душ. И никакие они не одержимые – мирные, весёлые даже. Отец Михаил, их, правда, терпеть не может, но мы его не слушаем. Живут и живут, лишь бы не мешали никому.
– Отец Михаил? – Сергей оторвался от тарелки с жареным картофелем. – Тот, что в храме Вознесения служит?
– Он самый. Говорят, он на днях возвращается в Скит, вот мы и гадаем, кого на смену пришлют.
– Он у вас что, попадью не отыскал? – ухмыльнулся Коля-Эчемин. – Я слышал, попам не возбраняется.
– Ну и дурак, что слышал. – отрезала Лиска. – Это священникам не возбраняется, а скитские – монахи, в святости живут. Потому их и меняют время от времени. На Поляне соблазнов сам знаешь, сколько… А пятидесятников мы трогать никому не позволим, хоть отцу Михаилу, хоть новенькому. Леса на всех хватит, нечего! Кстати, Бич, ты, вроде, в Скит собирался?
– Ну да, а что?
– Да есть у меня двое, паломники из Замкадья. По-хорошему, надо бы их самой проводить, только я не хочу задерживаться. Высадить, довести до Скита, сдать с рук на руки отцу Андронику – это же полдня провозишься, а нам бы засветло миновать Чернолес. Раз тебе по пути, может, захватишь с собой? ЭЛ-А у них в лёгкой форме, я просмотрела анализы.
– А белку послать?.. – предложил Коля-Эчемин. – Монахи их бы и встретили на берегу!
Сергей покачал головой.
– В Скиту на этот счёт строго: новичков ждут у ворот, но ни шагом дальше.
– Почему? – удивился каякер. – С них что, убудет? От Скита до набережной всего ничего…
– Кто их знает? Не интересовался. Вот буду там – спрошу обязательно.
– Так поможешь, с паломниками? – нетерпеливо спросила девушка. – Тебе забот никаких, а мне ужас, как не хочется день терять.
– Помогу, куда от вас деться…
V
Лифт звякнул и остановился. Егор вышел из кабины и двинулся по коридору. На часах – 17.42, пятая пара вот-вот закончится. Времени полно.
Проснувшись утром, он не обнаружил в постели Лину. Девушка исчезла, оставив, правда, записку: «Сегодня занята, встретимся завтра. Заходи в библиотеку. Целую». И отпечаток губ красной помадой на уголке листка.
Оставалось предаваться сладостным воспоминаниям – ночь действительно была великолепна! – и клясть себя за то, что, размякнув от грибовухи и секса, рассказал подруге обо всех перипетиях прошедшего дня. В том числе, о задании, полученном от завлаба, о гибели Алёши Конкина, о Наине с её жутким ритуалом.
И, разумеется, о своём видении.
Лина выслушала его очень внимательно, задала множество вопросов. А под конец, взъерошила партнёру волосы и посоветовала выбросить всё из головы. История, конечно, подозрительная, но в Лесу и не такое случается. Что до лешака и его подружки-ведуньи, то эти двое давным-давно спятили от одиночества и отваров всяких подозрительных грибочков. И далеко не факт, что всё это случилось на самом деле, а не было плодом галлюцинаций, вызванных какими-нибудь курениями – в подвале ведь стояли жаровни? Вот и не стоит забивать голову мистикой, чтобы не выставить себя идиотом в глазах людей.
Но – утро вечера мудренее. Припомнив за завтраком все подробности кошмарного происшествия, Егор укрепился в решимости расследовать его до конца. Следствием чего и стали визит в лабораторию генетики, беседа с однокурсницей погибшего студента и последующее посещение общежития.
Комната, где обитал Конкин, находилась в дальнем конце коридора. Егор достал нож, намереваясь отжать дверь от косяка, и с удивлением обнаружил, что этого не требуется. Дверь была не заперта – она чуть приоткрылась и дразнила непрошеного гостя язычком замка в прорези металлической пластины.
Внутри царил полнейший кавардак. Выдвинутые ящики письменного стола, разбросанное по полу содержимое, перевёрнутая постель, книжный стеллаж отодвинут от стены. Комнату определённо обыскивали, причём наспех, второпях. И совсем недавно – вода из разбитого графина не успела подсохнуть или впитаться в истёртый паркет.
Егор подошёл к стеллажу, чтобы осмотреть книги, и едва успел отпрянуть. Хлипкое сооружение со скрипом наклонилось и повалилось на него, посыпались книги. Из щели между стеллажом и стеной – и как он сразу не заглянул туда? – выскочила человеческая фигура и метнулась за дверь.
Егор перепрыгнул через груду книг, выбил плечом дверь и кинулся в погоню. Он нагнал чужака на середине лестничного пролёта, на бегу переложил нож в левую руку, а правой толкнул в спину так, что тот с разгона впечатался в стену.
Это был щуплый парнишка, лет двадцати, с длинными волосами, собранными над левым плечом в длинный хвост. Едва заметный зеленоватый оттенок кожи и широкий, с золотыми узорами, браслет, выдавали в нём соплеменника Лины.
– Ну и что тебе там понадобилось?
Золотолесец затравленно переводил взгляд с лица преследователя на нож в его руке. Егор зловеще ухмыльнулся и поиграл лезвием.
– Сам расскажешь, или помочь?
Это было лишнее. Золотолесец взвизгнул и вдруг выбросил правую руку с пальцами, сложенными в «орлиный коготь», целя противнику в глаза. Егор инстинктивно вскинул руку с ножом, защищаясь от удара, кривое лезвие распороло предплечье беглеца, брызнула кровь – но было уже поздно. Шепотка порошка полетела ему в лицо, глаза пронзила жгучая боль. Егор попытался ухватить парня за руку, но тот уже сбегал вниз по лестнице, оставив позади заходящегося в кашле преследователя.
Егор едва сумел кое-как, на ощупь, добрести до комнаты Конкина и нашарить умывальник. Хорошо хоть, удалось сдержать инстинкты, требующие тереть горящие глаза. После четверти часа промываний холодной водой, он стал уже кое-что различать.
Часть порошка угодила на одежду. Егор скрупулёзно соскрёб крупинки на листок бумаги, чтобы изучить как-нибудь потом, на досуге. Первая, самая страшная мысль была о спорах «жгучего дождевика», но скоро стало ясно, что всё не настолько скверно. Неведомый злодей воспользовался банальной кайенской смесью в местном исполнении: красный перец в сочетании с табаком и высушенными, перетёртыми в пыль травками. Китайские браконьеры и контрабандисты, которых сержант Жалнин гонял в приамурской тайге, случалось, применяли подобные средства – правда, не в рукопашной схватке, а присыпали следы от собак. И надо же было попасться, как последнему лоху!
Спешить уже было некуда. Злоумышленник наверняка успел унести ноги. Спускаться, расспрашивать – не факт, что будет результат, да и стоит ли привлекать к себе внимание? Конкин жил один, так что появления соседа можно не опасаться. Конечно, известие о гибели жильца скоро дойдёт до коменданта общежития, и комнату опечатают – но два-три часа у него, пожалуй, есть. Егор дождался, когда утихнет жжение в опухших, покрасневших глазах, и принялся за обыск.
«…милый Алёшенька, и хотела бы порадовать тебя, но нечем.
Мама не встаёт третью неделю, а мучается так, что и словами не передать. Доктора дают ей не больше месяца, и если есть хоть крошечный шанс заполучить лекарство, о котором ты писал в прошлом письме – заклинаю тебя, поторопись. Все говорят, что у вас, в Лесу, можно найти средства от любых недугов, так что на тебя последняя наша надежда…»
Клочок бумаги Егор нашёл только с третьей попытки, в складках скомканного одеяла. Были там и другие – похоже, письмо разорвали в клочья в приступе то ли ярости, то ли отчаяния. При должной усидчивости его можно собрать его, как паззл, но и без того всё было яснее ясного: студент получил из дома известие о близкой смерти матери вместе со слёзной мольбой раздобыть лекарство от рокового недуга.
Головоломка постепенно складывалась. Конкин, наслушавшийся баек о сетуньских эликсирах, кинулся на поиски, и очень быстро выяснилось, что никто не собирается делиться с ним чудодейственными средствами. Попытка воззвать к состраданию – бумажка в видении, несомненно, и была этим самым письмом – не ничего на дала. Оставалось одно: выполнить в уплату за помощь какую-то просьбу.
Какую именно? Ну, например, разузнать: куда и зачем доцент Шапиро посылает нового лаборанта? А что, вполне правдоподобно: остаётся понять, мог Конкин, случайно, или намеренно услышать, как завлаб инструктировал его насчёт бумаг профессора Новогородцева?
Егор в волнении заходил по комнате. Не просто мог – он наверняка слышал! Ведь ни кто иной, как Конкин вошёл в лабораторию, когда Шапиро стал показывать на карте дом профессора! Значит, подслушивал под дверью, понял, что самого главного не узнает, и тут же, на ходу сочинил подходящий повод. Толково, ничего не скажешь!
А дальше что? Бежать следом, пырять посланца в живот, отбирать бумаги? Неужели этот лопоухий недоносок надеялся завалить его своим дурацким копьецом? А ведь едва не завалил, придись удар чуть выше – точно бы в печень.
И всё это по поручению неведомого сетуньца?! Вздор, вздор! Конкину наверняка было велено сообщить о готовящейся вылазке кому-то ещё. Кому? Скорее всего, третьему лицу, не присутствовавшему при том унизительном разговоре. Для того, кстати, и медальон – он должен был послужить паролем. Но почему студент решил всё сделать сам?..
Паззл сложился со щелчком, пронзившим Егора как разряд электрошокера. Элементарно! Элементарно, черт подери! Конкину обещали отдать эликсир, только когда бумаги физика будут у заказчика. Но ведь Шапиро тогда велел Егору торопиться, добавил даже, что проводник не будет долго ждать.
Значит, рассуждал студент, пока он доберётся до этого «третьего», пока тот найдёт исполнителя, организует погоню – посланец успеет не только изъять бумаги, но и отнести их в лабораторию. И тогда о награде можно было бы забыть – как и о надежде спасти умирающую мать. Интересно, что за гнида додумалась подцепить парня на такой крючок?
Но получается, что никакого эликсира в комнате не было? Но зачем тогда обыск, неужели только ради письма? Но ведь именно его взломщики и не нашёл!
«… не нашёл – потому что ты его спугнул, болван!..»
Егор выглянул в коридор. Никого. Он вышел, осторожно притворил за собой дверь и направился к лифтам.
Рассказать о сбежавшем золотолесце Лине? В принципе, с её помощью можно попробовать его отыскать. Или не стоит? Взломщик – единственная ниточка к таинственному заказчику, но кто знает, что у них тут за расклады? Гоша прав: эта история определённо с душком, так что разумнее всего пока затаиться и подождать. Рано или поздно что-нибудь да выплывет само собой…
