Глава 12. Артур Конан Дойль, консультирующий детектив
Адвокат Слейтера Юинг Спирс, чей меморандум помог предотвратить смертный приговор его подопечному, умер от инсульта в декабре 1909 года. Ему было 37 лет. Его сменил адвокат Александр Шонесси, который и убедил Конан Дойля заняться делом Слейтера.
Шонесси не смог бы найти лучшего защитника. К началу работы над делом Слейтера в 1912-м сэр Конан Дойль был одним из самых знаменитых людей Великобритании. После первых успехов он стабильно двигался вперед, завоевывая все большее внимание публики: в 1896 году он писал в Westminster Gazette репортажи о войне между англичанами и египетскими «дервишами»; в 1900-м, посреди Англо- бурской войны, в качестве военного врача отправился добровольцем в кишащий заразой южноафриканский полевой госпиталь. («Для них пули, для нас микробы, то и другое ради чести флага», — напишет он с характерной патриотической торжественностью.) В 1902-м он опубликовал сообщение об этом конфликте «Война в Южной Африке, ее причины и ведение» и в том же году удостоился рыцарского звания за заслуги в связи с войной. В Европе и Америке он выступал с лекциями.
Он также продолжал публиковать рассказы о Шерлоке Холмсе, которые уже успели сделать его одним из самых высокооплачиваемых писателей. «В историческую эпоху, когда деловой представитель среднего класса зарабатывал в Великобритании 150 фунтов стерлингов в год, Конан Дойлю платили 100 фунтов за тысячу слов, — отмечал американский автор детективов Стивен Уомак. — Американский журнал Collier's Weekly однажды предложит ему 25 тысяч долларов за шесть рассказов о Шерлоке Холмсе — для большинства американцев того времени это доход примерно за десять лет или более. Говоря в современных терминах, Конан Дойль был Стивеном Кингом своей эпохи».
Конан Дойль, разделявший взгляды, свойственные Викторианской эпохе, как и большинство публичных деятелей тех времен, при этом оставался довольно стойким к антисемитизму, захватившему общество. Его повествования о поездке по фронтам Первой мировой войны, например, демонстрируют либерализм, хотя для современных читателей они тоже омрачены некоторым количеством стереотипов:
В тот день я обедал в штабе сэра Джона Монаша, отличного офицера, прекрасно себя показавшего, особенно после наступления… Он отметил, что евреи еще со времен Иисуса Навина показали себя как хорошие воины. Один из австралийских дивизионных генералов, Розенталь, тоже оказался евреем, и весь главный штаб полнился черноволосыми воинами с орлиными носами. Это говорило в их пользу и также в пользу совершенного равноправия в австралийской системе, которая ставила во главе самых лучших, кем бы они ни были.
Конан Дойль оставлял отпечаток духа эпохи на всем, чем занимался: на потоке писем в газеты о важных для него предметах; на публичных кампаниях за изменение семейного законодательства Великобритании в пользу женщин, стремящихся, как он писал, бежать «от объятий пьяниц, от подчиненности жестоким мужьям, от цепей, приковывающих их к злодею или жестокому маньяку»; а кроме того — на своей роли родителя.
В письме биографу Конан Дойля Пьеру Нордону в 1959 году, почти через 30 лет после смерти отца, Адриан Конан Дойль рассказал характерный случай:
Когда я застрелил крокодила в Восточной Африке — настоящего людоеда, который предыдущей ночью убил негра, — какой-то юноша бросился в воду посмотреть, можно ли достать шестом до туши, ушедшей под воду. Мы не знали, выжило чудовище или нет, есть ли у него пара. Юноша полез в реку несмотря на запрещающий окрик отца, но, когда он оказался в воде, мне тоже пришлось лезть в реку; несмотря на испытываемый страх, я знал: отец сочтет необходимым и естественным, чтобы я скорее нарушил приказ, чем позволил человеку рангом ниже, чем его сын, взять на себя страшный риск, от которого я уклонился. То был кодекс поведения такой же ясный, как пылающее перед алтарем пламя, и почти такой же приятный, как периодическое прикосновение этого пламени к твоей плоти.
Для Конан Дойля викторианский кодекс поведения был незыблем. «Джентльмену позволено лгать только в двух случаях, — писал он в 1924 г: — чтобы защитить женщину и чтобы вступить в бой, когда это бой за правое дело». Об отличительных свойствах джентльмена Нордон писал так: «Мистер Адриан Конан Дойль и мисс Мэри Конан Дойль вспоминали принципы, которые исповедовал их отец: „Для джентльмена существуют три мерила, и они не имеют ничего общего с достатком, положением или внешней видимостью. Значимо лишь следующее: во-первых, благородство мужчины по отношению к женщинам; во-вторых, его честность в финансовых делах; в-третьих, его обхождение с теми, кто ниже его по рождению и поэтому находится в зависимом положении“».
Конан Дойль, бывший одновременно сторонником прогресса и патерналистским традиционалистом, в полной мере соединял в себе двойственность своего века. В монографии об отце «Подлинный Конан Дойль» (The True Conan Doyle) Адриан вспоминает об этом контрасте:
Этот человек обладал широтой мышления, позволявшей ему донести до сына, что в случае половой болезни тот может совершенно положиться на родительское понимание и помощь. Напротив, присутствовала в этом человеке и узость взглядов, из-за которой он ненавидел даже самые мягкие из рискованных замечаний… То же можно сказать и о его реакции на какую-нибудь безобидную вольность доброжелательного незнакомца. В самом деле, мало что могло быстрее довести Конан Дойля до приступа ярости, чем хлопок по спине, недолжное обращение по имени или бесцеремонное замечание… Однажды он разбил мою трубку в щепки, когда я надумал раскурить в присутствии дам… Так что читателю нетрудно будет поверить, что даже в возрасте 70 лет мой отец в столице Британской империи бросился с любимым зонтиком наперевес на негодяя, который публично заявил, будто он использует смерть старшего сына для рекламы своих спиритических сеансов.
И тут же Адриан продолжает: «Это человек, который проедет лишние 30 миль в экипаже ради того, чтобы помочь какой-то старой цыганке, который способен просидеть всю ночь у постели больного слуги, читая ему или умеряя его боль. Можно понять, почему при отбытии на Англо-бурскую войну за Конан Дойлем, как преданный оруженосец, отправился его дворецкий».
Понятия о чести распространялись у Конан Дойля и на дела сердечные. В 1893 году его первая жена Луиз заболела туберкулезом. И хотя супруги, по всей видимости, не питали друг к другу пламенную страсть, Конан Дойль относился к жене с нежностью и делал все возможное для ее выздоровления. Доктора утверждали, что жить ей осталось считаные месяцы, однако Конан Дойль сумел добиться для жены лучшего медицинского ухода и вместе с ней ездил в Швейцарию, знаменитую целебным воздухом, так что жена прожила еще 13 лет. Правда, последние девять из них он уже любил другую женщину.
В 1897-м Конан Дойль познакомился с Джин Лекки — состоятельной золотоволосой англичанкой шотландского происхождения, которая была моложе его лет на пятнадцать. В последующие годы, до смерти Луиз в 1906-м, между Конан Дойлем и Джин были пылкие, но целомудренные отношения. Как истинный представитель Викторианской эпохи Конан Дойль решил не оставлять жену, не разводиться и не изменять. «Даже среди английских писателей-джентльменов такое поведение было поразительным, — писал Уомак. — Герберт Уэллс и Чарльз Диккенс, два других прославленных английских беллетриста, имели любовниц и внебрачных детей». В 1907-м, через год после смерти Луиз, Конан Дойль женился на Джин.
Однако было нечто — даже более важное, чем богатство Конан Дойля, его честность и слава, — из-за чего его участие в деле Слейтера стало особенно ценным: сэр Артур Конан Дойль уже имел опыт решения загадок в реальной жизни.
Будучи заядлым читателем детективов, Конан Дойль испытывал глубокий интерес и к реальным преступлениям. Документальные книги о преступлениях и вырезки из газет и журналов составили целую библиотеку, которая, несомненно, была не так беспорядочна, как у Холмса на Бейкер-стрит, но наверняка почти настолько же обширна. В его коллекции были «Судебное дело Мэри Бланди, незамужней девицы, об убийстве ее отца Фрэнсиса Бланди, джентльмена», «Убийство на острове Сматтиноуз и другие убийства», «Прославленные фальсификации Уильяма Рупелла, покойного члена парламента от Ламбета» и восьмитомник Александра Дюма «Знаменитые преступления». Несмотря на то что Конан Дойль приобрел основную часть книг между 1911 и 1929 годами, когда две трети рассказов о Холмсе уже вышли из печати, библиотека давала ему пищу для новых историй и стимулировала «дедуктивное воображение».
В начале XX века Конан Дойль написал несколько статей, в которых излагались реальные случаи убийств; три из них были посмертно опубликованы в цикле «Странные уроки, преподанные жизнью» (Strange Studies from Life). В 1904 году он стал одним из первых членов «Клуба преступлений» — тайного лондонского клуба, посвятившего себя обсуждению современных и исторических убийств. Среди членов сообщества были также автор детективов Макс Пембертон, сын знаменитого театрального актера сэра Генри Ирвинга Гарри Ирвинг и журналист Флетчер Робинсон, который своим рассказом о призраках в мрачных долинах Дартмура вдохновил Конан Дойля на написание «Собаки Баскервилей». Какие случаи там обсуждались, нам точно не известно, но, по некоторым сведениям, среди них были преступления Томаса Нила Крима, викторианского врача и серийного отравителя, случай Адольфа Бека с ошибочным установлением личности в 1895-м и кража ирландских королевских драгоценностей 1907 года.
По мере роста известности к Конан Дойлю стали стекаться письма от обычных людей, умоляющих его помочь в случаях исчезновения близких и при других необъяснимых событиях. «Сущий Шерлок Холмс в действии», — вспоминал Адриан Конан Дойль:
Вспоминаю внезапные, безмолвные периоды, когда после очередного письма или визита взволнованного незнакомца отец запирался у себя в кабинете на два или три дня. Никакой аффектации — то была полная сосредоточенность ума, который проверял и перепроверял, размышлял, анатомировал и искал ключ к загадке. Приглушенные шаги домашних, поднос с нетронутой едой у порога, внутреннее ощущение напряжения, охватившего семью и прислугу, — все это было отражением скрытой от глаз работы ума за дверью отцовского кабинета.
Конан Дойль расследовал изрядное количество сложных случаев. Однажды он единственным вопросом раскрыл загадочное преступление, над которым полиция ломала голову не один год. То была история женщины по имени Камилла Сесилия Холланд, которая в 1899 году исчезла с фермы Моут-Хаус (букв. «дом рядом со рвом») — из сельского дома, где вместе с ней жил ее гражданский муж Сэмюел Герберт Дугал. Год за годом от Холланд не было вестей, хотя Дугал продолжал получать деньги по чекам на ее имя. Ходили слухи, что ее убили, однако полицейские обыски на ферме, где Дугал жил с новой любовницей, ничего не давали.
В 1904-м, на пятом году отсутствия Холланд, группа лондонских журналистов спросила мнение Конан Дойля о ее деле. Да, согласился он, она почти наверняка убита, но остается вопрос: где тело?
«Никто не знает», — ответили журналисты. Даже Скотланд-Ярд, призванный на помощь местной полиции, тщательно обыскал каждую комнату в доме, все прилегающие постройки и весь участок и ничего не нашел.
— А ров? — попросту спросил Конан Дойль.
Там, в бывшей дренажной канаве, когда-то врезанной в ров, но после засыпанной землей, полиция обнаружила тело Камиллы Сесилии Холланд, погибшей от огнестрельной раны. Дугал был арестован, подвергнут суду и приговорен к казни. Он признал свою вину прямо на эшафоте, за несколько мгновений до повешения.
Еще один случай, который расследовал Конан Дойль, был связан с человеком, исчезнувшим из отеля «Лэнгем» в Лондоне. Разгадка стала эталоном применения абдуктивной логики, достойной Холмса. «Несколько попадавшихся мне задач очень походили на некоторые случаи, выдуманные мной для демонстрации метода Холмса, — писал Конан Дойль. — Я, пожалуй, могу привести один пример, когда метод этого джентльмена удалось скопировать с полным успехом». Дело было так.
Исчез мужчина. Он взял из банка все свои деньги — 40 фунтов. Опасались, что его убили из-за денег. Было известно, что он остановился в крупном лондонском отеле в тот же день, когда приехал из провинции. Вечером он отправился в мюзик-холл, с представления вышел около десяти часов вечера, вернулся в отель, снял вечерний костюм (который нашли в его номере на следующее утро) и бесследно исчез. Никто не видел, как он выходил из отеля; постоялец из соседнего номера заявил, что ночью слышал движение в комнате. Я занялся делом через неделю после исчезновения, полиция к тому времени ничего не обнаружила. Куда подевался этот человек?
Таковы были полностью все факты, которые мне сообщили его деревенские родственники. Я попытался взглянуть на дело глазами Холмса; в ответ я написал, что человек этот, очевидно, в Глазго или в Эдинбурге. Позже оказалось, что он в самом деле уехал в Эдинбург, хотя за прошедшую с тех пор неделю успел перебраться в другую часть Шотландии.
Здесь мне и нужно бы оставить повествование, поскольку, как часто демонстрировал доктор Ватсон, объяснение подоплеки делает загадку неинтересной. На этом этапе читатель может отложить книгу и найти собственное решение, показав тем самым, насколько все просто. Читатель располагает для этого всеми данными, которые были мне предоставлены. Впрочем, ради тех, кто не имеет склонности к таким головоломкам, я попробую указать звенья, образующие цепь событий. Единственное преимущество, которым я обладал, заключалось в том, что я знал порядки в лондонских гостиницах — впрочем, я думаю, гостиничные порядки везде примерно схожи.
В первую очередь следовало посмотреть на обстоятельства и отделить факты от догадок. Ненадежным было лишь заявление того постояльца, который ночью слышал движение в соседнем номере. Как он мог отличить этот звук от других шумов крупного отеля? Это свидетельство не стоило принимать во внимание, если оно противоречило общим выводам.
Сразу было ясно, что исчезновение было добровольным. Иначе зачем этот человек взял из банка все свои деньги? Из отеля он ушел ночью. Однако во всех гостиницах есть ночной швейцар, и, когда дверь уже заперта, выйти без его ведома невозможно. Дверь запирают после того, как публика вернется из театров, примерно около полуночи. Стало быть, тот человек ушел из отеля раньше полуночи. Из мюзик-холла он вернулся в десять, переоделся и с саквояжем вышел из гостиницы. При этом, судя по всему, его никто не видел. Из этого делаем вывод, что вышел он в такое время, когда гостиничный холл заполнен возвращающейся из театра публикой, то есть между 11 и половиной двенадцатого. После этого, даже если дверь останется не заперта, в холле будет слишком малолюдно, так что человека с багажом наверняка заметят.
Добравшись до этого этапа, спросим себя: почему человек, желающий остаться незамеченным, выходит на улицу в такой час? Если он намеревался спрятаться в Лондоне, то ему незачем было селиться в отеле. Значит, он собирался уехать поездом. Но человека, ночью выходящего из поезда на провинциальной станции, наверняка заметят, и, когда поднимется тревога из-за его исчезновения, какой-нибудь охранник или носильщик его вспомнит. Стало быть, местом назначения должен быть крупный город, конечная станция, где сойдут все пассажиры и можно затеряться в толпе. Заглянув в железнодорожное расписание, мы обнаружим, что около полуночи отправляется шотландский экспресс, идущий до Эдинбурга и Глазго; наша цель достигнута. Если этот человек не стал брать с собой парадный костюм, то он намеревался вести жизнь без особых увеселений, и этот вывод тоже впоследствии подтвердился.
Я рассказываю об этом случае, чтобы показать: основные принципы логических рассуждений Холмса имеют практическое применение в жизни.
В 1906 году Конан Дойль займется расследованием своего первого крупного случая из реальной жизни — несправедливого осуждения Джорджа Эдалджи. Это громкое дело, в котором смешались судебная ошибка, публичный накал страстей, неприкрытая ксенофобия и итоговое оправдание жертвы, достигнутое усилиями Конан Дойля, во многом стало предвестием дела Слейтера.
