Дмитрий Гужвенко
Каланхоэ и Мандарин
Низ живота горел и разрывался. Я стащила униформу и бросила в сетчатый пакет для стирки. Красные стринги, чулки со спущенными стрелками и тонкий свитер уже давно просились покувыркаться в стиральной машине.
Однозначно, не сегодня. И не на этой неделе. Накопилось стирки, но не ручками же стирать? Деньги приходили – и тут же сыпались в долговую пропасть. Пакет отправился в угол комнаты к своим собратьям.
Плазма на стене засветилась – вызов. Мама. Пришлось щёлкнуть пальцами, отвечая.
– Ты где лазишь, Кала?!
– Доставала лекарство, Ма. Нелегко, знаешь ли, купить такую штуку, – с нежностью ответила я, натягивая лосины.
– Когда доставала, презерватив не забыла использовать?
– Нет, Ма, не забыла. Предохранялась.
Мать откинула одеяло, выпростала тощую морщинистую руку. Достала сигарету, закурила. Наркотический зелёный дымок пополз вверх. Насколько я помнила, скоро должна будет пропеть пожарная сигнализация.
– Топай сюда. Только Кольцо аккуратней пересекай – сосед по палате говорит, Серые Ведьмы объявились.
– Их выпустили на День Независимости. В ток-шоу видела, – ответила я погасшему экрану.
Так, рюкзачок на месте, ножи там же. Энергетик, наручники, накидка, мелочи…
Я глянула в зеркало, затянула волосы в хвост заново. Полюбовалась каштановым оттенком волос. Мысленно выругалась.
Найдя в инфосети схему капсулы, кинула её на принтер. Под его шум достала обед из холодильника и успела съесть половину порции лапши, оставив вторую часть на завтрак. Денежка счет любит. Не по карману лопать полную порцию каждый раз.
По плазме крутили новый рекламный ролик – о том, как с любовью делают керамическую посуду. Сейчас всё делают с любовью: и машины, и посуду, и хизбургеры, и прокладки. Всё, кроме одного. Относиться к ближнему своему с любовью как-то не получается.
Впрочем, это лирика. Пока за каждую просмотренную рекламу платят, почему бы и не смотреть.
Допив чай, я вернула холодильнику остатки еды, достала капсулу, вложила белую таблетку, заработанную у провизора, и засунула в место понадёжней. Затем поправила бельё, натянула платье и выбежала на лестничную площадку. Низ живота продолжал болеть – Толстый из государственной аптеки оправдывал свое прозвище. Во всех отношениях.
Закрыв дверь на три замка, включая навесной, я выскочила на площадку. Воздух настолько пропитан табачным дымом, что даже сигарету раскуривать нет смысла.
Боксёр лежал в расслабленной позе, положив тяжёлую голову на лапы. Значит, никто мимо не проходил. Привычно погладила его по загривку, аккуратно отсоединила шнур зарядного устройства; тот зашипел, сматываясь в куцый хвост. Робопёс открыл глаза – на меня глядели два крошечных отражения хрупкой брюнетки.
– Кала, аф!
– Мандарин, поехали к маме, – то ли приказала, то ли попросила я.
– Аф!
Ну, этот всегда рад проехаться – лишь бы индикатор показывал, что в аккумуляторах достаточно энергии. Я кинула в рюкзак специальный переходник, чтобы тырить электричество не через подконтрольный разъем, а из любого подвернувшегося кабеля. Почему бы не сэкономить малость; как говорила бабушка, доллар сотню бережёт.
Прислушалась, не слышно ли голосов на лестнице. Каждая площадка у нас перегорожена решетками из арматуры. Ну, ничего, пройдем как-нибудь, главное, не нарваться на подвыпивших малолеток с похотливыми мыслишками. Впрочем, у них других и не бывает.
– Идем, надо успеть до двенадцати.
Пластиковый пёс махнул хвостом и побежал вниз, останавливаясь и терпеливо ожидая меня возле каждой двери.
Щёлк-щёлк, восемнадцатый этаж. Щёлк-щёлк, двенадцатый этаж. Щёлк-щёлк…
– О, дева полная печали, расскажи мне стих!
Я вздрогнула, как от удара током. Высокий человек стоял в полутьме: берет с пером, крашеные в жёлтый цвет светящееся усы…
– Дядя Сань, вы меня опять испугали! – честно призналась я.
Мандарин под гогот соседа неторопливо спустился на площадку и сел у двери – в его памяти тот числился не представляющим угрозы.
– Гы-гы! Принцесса, будешь меня бояться, когда совершеннолетней станешь! – выдал вечную, как луна на небе, шутку дядя Сань. – Заходи на лимонный пирог.
– Я спешу к маме. Чесслов!
– Ну, тогда читай вслух по-быстрому и беги. А я пока кусочек тебе заверну.
– Ой, спасибо! Громко читать, да?
– Да! Верхний ряд!
Дядя Сань, называющий себя последним Цифровым Поэтом, открыл дверь, осветив расписанную стихами стену. И ещё раз повторил:
– Только читай вслух, а то не поймёшь! Это – Пушкин!
И я начала. Слова, негромко произносимые мною, тут же подхватывал мужской голос. Мы читали выразительно и с вдохновением.
Я не раз пряталась в однокомнатной квартирке дяди Саня. Как ни смешно, там я всегда ощущала себя в полной безопасности. Может, так действовали бумажные книги, выстроившиеся на полках?
– Следующий! – донёсся голос дяди.
Этот стих я знала. Маяк-Овский – так произносил фамилию автора дядя. Голос как-то сам собой изменился, стал более решительным, жёстким. Дядя Сань клянётся, что это настоящие голоса поэтов, а я не верю. Но всё равно получается здорово, словно не ты, а кто-то мудрый и серьёзный читает стихи. Технология, блин!
Вернулся дядя Сань с пирогом, завёрнутым в бумажный экопакет. От целлофана – к целлюлозе. То есть дерево, срубленное человеком, вредом для природы не считается.
– Беги.
О маме ничего не сказал – «любит» он её страшно. Как дети – крапиву.
Холод забирался под лосины, в трусики. Мандарин, следуя заложенной программе, держался в стороне от шоссе, старался миновать людей, вёл короткой тропой между серыми многоэтажками. Хоть время ещё есть, рисковать не хотелось.
Проскользнула в стороне от баскетбольной площадки, где крики перемежались со стуком мяча, избежала чёрного зева подворотни со странными силуэтами в глубине. Наверное, бомжи.
Ярко сияющая буква «М», гордая в своем одиночестве, осталась слева. Я миновала МакРесторан, служивший в наше бурное время всеобщим ориентиром, и наконец-то нырнула в метро – общественное болото, где зарождаются особо противные и склизкие слухи и получают воплощение детские страшилки. Когда я подросла и начала пользоваться этим транспортом, то поняла, что многие сказки – это истории из жизни, только адаптированные под нежную детскую психику.
Вошла в узкий туннель, покорно достала карточку мамы, вставила в приемную щель. Нас с Мандарином тут же со всех сторон обдало волной тёплого воздуха с запахом мыла и апельсинов.
Время я рассчитала точно: на табло часов горело 00.00.
Сначала свет, и так не особенно яркий, стал тусклым – словно каждый светодиод заклеили жёлтым скотчем.
Потом одноглазые камеры слежения, подмигнув напоследок красным огоньком, безвольно повесили головы.
Турникеты распахнули стальные задвижки.
Истошный крик, раздавшийся позади, подхватили множество голосов.
Наступило антикомендантское время.
Я вбежала в вагон одной из первых, как только серая змея с перечерченными арматурой оконными проёмами приползла на перрон и с громким вздохом раскрыла многочисленные пасти-двери.
Села в тёмном углу, достала из рюкзака вязаный костюмчик, надела на Мандарина, застегнула пуговицы, сверху накинула смешной капюшон. Не ахти какая маскировка, но, как показывал опыт, действенная.
Внимательно осмотрела соседей – парень в куртке из меха (скорее всего, кошачьего) и трое мужиков, уставших на вид, с пивными животиками и выражением лиц «жизнь прекрасна, но только не у нас».
С металлическим лязгом закрылись двери, поезд начал медленно набирать скорость. Противный голос девочки лет пяти зазвучал из динамиков:
– Станция – Асланское кольцо. Следующая станция через восемь минут – Тракторный завод. Служба метрополитена напоминает: в течение антикомендантского времени мы не несём ответственности за сохранность вашего здоровья и личных вещей.
Напротив, как специально, висел плакат с движущейся картинкой – мама учила маленького сына экономить энергию, тыча ему в лицо счёт за неделю. Когда показатель превышал установленную норму, она отвешивала ему несколько оплеух, когда сын исправлялся и цифры устраивали мамашу, они радовались и весело расходились спать по тёмным комнатам.
Поезд остановился. Зашли парни – наверняка после смены на заводе; размахивая руками, они шумно смаковали последние новости из мира футбола. Поневоле приходилось слушать и прикидывать: умышленно сломанная нога – это жёлтая или красная карточка?
Эти тупые споры, видимо, доставали не только меня, но и мужиков, уставших от жизни.
Один из них внезапно вскочил, качнулся к спорщикам и врезал правым прямым одному из заводчан. Голова у того дёрнулась, как на верёвочке, и он рухнул навзничь.
Кастет наверняка. Без него такой сокрушающий удар не нанесешь. Значит, зрелище будет интересным.
Битва с выбиванием зубов и переломами конечностей продолжалась еще несколько минут. Когда бесчувственное тело очередного бойца грохнулось рядом с нами, Мандарин заинтересованно привстал: из-под мастерки виднелась «роза» – шарф красно-оранжевого цвета. Фанаты, оказывается. Круты же их соперники…
На станции «Иллизара Вермитова» драка, громко ругаясь и пыхтя, выкатилась наружу, я проводила их взглядом. Грибы на тёмных стенах слабо фосфоресцировали. Красивая станция. К сожалению – в прошлом: на той неделе вандалы заклеили граффити репродукциями клоунов-художников. Особенно меня бесила хмурая тётка с улыбкой обожравшегося зомби на лице – Мона как-её-там.
– Следующая станция… – неприятный голос. Писали, что психологи специально предложили использовать голос ребёнка. Типа, если вызвать раздражение у взрослого, то он будет неукоснительно соблюдать правила метрополитена. Не знаю, как насчет соблюдения, но бесит этот голосок в самом деле дико, до тошноты.
А то, что у меня настроение портится, – ерунда. Антидепрессанты вам помогут, обещают те же психологи. Замкнутый круг.
Парень в меховой куртке всё рассчитал верно. Следующая активная станция была через две заброшенные. Да и случай ему помог – в вагоне остались мы одни.
– Привет.
– Чего надо? – спросила я неприязненно.
– Ничего. Это у тебя робопёс? – Его глаза, слегка навыкате, смотрели одновременно и со страхом, и с интересом.
– Нет, робокотэ. Хочешь, он тебе кое-что откусит?
После переделки Мандарин, подаренный мне отцом, превратился в продвинутый вариант сторожевого пса.
– Зачем так грубо? Не надо. Пожалуйста. Меня Стивеном зовут. Ты извини, просто у тебя такие красивые глаза, словно линзы – васильковые… Обычно я не знакомлюсь в метро.
Он присел возле меня, прикоснулся к руке.
Всё ясно.
– Тридцатка, и с закрытыми.
«Чтобы не видеть твоего лица», – мысленно добавила я.
Стивен растерянно хлопал ресницами. Да что это с мальчиком? Влюбился, что ли? В его возрасте? О, а вдруг это он – мой Бизнесмен-инкогнито?! Хотя куда там, не будь дурой: с такой-то пористой и жирной кожей…
– Да, да. У меня только пятьдесят, но сдачи не надо, – Стивен наконец пришел в себя и торопливо достал оранжевый кусок пластика с затёртой гравировкой президента.
Я погладила Мандарина, прикоснулась на сенсорный дисплей на загривке, переводя его в спящий режим. Пёс покорно улёгся, положил голову на передние лапы.
«Поцелуй-за-деньги», на мой взгляд, – лучшая из модных придумок. Во-первых, поцелуй – это просто приятно. Во-вторых, как говорят учёные, обмен ферментами помогает определить, твой ли это человек. Ну и самое главное – деньга на монорельсе не валяется.
Я закрыла глаза, ощутила тёплое дыхание, прикосновение непривычно мягких губ – и неожиданно для себя почувствовала вкус чёрного шоколада с миндалём.
Теплота и нежность… Я поняла, что понемногу растворяюсь в своих ощущениях.
Да что это со мной? Так, значит, учёные не врут и я действительно узнала своего человека?
Правда, со сколькими же пришлось перецеловаться…
И тут он всё испортил: жадные руки Стивена начали грубо мять мою грудь. Ещё не отойдя от романтических переживаний, я в возмущении оттолкнула его локтем, раскрыла глаза – и истошно закричала от ужаса.
Пока мы целовались, поезд успел остановиться, и теперь рядом со скамьей застыли в издевательских позах фигуры, одетые в серую форму. Со всех сторон сквозь прорези масок смотрели зло прищуренные накрашенные глаза. Ведьмы!
Я так и не поняла, сколько их было. Нам просто не повезло. Они зашли именно в наш вагон, и другого парня, кроме Стивена, у судьбы для них не было.
От удара электрошокером парень, грезивший о моём теле, громко застонал и скрючился. Ведьмы за ноги сдёрнули Стивена на грязный пол и поволокли к выходу.
Одна из них – очевидно, координатор, – повернулась в мою сторону:
– Ты ещё с обезьяной целуйся, – зло бросила она прокуренным голосом.
Голова Стивена с глухим стуком ударилась о перрон. Kоординаторша вышла из вагона и аккуратно наступила ему на живот острым каблуком.
Двери лязгнули и поезд поехал, оставляя лежать на платформе мою новую любовь.
Я проревела, как дура, ещё две станции. Правда, прежде чем впасть в истерику, успела включить Мандарина. Он даже рычал на кого-то, но смотреть по сторонам было выше моих сил. Усталость заставляла воспринимать всё происходящее будто не в жизни, а на плазме. Все риторические вопросы о невезении слились в один – почему? Почему, как только я встретила Стивена, такого родного на вкус, тут же появились они. Почему на этой станции, а не на Кольце, как предупреждали в новостях? Почему сегодня?
А потом я перестала плакать. Достала салфетки, вытерла грязные полосы влаги на щеках. А реклама еще убеждала, что тушь водостойкая… Видимо, слёзы – действительно не вода. Как говорит Ма, «Каланхоэ, ты станешь взрослой и перестанешь плакать, чтобы тушь не текла».
И вообще, он сам виноват. Движение «Женщина – венец эволюции» появилось давно, уже полгода назад. Там в основном дамы из военных, оказавшиеся на гражданке не по своей воле, и бывшие спортсменки, особенно пауэрлифтерши. Сильные, уверенные в себе, одетые в стандартную униформу серого цвета, они устраивали рейды в метро, вытаскивали мужчин из вагона и проводили с ними стандартную беседу, закачивая при этом видео прямо на свой канал Ютуба.
– Кто тебя родил? Кому ты ноги должен целовать? Чьё желание для тебя закон?
И несдобровать тому, кто не захочет дать на эти вопросы правильный ответ. До убийства, правда, не доходило никогда; били сильно, но аккуратно.
Впрочем, это не мои проблемы. Вот какой из Стивена мужик, если он так легко дал себя скрутить? Нет, такой бесхребетный – это не по мне.
Я осмотрелась. Новые лица, новые люди. На кого рычал Мандарин, неясно. Вроде отпетых подонков не видно.
А вот и моя станция. Антрацитовая. Или Чёрная жемчужина – кому как нравится.
Покрытие стен из какого-то современного материала с трудно запоминающимся названием светилось в полумраке, поблескивало, будто скол антрацита. Я выскочила, как только остановился поезд. Тяжёлые двери с пилообразной кромкой, похожие на хищные челюсти, захлопнулись с громким стуком, подтверждая, что большая часть пути закончилась.
Большая и безопасная.
Я прижалась к холодным колоннам спиной, зажав Мандарина между ногами. Только не спешить. Мимо чинно прошли два банковских клерка, одетые в единообразные костюмы, за ними прошла девушка, звонко цокая каблуками. Единственный эскалатор стоял без электричества, давным-давно превратившись в обычную лестницу.
Пристроившись за девушкой, мы двинулись наверх. Искусственные сумерки казались плотным тёмным туманом. Мандарин, привычный передвигаться по ровной поверхности, тяжело карабкался по ступенькам.
Наверху повернули налево – правый выход, хоть и был ближе к намеченной цели, пользовался дурной славой. Сначала начали исчезать шнырявшие через него собаки и кошки, потом – местные бомжи. В инфосети о нём писали разные ужасы, пытались развить миф о его опасности, но тему вскорости признали слишком банальной и забыли.
По левую сторону также ничего утешительного не обнаружилось. Какие-то высокие молодые парни разожгли костёр и теперь крутили по сторонам приплюснутыми головами, вылавливая взглядом одиноких прохожих. Ага, вот и клерки заплатили им за освещение…
Девушка, нарочито покачивая бёдрами, неторопливо прошествовала мимо костра. Откинула руку тощего акселерата, с вызовом глянула на другого, видимо, вожака.
Зря. Крепко схватив ее за руки, гопники стащили с плеча сумочку; заводила в красной бандане попытался облапить её пышную грудь.
Ну и дура, подумала я, выглядывая из-за поворота и ласково поглаживая насторожившегося Мандарина по загривку. Явно ведь могла заплатить; банда на свой страх и риск освещает путь, отпугивает живность. Можно сказать, полезным делом занимается.
Не отрывая взгляда от лица вожака, девушка вдруг громко крикнула:
– Освальд!
Подействовало, как команда «фу!» на моего робопса. Парни тут же отступили, даже руки подняли вверх. Сумку вернули хозяйке, и та, победно вертя круглой попкой, двинулась вверх по лестнице.
Всё ясно. Вот откуда столько наглости. Освальда я не знала, но было ясно как день, что это местный авторитет. Гарантия безопасности покруче всяких полицейских.
Крики усилились, между парнями вспыхнул спор.
Не моя ночь, осознала я. Теперь идти – значит, нарываться не по-детски. И ладно, если просто отберут деньги и поколотят.
Натравить Мандарина? Нет, их слишком много, человек пять или даже больше.
– Кала, аф!
– Да, мой маленький. Я знаю, ты не боишься. Но пошли направо.
– Кала, аф!
– Не шуми, маленький. Ну, пожалуйста, – уговаривала я оранжевого робота, словно несмышленого младшего брата.
Наверное, это от воды проход покрылся таким изумительным зелёным мхом. Я словно попала в мультик – настолько красиво он мерцал изумрудным светом. Вода хлюпала под ногами, впереди уже виднелись ступеньки.
На площадке лестничного пролёта, всем своим видом излучая уверенность, стояла собака.
Нет, не собака.
Лобастая голова на уровне моих колен. Длинный мерзкий безволосый хвост. Серая пакля вместо шерсти. Блестящие глазёнки.
– Крыса! КРЫСА!!!
Я плохо помню, что кричала после этого. Ноги подкосились, и я плюхнулась в воду. В оцепеневшем от ужаса мозгу колотилась единственная дурацкая мысль: «Опять придётся лосины в стирку отдавать…»
Зато Мандарин, подчиняясь не знающей страха программе, правильно оценил угрозу и начал входить в боевой режим. Надрывно зажужжали сервомоторы, тело заметно увеличилось в размерах, стальные когти заскребли сквозь мох по каменному полу, из дёсен полезли большие острые клыки.
Крыса прыгнула мгновенно, с места. Единственное, что я успела увидеть, это ее глаза, жадные и нетерпеливые. Так бомж смотрит на найденный бутерброд, зная, что тот никуда от него не денется.
Я просто кричала. Кричала, позабыв о ножах в сумке, о пацанах, караулящих неподалеку, о маме…
Потом уже, вспоминая, я поняла – c такими, как робопес, крыса раньше не встречалась. В прыжке она неосмотрительно подставила под удар живот, и Мандарину хватило одного чёткого движения челюстей.
Крыса пронзительно заверещала, отчаянно работая зубами и когтями. Металл рвал мясо, но и мясо в долгу не оставалось: когти крысы оставляли глубокие царапины на Мандарине. Если порвутся какие-нибудь важные проводки – я убежать не успею.
Катаясь клубком, поднимая брызги на высоту моего роста, они отчаянно сражались. Крыса-переросток – за свою жизнь, Мандарин – за мою.
Я побежала к выходу. Споткнулась. Поползла на четвереньках. Ненавижу эту позу – пускай она и самая удобная…
Визг крысы прекратился будто по волшебству, как только я коснулась первой ступеньки. Оглянулась: крыса с остекленевшими глазами еще подергивала лапами и хвостом, но исцарапанный Мандарин уже заканчивал выгрызать ее внутренности.
Тут до меня дошло, что уже некоторое время я вижу эту картину слишком отчетливо. Парни с левого выхода стояли с факелами в нескольких шагах от места драки и уважительно молчали. Внезапно меня чуть не пробило на истерику, и я с большим трудом сдержала смех. Представляю их впечатление от увиденного: полуголая девица с бесстыдно расставленными ногами, робопёс в трикотажном рванье и тушка грызуна-мутанта. Хоть картину пиши.
Мандарин поднял окровавленную голову и медленно, словно уставший живой пёс, потрусил ко мне. Ребята проводили его взглядами, затем сгрудились над трупиком и опустили факелы – словно шпаги скрестили. На выходе из подземного мира я оглянулась – тело крысы вспыхнуло ярким пламенем.
Меня начало колотить. Я поняла: если не займу себя хоть чем-нибудь, пережитый кошмар накроет покруче любой анаши. Стащила насквозь промокшие лосины и трусики, вытерла ими, как смогла, Мандарина от крови чудовища, и без сожаления выкинула.
Свежие царапины на теле пса чуть не заставили меня разреветься. Глубокие, словно от пилы. Бедняга.
– Кала, аф!
– Да, мой милый. Пошли скорее.
Я стала про себя читать стихи. Пушкина, Маяк-Овского и других – кого только могла вспомнить. С каждой строчкой прибывала сила в моё измученное тело.
Больница святого Патрика освещалась ещё на подходе. Мимо нас пронесся, мигая красным светом, панцирник «Скорой помощи». Сквозь затемнённые стекла было видно патрульных в бронежилетах полной защиты «доспех». Суровые ребята.
Показав документы, мы прошли контрольно-пропускной пункт, свернули по аллейке к клёнам с жёлтыми листьями и потопали к хирургическому корпусу.
Круглосуточная работа изнуряла медперсонал. На ресепшен злая тётка в белом накрахмаленном халате что-то недовольно пробурчала по поводу позднего визита. Санитары, ругаясь, повезли пустую каталку в сторону приёмного отделения.
Я поднялась пешком по аварийной лестнице на девятый этаж. С перерывами. Устала дико. Ездить на лифте мне категорически запретил доктор. Не беда. После поездки в метро это лёгкая прогулка.
Оставив Мандарина у двери, я зашла в палату.
– Где шлялась? – лицо матери блестело от пота.
– Долго ехала, Ма.
– Ты – как отец, ничего вовремя не делаешь. Принесла?
– Да, Ма. Я попрошу доктора и напишу заявление на бесплатную операцию, – сообщила я и отвернулась к стене, доставая капсулу с белой таблеткой. Которая далась мне неожиданно тяжко.
Мать хищным движением выхватила её и разгрызла контейнер, добралась до содержимого. Дальше смотреть мне не хотелось, и я вышла в коридор.
Будем надеяться, что смотреть больше и не придется, что это последняя доза в её жизни.
Наркологическое отделение пахло хлоркой и мятой. Я набрала номер:
– Я дочь пациентки из пятой палаты. Да, на месте.
Ждать пришлось недолго. Высокий черноволосый хирург вышел с сигаретой в зубах.
– Какое милое создание! – произнёс он баритоном. – Выключи его.
Я послушно уложила Мандарина спать.
– Сколько аккумуляторов? Сервомоторы китайского производства? Год выпуска?
Вопросы сыпались, как на допросе в полиции. Расспрашивая меня, доктор сильными руками двигал лапы Мандарина, подымал хвост, щупал уши.
Я покорно отвечала. Очень хотелось сообщить, что его зовут Мандарин. И что он – прощальный подарок отца. И что я с робопсом уже пять лет встаю и ложусь. И что он меня спасал не один раз.
Доктор улыбнулся:
– Беру.
И я разрыдалась. Стало неимоверно жалко и противно. И из-за секса с Тóлстым. И из-за потери Стивена. И из-за нахлынувшего ужаса от встречи с крысой. А главное – оттого, что у меня больше не будет Мандарина.
Хирург понял всё по-своему:
– Не бойся. Небольшая операция на мозге – и твоя мать больше не будет получать удовольствия от наркотиков. Через неделю уже и забудет о зависимости.
Я отстранилась, вытерла слёзы. Погладила неподвижного Мандарина:
– Прости. Она – мама…
Кому-то нравятся хизбургеры, керамическая посуда и море. Кто-то без ума от робопсов и живых кошек.
А я просто люблю маму.
