Вячеслав Бакулин, Дарья Зарубина
Танцующая
– Танцует! ОНА танцует! – Грязный палец с обломанным ногтем уткнулся – нет, не в небо. В самый верх полуразрушенной стены бастиона. Головы повернулись туда, куда он указывал. И низкий тихий гул – то ли вздох, то ли стон – пронесся между копейными древками, затрепетал в гривах коней. Словно испуганное сердце, заколотилось на ветру полотнище флага.
Одноглазый вояка в вороненой кольчуге, единственный, кого не коснулось странное оцепенение, локтями прокладывал себе дорогу в замершей толпе, щедро рассыпая во все стороны брань и тумаки.
– В чем дело, дармоеды?! Вы что, думаете, князь Фокиды платит нам только за удовольствие пялиться на ваши пропитые рожи? Кто-то тут собрался жить вечно, а? Живо на стены!
– Мой капитан… – раздался робкий голос.
Единственный глаз вояки стал наливаться кровью. Многие зашевелились, отвели глаза от крепостной стены, предпочитая не злить Одноглазого Сотника. Треклятая осада, сидевшая у всех в печенках, затянулась. Они провели под этими стенами слишком много времени. По всем расчетам в крепости не могло остаться ни одной живой души. Но защитники продолжали обороняться. Как кидается из последних сил на сильную и сытую свору тощий загнанный волк, надеясь отвоевать если не жизнь, то хотя бы гордость.
– Мой капитан, – повторил кто-то уже ближе. Его голос, тонкий и надтреснутый, зазвенел как цыганский бубен. – Там… на стене.
Сотник сердито обернулся. Ряды солдат расступились и вновь сомкнулись за спиной худенького паренька лет одиннадцати, кажущегося еще тщедушнее из-за висящего у него через плечо большого барабана.
Капитан наемников сурово глянул на мальчишку. В углах его рта залегли складки какой-то брезгливой жалости.
– А, это ты, Комарик! – протянул он. – Вообще-то я мог бы и догадаться. И по голосу, и потому, что все остальные у нас герои, только когда дело доходит до сражения с пивными бочками да шлюхами… Так что там такое, сынок? Говори, не робей!
– Она танцует. Там… белая княжна… – От волнения голос мальчишки сорвался на какой-то виноватой, плачущей ноте. Барабанщик прекрасно понимал, что ждет того, кто сеет панику.
– Кто? – скривил рот Сотник, давая парнишке шанс взять обратно неосторожные слова. Он устремил тяжелый, как грозовая туча, взгляд единственного глаза на мальчишку, перевел на лицо воина за его спиной. Тот опустил глаза, скрывая страх. Капитан был страшен в гневе, но то, что белым лепестком дрожало под самым небом за спиной Сотника, было стократ страшнее. Это была сама судьба.
Резким контрастом изломанному камнеметами и закопченному камню, кружилась хрупкая фигура в белом. Капитан прищурил свой единственный глаз.
– Баба. И впрямь танцует… Только… Может, это просто баба? А, орлы? – И, поскольку «орлы» тут же смущенно опустили взоры, бормоча что-то невнятное, приказал: – Цангру мне!
Уложив тяжелый арбалет поверх плетеного мантелета, Одноглазый некоторое время целился, а потом, одновременно с выдохом, спустил тетиву. Он не мог промахнуться. Арбалетный болт разрезал воздух и, казалось, должен был прошить белую трепещущую фигурку насквозь. Но она продолжала свой танец.
Казалось, она не обращает внимания ни на армию внизу, ни на опасную узость парапета, при которой один неверный шаг означал неминуемую смерть. Она танцевала. Каждое движение, каждый жест ее дышали изяществом, грацией и какой-то удивительной, нездешней беззаботностью. Так кружится на ветру тополиный пух, не зная, как скоро его втопчут в грязь конские копыта. Раз-два-три, поворот. Этот завораживающий танец казался насмешкой над замершей толпой осаждающих, над тем, как легко слетела с каждого волокнистая шелуха храбрости, обнажив древний как мир суеверный страх. И страх этот был чист, как первый крик новорожденного. Словно и не было многодневной осады, грязи и крови, навек заклеймивших любого, хоть раз побывавшего на войне. Ноги Танцующей легко ступали по камням, будто по мягкой траве; она кружилась, подвластная лишь одной ей слышимой музыке. Будто бы и не было массивного арбалетного болта, минуту назад ударившего ее и исчезнувшего без следа.
Сотник сплюнул и опустил оружие.
– Стало быть, не врут люди…
– И что теперь будет, мой капитан? – нарушил затянувшееся молчание Комарик. Ответом ему был тяжелый вздох:
– Эх, парень! Знать бы… Видать, не на ту сторону с вами, братцы, подались…
Одноглазый так и не успел высказать своей крамольной мысли. К отряду подскакал рыцарь из личной свиты князя и закричал прямо из седла:
– Почему остановились? Кто приказал?
И капитан Проклятых – суровый наемник, переживший три десятка кампаний, – вдруг неожиданно глупо ухмыльнулся и махнул рукой:
– Она.
* * *
Последние пять израненных защитников крепости, не веря своим глазам, смотрели на фигуру в белом.
– Откуда она взялась? – Зубами затягивая узел на грязной повязке, невнятно спросил один.
– Кто ее знает? Вроде с самого начала тут была, я уж думал – дочка какого рыцаря, – откликнулся другой, пересчитывающий оставшиеся в колчане стрелы. – Тихая, незаметная: лишнего слова не скажет, лишний раз глаза не поднимет. Раненых перевязывала, еду разносила. А сегодня, только барабаны забили, вдруг – прыг на стену!
– Танцующая это… – тихо проговорил третий. – Избавительница…
– Тебе, старый, тот вчерашний шестопер, никак, последние мозги вышиб? – возмутился лучник, пытаясь шутками развеять страх. – Или, как безносая в головах встала, про сказки вспомнил? Нет, вы слышали, братцы? Белая княжна ему на помощь явилась! А за ней следом не иначе как Черный воин прискачет!
– Точно! – поддержал четвертый. – И Стрелок-в-Зеленом, да не один, а с Конем из Бездны в поводу!
– Шестопер?! Сказки?! – вскинулся старик. – Ну, идите, скажите ей, что она – сказка! Или Проклятым с их окаянным Сотником, гореть им вечно и не гаснуть! Они же, если вам, болтунам, верить, по доброте душевной стрелять перестали! Хоть ты им скажи, десятник!
Но пятый защитник крепости не сказал ничего: он прерывисто дышал, и на губах его пузырилась кровавая пена. Лишь из-под опущенных век солдата по грязному лицу тихо текли слезы.
А фигура в белом на крепостной стене продолжала свой странный, ни на миг не останавливающийся танец. Раз-два-три, поворот.
* * *
– Боги и демоны! Кто бы знал, как мне надоела эта война!
Князь Эрик поморщился и глотнул из кубка теплого, совсем не освежающего вина.
– Особенно когда знаешь, что еще чуть-чуть, последняя горстка сопротивляющихся, последняя крепость, а за ней – все: луга, реки, пашни. Приходи и бери! – слегка иронично произнес сидящий напротив него высокий рыцарь, чью котту украшала шитая черным шелком волчья голова.
– Угу. Кстати, Дорал, эта груда развалин еще не пала? Что там с нашим парламентером?
– Всю землю вокруг него стрелами утыкали, даже до стены дойти не дали. Ну, да ничего, вряд ли их там много осталось. Я послал Сотника и его Проклятых, а ты не хуже меня знаешь, чем это заканчивается…
– Да уж, стоят они немало, но и дерутся как сумасшедшие. Так что же, выпьем за твою очередную победу, Властелин Войн?
В шатер вбежал сержант в покрытых пылью доспехах, торопливо отсалютовал и что-то зашептал на ухо полководцу. Брови того изумленно поднялись:
– Что?
– Тебе лучше самому взглянуть, господин.
– Значит, это не миф, – медленно проговорил Дорал. – Танцующая…
«И взойдет на стену дева в белом, и закружится в бесконечном танце, знаменуя собой, что стена эта – неприступна», – прошептали его губы, а потом Властелин Войн надолго замолчал.
– Ты с ума сошел?! Сам лишь совсем недавно уверял меня, что их осталось немного и крепость вот-вот падет…
– Я ошибался. Эта крепость не падет никогда.
Полководец встретился взглядом с горящими яростью глазами князя. Безмолвный поединок продолжался несколько минут, и первым взор отвел Эрик. Но не торопился примириться с поражением.
– В голове не укладывается! – дрожащим от гнева и удивления голосом воскликнул он. – Неужели ты и впрямь намерен разорвать союзный договор и дезертировать из-за какой-то девки в белом платье и бабкиных сказок?! Только дети, дремучая солдатня и трусы верят в подобную чушь!
Дорал поднял на недавнего союзника грозовой взор.
– Я тоже солдат, не забывай об этом, князь! – процедил он. – А это – не просто «девка в белом платье». И я бы советовал тебе выбирать выражения, Эрик Браннсон. Даже если у вас в Фокиде не слышали о Танцующей и о том, что ждет нарушивших волю Судьбы. И хотя еще никто не обвинял меня в трусости, ни один из моих воинов больше не приблизится к этой крепости ближе, чем на пять сотен шагов.
– Тогда, клянусь Всепобеждающим Ветром, я их заставлю! – в запальчивости воскликнул князь, хватаясь за меч.
Расслабленная поза Дорала не изменилась. Но все, видевшие его в тот миг, могли бы поклясться, что Властелин Войн башней навис над Эриком, который, напротив, словно стал ниже ростом. Задыхаясь от ярости, князь выплюнул:
– Отлично! Значит, мы справимся сами. А ты забирай своих суеверных баранов, всех, сколько их там, и прочь с глаз моих! Слышишь? Прочь!!!
Дорал молча кивнул и, развернувшись, двинулся к выходу. Сделав несколько шагов, он вдруг обернулся. В его прощальном взгляде читалось презрение, гнев и… сочувствие.
Князь провожал взглядом стройные колонны воинов, бессильно стискивая кулаки от ярости. Мгновенно его армия лишилась почти половины воинов. Причем – лучшей половины, потому что многие наемники, в том числе и Сотник со своими Проклятыми, тоже отказались штурмовать крепость, которая находится под защитой Танцующей.
Против воли Эрик взглянул на стену и заскрежетал зубами: проклятая фигура в белом, на таком расстоянии больше похожая на размазанное пятно, и не думала останавливаться. Ладно, люди Дорала и наемники сыграли свою роль, а оставшихся сил вполне хватит, чтобы поставить в этой кампании завершающую точку. Повелитель Фокиды Белостенной покажет всем, что такое настоящий мужчина. Мужчина, привыкший доводить начатое до конца, не боящийся ни пляшущих баб, ни глупых суеверий. Он им всем покажет!
Последний воин армии Дорала скрылся за холмом; князь поднял руку, чтобы отдать приказ музыкантам играть «На приступ!», но…
– Господин! Господин, беда!..
* * *
Пять израненных защитников крепости смотрели вслед уходящему войску, но взгляды их то и дело перескакивали на опустевшую стену бастиона. Те из них, которые не умрут от ран, десятилетия спустя будут рассказывать внукам: в ту же минуту, когда князь Фокиды узнал о захватчиках, неожиданно вторгшихся в его собственные земли, и отдал приказ армии возвращаться, Танцующая исчезла. Плеснула молочно-белым платьем и растворилась. Словно не было.
И только на сером выщербленном камне остались бурые смазанные отпечатки босых ног.
Никто не искал ее следов. Раненые, измученные голодом и жаждой защитники крепости, еще не веря, что судьба, внезапно расщедрившись, подарила им жизнь, перевязывали друг другу раны. А под дальней стеной, словно багровыми розами, расцветшей кровавыми следами, среди мертвых тел тех, кто не дожил до часа надежды, лежало что-то бесформенное и светлое. Вернее, оно было светлым когда-то, а теперь, перепачканное кровью и потом, напоминало груду рваных тряпок, под которыми еще теплилось что-то, совсем недавно живое и сильное, а теперь лишь ведущее счет последним минутам неровными всхлипывающими вдохами.
Если бы кто-то из защитников крепости отыскал в себе силы и подошел ближе, он различил бы спутанные светлые пряди, в которых кое-где сохранились бусины. Бледное, остроносое личико, почти прозрачное, как дорогой фарфор. И искусанные, похожие на открытую рану губы, все еще шепчущие «раз-два-три, поворот, раз-два-три…» Но скоро затихли и они.
Разрушенная башня опустела. И в тот миг, когда легкая, как весенний мотылек, душа метнулась в синеву, протрепетала крылышками над тянущимися прочь по разбитым дорогам стенобитными машинами, обозами, пыльными крупами усталых лошадей и дремлющими в седлах воинами, не было никого рядом с маленьким изломанным телом обманщицы, что дерзнула примерить на свое девичье чело тяжелый венец судьбы. Не было никого, кто закрыл бы ее светло-зеленые глаза, убрал с лица спутанные волосы. Только едва различимая тень – Белая княжна – незримо стояла над своей незадачливой преемницей, и ветер шевелил складки ее платья, белизна которого, казалось, текла на серые каменные плиты крепости, которая не падет никогда.