Глава 9
Технологические зоны
Логика, описанная в предыдущих двух главах, хотя и выбивается из главной исторической линии, которая описывает последовательность основных глав этой книги, но, как и было сказано во Введении, позволяет объяснить, почему разделение кризисов капитализма на два типа не произошло раньше. Просто потому, что любая общественная наука развивается в рамках общественных (и государственных) интересов, и если какие-то исследования этим интересам противоречат… они, мягко говоря, не поощряются. Но поскольку для читателя этой книги уже ясно, что типов кризиса все-таки два, то теперь имеет смысл отдельно изучить все кризисы падения эффективности капитала, которые произошли в мире за 500 лет существования капитализма, и четко выделить, чем они отличаются от обычных циклических кризисов.
Собственно, их, как уже отмечалось, не так много, всего четыре, причем последний (во всех смыслах) только начался, и его мы будем разбирать более подробно. И именно процессу развития ПЭК-кризисов будут посвящены несколько следующих глав, поскольку для более полного их описания нам придется и ввести несколько новых понятий и сделать несколько исторических экскурсов. И начнем мы с того, что в полном соответствии с концепцией Адама Смита, который говорил о том, что для остановки углубления разделения труда все-таки нужна замкнутая экономическая система, будем эти самые замкнутые системы искать.
Поскольку по мере того, как расширяется торговля и усложняются производственные цепочки, необходима унификация и стандартизация, воспроизводственные контуры начинают, каждый внутри себя, формировать единую технологическую среду, которая довольно быстро создает некую сложную конструкцию, включающую в себя и финансовую, и кредитную, и налоговую, и законодательную системы. Все большую и большую роль начинают играть не только экономические, но и политические инструменты экспансии и обеспечения устойчивости. Особенно этот процесс ускоряется, когда в рамках какого-нибудь крупного государства остается только один воспроизводственный контур.
В этой ситуации фактически взаимодействие крупных воспроизводственных контуров, относительно независимых систем разделения труда начинает все больше и больше сводиться к межгосударственной политике. Отметим, что слово «независимых» тут понимается в том смысле, что внутрисистемное экономическое взаимодействие существенно больше межсистемного – т. е. воспроизводственные контуры, в общем, достаточно четко разделяемы. В результате создается некий сложный объект, который мы назвали технологической зоной. В ее основе, базе лежит воспроизводственный контур, но это куда более сложное и нетривиальное образование, в том числе связанное с политикой входящих в него государств. При этом единство решаемых задач (главное – обеспечить возможность расширения рынков) делает их внешнюю политику достаточно стереотипной, в то время как внутри контура они могут друг от друга серьезно различаться.
Именно это понятие позволяет нам объяснить два момента, связанные с ПЭК-кризисами. Первый – они происходят внутри технологических зон. Теоретически, в одной зоне кризис может уже начаться и развиваться, а в другой – может еще идти развитие. Это будет хорошо видно на примерах конкретных технологических зон, которые я буду рассматривать ниже.
Второй – сам ПЭК-кризис всегда начинается тогда, когда внутренние рынки технологической зоны исчерпаны, а сама она не имеет возможности расширяться и/или компенсировать проблемы за счет других зон (как это, например, сделал СССР в начале 70-х годов, начав экспорт дешевой на внутреннем и дорогой на внешнем рынке нефти). И рассматривать кризис имеет смысл только в масштабе всей технологической зоны, а не с точки зрения отдельных стран, которые ее составляют.
Для примера можно рассмотреть самую первую технологическую зону, Британскую, возникшую в конце XVIII в. Она с целью сокращения логистических издержек и контроля за инновационно-технологическим прогрессом создала очень жесткие но, в общем, достаточно разумные и справедливые (со своей точки зрения, разумеется) правила. В частности, запретила промышленное производство в рамках колоний Британской империи, которые должны были стать сырьевой периферией метрополии. Те американские колонии Британии, которые потом стали Соединенными Штатами Америки, производством все-таки занимались, но делали это вопреки британскому законодательству, хотя какое-то время на это в Лондоне закрывали глаза. А так – организация промышленного производства за пределами метрополии была в Британской империи уголовным преступлением.
При этом для поддержания технического прогресса (углубления разделения труда) была придумана специфическая денежная система на основе двух валют: фунт стерлингов – гинея. Первый являлся бумажными деньгами, запрещенными к вывозу за пределы Британских островов, вторая – золотая монета, которая печаталась только в колониях. В результате обеспечить кредит для развития производства в колониях было невероятно сложно (т. е. не только законом было ограничено производство), а привезти с собой домой, после того как сделана карьера в колониях, сколоченный капитал можно было только в золотых монетах. Что, как понятно, обеспечивало устойчивость фунту стерлингов, который, как и все валюты в то время, был привязан к золоту и в котором осуществлялись все производственные инвестиции.
Именно Британская технологическая зона стала первой в рамках капитализма, она первая начала предъявлять миру единую политику, направленную не на интересы королевской семьи или правящей аристократической элиты, а на интересы своего воспроизводственного контура и его главных бенефициаров. Отметим, что во многом это стало возможно за счет возникновения (за 150 лет до появления первой технологической зоны) Вестфальской системы (в 1648 г.), которая перенесла основной политический акцент с аристократических семейств на государства. Но сама Вестфальская система стала возможной только из-за развития капитализма.
На ее примере, кстати, очень хорошо видны границы ядра воспроизводственного контура и его периферии. Последняя не является обязательным элементом для воспроизводственного контура (ядро которого для Британской зоны было очерчено законодательно и включало в себя Англию, Шотландию и Уэльс, т. е. собственно Великобританию), но ее использование позволяет резко увеличить темпы НТП и повысить уровень жизни населения. Что, в свою очередь, увеличивает емкость рынков и темпы окупаемости инноваций.
В случае с Британской технологической зоной периферия (которая включала в себя не только колониальную систему, но и, в части товаров, европейские страны до формирования альтернативных технологических зон) реально обеспечивала рост доходов, что хорошо видно по тому, как на политике Британской империи сказалась континентальная блокада, организованная Наполеоном. Это еще Пушкин писал в Евгении Онегине: «Все, чем для прихоти обильной / Торгует Лондон щепетильный / И по Балтическим волнам / За лес и сало возит нам…» А для Французской империи эта политика была столь важной, что Наполеон на протяжении более 10 лет пытался договориться с Россией о присоединении к этой блокаде и ввязался в войну в 1812 г. исключительно с этой целью. После того как сторонник континентальной политики Павел I был в 1801 г. убит в результате заговора, одним их важных участников которого был посол Великобритании в России.
Отметим, что континентальная блокада для всей континентальной Европы (включая Россию) стала вполне серьезной проблемой, но и в Великобритании она крайне негативно отразилась на экономике. И это показывает, какую важную роль для технологической зоны играют объемы рынков.
Второй технологической зоной могла бы стать Франция. Она уже была к этому готова, особенно с учетом фактического контроля над Испанией и ее колониальной системой после Войны за испанское наследство. Однако Великая французская революция конца XVIII в. создала на этом пути две серьезные проблемы. Первая – земельная реформа (в отличие от политики огораживания в Британии), по которой все крестьяне получили земельные участки, чем сильно был сокращен потенциал свободной рабочей силы. Вторая – Наполеоновские войны, которые очень жестко ударили по потенциалу французской экономики (после поражения Наполеона, разумеется), и Франция в реальности вошла в Британскую технологическую зону.
Разумеется, это вхождение происходило достаточно долго (фактически оно завершилось только во времена Третьей империи, во второй половине XIX в.), но по некоторым моментам заметно было очень хорошо. Например, во всех войнах со времен Наполеона III Франция выступала в коалиции с Великобританией – в противовес Германии. Испания, к слову, вела себя значительно более сложно, хотя она даже не пыталась создать свою технологическую зону.
Отметим, что в полном соответствии со сказанным выше для более или менее полноценной зоны было необходимо иметь сформированные рынки с некоторым минимальным объемом потребителей. Если их меньше, то обеспечить критически необходимое количество технологий и масштаб инновационного процесса становится невозможно. Точнее, в таких малых воспроизводственных контурах прогресс останавливался до того, как они выходили на уровень, сравнимый с масштабом крупных государств или, тем более, уже сформировавшихся технологических зон, и легко поглощались более крупными и, соответственно, более развитыми.
При этом общее количество этих необходимых потребителей росло по мере развития технологий. И если в Англии конца XVIII в., возможно, было вполне достаточно 5-8 млн потребителей для формирования первой технологической зоны, то, скажем, к началу ХХ в. для поддержания воспроизводственного контура технологической зоны их стало необходимо 50-80 млн.
Определить точные цифры, впрочем, тут достаточно сложно, можно ограничиться только общей оценкой, исходя из численности населения соответствующих технологических зон и проблем их развития.
Еще одним принципиально важным элементом технологической зоны, в полном соответствии со сказанным выше, является наличие собственной финансовой системы. Если таковой нет, то внешняя финансовая система не решает принципиально необходимых при капитализме задач, т. е. не снимает рисков с собственных производителей, а наоборот, используя завышенную стоимость кредита, забирает себе (т. е. бенефициарам собственной технологической зоны) добавленную стоимость, созданную в системе.
В качестве примера можно привести современную российскую экономику, в которой либеральные реформы, проводимые под руководством МВФ командой Гайдара, включали в себя запрет на рублевое инвестирование экономики. Впрочем, здесь мы ушли вперед. Аналогичные проблемы, к слову, были и в России на рубеже XIX–XX вв., и в Веймарской республике в 20-е годы ХХ в., и в Японии с 1945 до 1950 г. (если быть совсем точным, то до 1 октября 1949 г., когда провозглашение Китайской народной республики вынудило руководство США принципиально изменить экономическую политику со странами, окружающими Китай).
Ко второй половине XIX в. в мире оформилась вторая технологическая зона – Германская. Она включала в себя Центральную Европу (с Австро-Венгерской империей) и Восточную Европу с Россией. Поскольку эта зона оформилась чуть позже, она развивалась быстрее – так как фактически осуществляла технологию догоняющего развития. Вообще этот термин очень подходит к созданию новых технологических зон. Собственно, самостоятельно, без использования технологий догоняющего развития, им бы вряд ли удалось добиться успеха: более слабый воспроизводственный контур в эпоху глобальных войн неминуемо должен был быть поглощен более сильным. В любом случае, в 1870 г., после победы во Франко-прусской войне (которая позволила избежать британского доминирования над Германией) и создания Германской империи, соответствующая технологическая зона окончательно оформилась.
При этом она была существенно более сложно выстроена, чем предыдущая, Британская. В середине XIX в. в Центральной Европе было два потенциальных центра, два воспроизводственных контура, которые претендовали на создание технологической зоны: один на базе Пруссии, другой – на базе Австро-Венгрии. И только серия войн, которые предшествовали Франко-прусской войне 1870 г. и в которых победила Пруссия, создала возможность формирования на базе победителя Германской империи и разрушение национального воспроизводственного контура Австро-Венгрии.
При этом столкновение между фактически двумя частями одного народа произошло как раз потому, что проблема роста воспроизводственного контура столкнулась с необходимостью расширять рынки, что было невозможно в рамках существующих границ национальных государств. В этом смысле процессы государственного и экономического (с точки зрения расширения воспроизводственных контуров и формирования технологических зон) развития в Центральной Европе в этот период очень напоминали ситуацию начала следующего века, только в более ограниченном масштабе.
Но в результате в Германскую технологическую зону вошли государства, которые с формально-юридической стороны были абсолютно независимы. Теоретически, для Британской зоны аналогичным феноменом стала Франция, однако это произошло все-таки позднее. Это создало новый эффект в истории человечества, появились объективные (экономика все-таки носит объективный характер) структуры, превышающие по своим масштабам даже самые крупные государства. Соответственно, они неминуемо должны были создать соответствующие управляющие структуры, которые и создали ту идеологию, которую сегодня называют глобалистской и критически оценивают поборники абстрактных свободы и демократии.
Отметим, что в Германскую технологическую зону вошла и Российская империя. Теоретически ее население на тот момент было вполне достаточно для того, чтобы сформировать собственную технологическую зону (что, собственно, и сделал Сталин уже во времена СССР), но беда была в том, что бо́льшая часть этого населения жила в модели натурального хозяйства, они не были потребителями. То есть люди-то были, а вот рынка, без которого невозможно формирование технологической зоны, не было. Не было в России и своего капитала, даже банковской системы, в общем, до конца XIX в. как таковой не было (что довольно естественно в православной стране, у нас-то Реформации не было!). И то, как решались эти проблемы, во многом определило историю России ХХ в.! Но об этом чуть ниже.
Третья зона сформировалась на базе США к концу XIX в., когда эта страна стала крупнейшей промышленной державой мира. Начало этого процесса, скорее всего, было положено Гражданской войной, и это создало важный эффект, который затем будет проявляться много раз. Дело в том, что Гражданскую войну выиграл Север, который во многом поднимал свою военную промышленность за счет кредитов британских банков (при том что политически Британская империя поддерживала, скорее, Конфедерацию). И таким образом, хотя Американская технологическая зона в рамках своего воспроизводственного контура и была от Британской независимой, образовался феномен фактически единой банковской системы, которая на первом этапе была, скорее, основана на фунте стерлингов и лишь потом стала долларовой. Впрочем, об этом ниже.
Четвертая зона формировалась с конца XIX в., после «революции Мэйдзи» на базе Японии. В отличие от Германии и США, у которых был довольно большой источник полезных ископаемых на собственной территории, у Японии с ними были большие проблемы, по этой причине эта технологическая зона была крайне агрессивной в части своей внешней политики. И, в общем, захватив в первой половине ХХ в. значительную часть Китая, практически решила свои проблемы для строительства воспроизводственного контура, однако к долгой войне оказалась не способна…
Чуть позже появилась еще одна зона, пятая, и последняя (Советская), которая стала следствием поражения Германской империи в Первой мировой войне. Что характерно, Россия в этой войне выступала противником Германии (хотя после Крымской войны и до конца 80-х годов XIX в. именно Германию рассматривала как своего основного союзника). Про историю создания этой технологической зоны я напишу отдельно, в специальной в главе. А вот историю технологических зон нужно дополнить вторым (после Франции) неудачным проектом ее создания, китайским.
Сегодня слово «неудачный» в отношении Китая выглядит странно, но если исходить из логики построения собственной технологической зоны, то Китай в 60-е годы вышел из Советской зоны, а проект построения собственной зоны закрыл в начале 70-х, после того, как договорился с США и получил в свое распоряжение американские рынки сбыты. В результате сегодня США и Китай – это часть одного воспроизводственного контура, своего Китай так и не построил. Впрочем, детали этого процесса – тоже ниже.
А вот к России вернуться стоит. Дело в том, что, как следует из сказанного выше, для каждого уровня технологий (условно: раннепромышленного, промышленного, индустриального, информационного или постиндустриального) воспроизводственный контур должен обладать некоторым минимальным масштабом рынков сбыта, без которого достижение соответствующего уровня разделения труда (и технологий) просто невозможно. Условно феодальная экономика может состоять и из нескольких сотен человек, раннепромышленный уровень требует уже 5-8 млн, причем не просто людей, а потребителей, промышленный уровень – 40-50, ну а индустриальный – 100-150 млн.
Россия конца XIX в. вышла на раннепромышленный уровень, а вот промышленный (который в Англии был достигнут в начале XIX в., в Германии – в середине, а в Японии – к началу XX в.) нам никак не давался, причем сразу по двум причинам. Первая – это отсутствие рынков, поскольку разложение феодального по сути патриархально-аграрного быта происходило в условиях сословного государства очень медленно. Второе – отсутствие собственного капитала, что тоже естественно: поскольку православная церковь кредит не очень одобряла, банковской системы в стране фактически не было.
Для решения задачи модернизации было категорически необходимо менять хозяйственный уклад, создавать рынки для продукции тяжелого машиностроения (трактора), разрушать сельские общины. Реформ, которые Александр II провел в 60-е годы XIX в., для решения этих задач явно не хватало, а попытки силового разрушения деревенского быта (при том что крестьяне составляли чуть ли не 90 % населения страны) были слишком рискованны. И в этой ситуации Александр III допустил в страну британский капитал (через Францию) – с целью привлечения иностранных инвестиций, разумеется.
При этом были приняты и политические решения: вместо Германии, которая была политическим союзником России предыдущие десятилетия (что было совершенно естественно со времен Бисмарка, первым позволившего России отменить ограничения, наложенные после поражения в Крымской войне), Российская империя стала тяготеть к Антанте. Можно приводить множество причин такого решения (например, влияние жены Александра III датской принцессы Марии Федоровны, которая ненавидела немцев после того, как видела их поведение на улицах оккупированного Копенгагена в дни своей молодости), но мне все-таки кажется, что главной как раз была причина экономическая.
Промышленное развитие невозможно без капитала, Россия остро нуждалась в модернизации, а формирование собственного капитала невозможно быстро, тут нужны десятилетия. Да и общественные традиции трудно так легко выбросить на помойку, отношение к банкирам в православном обществе оставляет желать лучшего до сих пор. Источников капитала было не так много: собственно, Германская технологическая зона и Английская (США были уж очень далеко, да и своей собственной территории им вполне хватало для работы). Но поскольку Россия была критически зависима от технологического импорта из Германии (собственный внутренний спрос не мог окупить затраты на технические инновации), запускать в страну еще и германский капитал означало поставить ее под полный внешний контроль (отметим, что Франция имела технологическую независимость от Англии по многим параметрам, проблемы у нее были на финансовом и политическом уровне). И поэтому было принято решение в пользу капитала британского (и французского, который в данном случае был частью британского).
Как следствие, Российская империя в начале ХХ в. была уникальной страной: с точки зрения технологий, юридической системы и устройства производства она прочно находилась в Германской технологической зоне, а финансово стала постепенно примыкать к Британской. Я не исключаю, что именно это противоречие во многом стало причиной кровавых событий ХХ в., причем толчком стал отказ от стратегического союза с Германией и вхождение в Антанту. Впрочем, соответствующие рассуждения к основной теме настоящей книги не относятся, и по этой причине уделять им специального внимания я не буду (хотя частично они еще найдут свое место в книге).
