Пора произвести анализ недуга, которым страдала монархия Карла V, со стороны выглядевшая столь сильной и столь гордившаяся своим авторитетом в Европе, — недуга, который гораздо в большей мере станет причиной ее упадка, чем угроза нового нападения англичан. Можно ли еще говорить о монархии, если в королевстве властвует группка магнатов, удельных князей, уже слишком могущественных, но амбициозных, ненасытных и стремящихся присвоить как можно больше из тех еще немалых богатств, на которые пока распространяется власть короля? Когда авторы учебников по истории говорят о властителях этих крупных апанажей, они, не давая себе труда задуматься о терминах, по-прежнему используют слово феодалы. С «феодальными мятежами» якобы также предстоит столкнуться сначала Карлу VII, а потом Людовику XI. Ничто так не искажает представления о ситуации, в которой в XV в. очутилось Французское королевство, как такие выражения. Разумеется, все эти принцы — вассалы короны по своим апанажам и французским доменам. Но «вассальные узы» — теперь не более чем пустые слова, не объясняющие истинной структуры общества, истинного лица политики. Борьба не идет, как в XII и XIII вв., между феодалами, жаждущими независимости, и монархом, чьи посягательства на их права они воспринимают с раздражением, чьих чиновников ненавидят, чью верховную власть не признают. Принцы вовсе не стремятся разрушить здание монархии, которое медленно возводилось в течение веков и в ущерб феодалам прошлого. Будучи сами монархами — или почти монархами — у себя в доменах, они хотят подчинить себе администрацию, держать под контролем государство, чтобы развить свой успех.

Воспользуется ли коалиция магнатов безумием короля, чтобы разделить бесхозное королевство? Или же один из них, более могущественный, чем прочие, навяжет свою волю сразу и суверену, и группе принцев? Вот весь вопрос. Но намечающиеся усобицы грозят разрушить то самое здание монархии, за обладание которым идет спор.

Создание крупных апанажей для младших сыновей короля, процесс, получивший новый импульс после воцарения династии Валуа, повлек за собой пагубное последствие — резкое уменьшение коронного домена, где власть монарха осуществлялась непосредственно и нераздельно. Этот домен пока включал одну компактную группу провинций на севере королевства — Иль-де-Франс, Шампань, Пикардию, Нормандию — и другую на юге, куда входит Лангедок; южные сенешальства пока пользовались квазиавтономией — ими управлял королевский наместник, чаще всего удельный князь, а средства, выделяемые Штатами Лангедока, расходовались на месте и были неподконтрольны столице. Несколько изолированных крепостей между ними, Маконне, Лион не позволяли соединить эти части. Все остальное королевство более или менее постоянно находилось в руках принцев. Сыновья Людовика Анжуйского правили Меном, Анжу, а также Провансом, провинцией у ворот Франции; брат короля владел Орлеанской областью, а также Ангумуа, Перигором, графствами Блуа и Дюнуа; герцог Беррийский создал себе между Луарой, Центральным массивом и Атлантикой компактное государство из трех соседних провинций — Пуату, Берри и Оверни; его домены соседствовали с доменами дома Бурбонов, которые, терпеливо проводя свою территориальную политику, добавили к Бурбонне сначала Марш, потом Форе, потом, позже (в 1400 г.), Божоле, а за пределами королевства — Домбы. Филипп Храбрый контролировал Бургундию — герцогство и графство, Фландрию, Артуа, графства Ретель и Невер; к ним он добавит Шароле. Не менее щедр по отношению к своим сыновьям, чахлым подросткам, которые, умирая юными, будут оставлять младшим братьям все более солидные апанажи, будет Карл VI: за первым дофином Карлом, умершим до получения Дофине, последуют Людовик, герцог Гиени — то есть части Аквитании, не занятой англичанами, — потом Иоанн, герцог Туренский, а позже Карл, граф Понтье, будущий Карл VII.

Сколь ни велики эти уступки, это было бы еще полбеды, если бы владельцы этих уделов были послушными вассалами, удовлетворялись на своих землях домениальными ресурсами и во всем остальном поддерживали усилия короля, не посягая на его фискальную систему, судебные власти, администрацию. Но крупные фьефы короны в XIV веке пережили ту же эволюцию, что и монархия, превратившись в настоящие государства со всеми административными механизмами, высшими чиновниками, которые начинают пагубное соперничество с королевскими. Каждый принц имел свой двор, где кишели его ставленники и челядь, — настоящий питомник функционеров; у каждого был свой оплачиваемый совет из прелатов, высокопоставленных сановников, вассалов и клириков; своя канцелярия, высылающая гонцов и утверждающая ордонансы; свои бальи и сенешали, отправляющие правосудие. Конечно, верховенство короля в принципе было защищено возможностью апелляции к парламенту; но бывало, что в качестве уступки владельцу удела, как, например, герцогу Беррийскому с 1370 г., на его землях регулярно устраивались Великие дни, когда выездная делегация парламентариев разбирала апелляции на месте, избавляя стороны от необходимости ехать в Париж. Точно так же герцог Бургундский в Боне торжественно открывал заседания «Генеральных дней» (Jours Generaux), настоящего парламента в миниатюре, со своим президентом и двадцатью советниками, которым в феодальных делах помогали «почетные рыцари» (chevaliers d'honneur). Главные учреждения сферы финансов, пока что скопированные с соответствующих институтов монархии, — это Казначейство (с генеральным сборщиком и главным казначеем) и Счетная палата. Буржская счетная палата была создана в 1379 г.; у Бурбонов их три: Счетная палата Бурбонне находилась в Мулене, Счетная палата Форе — в Монбризоне, Счетная палата Божоле — в Вильфранше. В 1386 г. Филипп Храбрый потребовал от парижских чиновников организовать Счетную палату в Дижоне, под чьей юрисдикцией окажутся обе Бургундии; тогда же в Лилле для Фландрии и Артуа создали Совет Фландрии — одновременно апелляционный суд и счетная палата.

Как и сама монархия, государства-апанажи не могли существовать только за счет доходов от домена. Им необходимо было находить другие ресурсы, обращаясь в первую очередь к подданным, представители которых, собираясь в местных Штатах, при необходимости вотировали эд и подымные подати. Но, будучи дополнением к королевским налогам, эти субсидии приносили лишь очень скудные деньги, кроме довольно редких случаев, когда нависшая опасность вынуждала податных людей затянуть пояса. Обычно проще было наложить руку на королевские налоги, собираемые здесь, поскольку для их взимания существовала полностью готовая и опытная администрация. Поэтому «пожалование эд» — это первое, чего хотели удельные князья, неспособные без этой милости сбалансировать свои бюджеты. Со времен царствования Карла V они получали на ограниченные, но бесконечно продлеваемые сроки треть, половину, а то и всю сумму налогов, собираемых от имени короны в их собственном домене. Тут в привилегированном положении находился Филипп Храбрый. Хитростью и настойчивостью он добился от брата дозволения, чтобы королевский эд в Бургундии не собирали или, во всяком случае, чтобы все эти деньги взимались его собственными чиновниками и полностью переходили в его собственность. Ни о каких королевских налогах не было речи и во Фландрии. Иногда такие подати выплачивали только Артуа, Ниверне и графство Ретель, если герцог не побеспокоился присвоить эти средства под тем или иным предлогом. Весь эд в своем апанаже в течение длительных периодов получал и герцог Беррийский; так же поступал Бурбон и многие другие.

Таким образом, экстраординарные деньги для короля уже взимались почти только в самом королевском домене, без конца сокращавшемся от новых отчуждений. На взгляд принцев, эти доходы еще слишком велики. Придя к власти, они получили возможность обратить свои услуги в монету, заставляя возмещать себе расходы, сделанные «ради поддержания своего положения». Эти компенсации рассчитывались постоянно в соответствии с оказанными услугами и вскоре начали выплачиваться ежемесячно, заранее, тем самым превращаясь в постоянные пенсионы. Пенсион Филиппа Храброго в 1402 г. достиг 100 000 франков в год. К этому постоянному источнику доходов добавлялись экстраординарные дары, жалуемые сначала по каким-либо важным поводам, а потом и просто так. У герцога Бургундского их сумма более чем вдвое превышала размер его пенсиона. Другим принцам то и дело даровались целые категории коронных доходов: так, Людовик Орлеанский в 1392 г. присваивал все штрафы за нарушение вассальной верности и поступления от конфискаций, а в 1402 г. — прибыли от организации ярмарки в Ланди. От всей этой благодати бюджеты принцев непомерно распухали. Доход герцога Бургундского, в 1375 г. составлявший только 100000 франков, в 1400 г. достиг суммы в 500000 франков и превысил ее.

Видимо, чтобы не дать иссякнуть источнику пенсионов и подарков, принцы требовали для себя возможности плотного контроля над королевским правительством и постоянно добивались новых милостей, которых становилось все больше. Им мало того, что они присутствовали в Совете. Они хотели заполнить все государственные службы своими креатурами, иметь связи во всех управленческих сферах. Карьера королевского функционера при Карле VI обычно начиналась в администрации принца, и принц оставался покровителем чиновника, а тот — его клиентом даже после перехода последнего на службу в королевскую администрацию. Пример овернского сеньора Пьера де Жьяка, который с 1371 по 1383 г. был канцлером герцога Беррийского, прежде чем его выдвинули в канцлеры Франции, не единичен. Его преемник в Бурже Симон де Крамо, епископ Пуатевинский, впоследствии сделанный патриархом Александрийским, перед концом века станет самым влиятельным советником короля во всех церковных делах, инициатором и оплотом отказа папе в повиновении. Если хочешь сохранить свое место близ короля, ты должен продолжать верно служить принцу, которому обязан всем. Когда чиновник совмещал службу у принца и короля, преимущество имела первая: как-то раз в 1407 г. канцлер не обнаружил в парламенте ни одного из его пяти президентов — они были в Бургундии, в Пуату, в Анжу, то есть на службе своих патронов. Но стоило одному принцу приобрести больший вес, чем другим, как начиналась чистка всех служб, охота за должностями, настоящая spoils-system для всей служебной лестницы сверху донизу. Опалы 1380 г., 1389 г., 1392 г. — лишь цветочки по сравнению с тем, что будет происходить в первые пятнадцать лет XV в. С этой точки зрения характерной выглядит карьера какого-нибудь Гонтье Коля, горожанина из Санса, поступившего на службу к герцогу Беррийскому: став в начале 1388 г. секретарем короля, он потерял это место с возвышением «мармузетов», возвратился на него, когда король утратил рассудок, и потом Коль участвовал в дипломатических и финансовых миссиях. В 1411 г. он вместе с герцогом примкнул к партии арманьяков, и бургундцы конфисковали его владения. На краткое время он снова возвысился, а потом во время восстания кабошьенов его дом ограбили. Возвращенный на свою должность арманьяками, он примет смерть от рук бургундцев, когда те захватят Париж в июле 1418 г.

Чтобы удовлетворить все аппетиты и пристроить всех протеже принцев, мало периодически устраивать чистки. Рост числа должностей, обычное явление в любом бюрократическом государстве, жалобы на который не прекращались весь XIV в., при Карле VI приобрел столь неимоверный масштаб, что это вызывало тревогу. В парламенте, в Счетной палате, в Палате эд к обычному составу советников и докладчиков добавлялись «экстраординарные» чиновники, которых становилось все больше. Тщетно торжественные ордонансы периодически декретировали упразднение лишних должностей, скрупулезно устанавливали максимальный штат каждого управления. Очень скоро после них появлялись королевские предписания, вводившие новые назначения «вопреки всем ордонансам, противоречащим этому». В верховных судах принцип кооптации, введенный «мармузетами», никогда не применялся. Если возникало противодействие, то в ту или иную контору, чтобы добиться приема в нее протеже принца сверх штата, отправлялся лично канцлер. Еще более вопиющий избыток служащих — в ведомстве королевского двора, дворов королевы, дофина, королевских детей, где не было контроля со стороны опытных чиновников. Суммы на содержание этой челяди росли каждый день. В 1406 г. на питание чиновников ведомства двора уходит 60 000 ливров, на столовое серебро — 30 000 ливров, а были еще чрезвычайные расходы, почти вдвое превышавшие все остальные, вместе взятые. Когда наличных денег не хватало, функционеры этого ведомства прибегали к праву на реквизицию и изъятие, от которого страдали поставщики двора.

Все эти чиновники ненасытно поглощали золото и серебро. В завтрашнем дне они не были уверены и поэтому старались как можно быстрее воспользоваться случаем, систематически прикарманивая государственные доходы. Взяточничество служащих, хронический порок средневековой администрации, принимало устрашающие размеры. Пример подали принцы, а другие от мала до велика ему последовали. Ежегодное жалованье канцлера Арно де Корби составляло 2000 ливров, сумму, существенную для тех времен, но ему было этого мало. Он назначил себе еще 2000 ливров экстраординарного жалованья, столько же из поступлений налога эд, столько же за наложение печати, получил проценты от расходов на Канцелярию, не говоря уже о взятках и подношениях. Жалованье нижестоящим чиновникам выплачивалось нерегулярно, и из положения они выходили сами, прибегая к различным мошенническим приемам.

Дело в том, что контрольные органы, обязанные надзирать за всей этой администрацией, постепенно разросшейся — потребности каждого текущего момента приводили к возникновению нового нароста, — оказались неэффективными. Счетная палата, основная часть каркаса монархии, могла бы поставить препятствия для этого процесса, возглавить сопротивление честных функционеров монархическому произволу. Однако эта хранительница домена не могла оспаривать властных приказов, которые велели ей соглашаться на отчуждения и утверждать разорительные пожалования. Время от времени отчуждения, сделанные после определенной, порой довольно давней даты, все чохом отменялись. Но едва начиналось расследование, которое могло бы позволить навести порядок в домене, как заинтересованные лица заставляли чиновников подтвердить прежние пожалования и уже домогались новых. Недобросовестные счетоводы не боялись контроля палаты, потому что она не располагала средствами принуждения. Наконец, система ассигнований и расписок (decharges),B соответствии с которой из отдельной статьи дохода вычитали издержки, была распространена настолько, что многие сборщики обязаны были платить больше, чем собирали, отчего всякий контроль расходов делался иллюзорным. Эти ассигнования часто подложны, их даже не предоставляли в финансовые службы для контрассигнации; выдавались векселя на предъявителя, где сумму указывал по своему усмотрению получатель денег.

Государство обкрадывали повсюду, доводя его до банкротства. Тем не менее налоги, уже постоянно взимаемые после их введения в 1383 г., периодически повышались. Налог на продажу увеличился с 12 до 18 денье на ливр, то есть с 5 до 7,5%, налог на вино — с 12,5 до 25%; габель, первоначально установленную в размере 20 франков на мюид, удвоили; талья, приносившая в 1402 г. 1200 000 ливров, в 1408 г. достигла 1 800 000 ливров. Несмотря на это, пропасть углублялась. В Сберегательную кассу (Epargne), организованную Карлом V для хранения излишков доходов, ежегодно поступал авансовый платеж с поступлений эд, но на следующий день после перечисления касса оказывалась пустой. В 1411 г. в кассе эд Лангедока хранилось всего 2500 ливров. Деньги добывались всевозможными хитрыми путями, и хоть ни один из них не нов, число их пугающе росло: выплаты в счет будущих доходов, десятина с церкви (под предлогом покрытия расходов на политику единения), вычеты из жалованья, принудительные займы у чиновников и горожан, ссуды под залог драгоценностей, закладывание домениальных доходов.

Когда над королевством вновь нависнет угроза войны, Франция при правительстве Карла VI окажется беднее, чем в свое время при непредусмотрительном Филиппе VI или нуждающемся Иоанне Добром.

Административная анархия, которую мы попытались изобразить как можно точнее, проникла в государственные механизмы лишь постепенно. Все эти злоупотребления, ни одно из которых не было новостью и в 1380 г., понемногу широко распространились. До 1400 г. те из «мармузетов», кто еще удерживался у власти, могли частично смягчать их последствия. Потом этот недуг резко обострился, поощряемый соперничеством принцев. Политическая борьба, к описанию которой мы теперь перейдем, лишь способствовала распространению халатности, мошенничества, взяточничества, но не создала их. Жажда наживы и грабежа, одушевлявшая принцев в гражданской войне, косвенным путем усугубила и эти пороки.

Благодаря безумию короля дядья и кузены Карла VI с 1392 г. вернули себе места в Совете и потребовали своей доли в щедротах, которыми четыре года пользовался один Людовик Орлеанский. Их аппетиты были слишком велики, чтобы при тогдашнем истощении королевства их можно было удовлетворить все одновременно. Между столькими претендентами неизбежно должно было возникнуть соперничество. Вскоре из этой группы выделятся и вступят в ожесточенную борьбу двое — герцоги Орлеанский и Бургундский. Остальные, не отказываясь ни от каких притязаний, в предстоящем поединке станут лишь поддерживать того или другого. Молодые принцы Анжуйские были всецело погружены в свои неаполитанские мечты, воплощения которых они упорно добивались. Стареющий Людовик де Бурбон — в 1410 г. его сменит сын, Иоанн I, — не рвался на первое место, весь поглощенный округлением своих владений за счет покупок или наследования земель. Герцог Беррийский легко удовлетворял свою дорогостоящую страсть к меценатству при помощи богатых доходов от своего апанажа, а также от Лангедока, наместником которого он еще раз стал в 1401 г. Но Филиппа Бургундского и Людовика Орлеанского равно снедала жажда власти. Они соперничали за влияние на больного суверена, и верх брал то один, то другой. Никакое соглашение между ними было невозможно; очень скоро они начнут противоборствовать во всем, даже в сферах, где у них как будто нет личных интересов, лишь ради того, чтобы помешать политике другого. В Италии Людовик безусловно рассчитывал на поддержку тестя, чтобы создать на землях, окружающих Асти, обширное ломбардское княжество; поэтому Филипп сразу же поддержит антимиланскую политику королевы и Виттельсбахов, будет ратовать за союз с Флоренцией и, добившись оккупации Генуи, сорвет планы герцога Орлеанского. Когда речь зашла о достижении единения в лоне церкви, герцог Бургундский, а за ним, не столь активно, и другие принцы, потребовал решительных мер, способствовал принятию решения об отказе от повиновения, добился отправки на берега Роны небольшого отряда, запершего упрямого Бенедикта XIII в папской крепости. А Людовик Орлеанский использовал свои новые успехи, чтобы его назначили защитником этого понтифика, и из духа противоречия ратовал за примирение. С 1401 г. он разжигал недовольство всех, чьи интересы затронул отказ от повиновения, — прелатов, приходских священников, клевретов университета, сговаривался с анжуйскими чиновниками, помог Бенедикту бежать и укрыться в Провансе и, наконец, спровоцировал возврат к повиновению.

То же противостояние, как мы видели, проявлялось в отношении к английской политике Франции. Перед лицом узурпации Генриха Ланкастера Людовик Орлеанский, даром что был его другом, выступил за то, чтобы возобновить войну и отобрать Аквитанию у узурпатора. Он ни много ни мало намеревался послать вызов Генриху IV лично, чтобы противники, в сопровождении восьмисот секундантов каждый, встретились на границах Гиени. Не сумев убедить Королевский совет, он в 1402 г. организовал в Сент-Энглевере близ кале блестящие турниры, где французские рыцари своими победами на ристалище отомстили за поруганную честь Изабеллы Французской. Выступив противником этой политики, Филипп Бургундский заявил о желании добиться доброго согласия с Ланкастерами, заключил новый англо-фламандский торговый договор, приложил руку к установлению брачных связей между английской королевской семьей и Виттельсбахами, провел в Королевском совете решение о продлении Лелингенского перемирия, хотя Генрих IV и нанес тяжкие оскорбления двору Валуа. Когда умер герцог Иоанн IV Бретонский и его вдова Жанна Наваррская немедленно вышла за английского короля, герцог Орлеанский потребовал военной оккупации герцогства Бретани. А герцог Бургундский в октябре 1402 г. добился своего назначения опекуном юного Иоанна V и выиграл еще очко у племянника.

Но самое острое соперничество разгорелось в Нидерландах. С должным упорством проделав ряд операций, в 1396 г. Филипп достиг своей цели. Он уже заставил отдать себе власть над Лимбургом и землями за Маасом и навязал Брабанту принудительный курс фламандской монеты. Старая герцогиня Иоанна, должница Филиппа, наконец решилась признать своим наследником Антуана, младшего сына Бургундского герцога, и воспитать его при своем дворе. Людовик Орлеанский хотел любой ценой остановить рост бургундского могущества в тех же местах, где сам старался представить себя в выгодном свете. Он вел переговоры о покупке сеньории Куси, земли которой граничили с графством Ретель. Он вступил в союз с герцогом Гелдернским, с герцогом Лотарингским. Он сговорился с Вацлавом Чешским, который после смерти мужа Иоанны Брабантской стал главой Люксембургского дома. От этого нуждающегося короля Чехии, которого немецкие князья уже лишили его титула римского короля, и от его кузена Иоста Моравского он за звонкую монету получил в залог герцогство Люксембург. В 1402 г. его войска оккупировали это обширное арденнское княжество, заняв до того Туль, и вокруг него стали собираться все, кого в Нидерландах и на Мозеле беспокоила бургундская экспансия. С тех пор в области Мааса реяли одновременно два знамени с геральдическими лилиями, но соперничавшие меж собой: одно с прибавлением турнирного воротника — знамя Орлеанов, Другое с каймой — Бургундии.

Пока был жив Филипп Храбрый, непрерывно обострявшееся соперничество не вырождалось в открытую вооруженную борьбу. Дядя еще внушал племяннику уважение и имел слишком сильную поддержку в окружении короля, чтобы опасаться полного исключения из игры. Притом в 1403 г., чтобы распря утихла, председательствовать в Королевском совете поручили королеве Изабелле. Но Филипп в апреле 1404 г. умер, а вскоре за ним в могилу сошла и Маргарита Фландрская. Их огромное наследство досталось их старшему сыну Иоанну Неверскому, после битвы под Никополем прозванному Иоанном Бесстрашным. Лицо на политической арене новое — до сих пор он жил очень уединенно в своем апанаже в Ниверне на скудный пенсион, выплачиваемый отцом, или же замещал последнего в Бургундии, — Иоанн сразу же выказал энергичный и неприятный характер. Маленький и некрасивый, с длинным носом, опускающимся на узкогубый рот и загнутый кверху подбородок, правитель еще более амбициозный, чем Филипп, а значит, плохой администратор, — он брал деньги в счет будущих доходов, — это был человек жесткий, циничный, коварный, высокомерный, угрюмый, враг развлечений. Он не брезговал никакими средствами для достижения своих целей, в первую очередь — постоянного контроля над государством. Соперничество двух кузенов перешло в ненависть. Герцог Орлеанский выбрал себе эмблемой суковатую палку, означавшую взбучку, которую он задаст противнику, Иоанн усеял свои ливреи серебряными стругами, чтобы обстрогать дубины врага. Бургундец сразу же счел нужным принять властный тон, чтобы произвести на парижский двор должное впечатление. Он настроил против себя королеву, так сблизившуюся с герцогом Орлеанским, что общественное мнение осуждало их, считая любовниками. Когда же ненасытный честолюбец пошел на столицу с грозной армией, чтобы навязать ей свою волю, Людовик Орлеанский и королева сговорились похитить дофина Людовика. Они это сделали в августе 1405 г., но не сумели увезти юного принца дальше Жювизи. Там беглеца догнали бургундцы и вернули домой. Отныне в Королевском совете между Людовиком и Иоанном постоянно происходили стычки, которые с великим трудом удавалось улаживать, чтобы они не выродились в гражданскую войну: ведь при малейшей тревоге обе партии начинали набирать войска. Но когда уже казалось, что намечается поворот к миру, Бургундец, чтобы покончить с этим делом, решился на убийство. Темной ноябрьской ночью 1407 г. Людовика Орлеанского, только что проведшего вечер у королевы во дворце Барбетт, заманили в западню. На улице Вьей-дю-Тампль, перебив слабую охрану, его убили наемники герцога Бургундского. Следствие быстро выявило виновника преступления. Через день Иоанн Бесстрашный на Королевском совете, отведя в сторону герцога Беррийского и Людовика II Анжуйского, признался им, что «по наущению дьявола» отдал приказ об убийстве. На следующий день в Совет его не допустили. Опасаясь за свою жизнь, он опрометью бежал и остановился, лишь достигнув Лилля, где был в безопасности.