Один английский шпион, имевший задание собрать для принца Уэльского сведения о намерениях Карла V, весной 1364 г. писал своему правительству:

«Политика нового короля состоит в том, чтобы говорить англичанам красивые слова, пока не получит обратно заложников, каковые находятся в Англии, или хотя бы большую часть; тем временем он пойдет войной на короля Наварры и будет продолжать войну в Бретани; прикрываясь же оными войнами, он будет непрестанно собирать войска; по получении означенных заложников он немедля повсюду пойдет войной на англичан и на княжество (Аквитанию)... и вернет себе все, что попало в руки англичан, после чего истребит их».

Политическое прошлое дофина подтверждало правдоподобность этого предсказания, которое, может быть, больше соответствует фактам, ибо осуществится точь-в-точь, чем намерениям. Если англичане подозревали Карла, в этом не было ничего удивительного: тот, кто отверг одиозный Лондонский мир, отразил великий набег англичан 1359 г., ускорил освобождение отца, способствовал отклонению Штатами «договора заложников», тот не мог до бесконечности мириться с уступками, сделанными по договору в Кале. Но предполагать, что с самого восшествия на престол он готовил разрыв и собирал силы с целью в ближайшее время возобновить войну, — значит обвинять его в двурушничестве или приписывать ему дар предвидения, каким он в такой мере не обладал. В то время слишком много серьезных проблем грозило самому существованию королевства, чтобы еще начинать новый франко-английский конфликт. И чтобы выбраться из этого затруднительного положения, недостаточно было усыплять бдительность недоверчивого противника красивыми словами: следовало еще и убеждать его в своей добросовестности, завоевывать его доверие, а для этого со всем возможным рвением выполнять все договорные обязательства. Как мы увидим, такой и была политика Карла по отношению к Англии почти четыре года. Не будем забывать о постоянном присутствии победителя — придирчивого, бдительного, всегда готового к интервенции, если заподозрит притворство, и тогда результаты, которых добился мудрый король, покажутся еще более замечательными.

Король Наварры с 1359 г. сохранял спокойствие, но в марте 1364 г. начал новый мятеж. И у него вновь были причины, чтобы обратить оружие против Валуа. На сей раз это было бургундское наследство. После преждевременной смерти в 1361 г. последнего герцога Бургундского, тщедушного Филиппа де Рувра, герцогство должно было достаться одному из потомков двоюродных бабок покойного. Этих потомков было двое: Карл Злой, внук старшей — Маргариты, и Иоанн Добрый, сын младшей — Жанны. Вопрос был тот же, что и в Бретани: признает ли бургундский обычай наследование по праву представления? Если да — а похоже, что так и было, — наследником должен был стать Наваррец. Но здесь и судьей, и одной из сторон был такой знатный сеньор, как король Франции. После мнимого расследования он провозгласил наследником себя, аннексировал Бургундию и присоединил ее к домену. Когда же он после пообещал ее младшему сыну Филиппу, этого Наваррец стерпеть уже не мог. И он начал войну с дофином, едва Иоанн уехал в Англию. Этот мятеж был очень опасен, потому что с несколькими бандами наемников Карл Злой осмелился на попытку взять измором Париж. В число его нормандских владений входили Мелан, Мант, низовья Сены; он легко мог угрожать Понтуазу и Крею на Уазе; его тетка Жанна, овдовевшая сорок лет назад после смерти последнего Капетинга, и его сестра Бланка, вдова Филиппа VI, могли впустить его в Мелён, их вдовье наследство. Ему принадлежали все реки, кроме Марны. Но счастливый поворот судьбы позволил устранить эту угрозу. Дюгеклен, которому регент поручил организовать оборону, подарил ему к восшествию на престол самую блестящую победу в своей жизни: при Кошереле близ Манта гасконские контингенты каптала де Буша, Жана де Гральи, служившие Наваррцу, 16 мая 1364 г. были разгромлены наголову. Поскольку Плантагенет, успешно сбитый с толку новым королем Франции, не поддержал Карла Злого, Дюгеклен смог завоевать Котантен, захватить Валонь, но потерпел неудачу под Эврё. Вскоре Наваррец предпочел сложить оружие. Договор, заключенный в марте 1365 г., навсегда лишал его возможности угрожать Парижу. Крепости на нижней Сене у него отобрали; отныне о его мимолетном владычестве здесь будет напоминать лишь очаровательная Наваррская капелла в коллегиальной церкви Манта. За это он получал баронию Монпелье, то есть становился одним из сеньоров этого далекого города, где чиновники герцога Анжуйского сведут иллюзорную компенсацию к ничтожной малости. Отныне Наваррец перешел в разряд мелких интриганов, и королю Франции он больше не был опасен.

Бретонское дело обернулось для Франции не столь выгодно. Вспомним, что согласно договору в Кале, Эдуард и Иоанн, примиряясь, обещали посредничество в деле умиротворения этого герцогства. Но у каждого из них был свой кандидат: у Эдуарда — его воспитанник Иоанн IV, воспитанный при лондонском дворе, проникнутый ненавистью к Валуа, юноша, которого изгнание научило скрытности и коварству; у Иоанна Доброго — Карл Блуаский, который с удовольствием бы уступил, если бы властная жена не заставляла его быть непримиримым. Участники переговоров, проходивших под эгидой обоих королей в Кале, в Сент-Омере, а потом в Лондоне, тщетно пытались добиться мира в Бретани. Иоанн IV Монфор, когда опекун дал ему юридическую дееспособность, летом 1362 г. вернулся в свое герцогство. Тут же вспыхнула война, за которой потянулся прискорбный шлейф опустошительных рейдов, налетов, захватов и осад. Долгое время ситуация оставалась неясной, пока оба противника не решились на полевое сражение. 29 сентября 1364 г. при Орее Карл Блуаский потерпел сокрушительное поражение. Святой человек — церковь причислит его к лику блаженных — умер как храбрый рыцарь; Дюгеклен, поспешивший на защиту своего «природного сеньора», оказался в числе пленных. Дело Жанны де Пантьевр, а тем самым и дело Валуа было проиграно. Однако, проникшись доверием к новому королю Франции из-за его кажущейся корректности, Эдуард, верный принципам договора в Кале, не попытался воспользоваться выгодной ситуацией. Это позволило Карлу спасти лицо. Договор в Геранде, заключенный в апреле 1365 г., давал Жанне де Пантьевр, дело которой уже не защищал никто, некоторые компенсации за отказ от герцогства: графство Пантьевр в Бретани, виконтство Лиможское. Герцогом Бретонским остался один Иоанн IV, но оммаж он должен был принести Карлу V. В восторге от своего успеха, новый герцог не придал большого значения тому факту, что оказывается в подчинении у ненавистных Валуа. Несомненно, вскоре он изменил бы им; но пока Бретань была очищена от английских наемников, двадцать лет оккупировавших ее. Это было все, на что можно было рассчитывать после разгрома при Орее.

Когда наваррцы были разбиты, а Бретань временно нейтрализована, все «дыры», через которые Плантагенеты могли бы проникнуть в ослабленное королевство, одна за другой закрылись. Легко достичь таких успехов позволил нейтралитет Эдуарда III. Во Фландрии потребуется вся ловкость Карла V, чтобы одержать победу над английской дипломатией и при этом не подтолкнуть Англию к войне. Урегулирование вопроса о фламандском наследстве — за которое в будущем историки станут корить мудрого короля, увидев здесь лишь слепую непредусмотрительность, — было как раз, если рассматривать его в контексте событий, самой блестящей дипломатической победой его царствования. В Кале, при заключении договора о всеобщем мире, который должен был охватить весь Запад, Эдуард примирился с сыном Людовика Неверского, выдав графскому правосудию последних приверженцев Артевельде. Этот мир вскоре перешел в дружбу, насторожившую Валуа. Поскольку Людовик Неверский был убит при Креси, ему наследовал его сын Людовик Мальский, и при нем политика Фландрии изменилась. Людовик Неверский, как и все его предшественники с начала века, показал себя верным вассалом французской короны. Верно выполняя вассальный долг, он оттолкнул от себя самых богатых из своих подданных, крупные промышленные города Приморской Фландрии, разорился на страшных гражданских войнах. Урок был усвоен. Его сын Людовик Мальский, которого в самые мрачные дни восстания держали при себе заложником горожане Брюгге, таких унижений больше не хотел. Твердо решив поднять престиж графской власти, он знал, что без финансовой поддержки сукнодельческих городов эта власть — одна видимость. Поэтому он избавится от французской опеки и сблизится с Англией: поступающая оттуда прекрасная шерсть и далее будет служить сырьем для фламандского ремесла. А политика Эдуарда III в отношении экспорта шерсти после стольких колебаний, похоже, как раз начинала отвечать фламандским интересам. В 1363 г. местом «этапа» шерсти был назначен Кале; товар, за который здесь выплачивали сбор, обогащающий Палату Шахматной доски, далее везли в Брюгге — крупный торговый центр и оттуда наконец в промышленные города. Чтобы шерстяной путь оставался открытым, Людовик Мальский не колеблясь укреплял союз с Плантагенетами.

А ведь у графа не было других наследников, кроме единственной дочери. Маргарита, уже овдовевшая после смерти в 1361 г. тщедушного Филиппа де Рувра, герцога Бургундского, — самая богатая наследница Европы. От отца ей должны были достаться графства Фландрия, Невер, Ретель, права на Антверпен и Мехелен; от бабки — графство Артуа и графство Бургундия (которое с тех пор назвали «Франш-Конте»). С 1363 г. с лондонским двором начались брачные переговоры. Эдуард сватал четвертого сына, Эдмунда Лэнгли, графа Кембриджа, который позже станет герцогом Йорком и основателем династии Йорков. В апанаж юному претенденту он давал Кале, графство Гин, Понтье — все владения на севере Франции. Тем самым возникла угроза создания обширного княжества от устья Соммы до устья Шельды, которое могло бы стать зеркальным отражением Аквитании, занятой принцем Уэльским. В этом случае оба сына английского короля, получив богатые наделы, смогли бы следить за Валуа и, угрожая с двух сторон, не дали бы ему начать новую войну. Во всяком случае, ленная зависимость Фландрии, которую столь дорогой ценой купили и отстояли французы со времен Филиппа Красивого, была уже пустым звуком.

Едва Карл V вступил на престол, он приложил все силы, чтобы раскрутить интригу. Вдовствующая графиня, дочь Филиппа V, владелица Артуа и Франш-Конте, была целиком предана делу Валуа и выступала против сына и английского брака. Еще полезней была поддержка папы: 18 декабря 1364 г. Урбан V, ссылаясь на запретную с точки зрения канонического права степень родства, объявил невозможным брак между Эдмундом Плантагенетом и Маргаритой Фландрской; а потом, поскольку английский принц хвалился, что может и пренебречь этим запретом, папа отменил все послабления в отношении кровного родства, которые его предшественники даровали сыновьям английского короля. Эдуард III не осмелился ни протестовать, ни даже упрекнуть Карла в коварных происках. Людовик Мальский надолго затаил за это злобу на сюзерена.

Едва английский брак был отменен, Карл V задумал еще более амбициозный план включения фламандского наследства в состав владений своего дома. Из трех его братьев Филипп Храбрый, герцог Бургундский, был еще не женат. Он унаследовал герцогство после Филиппа де Рувра — разве не было бы естественно, если бы он женился на его вдове? Все демарши Эдуарда III с целью побудить Урбана V переменить решение натыкались на упорное сопротивление французского понтифика, не желавшего допускать ослабления своей страны. Но когда к папе в свою очередь обратился Карл V, тот в 1367 г. легко согласился даровать послабления ради брака герцога Бургундского. Людовик Мальский проявил больше упрямства. Понадобилось два года тяжелых переговоров, чтобы он уступил. И согласие его обошлось дорого: пришлось вернуть ему «франкоязычную Фландрию» — три шателенства Лилль, Дуэ и Орши, со времен Филиппа Красивого входившие в состав королевского домена. Впустую Карл V заставил брата подписать секретное обязательство вернуть отданные земли короне, как только он станет графом Фландрии: в это же время не слишком щепетильный муж Маргариты Фландрской пообещал тестю никогда не отчуждать трех шателенств, отныне навсегда потерянных для французской монархии. Как бы то ни было, король полностью реализовал свои политические амбиции. Фландрия, столько времени представлявшая опасность, теперь попадала под власть принца из дома Валуа. Если будущее опрокинет эти расчеты, если этот поступок станет первым шагом к созданию грозной Бургундской державы, можно ли за это обвинять короля в слепоте? Карл V продолжал политику предшественников, Капетингов и Валуа, для которых укрепление власти монарха было неотделимо от устройства жизни младших братьев. Счастливые случайности: заурядность большинства этих отпрысков, быстрое угасание самых могущественных родов или укоренение их за пределами королевства — как будто доказывали мудрость этой политики. Первые бунты «принцев лилий»: Робера д'Артуа, Карла Злого — против королевской власти вызвали скандал, но были успешно подавлены. Никто не предполагал, что соотношение сил между монархией и принцами — обладателями апанажей может измениться. Это поймут лишь по смерти Карла V, когда устранять опасность будет уже поздно.

Все эти успехи относились к сфере дипломатии. Более грозные проблемы изводили короля в самом сердце королевства. «Компании» (compagnies) с годами становились все более тяжким злом. Войны — английская, бретонская, наваррская — привлекли на французскую землю массу наемников, разноплеменную, но объединенную желанием жить войной и потребностью провоцировать войну, чтобы жить и дальше. Среди них было небольшое число англичан, много гасконцев, бретонцев, испанцев и даже немцев. Капитанами себе они выбирали темных личностей, авантюристов, чьи удачи, авторитет, достижения влекли к ним фанатичных и корыстных сторонников. Хотя до Бретиньи не все эти рутьеры сражались за деньги Плантагенетов или их союзников, тем не менее в провинциях, которые они терроризировали, их называли «англичанами». Может быть, это было первым проявлением ненависти одного народа к другому, какую мало-мальски продолжительная война обязательно вызывает в сердцах людей. Ни Арно де Серволь, по прозвищу Протоиерей, — овернец, ни Бертюка д'Альбре, гасконец, ни Сеген де Бадфоль, перигорец, ни Малютка Мешен, выходец из Лангедока или Савойи, не родились по ту сторону Ла-Манша. Они прежде всего были воинами, и договор в Кале лишил их заработка. Тех из них, кому до сих пор деньги платил Эдуард III, он пообещал вывести из провинций, оставленных Франции. Но после расчета с ними он уже не мог на них воздействовать: приказы его теряли силу, и заставить их повиноваться можно было лишь принуждением. А поскольку Черный принц, стараясь хорошо управлять, решительно закрыл для рутьеров границы английской Аквитании, они хлынули в королевство Иоанна Доброго, где никто был не готов дать им отпор.

Они не растеклись равномерно по всей территории, а остановили выбор в основном на провинциях, которые еще не слишком пострадали и которые легче было грабить: Бургундии, Центральном массиве, Лангедоке. Впрочем, никакого единого плана у них нет. Каждая «компания» — максимум несколько сот человек — действовала сама по себе. Внезапно захватив два-три замка, она уже могла терроризировать округу, обирать жителей, реквизировать продукты питания, перекрывать дороги, продавать за золото «выгоны» (patis), то есть охранные свидетельства на одного человека или на целую деревню. Лишь иногда они объединялись для проведения масштабной операции, как «Большая компания», которая сформировалась в конце 1361 г., спустилась к югу по долинам Соны и Роны, захватила Пон-Сент-Эспри и потребовала с папы выкуп; так же возникли и «опоздавшие» (Tard-Venus) — это выразительное название говорит о том, что они действовали на территории, уже истерзанной другими, — которые в последующие годы будут угрожать Лиону. Ни Иоанн Добрый, ни Карл V не могли выделить достаточно крупной суммы, которая бы позволила уничтожить эти неуловимые банды. Отлучения, которыми их осыпали папы, запрет верующим торговать с ними — еще менее эффективное оружие. Бремя обороны легло на плечи населения, и субсидии на нее требовались властям бальяжей или крупных фьефов. Но местные Штаты опасались долгой и непредсказуемой войны и считали, что дешевле купить уход рутьеров, что только оттягивало решение проблемы. Когда же кто-то решался на большее, последствия оказывались катастрофическими. Так, в 1363 г. сильная рыцарская армия, собравшаяся по призыву герцога Бурбонского, позволила Сегену де Бадфолю разгромить себя под Бринье близ Лиона.

Ситуация все усугублялась. С концом бретонской и наваррской войн, в первые месяцы нового царствования, в обескровленное королевство хлынули новые банды. Самые опасные логова находились в горах центра страны: это была цепь крепостей от границ Перигора до границ Дофине, идущая через Овернь, Веле, Форе, Лионскую область и отрезавшая южные сенешальства от остальной страны. Избавиться от этих разбойников можно было только одним способом — увести их сражаться и грабить в другое место. Никто лучше Дюгеклена, разделявшего их вкусы и умевшего польстить их амбициям, не мог бы провести эту операцию. К этому его побудил Карл V. Первая попытка провалилась: идея состояла в том, чтобы повести этих отлученных нечестивцев через всю Европу к границам Венгрии, чтобы сдержать продвижение османов, недавно проникших в Европу; это было бы названо крестовым походом, а рутьеры заслужили бы рай. Но предложение показалось им рискованным, а цель — слишком далекой. Тогда был предложен более близкий театр для их подвигов — Испания.

Занятые войнами между собой, иберийские королевства оставались пока в стороне от великого франко-английского конфликта. Уже лет пятнадцать в Кастилии правил король Педро, с полным правом прозванный Жестоким, — человек несомненно умный, смелый и властный, но отличавшийся такой лютостью, что вызвал неприязнь к себе у большинства подданных. Не удовлетворившись тем, что незаконно посадил в тюрьму, а потом и умертвил там свою жену Бланку де Бурбон, свояченицу Карла V, потому что испытывал к ней неприязнь, он в ревнивой подозрительности стал преследовать незаконных детей своего отца; один из них, Энрике Трастамарский, бежав из Испании, нашел убежище в Лангедоке, где Людовик Анжуйский, более горячий, чем его брат, с конца 1364 г. был готов к скорейшему возобновлению войны с Аквитанским княжеством. Изгнанный принц получил земли, деньги и был использован для решения военных задач, став надежным орудием в руках Валуа. К середине 1365 г. возникли и приобрели отчетливость грандиозные планы. Педро Жестокий вступил в конфликт с Педро Церемонным, своим арагонским соседом; это была старая распря из-за нескольких пограничных провинций, масла в огонь которой подливало соперничество двух равно коварных королей. Арагонец искал союзников и нашел общий язык с Людовиком Анжуйским; Энрике Трастамарский, участвуя в том же заговоре, объявил себя претендентом на кастильский престол и обещал Арагону уступить спорные провинции в обмен на военную помощь. Карл V, наблюдавший за интригой довольно равнодушно, увидел в ней лишь возможность избавиться от «компаний», которую искали так давно. Так что Дюгеклен, которого упрашивали и король Арагона, и бастард Трастамарский, повел с собой за Пиренеи самых опасных рутьеров; среди главарей этих шаек были гасконцы, но встречались и грозные англичане — Хьюго де Колвли, Мэтью де Гоурней. Поход обещал быть легким. Покинутый всеми, Педро Жестокий бежал. Энрике Трастамарский, вступивший в Кастилию во главе рутьеров, надел корону. Так Карл V приобрел за Пиренеями признательного союзника и одновременно избавил королевство от большей части грабивших его головорезов.

Ответный удар англичан не заставил себя ждать. Энрике Трастамарский столкнулся с теми же трудностями, что и всякий претендент, который в изгнании обещал слишком много, а взойдя на трон, не мог выполнить обещанного. На него давили король Арагона, рутьеры, другие алчные приверженцы, добиваясь исполнения его опрометчивых обещаний. А его соперник не пал духом. Коль скоро Трастамар — король милостью герцога Анжуйского, то Педро Жестокий, чтобы вернуться на трон, обратился к принцу Аквитанскому и Уэльскому. Он знал, что Черный принц жаден до воинской славы; в Байонне, где Педро укрылся, он обещал тому Бискайю — полезное дополнение к Аквитании — и предложил взять на себя все военные расходы. Карл Злой из своей наваррской столицы привычно интриговал с обеими партиями и в конце концов склонился на сторону той, которой покровительствовал Плантагенет. Англо-гасконская, наваррская и кастильская коалиция быстро сформировала грозную армию. При Нахере (французские хронисты называют это место Наваретт), к юго-западу от Памплоны, победитель при Пуатье 3 апреля 1367 г. одержал новую победу, столь же полную, как и первая. Дон Энрике бежал, Дюгеклен попал в плен, и получалось, что от всех комбинаций Карла V не осталось ничего; может быть, единственный выигрыш — истребление рутьеров, немалая часть которых устлала телами поле боя.

Тем не менее кастильская комедия не закончилась. Дальнейшее нас интересует меньше. Достаточно напомнить, что Педро Жестокий, ненадолго вернувшийся на трон, вновь услышал вокруг гул восстания; что Дюгеклен, благодаря королю Франции получивший свободу (он нагло бахвалился, что выкуп за него, размер которого установил он сам — очень высокий, чтобы придать себе больше значения, — с готовностью будет платить каждый крестьянин Французского королевства), вернулся на службу к Энрике Трастамарскому; что через два года после Нахеры, при Монтьеле, оба брата-врага наконец встретились лицом к лицу и Энрике вероломно убил Педро собственной рукой. К тому времени во Франции возобновилась война, и Дюгеклен, считавший себя уже достигшим вершины могущества, получивший в Кастилии богатые дары, был призван Карлом V для борьбы с англичанами.