После смерти Филиппа VI в августе 1350 г. на французский трон взошел его сын Иоанн, которого потомки прозвали Добрым. Новый король пока проявил только храбрость да некомпетентность в военном деле — на посту наместника Лангедока и при осаде Эгийона. Отец осыпал его почестями, сделав последовательно герцогом Нормандским, потом графом Анжу и Мена, а затем и графом Пуатевинским, тем самым отдав ему все, что корона отобрала у бывшей империи Плантагенетов; было известно, что он отважен, проникнут идеалами рыцарства — именно эти качества принесли популярность Филиппу, во всяком случае в начале правления. Расточительный, любящий пышность, как все Валуа, он вполне мог понравиться знати, охочей до набегов, красивых подвигов и празднеств. Бедствия, в пучину которых он слепо бросится, изменят суждения современников о его персоне. Его упрекнут за то, что он окружает себя советниками низкого происхождения, несведущими, алчными, озабоченными лишь собственным состоянием: некий Робер де Лоррис, некий Никола Брак, некий Симон де Бюси... Однако кое-кто из них был еще советником его отца, а другие станут приближенными сына. Если бы царствование оказалось счастливым, его бы поздравляли с удачным выбором. Фруассар, всегда пристрастный и стоящий на стороне Плантагенетов, объяснит его поражение изъянами характера — несомненно, имеющими место, но не объясняющими всего: Иоанн подозрителен; подвержен страшным приступам гнева, возникающим из-за самых смутных подозрений; тех, кому он не доверяет, наказывает кстати и некстати; его безрассудную ненависть утихомирить невозможно. Великодушно даруемые прощения не компенсируют суровых расправ в духе времени. Но если последние и вызывают возмущение, то лишь потому, что король неудачлив в своих делах. Втихомолку на него возведут самые странные обвинения. Благосклонность к некоторым выскочкам, особенно к коннетаблю Карлу Испанскому, будет расценена как свидетельство постыдных нравов. Потомство еще не разобралось по справедливости со всеми этими поклепами.

А беда была в том, что в трагический момент истории Франции ее корону носил не то что бездарный — это слишком сильное слово — но посредственный человек. Сознавая, конечно, какие опасности над ним нависают, но не обладая силой духа, которая дала бы возможность встретить их лицом к лицу, Иоанн прожил жизнь в постоянной панике, в атмосфере предательства, которую тоже надо принимать в расчет, объясняя зверские проявления его мстительности. Однако, несмотря на все удары судьбы, несмотря на людские потери вследствие «мора», королевство оставалось богатым и могущественным. Слёйс и Креси были поражениями без дальних последствий. Взятие Кале могло бы показаться более опасным в военном отношении; но оно не коснулось королевского домена, пострадали от него графы Булонские. В качестве десантной базы этот город имел меньше преимуществ, чем Бордо, где англичане могли сразу получать ощутимую поддержку со стороны гасконских контингентов, или чем Брест — цитадель партии Монфора. Таким образом, первые неудачи как бы не затронули «подводную часть» страны. Поэтому двор Иоанна оставался притягательным для европейских рыцарей, ищущих турниров и пирушек; здесь продолжались те же праздники, что и при Филиппе VI. На учреждение Эдуардом III праздников Круглого стола и ордена Подвязки Иоанн ответил основанием ордена Рыцарей звезды, которое стало поводом для блестящих и ослепительных празднеств в «благородном доме» в Сент-Уане, близ Парижа. Неужели кто-то сможет противостоять этому королю-рыцарю? Рыцарство — это пока единственный класс, который имеет значение и пользуется престижем. Казалось бы, он должен быть заодно с сувереном.

Но за этим блистательным фасадом крылись глубокие трещины. Социальный и экономический кризис, вызванный чумой 1348 г., имел долговременные последствия, бороться с которыми власть умела не слишком хорошо. Нужно было вновь вводить в действие законы о заработной плате и вернуть ее на уровень, соответствовавший прежнему, до чумы, помешать рабочим уходить от хозяев, заставить лентяев наниматься за низкое жалованье под страхом клеймения каленым железом. Напрасные старания: не похоже, чтобы ордонанс 1351 г., в отличие от английских статутов той же направленности, действительно начал работать. В деревне сеньоры-землевладельцы сталкивались с проблемой оттока рабочей силы, и так поредевшей, и обвиняли в своем разорении правительство. Неясно, как можно было не допустить возобновления войны, которой Иоанн, похоже, ждал со страхом. Прежде всего надо было укрепить дисциплину в армии. Ордонанс, выпущенный также в 1351 г., установил новую шкалу жалованья для баннеретов, башельеров, оруженосцев; в нем предписывалось, чтобы в «руте» под знаменем одного капитана находились не менее двадцати пяти воинов, раз в два месяца проводились обязательные смотры, которые клеркам маршалов надлежало устраивать без предупреждения, и чтобы не было махинаций с численностью и вооружением рот. Но все это не дало ничего или почти ничего, потому что власти были не в состоянии обеспечить регулярную выплату жалованья, так что капитаны увольняли воинов, сокращая отряды до численности меньше уставной, и вся армия жила за счет населения. Казна была пуста, а страна, потерявшая от войны и эпидемий больше десятой части всего населения, платить не желала. На собраниях любых Штатов, что в Лангедоке, что в Париже, депутаты все время сетовали на лихоимство людей короля и отказывали власти в субсидиях, жалуясь на обеднение своих провинций или утверждая, что не уполномочены своими избирателями взимать деньги. Экономический и финансовый кризис вынуждал правительство проводить все новую «порчу» монеты, отчего менее чем за шесть лет королевская монета, и так сильно подешевевшая, обесценилась еще на 70%.

Итак, нужно было любой ценой исключить, чтобы в столь неблагоприятных обстоятельствах вспыхнула война. Следовало вести беспощадную борьбу со всеми, кто, близко или далеко, вызывает подозрения, что играет на руку противнику. Теперь, поощряемый обирающим его окружением, Иоанн неумело, очертя голову, руководствуясь только своим посредственным интеллектом, погрузился в эту безумную политику. Годы с 1350-го по 1356-й — один из самых хаотичных периодов в истории Франции того века, но притом они отличаются обилием химерических прожектов.

Эдуард III не пребывал в неведении относительно слабостей и панических страхов нового французского короля. Ему было приятно поддерживать во Франции страх перед угрозой нового десанта, постоянно откладывая его высадку. Сразу же после взятия Кале заключили перемирие, и папы вновь завели речь о мире. Эдуард не считал мир выгодным для себя, поскольку не умел использовать своих изначальных преимуществ. И он лавировал, сначала в качестве предварительного условия для начала любых переговоров требуя прощения своих бывших фламандских союзников, потом протестуя против пристрастности Святого престола, который, мол, излишне щедро ссужает деньгами французского короля; он направил войска в Гасконь. Смерть Филиппа, а после и смерть Климента VI в декабре 1352 г. дали ему новые предлоги для оттягивания переговоров. Дело взял в свои руки новый папа Иннокентий VI. Наконец весной 1353 г. противники встретились в Гине под патронатом кардинала Булонского, о котором было известно, что он имеет полную власть над душой Иоанна — король недавно женился на его племяннице — и жаждет дипломатического успеха.

Этот самый момент и выбрали Плантагенеты, чтобы посеять панику в лагере Валуа. С 1347 г. Эдуард держал в плену Карла Блуаского, французского претендента на герцогство Бретань. Война, которую упорно не прекращала Жанна де Пантьевр, приносила ей лишь такие успехи, которые нельзя было развить, — как убийство Дагуорта или знаменитый бой Тридцати, подобие великолепного турнира, в котором бились насмерть, очень благодатный «материал» для хронистов рыцарских подвигов. В Лондоне от бретонского пленника сумели добиться всего: чтобы его на время отпустили, он обязывался заплатить выкуп, сделать Бретань фьефом английского короля и переженить своих детей с его детьми. Король сделал ловкий ход: он здесь подстраховался, не лишив милостей и сына Монфора, своего воспитанника. Кто бы теперь ни взял верх, Бретань оставалась в зоне влияния Эдуарда, и каждый претендент станет обращаться за помощью к нему.

Потом у него нашелся еще один союзник, более опасный для дома Валуа, — Карл Наваррский, сын Жанны Французской и Филиппа д'Эврё, принц «королевских лилий с обеих сторон», который вскоре станет смертельным врагом для династии, царствующей в Париже. Когда он только появляется на сцене, это еще юноша, но обольстительный, красноречивый, умный и безумно честолюбивый. По матери он был внуком короля, то есть прямым потомком последних Капетингов, и потому имел на французскую корону больше прав, нежели Плантагенеты. Однажды он посетует на то, что не родился раньше. В 1328 г. его, несомненно, предпочли бы бесцветному Валуа. Теперь же было трудно вернуться к вопросу, который уже однажды решили, трудно взобраться на французский трон, за который спорят могущественные соперники. По крайней мере Карл мог требовать у короля Франции похищенное у него наследство. Отстраненная в 1316 г. от наследования трона Жанна Французская должна была бы унаследовать и все владения матери — Наварру и Шампань. Наварру ей оставили, но Филипп VI, как и его капетингские предшественники, не захотел выпускать из рук богатую Шампань, столь близкую к Парижу. Эту область он заменил ей графствами Мортен и Ангулем, не такими ценными, а потом даже Ангумуа забрал обратно, пообещав иллюзорные компенсации. Карл знал, что его мать одурачили. Тем не менее он в 1352 г. согласился жениться на дочери короля Иоанна; приданого за юной принцессой не дали, и это удлинило список его претензий к династии узурпаторов. Но что он мог сделать против могущественной французской монархии? Что такое маленькое королевство Наварра и несколько нормандских фьефов по сравнению с Францией? Все силы он черпал только в интригах. Снюхаться с Англией, пообещать поддержку делу Плантагенетов, побеседовать с английским претендентом о том, что нужен раздел Франции, а потом, когда эффект неожиданности достигнут и противник напуган, примириться с Валуа, вырвав у них новые территориальные уступки, — такой была политика этого вечного заговорщика. Политика, лишенная величия, лишенная искренности, политика правителя, не уверенного в собственных силах и постоянно играющего на руку другому, поскольку собственных целей он добиваться не может.

Но для Эдуарда III он стал великолепным орудием! Получилось так, что Иоанн Добрый, не удовлетворившись тем, что вручил Карлу Испанскому — младшему отпрыску королевской династии Кастилии, из дома де ла Серда — меч коннетабля, выпавший из рук Рауля де Бриенна, казненного за «предательство» передал ему еще и графство Ангулем, которое, как полагал Наваррец, причиталось ему. Карл — его испанские подданные дадут ему прозвище el Malo, Злой — и его молодые друзья в начале 1354 г. заманили фаворита в ловушку: тот приехал в Легль, в их нормандские земли, и там его зверски убили. Король, охваченный горем и яростью, поклялся погубить наваррцев. Но убийца обратился за поддержкой к тетке и сестре, вдовам Карла IV и Филиппа VI, добивался вмешательства папы и других влиятельных лиц. Он открыто вступил в сношения с англичанами и попросил военной помощи у герцога Генриха Ланкастера, кузена Эдуарда III и его помощника по французским делам. «Знайте, что это я, — нагло признавался он, — с Божьей помощью устроил убийство Карла Испанского». Опасный комплот мятежника и врага вынудил французского короля проглотить унижение и позволить кардиналу Булонскому, заинтересованному посреднику, подготовить примирение с Наваррцем. Убийца вошел в милость у короля; за подчинение ему передали добрую часть Котантена. Договор в Манте, подписанный в марте 1354 г., унизил короля Франции, но не угомонил его ненасытного зятя.

Потрясенные бретонским предательством, растерявшиеся от интриг Наваррца, французские дипломаты, продолжавшие в Гине переговоры с легатами и англичанами, теперь были готовы к самым тяжким уступкам. В апреле 1354 г. они согласовали предварительные условия мира. Но какой ценой доставалось им окончание войны, отказ Плантагенетов от притязаний на французскую корону! Франция наконец признавала суверенитет Аквитании; в последнюю теперь включались также Пуату, Турень, Анжу, Мен — вся бывшая империя Плантагенетов XII века, империя Генриха II и Ричарда Львиное Сердце, — и даже Нормандия. Эдуард мог торжествовать: корону, о которой он никогда не помышлял всерьез, он менял теперь на едва ли не половину Французского королевства и благодаря этим территориальным аннексиям навсегда избавлялся от вассальных уз. Капитуляция была слишком очевидной, более того — явно неоправданной, чтобы тех, кто ее подписал, в скором времени не дезавуировали. Однако она стала эпизодом, ярко характеризующим жалкое царствование Иоанна.

Ратифицировать предварительные договоренности предполагалось осенью, в присутствии папы. Но в Авиньоне французы опомнились. Разъяренные постоянными нарушениями перемирия в Бретани, куда непрерывно поступали подкрепления из Англии, и узнав о новых интригах Наваррца, которые тот плел прямо здесь при попустительстве Иннокентия VI, они взяли назад свои обещания — несомненно, при поддержке того же понтифика, наконец осознавшего, какие опасности грозят его родной стране, — и более не пожелали наделять суверенитетом оставленные территории. Политика мира потерпела крах. Согласившись вынести столько унижений, Иоанн Добрый все равно не смог избежать войны.

А ведь к этой войне, ответственность за которую Эдуард III еще раз переложил на своего соперника — якобы инициатора разрыва, еще ничего не было готово. В Аквитанию для подготовки к новым боевым действиям приехал Эдуард Виндзорский, принц Уэльский, молодой двадцатипятилетний рыцарь — легендарный Черный принц. Участникам первого англо-гасконского рейда, вышедшим из Бордо осенью 1355 г., удалось безнаказанно разграбить Лангедок до самых ворот Монпелье. На 1356 г. намечались и операции большего размаха. Иоанн, хотя и слишком поздно, но потребовал денег и солдат. Штаты Лангедойля, собравшиеся в Париже в октябре, не отрицали, что это необходимо. Но, не доверяя людям короля, они месяц вели с ним переговоры и в конечном счете добились того, чего местные ассамблеи Нормандии и Вермандуа требовали уже десять лет. Им было разрешено самим взимать субсидию, на которую сто очагов могли в течение года содержать одного воина, и притом использование ее также должны были контролировать представители Штатов; предполагалось, что в каждой епархии ее будут собирать их делегаты (elus), а генеральные делегаты (три представителя знати, три прелата и три горожанина) — выдавать деньги непосредственно воинам; счета следовало представлять Штатам, а значит, последние должны были периодически собираться. Но депутаты забыли, что средства податных людей иссякли и те готовы оплачивать разве что местную оборону. Если монархия утратила контроль над налогами, то и Штаты, сделав попытку их взимать, добились не большего. Когда весной 1356 г. оказалось необходимым собрать армию вассалов, оплачивать ее было нечем.

Предвестием финальной катастрофы сделалась последняя драма. Карл Наваррский, все еще недовольный своей участью, вновь принялся плести интриги. Осенью 1355 г. со своих земель на Котантене он задумал перебраться в Англию. Его удалось успокоить, заключив с ним договор в Валони. После этого он поселился в Руане и завел опасную дружбу с дофином Карлом, который совсем недавно был сделан герцогом Нормандским. Пошла молва, что молодые люди затевают заговор с целью свергнуть короля. В душе последнего копилась ненависть, и наконец чаша подозрений Иоанна переполнилась. Тайно покинувший столицу король Франции 5 апреля 1356 г., задыхаясь от долгой бешеной скачки, внезапно ворвался в Руан и вломился в зал, где бражничали его сын, зять и их свита. Друзья Наваррца были схвачены и казнены без промедления, Карл Злой брошен в одиночную камеру. К этому поступку, наделавшему много шума, взывало все прошлое жертв. Но он вызвал возмущение: все произошло слишком поздно, после слишком многих уступок и притворных примирений, и притом Наваррец пользовался тайными и загадочными симпатиями знати — легкомысленной, склонной к заговорам и традиционно лишенной всякого политического чутья.

Теперь события начали развиваться быстрей. Стало известно, что английский экспедиционный корпус из нескольких тысяч конников под командованием Генриха Ланкастера покинул Бретань и направляется в Нормандию, не без оснований рассчитывая на восстание всех сторонников Наваррца. В свою очередь в Пуату, сжигая и разоряя все на пути, вторглась перегруппировавшаяся англо-гасконская армия Черного принца численностью в пять-шесть тысяч человек. Он намеревался достичь Луары и переправиться через нее, совершенно явно рассчитывая оказать поддержку герцогу Ланкастеру в Нормандии. Судя по незначительности сил, ни та, ни другая армии не собирались принимать полевого сражения, тем более искать его. Ланкастер, удачно выполнив несколько маневров, сумел уклониться от встречи с противником. Но когда стало известно, что армия короля Иоанна, гораздо более многочисленная, намерена отправиться в погоню за ним, Черный принц, находившийся в это время в Турени, медленно двинулся назад в Гиень, отягощенный обозом с добычей. К середине сентября западнее Пуатье, близ Мопертюи на берегах Миоссона, его нагнала французская армия, численности которой хватило бы, чтобы его раздавить. Но два кардинала, посланные папой Иннокентием VI, добились перемирия на двадцать четыре часа ради последних и напрасных мирных переговоров. Англичане и гасконцы использовали эту отсрочку, ниспосланную провидением, чтобы укрепиться на более сильных позициях. Когда битва наконец началась, их малочисленность, как и при Креси, вынудила их прибегнуть к военным хитростям, недостойным рыцарей: движению вдоль изгородей, засадам в островках леса, стрельбе по лошадям, которую вели валлийские лучники, обманным движениям, заманивавшим «баталии» противника одну за другой в ловушку. До боя Черный принц не желал большего, чем позволения отступить на свои земли, обещая даже не поднимать оружия в течение семи лет, — так он страшился разгрома при встрече с пятнадцатитысячным войском противника. Уверенный в победе, король Иоанн отверг его предложения. Но когда 19 сентября сражение закончилось, те из французов, кто не погиб и не бежал, оказались пленниками жалкой англо-гасконской армии, в которой творцами победы были намного в большей степени аквитанские вожди, каптал де Буш, Чандос, нежели принц Уэльский. Пленных отправили в Бордо; среди них был и король Франции, упрямо не желавший бежать.