Издали ракета походила на падающую башню. Это впечатление усиливалось от неравномерности песчаных наносов: с запада они были значительно выше, чем с востока; очевидно, тут господствовали западные ветры. Несколько тягачей поблизости от ракеты засыпало почти целиком, и даже недвижимый излучатель с поднятой покрышкой наполовину ушел в песчаный холм. Но на корме виднелись отверстия дюз – она находилась во впадине, защищенной от ветра. Поэтому стоило сгрести тонкий слой песка, как открылся доступ к предметам, разбросанным у пандуса.

Люди с «Непобедимого» стояли на краю песчаной воронки. Вездеходы уже опоясали широким кругом всю территорию, и испускаемые эмиттерами пучки энергии слились в защитное поле. Транспортеры смыкались вокруг кормы «Кондора».

Пандус корабля не доходил до поверхности метров на пять, словно что-то внезапно приостановило его спуск. Клеть подъемника, однако, стояла прочно, а пустая кабина с открытой дверцей будто приглашала войти. Рядом с ней торчало из песка несколько кислородных баллонов. Их алюминиевые кожухи сверкали, будто их только что оставили здесь. Чуть подальше из песчаного холма высовывался какой-то голубой предмет – оказалось, что это пластиковый контейнер. И вообще во впадине валялось множество хаотически разбросанных предметов: консервные банки, целые и пустые, теодолиты, фотоаппараты, бинокли, штативы, фляги – одни в целости и сохранности, другие со следами повреждений.

«Ну прямо будто их кто целыми охапками швырял с корабля!» – подумал Роган и, запрокинув голову, посмотрел туда, где темнело отверстие люка: его крышка была приоткрыта.

Маленькая летная разведка под командой Деврие наткнулась на мертвый корабль совершенно случайно. Деврие и не пытался проникнуть внутрь «Кондора», а немедленно уведомил базу. Группа Рогана должна была раскрыть тайну двойника «Непобедимого». Техники уже бежали от своих машин, неся ящики с инструментами.

Роган заметил под тонким слоем песка какую-то выпуклость, пнул ее носком ботинка, приняв за маленький глобус, и, все еще не понимая, что это такое, вытащил бледно-желтый шар из песка. Он охнул, еле сдержав крик; все обернулись к нему. Роган держал в руках человеческий череп.

Потом они нашли другие кости – их было много, – а также один целый скелет, одетый в комбинезон. Между отвалившейся нижней челюстью и зубами верхней еще лежал мундштук кислородного аппарата, а стрелка манометра остановилась на 46 атмосферах. Став на колени, Ярг отвернул вентиль баллона, и газ хлынул с протяжным шипением. В идеально сухом воздухе пустыни даже след ржавчины не коснулся ни одной из стальных деталей редуктора, и винты вращались совсем легко.

Механизм подъемника можно было пустить в ход с нижней платформы, но, видимо, в сети не было тока: на кнопки нажимали безрезультатно. Карабкаться наверх по сорокаметровой ферме лифта было весьма нелегко, и Роган раздумывал, не лучше ли послать наверх несколько человек на летающей тарелке. Но тем временем двое техников, связавшись тросом, полезли по наружному переплету клети. Остальные молча следили за их восхождением.

«Кондор», звездолет в точности того же класса, что и «Непобедимый», всего несколькими годами раньше сошел со стапеля, и их силуэты были неразличимо похожи. Люди молчали. Хоть никто об этом не говорил, они все же предпочли бы увидеть обломки корабля, разбившегося вследствие какой-то аварии, пускай даже при взрыве реактора. То, что он стоял здесь, утопая в песке пустыни и безжизненно накренившись, словно поверхность подалась под давлением его кормовых опор, окруженный таким хаосом вещей и человеческих останков и вместе с тем такой с виду целехонький, всех ошеломило.

Техники добрались до люка, без труда откинули клапан и исчезли внутри. Их не было так долго, что Роган начал уже беспокоиться, но тут дрогнул лифт, приподнялся на метр и снова опустился на песок. В отверстии люка появился один из техников: он взмахнул рукой, показывая, что можно ехать. Роган, Баллмин, биолог Хагеруп и один из техников, Кралик, вчетвером вошли в кабину. Роган по укоренившейся привычке посмотрел на мощную выпуклость корпуса, проплывающую за переплетом клети, – и остолбенел. Титаново-молибденовые плиты были все не то насверлены, не то исколоты каким-то ужасающе твердым инструментом; отверстия эти были неглубокие, но до того густо усеивали наружную оболочку корабля, что вся она стала рябой, словно от оспы. Роган тряхнул за плечо Баллмина, но тот и сам уже заметил эту диковину. Оба они уставились на странные отверстия, стараясь получше их разглядеть.

Все дырочки были маленькие, словно выдолбленные острием долота, а Роган знал, что нет такого долота, которое вгрызлось бы в оболочку космического корабля. Этого можно было бы добиться разве что химическим воздействием. Ничего они, однако, выяснить не смогли – кабина остановилась, надо было идти в барокамеру.

Внутри корабль был освещен: техники уже пустили в ход аварийный генератор, работающий на сжатом воздухе. Песок, удивительно мелкий и легкий, лежал толстым слоем лишь у высокого порога: ветер вдул его туда сквозь щель приоткрытого люка. В коридорах его совсем не было. Помещения третьего яруса открывались перед идущими – чистые, опрятные, ярко освещенные; лишь кое-где лежали второпях брошенные вещи: кислородная маска, пластмассовая тарелка, часть комбинезона. Но так было только на третьем ярусе. Ниже, в картографических и звездных кабинах, в каютах экипажа, на радарных постах, в коридорах – всюду господствовал необъяснимый хаос. Совсем ужасное зрелище представляла собой центральная рубка. Там не уцелело прямо-таки ни одного стекла – ни в экранах, ни в часах. К тому же стекла во всех аппаратах состояли из массы, не дающей осколков, и какие-то невероятно мощные удары превратили их в серебристый порошок, который покрывал пульты, кресла, даже проводку и контактные гнезда. По соседству, в библиотеке, будто высыпавшись горой из мешка, валялись развернутые, переплетшиеся в большие скользкие клубки микрофильмы, изодранные книги, изломанные циркули, логарифмические линейки, плевки спектральных анализов вперемешку с кипами больших звездных каталогов Камерона, над которыми кто-то особенно глумился, с яростью, но и с непонятным терпением выдирая один за другим их плотные и твердые пластикатовые листы. В клубе и в прилегающем к нему проекционном зале проходы были забаррикадированы грудами смятой одежды и кусками распоротой обивки кресел. Все это, как сказал боцман Гернер, выглядело так, будто на ракету напало стадо взбесившихся павианов. Люди, онемев при виде этого разрушения, проходили ярус за ярусом. В малой навигационной каюте лежал у стены скорченный труп человека в полотняных брюках и испачканной рубашке. Кто-то из техников, первым войдя сюда, накрыл труп брезентом. Это была, собственно, мумия с бурой кожей, присохшей к костям.

Роган ушел с «Кондора» одним из последних. Голова у него кружилась, его одолевали приступы тошноты, и он напрягал всю свою волю, чтобы сдержаться. Ему казалось, что он видел кошмарный, невероятный сон. Но лица окружающих убеждали его, что все это было в действительности. Дали краткую радиограмму на «Непобедимый». Часть экипажа осталась на «Кондоре», чтобы навести хоть некоторый порядок. Однако Роган велел сначала детально сфотографировать все помещения корабля и составить точные описания, в каком виде они находились.

Возвращались они с Баллмином и Гаарбом, одним из биофизиков. Водителем вездехода был Ярг. Его широкое обычно улыбающееся лицо словно съежилось и потемнело. Многотонная машина двигалась рывками, это было совсем не похоже на обычную плавную езду уравновешенного Ярга: вездеход вихлял между дюнами, выбрасывая в стороны гигантские песчаные фонтаны. Впереди шел безлюдный энергобот, обеспечивая силовую защиту. Все молчали; каждый думал о своем. Роган почти боялся встречи с астрогатором – не знал, что, собственно, ему сказать. Одно из самых ужасных открытий – ужасных своей крайней бессмысленностью – Роган затаил. В туалетной восьмого яруса он нашел куски мыла с четкими отпечатками человеческих зубов. А ведь там не могло быть голода; склады были битком набиты почти нетронутыми запасами продовольствия, даже молоко в холодильниках превосходно сохранилось.

На полдороге они приняли радиосигналы какого-то маленького вездехода, мчавшегося им навстречу в облаке пыли. Встретившись, машины притормозили. В маленьком вездеходе ехали двое – немолодой уже техник Магдов и нейрофизиолог Сакс. Выяснилось, что после отъезда Рогана и других с «Кондора» в гибернаторе обнаружили замороженное человеческое тело. Человека этого, возможно, еще удастся оживить; так что Сакс вез необходимую аппаратуру с «Непобедимого». Роган решил ехать обратно, мотивируя это тем, что машина ученого не имеет силовой защиты. На деле же он обрадовался, что можно отложить разговор с Горпахом. Машина круто развернулась, и они помчались обратно, вздымая песок.

Вокруг «Кондора» оживленно сновали люди. Из песчаных наносов вытаскивали все новые и новые предметы. В стороне под белыми полотнищами в ряд лежали трупы – их было уже больше двадцати. Пандус был спущен, даже стояночный реактор «Кондора» давал ток. Их машины заметили издалека по облаку пыли и открыли проход в силовом поле. На «Кондор» уже прибыл врач, маленький доктор Нигрен, но он не хотел в одиночку осматривать человека, найденного в гибернаторе.

Роган, пользуясь своими правами – ведь он замещал здесь командира, – пошел вместе с врачами. Обломки мебели и оборудования, которые раньше не давали приблизиться к дверям гибернатора, теперь были убраны. Индикаторы показывали семнадцать градусов холода. Медики, увидев это, переглянулись и ни слова не сказали. Но Роган достаточно знал о гибернации, чтобы понять, что температура эта слишком высока для полной обратимой смерти, а для гипотермического сна, наоборот, слишком вязка. Не похоже было, что этого человека в гибернаторе специально подготовили к пребыванию в соответственно созданных условиях – скорее он попал туда случайно, так же непонятно и бессмысленно, как все, что делалось на «Кондоре». Действительно, когда они оделись в термоскафандры и открыли тяжелую дверь гибернатора, то увидели ничком лежащего на полу человека в одном белье. Роган помог перенести его на маленький мягкий стол под тремя бестеневыми лампами, – это был даже не стол, а кушетка для небольших процедур, которые иной раз приходится проводить в гибернаторе. Роган боялся увидеть лицо этого человека – он ведь знал очень многих из экипажа «Кондора». Но этот был ему незнаком. Если бы его тело не сделалось холодным и твердым, словно лед, могло бы показаться, что он спит. Веки его были сомкнуты, кожа в сухом герметическом помещении даже сохранила естественный цвет, только побледнела. Но подкожную ткань заполняли микроскопические ледяные кристаллы. Врачи опять молча переглянулись. Потом начали готовить свои инструменты. Роган сел на одну из коек. Две длинные их шеренги были аккуратно застланы – в гибернаторе сохранился нормальный безукоризненный порядок.

Несколько раз звякнули инструменты, врачи зашептались, и наконец Сакс, отойдя от стола, сказал:

– Ничего не удастся сделать.

– Умер… – скорее делая единственно возможный вывод из этих слов, чем спрашивая, уронил Роган.

Нигрен тем временем подошел к щиту климатизатора. Вскоре по гибернатору пошла струя теплого воздуха. Роган встал, собираясь уйти, но тут увидел, что Сакс возвращается к столу. Он поднял с пола и открыл небольшую черную сумку – и там оказался аппарат, о котором Роган не раз слыхал, но которого никогда не видел в действии. Сакс весьма спокойно и педантично разматывал провода с плоскими электродами на концах. Приложив шесть электродов к голове умершего, он закрепил их эластичной лентой, потом присел на корточки, вынул из сумки три пары наушников, надел одну из них и, все в той же позе, начал двигать ручку настройки. На его лице с закрытыми глазами появилось выражение предельной сосредоточенности. Вдруг он нахмурился, нагнулся еще ниже, придерживая ручку, потом сорвал наушники.

– Коллега Нигрен, – сказал он каким-то странным голосом.

Маленький доктор взял наушники.

– Что? – задыхаясь, дрожащими губами прошептал Роган.

Аппарат этот на палубном жаргоне называли «замогильный фонендоскоп». Если человек умер недавно или если тело не подверглось разложению – как в данном случае, из-за холода, – можно было этим аппаратом «подслушать» мозг, точнее говоря, то, чем было заполнено сознание в последние минуты.

Аппарат посылал электрические импульсы в глубь человека; они шли по пути наименьшего сопротивления, то есть по тем нервным волокнам, которые в предагональном периоде образовывали функциональное единство. Результаты никогда не были точными и надежными, но ходили слухи, что несколько раз удалось таким образом получить необычайно важную информацию. В этих обстоятельствах, когда так многое зависело от того, приоткроется ли хоть краешек тайны, окутавшей трагедию «Кондора», применить «замогильный фонендоскоп» было просто необходимо. Роган уже понял, что нейрофизиолог вовсе не рассчитывал на оживление замерзшего человека и приехал, собственно, чтобы поймать передачу из его мозга. Он стоял недвижно, чувствуя странную сухость во рту и тяжелые удары сердца, когда Сакс протянул ему наушники. Если б не простота и натуральность этого жеста, Роган не решился бы их надеть. Но он сделал это под спокойным взглядом темных глаз Сакса, который припал на одно колено у аппарата, осторожно повертывая ручку усилителя.

Сначала он не услышал ничего, кроме слабого гудения токов, и почувствовал облегчение, потому что он ничего и не желал слышать. Он хотел бы, не отдавая себе в этом отчета, чтобы мозг этого незнакомого ему человека был нем, как камень. Сакс, поднявшись, поправил наушники у него на голове. Тогда сквозь свет, заливающий белую стену гибернатора, Роган увидел серую, словно пеплом засыпанную, затуманенную картину, как бы висящую на неопределенном расстоянии. Он невольно закрыл глаза, и изображение стало почти четким. Это было нечто вроде прохода где-то внутри корабля с тянущимися по потолку трубами; всю ширину его загромоздили человеческие тела. Казалось, что они движутся, но это мерцало и колыхалось все изображение. Люди лежали полуголые, остатки одежды свисали лохмотьями, а их неестественно белая кожа была покрыта не то черными крапинками, не то какой-то сыпью. Возможно, и это было лишь случайным побочным эффектом, потому что таких же черных точек было полным-полно на полу и на стенах. Вся эта картина, будто нечеткий снимок, сделанный сквозь толстый слой текучей воды, колебалась, растягивалась, съеживалась и мерцала. Охваченный ужасом, Роган внезапно раскрыл глаза; изображение побледнело и почти исчезло, лишь смутной тенью заслоняя яркое сияние ламп. Но Сакс снова коснулся ручки аппарата, и Роган услыхал – будто внутри своей головы – слабое нашептывание: «…аля… ама… ляля… аля… ма… мама…»

И больше ничего. Ток усиления внезапно мяукнул, зажужжал, наполнил наушники не то кукареканьем, не то диким смехом, язвительным и страшным. Но это был уже только ток; просто гетеродин начал генерировать слишком мощные колебания…

Сакс свертывал провода и укладывал их в сумку, а Нигрен натянул край простыни на лицо мертвеца, сжатые губы которого, возможно под воздействием тепла (в гибернаторе было уже почти жарко, по крайней мере у Рогана пот струился по спине), чуть приоткрылись, будто выражая безграничное изумление. Такими они и исчезли под белым саваном.

– Скажите что-нибудь… Почему вы ничего не говорите?! – взорвался Роган.

Сакс затянул ремешки на сумке, встал и приблизился к нему.

– Спокойней, навигатор…

Роган зажмурился, сжал кулаки, напрягся изо всех сил, но безрезультатно. Как всегда в такие минуты, им овладела ярость, и с ней очень трудно было справиться.

– Простите… – пробормотал он. – Так что же, собственно, это значит?

Сакс расстегнул и сбросил на пол слишком свободный скафандр и перестал казаться рослым и крепким – снова стал худым сутулым человеком с узкой грудью, с тонкими нервными руками.

– Я знаю не больше вашего, – сказал он. – А может, и меньше.

Роган ничего не понял, но ухватился за его последние слова:

– То есть почему меньше?

– Потому что меня здесь не было – я не видел ничего, кроме этого трупа. Вы тут были с утра. Это изображение вам ничего не говорит?

– Нет. Они… они шевелились. Они тогда еще были живы? И что на них такое было? Эти пятнышки…

– Они не шевелились. Это оптическая иллюзия. Энграммы фиксируются так же, как фотографии. Иногда получается сдвиг – образы налагаются друг на друга. В данном случае этого не было.

– А эти пятнышки? Тоже оптическая иллюзия?

– Не знаю. Все возможно. Но кажется мне, что нет. Вы как считаете, Нигрен?

Маленький доктор уже освободился от скафандра.

– Не знаю, – сказал он. – Может, это и не был артефакт. На потолке их не было, правда?

– Этих пятнышек? Нет. Только на них… и на полу. И на стенах…

– Если бы накладывалась другая проекция, они, вероятно, покрывали бы все изображение, – сказал Нигрен. – Но это не наверняка. Слишком много случайностей в таких фиксациях…

– А голос? Это… это бормотание? – с отчаянием допытывался Роган.

– Одно слово произносилось отчетливо: «мама». Вы это слышали?

– Да. Но там было еще что-то. «Аля… ляля…» – это повторялось…

– Повторялось потому, что я обшарил всю теменную область коры, – проворчал Сакс. – Это означает: всю зону слуховой памяти, – пояснил он Рогану. – Это и есть самое необычное…

– Эти слова?

– Нет. Не слова. Умирающий может думать о чем угодно; если б он думал о матери, это было бы абсолютно нормально. Но его слуховая память пуста. Совершенно пуста, понимаете?

– Нет. Ничего не понимаю. Как это – пуста?

– Сканирование теменных слоев обычно не дает результатов, – объяснил Нигрен. – Там слишком много энграмм, слишком много зафиксированных слов. Получается так, будто пытаешься читать сто книг сразу. Хаос. А у него, – он поглядел на тело, прикрытое простыней, – у него там ничего не было. Никаких слов, кроме вот этих нескольких слогов.

– Да. Я проходил от сенсорного центра речи до самой sulcus Rolandi, – сказал Сакс. – Потому эти слоги и повторялись: это были единственные уцелевшие фонетические структуры.

– А остальные? А другие?

– Нету их. – Сакс, будто теряя терпение, рывком поднял тяжелый аппарат – даже кожаная ручка футляра заскрипела. – Просто нет их, и все. Не спрашивайте меня, что с ними сталось. Этот человек полностью потерял слуховую память.

– А картина?

– Это дело другое. Он видел это. Мог даже не понимать, что видит, но фотоаппарат тоже ничего не понимает, однако фиксирует то, на что его нацелишь. Впрочем, не знаю, понимал он или нет… Вы мне поможете, коллега?

Врачи ушли, таща аппараты. Дверь закрылась. Роган остался один. И тут его охватило такое отчаяние, что он подошел к столу, отбросил покрывало и, расстегнув рубашку мертвеца – она оттаяла и стала уже совсем мягкой, – внимательно осмотрел его грудь. Он вздрогнул, прикоснувшись к телу, – кожа стала эластичной; ткани оттаивали, мышцы при этом расслаблялись, голова, прежде неестественно приподнятая, безвольно откинулась, словно этот человек и вправду спал.

Роган искал на его теле следов какой-нибудь загадочной эпидемии, отравления, укусов, но не нашел ничего. Два пальца левой руки разомкнулись, открывая маленькую ранку. Ее края слегка зияли; она начала кровоточить. Красные капли падали на белую пенопластовую покрышку стола. Это уже оказалось не по силам Рогану. Даже не закрыв мертвеца саваном, он выбежал из гибернатора и кинулся, расталкивая столпившихся в коридоре людей, к выходу, словно его что-то преследовало.

Ярг задержал его у барокамеры, помог надеть кислородный прибор, даже мундштук сунул ему в губы.

– Ничего не известно, навигатор?

– Нет, Ярг. Ничего. Ничего!

Он не замечал, с кем спускается вниз в кабине подъемника. Двигатели машин выли на холостом ходу. Ветер усилился, и песчаные вихри неслись, хлеща шершавую, изъязвленную оболочку ракеты. Роган совсем забыл об этой странной истории с оболочкой. Он подошел к корме и, став на цыпочки, коснулся плотного металла кончиками пальцев. Броня была похожа на утес – именно на поверхность очень старого выветрившегося утеса, всю в твердых бугорках, неровную. Он видел между вездеходами высокую фигуру инженера Ганонга, но даже и не попытался спросить, что он думает об этом феномене. Инженер знал не больше, чем он. То есть ничего. Ничего.

Он возвращался вместе с дюжиной людей, сидя в углу кабины на самом большом вездеходе. Словно из далекой дали слышал их голоса. Боцман Тернер заговорил что-то об отравлении, но все на него обрушились:

– Отравление? Чем? Все фильтры в идеальном состоянии! В резервуарах полным-полно кислорода. Запасы воды нетронуты… Еды вдосталь…

– Видали, как выглядел тот, кого мы нашли в малой навигационной? – спросил Бланк. – Я с ним был знаком… нипочем бы его не узнал, но у него был такой перстень с печаткой…

Никто ему не ответил.

Вернувшись на базу, Роган отправился прямо к Горпаху. Тот уже ориентировался в ситуации благодаря телевизионным передачам и рапортам ранее вернувшейся группы, которая вдобавок привезла несколько сотен снимков. Роган почувствовал невольное облегчение, поняв, что может не отчитываться перед командиром о своих наблюдениях.

Астрогатор внимательно пригляделся к нему, встав из-за стола, где кипы фотографий громоздились на карте окрестностей. Они были одни в большой навигационной каюте.

– Возьмите себя в руки, Роган, – сказал он. – Я понимаю, что вы переживаете, но нам прежде всего необходимо благоразумие. И самообладание. Нам надо добраться до сути этой сумасшедшей истории.

– У них были все средства защиты – энергоботы, лазеры, излучатели. Главный антимат стоит у самого корабля. У них было то же, что есть у нас, – бесцветным голосом проговорил Роган. Он вдруг сел. – Извините… – тихо сказал он.

Астрогатор вынул из стенного шкафчика бутылку коньяка.

– Старое средство, иногда годится. Выпейте это, Роган. Раньше его применяли на полях сражений.

Роган молча глотнул жгучую жидкость.

– Я проверил сборные счетчики всех агрегатов мощности, – сказал он, словно бы жалуясь. – На них никто не нападал. Они даже ни разу не стреляли. Просто… просто…

– Они сошли с ума? – спокойно подсказал астрогатор.

– Хотел бы я хоть в этом удостовериться. Но как это возможно?

– Вы видели бортовой журнал?

– Нет. Гаарб его увез. Он у вас?

– Да. После даты посадки там всего четыре записи. Они касаются тех руин, которые вы исследовали, и… «мушек».

– Не понимаю. Каких мушек?

– Этого я не знаю. Дословно эта запись звучит так… – Он взял со стола открытый бортжурнал. – «Никаких признаков жизни на суше. Состав атмосферы…» – ну, это данные анализов… А, вот тут: «В 18.40 второй разведывательный отряд на вездеходах, возвращаясь из развалин, попал в локальную песчаную бурю со значительной активностью атмосферных разрядов. Радиосвязь удалось наладить, несмотря на помехи. Отряд сообщает, что обнаружено значительное количество мушек, появляющихся…»

Астрогатор замолчал и отложил журнал.

– А дальше? Что же вы не дочитываете?

– Это, собственно, и есть конец. На этом обрывается последняя запись.

– И больше ничего нет?

– Остальное можете посмотреть.

Он придвинул к Рогану открытую страницу. Она была исчерчена неразборчивыми каракулями. Роган расширенными глазами вглядывался в хаос пересекающихся линий.

– Тут вроде буква «б»… – сказал он тихо.

– Да. А здесь «Г». Большое «Г». Совсем будто бы маленький ребенок писал… Вам не кажется?

Роган молчал, держа пустой стакан в руке – он забыл его поставить. Он подумал о недавних своих честолюбивых замыслах: ведь он мечтал о том, чтобы командовать «Непобедимым», а сейчас благодарил судьбу, что не ему придется решать дальнейшую участь экспедиции.

– Вызовите руководителей специализированных групп. Роган! Очнитесь!

– Извините. Совещание будет?

– Да. Пускай все собираются в библиотеке.

Через четверть часа все уже сидели в большом квадратном зале с цветными эмалированными стенами, за которыми помещались книги и микрофильмы. Пожалуй, больше всего угнетало это жуткое сходство помещений «Кондора» и «Непобедимого». Все понятно, это были корабли-близнецы, но Роган, в какой бы угол ни глянул, не мог отделаться от сумасшедших картин, въевшихся в память.

У каждого человека тут было свое постоянное место. Биолог, врач, планетолог, инженеры-электронщики и связисты, кибернетики и физики сидели в расставленных полукругом креслах. Эти девятнадцать человек составляли стратегический мозг корабля. Астрогатор отдельно от всех стоял под полуспущенным белым экраном.

– Все присутствующие ознакомились с ситуацией на «Кондоре»?

Все хором ответили утвердительно.

– До сего времени, – сказал Горпах, – группы, работающие возле «Кондора», обнаружили двадцать девять трупов. На самом корабле их обнаружено тридцать четыре, в том числе один идеально сохранившийся благодаря замораживанию в гибернаторе. Доктор Нагрей, который только что вернулся оттуда, доложит нам…

– Я мало что могу сказать, – вставая, произнес маленький доктор и медленно подошел к астрогатору; он был на голову ниже Горпаха. – Мы нашли всего девять мумифицированных трупов. Кроме того, о котором упомянул командир и который будет исследоваться особо. Остальные – это скелеты или части скелетов, извлеченные из песка. Мумификация происходила только внутри корабля, где имелись благоприятные для нее условия: очень низкая влажность воздуха, практическое отсутствие гнилостных бактерий и не слишком высокая температура. Тела, находившиеся на открытом пространстве, подверглись разложению, которое усиливалось в периоды дождей, поскольку в здешнем песке содержится значительный процент окислов и сульфидов железа, реагирующих со слабыми кислотами… Впрочем, думаю, что детали несущественны. Если понадобится подробное описание данных реакций, это можно будет поручить коллегам-химикам. Во всяком случае, в этих условиях мумификация не могла происходить, тем более что тут присоединялось воздействие воды и растворенных в ней веществ, а также воздействие песка на протяжении нескольких лет. Последним объясняется отполированность костной поверхности…

– Простите, – прервал его астрогатор. – Доктор, в данный момент наиболее важна причина гибели этих людей.

– Нет никаких признаков насильственной смерти, по крайней мере на телах, наиболее сохранившихся, – заявил врач; он ни на кого не смотрел и, поднеся руку к глазам, казалось, изучал нечто невидимое. – Картина такова, будто они умерли естественной смертью.

– То есть?

– Без внешних насильственных воздействий. Некоторые длинные кости, найденные отдельно, переломаны, но такие повреждения могли появиться позже. Чтобы уточнить это, нужны длительные исследования. У наиболее сохранившихся трупов не повреждены ни скелеты, ни кожные покровы. Никаких ран, если не считать мелких царапин, которые наверняка не могли быть причиной смерти.

– Так от чего же они погибли?

– Этого я не знаю. Можно подумать, что с голоду или от жажды…

– Запасы воды и продовольствия там не использованы, – с места сказал Гаарб.

– Об этом я знаю.

С минуту все молчали.

– Мумификация представляет собой прежде всего обезвоживание организма, – пояснил Нигрен; он по-прежнему ни на кого не смотрел. – Жировые ткани подвергаются при этом изменениям, но их можно обнаружить. Так вот… у этих людей они практически отсутствовали. Именно как после длительного голодания.

– Но у того, что в гибернаторе, они были, – бросал Роган, стоя за последним рядом кресел.

– Это правильно. Но он, вероятно, умер от замерзания. Очевидно, каким-то образом попал в гибернатор; может быть, заснул, когда температура снижалась.

– Допускаете вы возможность массового отравления? – спросил Горпах.

– Нет.

– Но, доктор… нельзя же так категорически…

– Могу это объяснить, – ответил врач. – Отравление в планетных условиях возможно либо через легкие при вдыхании газов, либо через пищеварительный тракт, либо через кожу. На одном из наиболее сохранившихся трупов был надет кислородный аппарат. В баллоне имелся кислород. Его хватило бы на несколько часов.

«Это правда», – подумал Роган. Он вспомнил этого человека – клочки побуревшей кожи на черепе и скулах, глазницы, из которых сыпался песок.

– Люди не могли съесть ничего ядовитого, потому что тут вообще нет ничего съедобного. То есть на суше. А никакой ловли в океане они не предпринимали. Катастрофа наступила вскоре после посадки. Они успели всего только послать разведку в руины. И это было все. Впрочем, вот и Мак Минн. Коллега, вы уже закончили?

– Да, – с порога ответил биохимик.

Все повернулись к нему. Он прошел между креслами и стал рядом с Нигреном. На нем был длинный лабораторный фартук.

– Вы проделали анализы?

– Да.

– Доктор Мак Минн исследовал тело человека, найденного в гибернаторе, – пояснил Нигрен. – Может, вы сразу скажете, что обнаружили?

– Ничего, – сказал Мак Минн.

Волосы у него были до того светлые, что их можно было принять за седые, и глаза такие же светлые. Крупные веснушки пестрели у него даже на веках. Но сейчас его длинное лошадиное лицо никому не казалось смешным.

– Никаких ядов, органических или неорганических. Все энзимные группы тканей в нормальном состоянии. Кровь в норме. В желудке – остатки переваренных сухарей и концентратов.

– Так как же он погиб? – спросил Горпах; он был по-прежнему спокоен.

– Попросту замерз, – ответил Мак Минн и лишь теперь заметил, что на нем фартук; он расстегнул пряжки и бросил фартук на пустое кресло – скользкая ткань сползла на пол.

– Каково же ваше мнение? – неотступно допытывался астрогатор.

– Нет у меня никакого мнения, – сказал Мак Минн. – Могу только сказать, что эти люди не подверглись отравлению.

– Может, какое-нибудь быстро распадающееся радиоактивное вещество? Или жесткое излучение?

– Жесткое излучение в смертельных дозах оставляет следы: гематомы, петехии, изменения в картине крови. Здесь таких изменений нет. И не существует в природе такого радиоактивного вещества, смертельная доза которого могла бы через восемь лет бесследно исчезнуть из организма. Здешний уровень радиоактивности ниже земного. Эти люди не соприкасались ни с каким видом радиации. За это я могу поручиться.

– Но ведь убило же их что-то! – повысил голос Баллмин.

Мак Минн молчал. Нигрен тихо сказал ему что-то. Биохимик кивнул и вышел, обходя ряды сидящих. Нигрен тоже сошел с возвышения и уселся на прежнее свое место.

– Дела выглядят не блестяще, – сказал астрогатор. – Во всяком случае, от биологов нам помощи ждать нечего. Кто-нибудь хочет высказаться?

– Да.

Встал Сарнер, физик-атомник.

– Объяснение гибели «Кондора» находится в нем самом, – сказал он и посмотрел на всех своими глазами дальнозоркой птицы; при черных волосах глаза у него были светлые, чуть ли не белые. – То есть оно там имеется, но мы пока не можем его заметить и расшифровать. Хаос в помещениях, нетронутые запасы, положение и размещение трупов, повреждения вещей и аппаратуры – все это что-то означает…

– Если вам больше нечего сказать… – неодобрительно бросил Гаарб.

– Терпение. Мы оказались в потемках. Приходится искать какой-то путь. Пока мы знаем очень мало. У меня такое впечатление, что нам просто не хватает мужества припомнить некоторые вещи, замеченные нами на «Кондоре». Поэтому мы так упорно возвращаемся к гипотезе отравления и вызванного им массового помешательства. Однако в своих собственных интересах – и ради тех, на «Кондоре», – мы должны изучить безоговорочно все факты. Прошу, а вернее категорически предлагаю, чтобы каждый из нас рассказал тут же, сейчас, о том, что больше всего потрясло его на «Кондоре». О чем он никому не сказал. О чем подумал, что нужно это забыть.

Сарнер сел. Роган после недолгой внутренней борьбы рассказал о тех кусках мыла, которые заметил в туалете.

Потом встал Гралев: под грудами изодранных карт и книг всюду были засохшие экскременты.

Еще кто-то рассказал о консервной банке с отпечатками зубов – будто пытались разгрызть металл. Гаарба особенно поразили каракули в бортовом журнале и упоминание о «мушках». Он не ограничился этим:

– Допустим, что из этого тектонического разлома в «городе» вырвалась волна ядовитого газа и ветер принес ее к ракете. Если вследствие неосторожности люк остался приоткрытым…

– Приоткрыт был только наружный люк, коллега Гаарб. Об этом говорит песок в барокамере. Внутренний был закрыт.

– Его могли закрыть потом, когда уже начали ощущать отравляющее действие газа…

– Но ведь это невозможно, Гаарб. Внутренний люк не откроется, пока наружный открыт. Они открываются попеременно, это исключает всякую неосторожность или небрежность…

– Но одно не подлежит сомнению – это случилось внезапно. Массовое помешательство… Я уж не говорю о том, что случаи психоза бывают во время полета, в пустоте, а не на планетах, да еще буквально через несколько часов после посадки. А массовое помешательство, охватившее весь экипаж, могло быть только результатом отравления…

– Или того, что они впали в детство, – проговорил Сарнер.

– Как? Что вы говорите? – Гаарб, казалось, остолбенел. – Или это… шутка?

– Я в такой ситуации не стал бы шутить. Я сказал о впадании в детство потому, что никто об этом не говорил. Однако эта пачкотня в бортжурнале, эти изодранные книги, звездные атласы, эти с трудом нацарапанные буквы… ну, вы же их видели!

– Но что это значит? – спросил Нигрен. – Вы думаете, что все это – определенное заболевание?

– Нет. Такого, кажется, и не существует. Верно, доктор?

– Наверняка нет.

Снова наступило молчание. Астрогатор колебался.

– Это может толкнуть нас на неверный путь. Результаты некроптических прослушиваний всегда неопределенны. Но я уж и не знаю, может ли нам теперь что-нибудь еще больше навредить… Доктор Сакс…

Нейрофизиолог описал изображение, полученное из мозга человека в гибернаторе, и, конечно, сказал о слогах, оставшихся в его слуховой памяти. Это вызвало прямо-таки бурю вопросов; их перекрестным огнем задело и Рогана, поскольку он тоже принимал участие в эксперименте. Но все это ни к чему не привело.

– Эти черные крапинки ассоциируются с «мушками»… – сказал Гаарб. – Постойте-ка. А может, причины смерти были разные? Допустим, на экипаж напали какие-то ядовитые насекомые – в конце концов, невозможно обнаружить следы мелких укусов на мумифицированной коже. А тот, кого нашли в гибернаторе, просто постарался укрыться от этих насекомых, чтобы избегнуть судьбы товарищей… и замерз.

– Но откуда у него взялась амнезия перед смертью?

– Это потеря памяти, да? А это удалось совершенно точно установить?

– Постольку, поскольку вообще можно считать точными некроптические исследования.

– Так что же вы скажете о гипотезе насчет насекомых?

– По этому вопросу пускай выскажется Лауда.

Лауда был главным палеобиологом корабля; он стоял, ожидая, пока все утихомирятся.

– Мы не случайно вообще не говорили о так называемых «мушках». Каждый, кто хоть немного ориентируется в биологии, знает, что никакие организмы не могут существовать вне определенного биотопа, то есть доминирующего комплекса, который образует среда и все существующие в ней виды живого. Так обстоит во всем исследованном космосе. Жизнь либо создает громадное разнообразие форм, либо вообще не возникает. Насекомые не могли появиться без одновременного развития наземных растений, других организмов, беспозвоночных и так далее. Я вам не буду излагать общую теорию эволюции – думаю, достаточно будет заверить вас, что это невозможно. Нет тут никаких ядовитых мух и никаких иных членистоногих – насекомых, многоножек либо паукообразных. И никаких родственных им форм.

– Но нельзя же утверждать это с такой уверенностью! – закричал Баллмин.

– Будь вы моим учеником, Баллмин, не попали бы вы на этот корабль, потому что провалились бы у меня на экзамене, – невозмутимо произнес палеобиолог, и все невольно усмехнулись. – Не знаю, как у вас насчет планетологии, а по эволюционной биологии – неудовлетворительно!

– Получается типичная распря специалистов… стоит ли время на это тратить? – шепнул кто-то за спиной у Рогана.

– Но ведь, может быть, эти насекомые не здешнего происхождения! – упорствовал Баллмин. – Может, их привезли откуда-нибудь…

– Откуда?

– С планет Новой.

Тут заговорили все вместе. Не сразу удалось водворить спокойствие.

– Коллеги! – сказал Сарнер. – Я знаю, откуда позаимствовал свою идею Баллмин. Из рассказа Гралева о лирянах.

– Что поделаешь – не отрицаю авторства, – бросил физик.

– Отлично. Допустим, что на такую роскошь, как правдоподобные гипотезы, нам уже нечего рассчитывать. Что нам нужны гипотезы сумасшедшие. Пускай даже так. Коллеги-биологи! Допустим, какой-то корабль с планет Новой привез сюда тамошних насекомых. Могли бы они приспособиться к местным условиям?

– Если гипотеза должна быть сумасшедшей, то могли бы, – со своего места ответил Лауда. – Но даже сумасшедшая гипотеза должна объяснять все.

– То есть?

– То есть она должна объяснить, что изъело всю наружную оболочку «Кондора» и вдобавок до такой степени, что, как мне говорили инженеры, корабль вообще не сможет лететь, пока его не отремонтируют весьма основательно. Или, может, вы думаете, что какие-то насекомые приспособились к потреблению молибденового сплава? Это одно из самых твердых веществ во всем космосе. Коллега Петерсен, чем можно пробрать такую оболочку?

– Если она соответствует кондициям, то, собственно, ничем, – ответил заместитель главного инженера. – Можно ее слегка надсверлить алмазами, но на это потребуется чуть ли не тонна сверл и тысяча часов времени. Уж скорее кислотами. Но кислотами неорганическими, и они должны были бы действовать при температуре самое меньшее две тысячи градусов и при участии соответствующих катализаторов.

– А что, по-вашему, изъело броню «Кондора»?

– Понятия не имею. Он бы мог так выглядеть, если б сидел в кислотной ванне при соответствующем нагреве. Но как это было сделано без плазменных дуг и без катализаторов, этого я себе не могу представить.

– Вот вам и ваши «мушки», коллега Баллмин! – сказал Лауда.

– Думаю, что нет смысла продолжать дискуссию, – заговорил долго молчавший астрогатор. – Может, рано было ее начинать. Ничего нам не остается, кроме как проводить исследования. Разделимся на три группы. Одна займется руинами, другая – «Кондором», а третья совершит несколько вылазок в глубь западной пустыни. Это максимум возможного, потому что, если даже пустят в ход некоторые механизмы «Кондора», я не могу снять с охраны «Непобедимого» больше чем четырнадцать энергоботов, а третья степень по-прежнему необходима…