Со стороны это напоминало всеобъемлющий «конец света». Не в масштабах крохотной планеты или даже солнечной системы, это было нечто фундаментальное, распространяющееся на всю Вселенную. Многомиллиардные тонны раскаленной материи сливались во что-то единое, не переставая при этом реагировать между собой. Термоядерные реакции образовывали облака звездных газов и туманности, которые, однако, тоже были обречены, увлекаемые, как и все вокруг, беспощадной жадностью гравитации. Космос уже не казался пустым и черным. Вокруг, насколько только мог охватить взор, переливалось и играло самыми разнообразными оттенками светового спектра. Желтое переливалось в красное, завивалось каштановой спиралью и, вспыхнув белым, рассыпалось ярко-голубыми бриллиантами, которые вскоре безвозвратно пропадали в этом невообразимом калейдоскопе. Переливания красок было настолько яркое, эффектное и стремительное, что уловить все происходящее не было никакой возможности.

Постоянно ускоряясь, вся эта раскаленная материя неслась прямо на Андрея Фролова, зависшего где-то в космической бесконечности в качестве абсолютно нереального наблюдателя. Космические массы сжимались одновременно со всех сторон, что создавало ощущение нахождения внутри стремительно ссужающейся сферы. Но это не вызывало ни страха, ни паники, ни даже желания куда-нибудь спрятаться, тем более прятаться было негде. Все становилось всем, и Фролов понял, что Вселенная схлопывается. Осознание этого было настолько спокойным, что даже опоздание на работу воспринималось бы более эмоционально.

Наконец, начали растворяться самые ближайшие звезды, а потом стена материи, почему-то совсем негорячей, просто пронеслась сквозь Фролова. За ней осталась пустота. Но не та, космическая пустота, которая уже пугает своей черной бесконечностью, это была абсолютная пустота, вяжущая не только отсутствием даже одинокого кванта света или атома, но и возможностью осознать это. Осталось только ощущение любви ко всему, чем-то напоминающее забытое детское чувство, которое и делает каждого ребенка счастливым в независимости ни от чего. А потом пропало и оно. В какой-то момент не было ничего, а затем появилось неповторимое и ни с чем несравнимое ощущение себя всем и сразу ничем. Когда тригинтиллионы всего, начиная от гигантских звезд и планет, и заканчивая едва промелькнувшей у кого-то мыслью, начинали являться тобой, а ты – являться ими, поскольку в сознании образовывалось все когда-либо существовавшее во Вселенной в виде материи, мысли или чувства. И ничего другого быть уже не могло, потому что никогда не было. Ощущение единства настолько поражало своим величием, что только сейчас приходило понимание о каком просветлении или рае велись разговоры на ничтожно крохотной планете Земля. А потом кто-то шепнул, отчетливо и совершенно непонятно откуда: «Пора домой».

Фролов подскочил и испуганно пытался сообразить где он. После совершенного спокойствия во сне, вернувшись в реальность, ему было страшно потерять жену Веру, однокомнатную квартиру и даже кофе-машину, нажитую непосильным трудом. Убедившись, что никакая Паранишпанна на это не претендует, Фролов понял, что все в порядке и уронил голову на подушку. За окном было еще темно. Разбуженная Вера спросила, что стряслось, Андрей сказал, что все в порядке и взглянул на лежавший рядом мобильный телефон. До сигнала будильника оставалось чуть больше часа.

Несмотря на умиротворенность в конце сна, все же от него осталось неприятное ощущение. Полежав еще в кровати, Андрей понял, что уже не уснет и ушел на кухню. Чтобы не будить жену тарахтением кофе-машины, Фролов просто включил чайник, затем сел за стол и, подперев голову рукой, долго смотрел в одну точку.

Сегодня был его день рождение – 22 сентября. Андрею Фролову исполнилось тридцать три года.

Настроение было совсем непраздничное.

Соколова не звонила и не писала уже три дня с момента их последней встречи, что косвенно говорило о появившийся в ней обиде. Конечно, сегодня она позвонит и поздравит своего друга с днем рождения, в чем Фролов был абсолютно уверен, но насколько это будет искренни, а не из чувства долга, понять будет затруднительно. Хотя, Андрей осознавал, что, возможно, это просто домыслы, ведь были случаи, когда он с Любой не связывался и неделю, и это ничего не значило, кроме того, что у каждого были какие-то свои дела. Но тогда они расставались по-обычному, без попыток с чьей-либо стороны склонить другого к сексуальным связям. А что теперь в голове у Соколовой предугадать было почти невозможно…

Сам Фролов с удивлением распознавал, что творилось с ним эти три дня. Десятки раз задавал себе вопрос, чем бы закончилась та сцена, когда девушка положила его руку на свою грудь. Сексом? Поцелуями и петингом? Ничем, в конце концов? Чтобы ответить на него, Андрей себя спрашивал: «А какое бы я хотел продолжение?» И как он не старался найти в себе силы и аргументы ответить: «Никакое», надо было признать другое: Любовь он знал давно, заботился о ней, видел, как она оживает после тяжелой травмы, и теперь, когда она расцвела как заботливо выращенный цветок, ему хотелось овладеть ей страстно и нежно, и отсутствие ног совсем не уменьшало сексуальность девушки.

Несмотря на это желание, Андрей был рад, что не поддался этому соблазну. Вере изменять он не хотел, но было ощущение, что измена уже произошла независимо от его воли. Где-то внутри. Но, в конце концов, соблазны и являются соблазнами, потому что тебе чего-то хочется, а ты этого не делаешь. Можно хотеть убить человека, но этим ты его не убьешь, а тебя не посадят в тюрьму. Можно хотеть украсть у соседа машину, но от этого машина не станет твоей. Можно хотеть заняться плотскими утехами с небезразличной тебе девушкой, но это не значит, что твой фаллос попал в ее влагалище. Чтобы понять огромную разницу между «хотел» и «сделал», Андрей даже представил, что Вера хотела какого-то мужчину, но не переспала с ним (неприятно, но даже на обиду не тянуло), а потом, что переспала…

Итак, он – Андрей Фролов, был герой. Не поддался на соблазн. Но в чем был соблазн? Если бы только в разовом сексе с Соколовой. Соблазн был в другом. Пустить все в тартарары. Но даже самый отчаянный порыв чувств к Любови не смог бы заставить совершить Фролова этот уникальный по своей безрассудности поступок. Держать себя в руках молодой хирург умел. Но на вопрос: «хотел он уйти к Соколовой или нет?», ответ до сих пор не был найден. Хотя он был очевиден, как, казалось бы, поначалу. Тем более Андрей не раз ловил себя на мысли, что ничего такого особенного в Любе нет. Кроме отсутствия ног. В итоге получалось, что ее главный недостаток стал ее главным достоинством!

Можно было держать в руках себя сколько угодно, но, если твоя жизнь не совпадает с твоими желаниями, она превращается в ад. Человек просто теряет себя самого. И объяснения о глупости, безрассудности этих желаний не делают существование лучше, не являются сладкой пилюлей. Фролов понимал, что если полностью осознает желание быть с Соколовой, то ад на Земле ему обеспечен, как бы он себя не убеждал в плюсах сегодняшней жизни. До ада оставалось совсем немного, это Андрей понимал, как никогда хорошо. Ад уже стоял на пороге и только ждал приглашения войти. А когда оно будет получено, то это действительно будет катастрофа! Ведь, чтобы ад переставал быть адом, нужно будет променять обставленную квартиру с почти выплаченной ипотекой и девушку – красавицу – главбуха, на инвалидку, живущую на пенсию и приработки в двухкомнатной хрущевке с мамой. Именно так бы все это выглядело со стороны. Так думали бы родители Фролова, его коллеги, знакомые, друзья и родственники. Но так бы не думал сам герой истории о спасении девушки в метро. И девушка это знала, с самого начала, сказав когда-то: «Вы единственный человек, которого я не стесняюсь. Я знаю, что вы никогда не подумаете, что я калека или безногая уродка. Вы понимаете все мои сегодняшние проблемы».

Настроение было не праздничное, но все могло измениться. Как это ни странно, но спасать Андрея теперь должна была Любовь. Именно от нее все зависело. От ее сегодняшнего посыла в телефонном звонке. Оставит она все как прежде или обидится, а, может быть, начнет снова соблазнять своего героя… Как это было ни странно, но тридцатитрехлетний мужчина полностью осознал свою моральную зависимость от двадцатипятилетней девушки, потеря которой сулила только грусть и уныние. Более того, спасение ее давно стало главной целью в его жизни. Ни работа, ни семья с Верой, а эта беззащитная, брошенная на растерзание судьбы душа. И вместе с Любовью терялся больший смысл жизни молодого успешного хирурга.

На этом проблемы, подрывающие настроение, не заканчивались. Еще не было известно, что решат по смерти пациента; заведующий хирургического отделения, с которым были отличные отношения – Наиль Ренатович Салимов – уезжал в Москву и, скорее всего, его заменит Татьяна Рауфовна Хабибулина, с которой у Фролова постоянно возникало непонимание.

Деваться было некуда. Нужно было идти и решать все проблемы.

– Доброе утро, дорогой, – на кухне появилась Вера. – С днем рождения! – она обняла сзади сидящего на стуле Андрея и стала целовать в шею и щеки. – Раз уж ты проснулся пораньше, то пора получить свой первый подарок, – шепнула Фролова на ушко своему мужу.

«Может быть, день все-таки удастся?» – подумал Фролов.

Фролов едва переоделся в рабочую одежду, как на пороге появился Ломидзе. Высокий кудрявый в белом халате, с правильными голливудскими чертами лица, он походил скорее на актера, нежели патологоанатома местной больницы.

– Андрюха, с днем варенья! – Евгений буквально подскочил к другу и стал трясти за руку. – Хотел пожелать тебе всего самого лучшего, но ты и так этим обладаешь. У тебя отличная жена, отличная работа, отличный коллектив, отличная любовница, отличные родители. Ну, друзья, я надеюсь, тоже отличные. Поэтому здоровья и денег, чтобы на всех хватало, – в этот момент Ломидзе наигранно подмигнул.

– Спасибо, Жека, только с Надей у нас ничего нет.

– Я знаю, что нет. Хотя она совсем даже не против…

– А откуда тогда отличная любовница?

– Да ладно тебе, маленький фетишист, пойдем лучше ко мне заскочим. Выпьем по тридцать граммов спирта и поговорим по пятничному случаю.

Тут собственно появилась и Надя Лаврентьева – интерн и ассистентка Фролова. Она опаздывала, оттого вбежала запыхавшейся, с подкашивающимися на каблуках ногами. Без каких-либо прелюдий она бросилась обниматься к своему начальнику со славами поздравлений, оставив на щеке Фролова смачный след от помады.

Лаврентьева как-то сбила недоумение с легкими оттенками возмущения, нарастающие внутри Фролова по поводу «отличной любовницы». Ведь слова «маленький фетишист» подразумевали в роли любовницы Любу Соколову, девушку с ограниченными возможностями, с которой у Андрея в плане интимных связей никогда ничего не было. Собственно, подозревать в этих самых связях Ломидзе, кроме Лаврентьевой и Соколовой, никого и не мог. Поскольку круг подходящих женщин, с которыми тесно общался Фролов, на этом и заканчивался.

– По Стопе… Смешная у мужика была фамилия – Стопа, – начал патологоанатом еще по пути в морг. – Это по взрыву газа. В общем, непонятно, как мужик вообще до операции дотянул, умер он от субдурального кровоизлияния, а не от хирургического вмешательства при извлечении осколков стекла.

– Порезы вызвали обильное кровотечение. Если бы мы не зашили раны и не извлекли осколки, пациент умер бы от потери крови. Поэтому на томографию его никто не повез. Хотя о наличии гематомы могли бы и догадаться…

– Не переживай. Большинство в его случае умерли бы либо в неотложке, либо сразу после взрыва. Смертность от острых СДГ составляет шестьдесят – восемьдесят процентов. Это даже в Википедии написано, – Ломидзе был так весел, что казалось, что день рождение у него.

Наконец оба мужчины вошли в морг. В нем совсем не воняло ни формалином, ни трупами, а пахло кофе, который Ломидзе сварил с утра. Вместо спирта (собственно, шутка про выпьем спирта постоянно присутствовала у Ломидзе) патологоанатом достал бутылку коньяка и оставшуюся от какого-то предыдущего повода нарезанную на тарелке закуску. Плеснув спиртного в бокалы, Ломидзе произнес короткий тост: «За тебя, Андрюха!»

– Жека, а с чего ты решил, что я сплю с Соколовой? – Фролов все не мог успокоиться по поводу «отличной любовницы».

– Андрон, тут же и так все понятно. Какой тебе смысл три года ездить к безногой девке? Нет, я тебя не осуждаю. Я бы даже сказал, это грамотный вариант. Такая тебя всегда любит и ждет, потому что кому она на хрен такая нужна. Дает по-любому безотказно, ведь если ты потом не приедешь, то альтернативы тебе никакой нету. По ресторанам ее водить не надо, шубы покупать тоже, можно сказать, как раз вариант для бюджетника. Тем более, что девка она симпатичная, а то что ступней не хватает, так это почти незаметно. Вообщем, респект. Я даже тебе завидую. Чуть-чуть.

– Жека, я же никогда тебе про это не рассказывал…

– А че рассказывать-то. Все люди взрослые, сами все понимаем.

– Я про то, что я не спал с ней. И даже не целовался.

– Стопэ! Как это? – Андрею показалось, что Ломидзе даже напугался такой новости, как будто от того спал Фролов с Соколовой или не спал в жизни молодого патологоанатома что-то должно измениться. В какой-то момент Андрею пришла мысль, что возможно его друг на эту тему даже заключил пари. Иначе, почему вообще возникла такая реакция?

– Да вот так. Мне реально просто было жалко девчонку. Да и какой секс? Ты бы ее видел, ей о сексе меньше всего хотелось думать. Человеку ноги отрезало, понимаешь? Она даже до туалета дойти поначалу нормально не могла. У нее протезов два года не было!

– Но это же была всего лишь обычная пациентка? – у Ломидзе явно случился когнитивный диссонанс. – Таких было сотни! Ты ни к кому потом по три года домой не ездил.

– Но так я никого из-под вагонов метро и не вытаскивал! Не знаю. Одно дело, когда тебе их привозят в операционную, а другое, когда все случилось на твоих глазах. Да еще когда ты затупил, вместо того чтобы двери заблокировать и стоп-кран сорвать, я зачем-то бросился ей руку подавать.

Настала пауза.

Ломидзе уставился в точку и что-то «перебирал» в голове, как будто это он затупил в тот весенний день трагедии.

– Ну, ладно, – наконец-то очнулся Евгений, хотя было видно, что ему было просто необходимо продолжить разговор, чтобы избежать неловкости. – Не спал, так не спал.

Фролову захотелось спросить друга по поводу спора, но немного подумав, решил, что особого смысла в этом нет, так как навряд ли Ломидзе бы сознался. Да и оставалось непонятным, какие в этом споре Евгений собирался представлять доказательства. Неужели слов самого Фролова было бы достаточно?

– Но в пятницу Люба пыталась меня соблазнить, – Андрей еще до состоявшегося разговора собирался это рассказать другу. – Она вообще была необычно весела и игрива. Они с мамой на дорогие протезы накопили. Скоро Люба сможет ходить, бегать, танцевать. Единственная проблема, что мышцы атрофировались, но об этом она даже и не думает. Похоже, вчера ей было как раз до секса. Она взяла мою руку и положила себе на грудь…

– Ну ты, надеюсь, не растерялся?

– Что значит – не растерялся? Я так-то женат. У меня Вера есть. Ничего не было, я ушел домой, Соколова, похоже, обиделась.

– Ну да, Вера… Молодец, Андрюха! Что могу сказать, ты настоящий пример для подражания. Человек с большой буквы, образцовый муж… Я бы так не смог.

В этот момент в кармане Фролова заиграл мобильный телефон. Андрей с надеждой подумал, что это как раз Соколова, но звонила Лаврентьева.

– Андрей, ты куда пропал? – спросила она. – Тут Наиль Ренатович пришел, собрались тебя поздравлять, а тебя нет. Давай быстрей в ординаторскую.

В ординаторской собралось все хирургическое отделение и некоторые врачи из других. В целом Фролова в больнице любили и уважали. Заведующий хирургического отделения Салимов произнес стандартную речь и вручил конверт с деньгами, Фролов принял поздравления, пообнимался с женской частью собравшихся, всех позвал в конце смены на маленький банкет и затем неожиданно получил приглашение от Салимова на приватный разговор в кабинете. Когда они вышли из ординаторской телефон снова заиграл в кармане Андрея. «Люба?» – подумал Фролов. Но это оказался двоюродный брат Жора…

– Присаживайся, Андрей, – начал разговор Салимов, когда они с Фроловым вошли в кабинет. – Ты знаешь, что я вскоре уезжаю в Москву и не могу бросить отделение, в котором проработал девятнадцать лет без достойной замены. Я считаю, что у нас в коллективе достаточно достойных людей, чтобы не думать о человеке с улицы. Я об этом уже поговорил с главврачом, он такого же мнения. А еще мы обсудили кандидатуру приемника и решили, что им должен стать ты.

– Я? – искренне удивился Андрей. – Я думал, что назначат Хабибулину.

– Почему?

– Потому что она работает дольше всех и… потому что она татарка.

– Значит, ты плохо знаешь татар, если решил, что главным хирургом больницы я оставлю женщину, – весело продолжил Салимов. – Ты отличный специалист, делаешь сложные операции, окончил ординатуру, тебя уважают коллеги. С тобой даже никакая Лаврентьева начинает что-то соображать. По мне, ты справишься. Ну, в общем, вот такой подарок на день рождение. Поздравляю!

Это было приятно и неожиданно! Конечно, разгневанная Хабибулина начнет вставлять палки в колеса, но это будет потом. Сейчас же молодого хирурга опьянило доверие и уважение начальства. Фролов буквально летел по коридору, выйдя из кабинета заведующего, когда в кармане снова заиграл телефон. Без каких-либо мыслей о том, кто бы это мог быть, Андрей достал телефон и увидел фотографию Соколовой. Похоже, проблемы начинали решаться сами собой.

– Андрей привет, – послышался голос Любы, когда Фролов принял вызов, – поздравляю тебя с днем рождения, желаю оставаться таким же отзывчивым, хорошим человеком; чтобы твоя жена любила тебя, ценила, что ей достался такой мужчина; здоровья, счастья, карьерного роста, в общем: всего-всего самого хорошего!

– Спасибо, Люба.

– Как собираешься справлять?

– Ничего особенного. Вера обещала приготовить романтический ужин. Посидим немного.

– Понятно, хорошо посидеть.

– Как сама?

– Хорошо. Все как обычно.

– Ладно… Спасибо, Люба. Очень приятно…

После звонка как-то полегчало. Похоже Соколова совсем на него не обижалась, ее интонация и слова были обычными и позитивными. Судя по всему, ее пятничный поступок был всего лишь гормональным всплеском, вызванный веселым настроением и потребностью в мужском внимании. А, может, ее спровоцировали цветы, неожиданно подаренные в то утро. В любом случае, Андрей понял, что не стоит терзать себя выбором о перспективах личной жизни, поскольку, по-видимому, никакого выбора и не было.

Дальше дела унесли хирурга в пучину больничных будней. Работать было легко, время летело быстро, и когда смена почти закончилась, Фролов понял, что пора бы собрать коллег на маленький фуршет.

Похоже, о предстоящем назначении Андрея в заведующие хирургического отделения в больнице никто не знал. Это было хорошо. Всему свое время. Как ни крути, но та же Хабибулина тоже имела связи и могла сорвать назначение. И хотя никакой официальной информации не поступало, но в отделении как-то сами собой решили, что именно она заменит Салимова. Похоже, Татьяна Рауфовна и сама так думала, поскольку была весела и бодро произнесла тост виновнику торжества. Спустя полчаса народ стал расходиться, а спустя час в ординаторской остались Фролов, да Лаврентьева, убирающие со стола остатки банкета. В этот момент позвонила Вера.

– Блин, Андрей, – ее голос был крайне возбужден и недоволен. – Сколько раз я тебя просила, пробей по своим хирургическим связям, где можно купить ОСАГО без всякой дополнительной херни! Нет, мы будем к своей инвалидке ходить, а на жену у нас времени нету!

– Вера, Вера, подожди! В чем дело? Причем здесь ОСАГО и Соколова?

– Как причем? Ты для меня не узнал, а сегодня поехала с просроченным ОСАГО. И менты тормознули. Мало того, что оштрафовали, так теперь еще и номера скручивают. Капец!

– Подожди, у тебя ОСАГО окончилось, а ты все равно поехала? Ты вообще, что творишь?

– А что мне было делать? У нас же машиной, кроме меня, никто не занимается?

– Вообще-то ты на ней ездишь. Я не могу следить за твоим ОСАГО…

– Я же тебя просила узнать! Тебя, когда другие просят, сразу бежишь, а как я, так тебе некогда…

– Причем здесь некогда? У меня нет связей в страховой компании. Я не оперировал начальников страховых компаний! И страховых агентов тоже не оперировал. Я же говорил тебе об этом!

– Мог бы узнать. У вас там по любому кто-то связи в страховой имеет. Но ты для меня никогда ничего не делаешь, тебе на меня наплевать!

– У тебя мозг есть? Зачем ты поехала без ОСАГО?

– Все, Фролов, иди в задницу, – с этими словами Вера прервала вызов.

Андрей был ошарашен и зол. «Как так, поехать, зная, что ОСАГО истекло, попасть в переплет, а потом, позвонить и во всем обвинить мужа? – недоумевал. – И это в день рождение!» Настроение подпортилось. Надя Лаврентьева, ставшая случайным свидетелем ссоры, тут же поспешила узнать все подробности. В бутылке еще оставались остатки коньяка, и Фролов плеснул их в пластиковые стаканчики. Надежда подвернулась как нельзя кстати, хотелось кому-то излить душу и поведать подробности. Она внимательно слушала, хлопая своими большими ресницами, а потом выдала:

– Да она вообще не ценит тебя! Ты для нее столько делаешь! Ты супер-хирург, ты… жизни спасаешь каждый день! Любая бы захотела быть с тобой!

Лаврентьева была пьяненькой, а оттого казалась особенно искренней. Не любить своего начальника ей было незачем. Он постоянно чему-то ее учил и прикрывал, когда интерн совершала ошибки. Но сейчас ее вид говорил о чем-то большем, нежели любви ученика к учителю, и молодой хирург не выдержал и спросил:

– И ты бы хотела?

– Да я бы…

Похоже, Лаврентьева вовремя опомнилась.

– Я бы всегда любила и ценила тебя. Я бы все для тебя сделала!

Фролов улыбнулся.

– Ты такой хороший! – с этими словами Надежда сгребла своего начальника в охапку объятия и крепко прижала к молодому девичью телу.

– Надя, я тебя тоже очень люблю. Спасибо, – с этими словами Фролов по-дружески обнял своего интерна. – Домой ехать не охота…

– Хочешь продолжим где-нибудь? Смена уже закончилась.

– Не знаю… Можно, конечно. Слушай, тут слухи ходят, что у тебя с Жекой что-то было…

– Это он тебе сказал?

– Нет… Не знаю почему, но не хочу его об этом спрашивать.

– Ну, да. Занимались пару раз с ним сексом. Ломидзе, хоть он и твой друг, но все равно, козел и бабник. Не то, что ты. Не понимаю, как вообще дружите, вы такие разные. Он же просто прожигатель жизни…

Лаврентьева продолжала поливать грязью своего бывшего любовника, а Фролов смотрел на нее и понимал, что уверенность в исходе сегодняшнего вечера, если он вдруг продолжит его с Надей, нарастает с каждой секундой. В голове уже складывались картины сексуальных утех с Лаврентьевой, что с учетом ее смазливой внешности и сладких речей возбуждало и манило. Гормональный всплеск совсем не вписывался в выстроенную картину мира, где Люба значила гораздо больше, и недавний отказ от секса с ней выглядел глупее, нежели целомудренность в отношении Нади. Но отчего-то именно эта незначимость симпатичной девушки привлекала к ней еще больше. Данная связь совсем не сулила глубокие эмоциональные переживания, отчего воспринималась скорее, как очередной подарок на день рождения, нежели новый виток жизни.

Бюстгальтер, просвечивавшийся сквозь белый халат, скрывал дополнительные бонусы. Под ним выпирали упругие аппетитные груди. Лаская их языком, Андрей уже ощущал, как соски наливаются свинцовой твердостью, а пухлые губы их обладательницы выдавливают едва заметные, но томные стоны. Да, это должно произойти прямо здесь, в ординаторской! Халат, нижнее белье, все это было лишним! Только чулки, с кружевной окантовкой вписывались в предстоящий разврат. Как же овладеть этой насколько бессовестной, настолько и красивой девушкой? Пока в голове перебирались все позы «Кама Сутры», желанная Надя уже расстегивала брюки, чтобы исполнить свою часть интимной симфонии, но что-то пошло не так, она тупо посмотрела на предмет своего вожделения и тихо проронила: «Нет, не могу… У Ломидзе был больше».

– Покурить что-то хочу. Дашь сигарету? – боясь необдуманных решений, Андрей подскочил и прервал монолог своей помощницы и обуявшие его фантазии.

– Конечно, пойдем покурим.

– Можно я один. Успокоиться надо.

Назойливость Нади Фролову удалось прервать обещанием, что после перекура они допьют еще и шампанское, после чего Андрей поплелся к черному входу.

Адреналин и тестостерон похоже начали отпускать, давая возможность принимать адекватные решения. Надежда убивала своей простотой. «Ну, да. Занимались пару раз с ним сексом», – вспоминались ее слова в отношении Ломидзе. Так и хотелось продолжить, сконцентрировав дальнейший посыл ее речи: «Ну, если хочешь, можем сегодня с тобой сексом позаниматься!»

Впрочем, слухи о похождениях Надежды не сводились к одному Ломидзе. Идти на отказ от своих принципов ради Нади, пусть и после очень неприятной ссоры с женой, было бы совсем мелочно. Это было, как продать родину за бутылку водки.

«Вера… Вера… Она несчастная и униженная ехала без номеров до ближайшей страховой компании, чтобы вместе с ненужной ей страховкой купить проклятое, но обязательное страхование автогражданской ответственности… Хотя страховые компании уже закрылись и вообще было непонятно, почему она так поздно ехала с работы, когда ее остановили (скорее всего заезжала в магазины). Хотя вся эта жалость была ни к месту! Она просто затупила, а может, решила пойти на авантюру, после провала которой, первое что пришло в голову, сорвать злость на муже. Не на инспектора же ДПС орать? Это было так мелочно и предсказуемо… Вера, Вера! В ней всегда было слишком мало любви и слишком много прагматизма. Иногда казалось, что она живет по какому-то своему плану, расписанному много лет назад, а окружающие ее люди, лишь спланированные персонажи для его исполнения. И трагизм в ее жизни появлялся лишь тогда, когда этот план начинал рушиться. Как в той истории с интрижкой с начальником на первой работе. Как только начальник оказался женатым, а план по успешной карьере и жизни с ним полетел в тартарары, она тут же стала несчастной и милой, женщиной которую хотелось простить и о которой хотелось заботиться. Но стоило всему наладиться и пойти по плану, можно было вернуться к кофе-машинам, дубленкам, автомобилям… Все ее проявления нежности были инструментом в достижении целей наравне с решительностью, расчетливостью, умом, хитростью и прочими качествами, созданными как раз для того, чтобы одерживать победы, а не проявлять слабости, – сигарета в руках Фролова истлевала вместе со временем, отведенным на принятие решения о проведении остатка дня. – А ведь она меня предала! Да, да, тогда, когда пропала после устройства на первую работу, даже не удосужившись по итогу встретиться и сказать это лично. По сути дела, пусть даже у меня и были женщины в период разрыва, но я же просто схавал это. Решив, что эта девушка уже не наступит на одни и те же грабли два раза. Но, что толку в этом «мудром» решении? Ведь с тех пор, абсолютно не заметно для меня, инициатива перешла в ее руки. Я же всегда исполнял ее желания! А когда не исполняю, она звонит и таскает меня на матах».

В этот момент в голове Андрея Фролова сформировалось четкое и вполне реальное желание, как провести остаток хорошего, но испорченного истерикой жены дня рождения. Ехать домой не хотелось, но совсем не хотелось тратить его на пустую, пусть и красивую Надежду. Нужно было срочно звонить Соколовой. И не важно, как закончиться празднование дня рождения с ней, в данном случае хотелось просто провести его с Любой, просто увидеть ее глаза, услышать ее голос и ощутить себя героем. Тем самым героем, которым он уже давно не был для Веры Зиминой.

Андрей возвращался в ординаторскую с четкой уверенностью в своих желаниях и конкретным планом действий. Он допивает шампанское с Лаврентьевой, звонит Соколовой и, прикупив выпивки и элементарной закуски, едет к Любови в гости отмечать праздник. Веру, если она вдруг позвонит, просто игнорировать, пусть подумает над своим поведением. А Надежда пусть отправляется к Ломидзе, они, похоже, два сапога пара.

Фролов вошел в ординаторскую, но Лаврентьевой не было. Наличие ее одежды и сумки говорило о том, что она просто куда-то вышла. Андрей решил, что это вполне подходящий момент, чтобы позвонить Любе. Он сел на диван и стал искать в списке вызовов номер Соколовой. Почему-то внутри появилось волнение, как будто не было понятным, состоится встреча или нет. Фролов был уверен, что Любовь только обрадуется такой новости, ведь он – ее друг, а она редко бывает вечерами обременена какими-то важными делами. Телевизор, да компьютер. Но волнение разрывало грудь, вопреки ожиданиям услышать радостный голос Любы: «Конечно приезжай! Я тебя жду!» Развеять сомнения и оборвать непонятную тяжесть ожидания, было довольно просто, и Фролов уже слышал долгие гудки в мобильнике.

Гудки закончились, но вместо спокойного «да» в телефоне слышались мужской голос и смех Любы, а потом она, закончив диалог с загадочным собеседником, весело проронила:

– Алло.

– Люба… – Фролов был растерян.

– Да, Андрей.

– Я тут подумал, и решил, что хочу отметить свой день рождение с тобой.

– Зачем? У тебя есть жена, она тебя ждет, ужин, наверное, приготовила. Это будет как-то не очень, если ты ее бросишь и приедешь ко мне. Согласен?

– Я поругался с ней.

– Ну и что? Помиритесь. А если не приедешь, то ссора растянется на несколько дней. Да еще потом выяснится, что ты у меня был. Она и так ко мне не очень хорошо относится. Так что езжай домой.

– Я все равно хочу приехать. Мне все равно, чем это закончится.

– Нет, Андрей. Да и я не могу сейчас тебя встретить. У меня гости.

– Кто, если не секрет?

– Да Сэм заехал. Шампанского привез. Сидим общаемся.

«Сэм – это тот самый Самуил Розенталь, которому Соколова раскручивала сайты, и который не так давно подарил ей цветы», – текли мысли в голове Фролова.

– Так, что, – продолжила Любовь, – езжай к своей Вере. Помиритесь и хорошо проведете вечер. После ссор часто бывают хорошие вечера.

Андрей молчал. Он мог предположить какого угодно итога предстоящей беседы, но такого…

– Алло… Ты меня слышишь?

– Слышу…

– Все давай, пока, пока. Хорошо отметить.

Соколова прервала вызов. Было видно, что ей не терпелось вернуться к шампанскому и Самуилу Розенталю. Шок Андрея начал перетекать в более внятные чувства. Сначала появилось досада, затем возмущение, неожиданно всплыла ревность. Микст эмоций заполнял каждую клетку организма, участив дыхание и перекосив рот. Адреналин не давал больше спокойно сидеть на диване.

– Сука! Сука! Сука! – Фролов был в ярости, коктейль из чувств выплеснулся именно в ней.

Стул, поддетый ногой, полетел куда-то в пространство ординаторской. Следующей под горячую руку попала пустая алюминиевая банка из-под газировки, она была настолько безжалостно смята, что казалось, ее изорвал медведь. Истерзанный алюминий полетел в стену. Удар кулака сотряс стол. Все же имущество было казенным и дальнейший погром выглядел бы глупо, нецелесообразно и излишни экспрессивно.

В конце концов, ни жена же была обнаружена в постели с любовником, а всего лишь приятельница устраивала свою скудную личную жизнь. И, может быть, дело даже не в том, что она не хотела видеть Фролова, а в том, что искренне не желала осложнения семейной ссоры своего друга. Ведь глупо было ехать домой, чтобы ругаться. Да еще и в день рождение. Примирение было неизбежным. Но Андрей понимал, что не хочет его. Не хочет мириться, не хочет ехать домой. Да и Вера все еще не звонила, чтобы хотя бы извиниться.

Шлепок тяжелой капли нарушил монотонное гудение люминесцентных ламп. Алое пятно на поверхности стола походило на разлитый сок, но внутри его кипела жизнь. Элементарный врачебные познания давали понимание, что это не мертвый раствор углеводов, а жидкая ткань, навсегда потерявшая связь со своим прародителем, обреченная на погибель в белых складках хлопка салфетки. Красная ярость, как будто не в силах сдерживаться внутри, просочилась сквозь кожу, вынося смертный приговор случайно подвернувшимся жителям гигантского организма, напоминая о ничтожности всего живого. Андрей вглядывался в красную поверхность, как будто его глаза были микроскопами, и он хотел попрощаться с каждой навсегда покинувшей его тело клеткой. Потеря этой маленькой капли, абсолютно не нарушившей глобальный гомеостаз всего организма, была квинтэссенцией всей космической бессмысленности. Зловещей и холодной, несущей вместе с солнечным ветром страх и ничтожность. «Пора домой», – послышался знакомый голос.

Фролов опомнился и осмотрел руку. Она была в крови, сминая алюминиевую банку, Андрей краем лопнувшего металла разрезал кожу. Рана была неглубокой, но длинной, находясь на ладони правой руки. Перекись водорода продезинфицировала порез, вата остановила кровотечение. Лаврентьевой все не было. Это было даже к лучшему, вызывая желание уйти «по-английски». Единственное, чем ее появление могло обрадовать, что можно было еще стрельнуть у нее сигарету, поскольку опять захотелось покурить. Но сигареты продавали в магазине, и мысли о бессмысленной покупке всей пачки в данной ситуации были как-то ни к месту.

Андрей оделся, взял сумку и пошел к выходу. Скорее всего, его будут искать и жена Вера и коллега Лаврентьева, но навряд ли, отчего было грустно, Любовь Соколова. Еще не выходя из больницы Фролов достал мобильный телефон и отключил его.

В вестибюле было людно, как раз заканчивалось время посещений. Фролов открыл тяжелые стеклянно-деревянные двери и оказался на крыльце. После двенадцатичасовой смены время подходило к полдевятому вечера. Уже давно стемнело, от города веяло окрашенной огнями суетой. Было довольно тепло, хотя присутствие прохладного ветра не давало усомниться в наступившей осени. Андрей стоял и понимал, что ему абсолютно некуда идти. Единственный, кто мог его встретить у себя дома в это время, был Ломидзе. Это был неплохой вариант, но почему-то Ломидзе тоже особо видеть не хотелось. Нужно было принять какое-то решение. Подумать в спокойной обстановке. Фролов вспомнил про укромное место в парке, где не так давно состоялась встреча со странным стариком. В ста метрах был павильон, торгующий сигаретами, пивом и прочей ерундой. Приняв решение купить там курева и отправиться прогуляться по вечернему парку, Андрей спустился с больничной лестницы.

Парк и так был пустынен. Какая-то парочка старшего школьного возраста, сидела на лавочке, случайный мужик спешил по своим делам, явно используя парк, чтобы срезать путь. Центральная дорожка освещалась рядом желтых фонарей, отчего казалось, что за ее пределами властвует кромешная тьма. Свернув с асфальта на уходящую влево тропинку, Фролов понял, что все это обычная световая иллюзия. Разноцветные далекие огни города, как могли, но все же доносили остатки света, давая возможность довольно свободно ориентироваться. Гул проезжей части становился тише. До назначенного места было еще метров сто. Ветер гулял в опадающих кронах, создавая жутковатую атмосферу дикого леса. Андрей остановился и решил прикурить сигарету, обдирая целлофан с недавно купленной пачки. Порыв ветра стих и вдалеке послышался довольно четкий женский крик: «Помогите!»

Источник крика находился как раз в той части, куда и шел Фролов. Андрей замер и прислушался. Зов о помощи повторился: «Помогите! Люди!» Первое что пришло в голову, что нужно срочно ринуться на помощь. Но затем включился страх. Что там творилось – неизвестно, и можно попасть в неприятную переделку. Секунд десять Фролов колебался, хотелось просто вызвать полицию, но очередной крик: «Помогите! Насилуют!» – означал, что полиция остановить преступление просто не успеет.

«Что ты делаешь? Это опасно! Это не твое дело!» – как будто внутри жил какой-то отдельный человек, который сейчас вдруг решил заявить о себе в полный голос, чувствуя, что его дому – Андрею Фролову угрожает опасность. «На месте этой женщины могла быть твоя жена, и никто бы ей не помог, как и ты сейчас», – похоже во Фролове было целое общежитие.

Не помочь было нельзя. Это давило бы всю оставшуюся жизнь. Это нельзя было бы искупить сотнями удавшихся операциями. Если насильники убьют жертву, этой трусости не будет уже никаких оправданий. Сбежать, означало потерять самого себя.

«Ты что, собрался жить вечно? Жизнь, как процесс, не может быть абсолютной ценностью, поскольку она конечна. Важно не сколько ты прожил, а как! Да и вообще, кто сказал, что там убьют? Какой-нибудь обожравшийся урод просто пристал к одинокой прохожей. Увидит тебя и сам отстанет», – последний оратор внутри явно умел убедить лучше всех предыдущих, и Андрей поспешил на помощь.

Крики продолжались, затем стал слышен и мужской голос. По пути Андрей нашел пустую пивную бутылку, разбил ее о камень в надежде, что звон битого стекла отпугнет насильника, но ничего не изменилось, кроме того, что женский крик стал переходить в плач.

Похоже, преступление совершалось как раз в том месте, где Фролов намеревался покурить. В конце он почти перешел на бег. И, наконец, увидел картину происходящего.

На той самой лавочке, где курил трубку старик, двое мужиков держали женщину. Женщина стояла на коленях перед скамейкой, один из насильников прижимал ее тело к лавочке, скручивая руки, другой пытался заткнуть рот. Определить возраст насилуемой было затруднительно, ее лицо закрывали волосы, но судя по толстоватой фигуре, она не была молода. Насильники уже стащили с нее и брюки и трусы, оголив широкие белые бедра. Появление Фролова, похоже, стало для них неожиданностью. Оба уставились на непонятно откуда появившегося человека, явно ожидая от него каких-то действий.

– Э-э, а ну отстали от нее! – как можно грознее крикнул Андрей, пряча «розочку» за спиной, чтобы не провоцировать преступников.

Насильники тоже не молоды. В темноте определить возраст было затруднительно, но им явно перевалило за сорок. Один, что прижимал женщину к лавке, имел на лице седую щетину, другой был лысый, с большим ртом и длинными морщинами возле глаз. Именно он ответил Андрею:

– А те че надо? Иди куда шел!

– Я говорю, отпустили ее. Быстро!

– Да успокойся ты. Она шалава, проститутка. Хочешь, она и тебе даст, – лысый уже не занимался жертвой, а стал подходить к Фролову.

– Она, похоже, никому давать не хочет. Зачем вам это надо? Вы мозгами подумайте. Она потом на вас ментам заяву напишет, – Фролов решил, что мужскую солидарность, которую проявили насильники, предложив поучаствовать, надо обернуть в свою пользу.

– Да никуда она не пойдет, – лысый подходил все ближе, – она же шлюха. У нее муж дома, а она со всеми напропалую.

В этот момент женщина, оставшись под присмотром только одного из мужиков, предприняла отчаянную попытку вырваться. Это отвлекло лысого. Мысли в голове Андрея летели с комической скоростью: «Если баба вырвется и убежит, то я останусь один на один с двумя. Навряд ли они будут в восторге, что дал ей уйти. Значит нужно выводить из строя первого. В руке розочка. Куртку она не пробьет. Значит надо бить в голову. Если попасть в висок, глаз или шею, то можно убить. Нужно бить в губы. Стекло нанесет много болезненных ран и отвлечет лысого минимум на минуту. А потом? А потом нужно бежать. Бабу они уже насиловать не станут. Не до этого будет. Израненный за мной не побежит, а если побежит второй, что не факт, с ним справиться будет легче».

Замешательство, во время которого шло раздумье, длилось секунды три. Лысый стоял боком, смотря на товарища, и Андрей, подскочив, нанес удар горлышком бутылки в район рта. Насильник увернулся, и Фролов увидел, как взметнулась его рука для ответного удара. Удар показался слишком сильным, даже каким-то нечеловеческим. Фролов почувствовал, как его ноги подкосились.

Мир сузился до границ собственного сознания. Не было уже слышно, как развивается история с насильниками и жертвой, так же, как и не было ясно, продолжают его избивать или нет. Между тем, пришло понимание, что лысый попал в висок, и это не сулило ничего хорошего. Медицинские познания потекли сами собой.

«При сильном ударе в область виска повреждаются височная кость и средняя мозговая артерия, в результате чего может наступить эпидуральное кровотечение. Возможная смерть. Раз мысли продолжают появляться, значит – смерть не наступила. Значит – артерия не порвалась, но ствол мозга прижался к намету мозжечка, что тоже может вызвать разрыв вен, идущих из конвекситальной части полушарий в синусы твердой мозговой оболочки, приводя к субдуральной гематоме».

«Смертность от острых СДГ составляет шестьдесят – восемьдесят процентов. Это даже в Википедии написано», – промелькнули утренние слова Ломидзе.

«Нет, я еще осознаю себя, значит живой. Должна прийти помощь! Женщина, вероятней всего, вырвалась и уже вызывает скорую. Неотложке тут ехать три минуты. Надо просто думать, не переставать думать…»

Перед глазами Андрея вдруг появился вагон метро. Самая обычная поездка. Народу много, что означало час пик. В подземке, правда, не было никакой возможности определить утро это или вечер. В этот момент объявляют остановку: «Городская больница». Фролов понял, что приехал, и пора выходить. Плотный поток людей направился в сторону эскалатора. Продираться с толпой совсем не хотелось. Андрей взглянул на часы. Время, чтобы попасть на смену, еще было. В этот момент его взгляд привлекла девушка с темными волосами и в темной куртке. Ей явно плохо, она шаталась и, не удержавшись на ногах, рухнула между вагонами. Фролов тут же вошел в ближайший вагон, заблокировав двери, и крикнул пассажирам: «Человек упал между вагонов на пути!» – и добавил, указав парню, стоявшего возле стоп-крана: «Дергай!» Когда рычаг был опущен, молодой хирург подбежал к месту падения девушки, и, упав на перрон, прокричал: «Руку давай!» Из темноты на него посмотрела Любовь Соколова. Она стала какой-то совсем юной, а взгляд был непривычно легким, без постоянной грусти и тоски. В этот момент Фролов понял, какой она была до потери ступней. Казалось, между этими версиями Соколовой была десятилетняя разница. Рука Любы потянулась вверх и через несколько секунд она уже стояла перед своим спасителем. Немного испачкавшаяся и растерянная. Вокруг собирались какие-то люди. «Спасибо, – начала разговор Любовь. – Как мне отблагодарить вас?» «Я очень был бы признателен, если бы вы выпили со мной чашечку утреннего кофе. Прямо сейчас», – ответил Андрей. «И это все? – Соколова смущенно заулыбалась, и, отведя глаза, продолжила: – Ну, хорошо, я согласна, – а затем, подняв взгляд, веселый и беззаботный, представилась: – Люба». Фролов взглянул на ее ноги. Они были целые и невредимые, Любовь стояла на них, переминаясь от неловкости, и никогда она не была такой высокой!

В этот момент картинка стала размываться, превращаясь в какие-то радужные и разноцветные пятна. Пятна стали закручиваться в спираль, унося в головокружительную карусель цветного калейдоскопа куда-то в одну точку. А потом опять послышался тот самый голос: «Пора домой…»