Глава третья

Чарли

Май 1947

Меня мучили странные кошмары: стаканы под виски, вдребезги разнесенные выстрелами… какие-то блондинки, скрывшиеся за вагонами поезда… чей-то шепот «Лета»… А потом мужской голос спросил:

– Девушка, вы кто?

Я застонала и с трудом разлепила глаза. Уснула я в гостиной на старом скрипучем диване, не отважившись отправиться на поиски кровати в доме, по которому бесконтрольно рыскает сумасшедшая с пистолетом. Я скинула свой оборчатый дорожный костюм и, оставшись в сорочке, свернулась калачиком под видавшим виды шерстяным пледом. Видимо, уже наступило утро. Сквозь щелку в тяжелых шторах проникал солнечный луч, а в дверях, привалившись к косяку, стоял и разглядывал меня темноволосый мужчина в поношенной куртке.

– Кто вы? – Я еще не вполне очнулась от сонного дурмана.

– Я первый спросил. – Голос низкий, чуть заметен шотландский выговор. – Вот уж не думал, что у Гардинер бывают гости.

– Она еще не встала, нет? – Я бросила испуганный взгляд в коридор. – А то обещала пристрелить, если застанет меня здесь утром…

– Это на нее похоже, – сказал шотландец.

Я хотела одеться, но не могла в сорочке встать перед незнакомым мужчиной.

– Мне надо поскорее отсюда убраться…

А куда? – шепнула Роза, и голова моя загудела. Я не знала, куда идти; бумажка с адресом Эвы – все, что у меня было. И что теперь? Защипало глаза.

– Не спешите удирать, – сказал шотландец. – Если вчера Гардинер хорошо нарезалась, утром она ничего не вспомнит. – Он сбросил куртку. – Я сделаю чай.

– Кто вы? – спросила я, но дверь за ним уже захлопнулась.

Секунду помешкав, я откинула плед и встала, сразу озябнув. Глянув на свой дорожный костюм, лежавший кучей, я сморщилась. В бауле был еще один наряд, но такой же оборчатый, тесный и неудобный. Поэтому я надела старый джемпер и ненавистные матери поношенные брюки, а затем босиком пошлепала искать кухню. Я уже сутки не ела, и урчанье в моем животе пересилило даже страх перед Эвиным пистолетом.

Кухня оказалась на удивление чистой и светлой. Накрытый к завтраку стол, чайник на плите. Свою старую куртку шотландец бросил на стул, оставшись в не менее старой рубашке.

– Кто вы? – Я не могла совладать с любопытством.

– Финн Килгор. – Он взял сковородку. – Работник за всё у Гардинер. Выпейте чаю.

Интересно, что он называл Эву просто «Гардинер», как мужчину.

– Работник за всё? – удивилась я, взяв со столешницы щербатую кружку. Похоже, в этом доме следили только за кухней.

Пошарив в холодильнике, Килгор достал яйца, бекон, грибы и половину батона.

– Вы хорошо разглядели ее руки? – спросил он.

– Да…

Чай был крепкий, как я любила.

– И что, по-вашему, она может делать такими руками?

Я отрывисто хохотнула.

– Вчера я убедилась, что она вполне способна взвести курок и откупорить виски.

– Лишь с этим и справляется. А для прочего нанимает меня. Я исполняю ее поручения. Забираю почту. На машине вывожу в город. Немножко стряпаю. Но прибираться она позволяет только в кухне. – Килгор выложил ломтики бекона в сковородку. На вид ему было лет двадцать девять-тридцать. Высокий, поджарый, он двигался с небрежной грацией. Густая щетина его требовала бритвы, а темные космы, прикрывавшие воротничок рубашки, буквально молили о парикмахере. – Что вы здесь делаете, мисс?

Я помешкала с ответом. Мать сказала бы, что работнику за всё не пристало задавать вопросы гостье. Однако гостья-то я сомнительная, а у него гораздо больше прав быть в этой кухне.

– Чарли Сент-Клэр, – назвалась я и, прихлебывая чай, представила отредактированную версию того, как очутилась на пороге (а затем и на диване) Эвы. Ор и угрозы меня пристрелить я опустила. Уже не в первый раз я задумалась о том, как всего за двадцать четыре часа моя жизнь умудрилась перевернуться вверх тормашками.

Потому что от самого Саутгемптона ты гонишься за призраком, – шепнула Роза. – Потому что ты маленько чокнутая.

И вовсе не чокнутая, – огрызнулась я. – Я хочу тебя спасти. Это не делает меня чокнутой.

Ты всех хочешь спасти, дорогуша. Меня, Джеймса и всякую бродячую собаку, что в детстве нам встречалась на улице…

Джеймс. Я вздрогнула, а мерзкий внутренний голос прошелестел: Не очень-то удалось его спасти, а?

Я шугнула эту мысль, не давая неизбежному чувству вины затопить меня, и приготовилась к дальнейшим расспросам Килгора, ибо история моя, честно говоря, выглядела довольно странно. Однако он молча хлопотал над сковородой – добавил грибы и консервированную фасоль. Прежде я никогда не видела мужчину за готовкой. Отец не умел даже намазать тост маслом. Это отводилось матери и мне. А вот шотландец ловко помешивал в сковородке, не обращая внимания на шипящие брызги жира.

– Давно вы работаете на Эву?

– Четыре месяца. – Килгор принялся нарезать хлеб.

– А до того?

Нож замер.

– Королевская артиллерия. Шестьдесят третий противотанковый полк.

– А потом стали домашним работником – резкая, однако, перемена.

Отчего он смолк? – подумала я. – Наверное, стыдится, что ветеран-фронтовик пошел в услужение к сумасшедшей, размахивающей пистолетом.

– И как же… – Я запнулась, сама не зная в точности, о чем хочу спросить. Как у нее работается? Как она стала такой? Но потом все-таки нашлась: – И как же это случилось с ее руками?

– Она не рассказывала. – Килгор поочередно разбил яйца в сковородку. Живот мой заурчал оглушительно. – Но я догадываюсь.

– И что это, по-вашему?

– У нее раздроблены фаланги всех пальцев.

Я поежилась.

– Что же это за несчастный случай?

Впервые за все время Финн Килгор посмотрел мне в глаза. Взгляд его карих глаз под темными бровями был одновременно внимательным и отстраненным.

– Кто говорит, что это был несчастный случай?

Я обхватила кружку своими целенькими, не переломанными пальцами. Вдруг показалось, что чай остыл.

– Английский завтрак. – Килгор снял горячую сковородку с плиты и поставил рядом с нарезанным хлебом. – Угощайтесь, а мне надо глянуть подтекающую трубу. Только оставьте для Гардинер побольше. Она заявится с дикой головной болью, и английский завтрак – лучшее средство от похмелья. Если съедите все, вот тогда вас пристрелят наверняка.

Больше не взглянув на меня, Килгор вышел. Я взяла тарелку и нацелилась на скворчащее яство, исходя слюной. Однако при виде восхитительной смеси яиц, бекона, фасоли и грибов желудок мой вдруг взбунтовался. Я зажала рукой рот и отвернулась, дабы не изгадить лучшее на Британских островах средство от похмелья.

Я поняла, в чем дело, хотя прежде такого со мной не случалось. Есть хотелось ужасно, однако в желудке шла такая катавасия, что я не проглотила бы и кусочка даже под «люгером», приставленным к моей голове. Утренняя тошнота. Впервые Маленькая Неурядица дала о себе знать.

Паршивое самочувствие не ограничилось выкрутасами желудка. Возникла одышка, взмокли ладони. Маленькой Неурядице было три месяца, но до сих пор она казалась фантомом: я ее не чувствовала, не представляла, не видела никаких ее признаков. Она просто въехала в мою жизнь, точно поезд. После того как к проблеме подключились родители, все это стало неприятным уравнением, которое необходимо решить. Одна Маленькая Неурядица плюс одна поездка в Швейцарию равно круглому нолю. Легко и просто.

Но вот теперь Неурядица уже вовсе не казалась маленькой.

– Что со мной будет? – тихо проговорила я. Вопрос этот возник впервые за долгое время. Не что будет с Розой, с родителями, с возвращением в колледж, но что будет со мной?

Не знаю, сколько я так простояла, прежде чем скрипучий голос вывел меня из оцепенения:

– Гляжу, американская захватчица все еще здесь?

Я обернулась. В дверном проеме стояла Эва: вчерашнее ситцевое платье, неприбранные седые волосы, налитые кровью глаза. Я изготовилась к неприятностям, но она, похоже, и впрямь забыла о своих угрозах. Эва терла себе виски, и я, похоже, ее ничуть не интересовала.

– В голове во весь опор скачут четыре всадника Апокалипсиса, – поделилась она, – а во рту погано, как в общественном нужнике. Скажи, что чертов шотландец уже сварганил з-завтрак.

Превозмогая дурноту, я показала на столешницу:

– Вот оно английское чудо.

– Слава богу! – Эва достала из ящика вилку и начала есть прямо со сковородки. – Ты, значит, познакомилась с Финном. Хорош, а? Будь я помоложе и не страшна как смертный грех, я б взгромоздилась на эту вершину.

Я отпрянула от плиты.

– Зря я сюда пришла. Извините, что так ворвалась к вам. Пойду я…

Куда? Приползти обратно к матери, стерпеть ее бешенство и затем отправиться на Процедуру? А что еще ей оставалось делать? Меня вновь окутывало глухим безразличием. Хотелось уткнуться в Розино плечо и закрыть глаза или обнять унитаз и вывернуться наизнанку. Как же мне плохо.

Мякишем подтерев желток, Эва хрипло приказала:

– Ну-ка с-сядь, америкашка.

Пусть заика, но во властности ей не откажешь. Я села.

Эва отерла руки о посудное полотенце и выудила из кармана сигарету. Прикурив, неспешно сделала глубокую затяжку.

– Первая за день всегда самая сладкая. – Она выдохнула дым. – Почти снимает сволочное похмелье. Как, говоришь, з-з-звали твою кузину?

– Роза. – Сердце мое засбоило. – Роза Фурнье. Она…

– Ты мне вот что скажи, – перебила Эва. – У таких, как ты, родители непременно богатенькие. Почему же они не расшибутся, чтобы отыскать вашу заблудшую овечку?

– Они пытались. Делали запросы. – Я была зла на родителей, но отдавала должное их стараниям. – За два года никаких результатов, и отец сказал, что Роза, видимо, погибла.

– Похоже, он умный мужик.

Умный. Отец, юрист по международному праву, располагал каналами и обходными путями для наведения справок за рубежом. Он сделал все что мог, но когда никто не получил от Розы ни единой весточки (даже я, кого она любила больше всех в нашей семье), отец пришел к логичному выводу: кузина моя мертва. Я старалась свыкнуться с этой мыслью. По крайней мере, до того, что случилось шесть месяцев назад.

– В сражении под Таравой мой старший брат лишился ноги. Отняли по колено. А полгода назад он застрелился. – Голос мой дрогнул.

В детстве мы с Джеймсом были не особо близки – он видел во мне просто мелюзгу, которую можно задирать. Когда брат вырос и стадия дерганья за косички миновала, он дразнился уже мягче – грозил навалять всякому парню, который пригласит меня на свидание. А я потешалась над его кошмарной стрижкой, когда он записался в морфлот. Он был мой брат, я любила его, а родители вообще в нем души не чаяли. И вот после его смерти Роза начала переселяться из моей памяти в мои видения. В каждой встречной девочке я видела маленькую Розу, каждая блондинка на университетской лужайке превращалась в мою повзрослевшую кузину, высокую, с аппетитными формами… По десять раз на дню сердце мое замирало и обрывалось от безжалостных шуток памяти.

– Я знаю, это, наверное, безнадежно. – Я посмотрела Эве в глаза, заклиная понять меня. – Скорее всего, моя кузина… Шансов почти нет. Уж я-то могу их высчитать до десятой доли процента. Но я должна попытаться. До конца пройти по ее следам, пусть даже чуть приметным. Если существует хоть ничтожная вероятность, что она еще… – Я поперхнулась и не смогла закончить фразу. Война отняла у меня брата. Если есть хоть малейший шанс вернуть Розу из небытия, я должна им воспользоваться. – Помогите мне, – сказала я. – Пожалуйста. Кроме меня, никто не будет ее искать.

Эва медленно выдохнула дым.

– Значит, она работала в ресторане «Лета»… где, говоришь?

– В Лиможе.

– Хм. А хозяина звали…

– Мсье Рене какой-то. По телефону выяснить его фамилию не удалось.

Эва прикусила губу и уставилась перед собой, изуродованные пальцы ее сжимались и разжимались. Наконец она повернулась ко мне, взгляд ее был непроницаем, как матовое стекло.

– Наверное, я все-таки сумею тебе помочь.

Похоже, телефонный разговор не задался. Я слышала только реплики Эвы, которые она орала в трубку, взад-вперед вышагивая по пустой прихожей и размахивая тлеющей сигаретой, словно разъяренная кошка хвостом, но и этого было достаточно, чтоб ухватить суть.

– Плевать мне, сколько стоит звонок во Францию, корова ты тупая, давай соединяй!

– С кем вы пытаетесь связаться? – в третий раз спросила я, но Эва опять меня игнорировала и продолжила истязать телефонистку:

– Хватит мэмкать, а то еще подавишься этим словом, просто соедини меня с майором…

Я выскользнула из дома, но и с улицы слышала ее голос за дверью. Вчерашняя мрачная сырость исчезла, Лондон приоделся в голубые небеса с бегущими облаками и ярким солнцем. Из-под козырька руки я поискала взглядом то, что накануне мельком видела из окна такси. Ага, вот она – ярко-красная телефонная будка, типично английская и чуть-чуть нелепая. Я направилась к ней, чувствуя, что опять сводит живот. Когда Эва начала дозваниваться до таинственного майора, я впихнула в себя сухой тост, унявший гадкие позывы Маленькой Неурядицы, и сейчас меня подташнивало по иной причине. Мне тоже предстояло сделать телефонный звонок, который вряд ли окажется проще Эвиного.

Прения с телефонисткой, потом долгие объяснения портье саутгемптонского отеля «Дельфин», кто я такая. И вот:

– Шарлотта? Алло? Алло?

Я отвела трубку от уха и посмотрела на нее, наливаясь злостью. Мать всегда отвечала «алло», если кто-нибудь слышал ее разговор по телефону. Подумать только, беременная дочь сбежала, а ее волнует, какое впечатление она произведет на портье.

В трубке кудахтало, и я опять приложила ее к уху.

– Здравствуй, мама, – перебила я. – Меня не похитили и не убили. Я в Лондоне, со мной все хорошо.

– Ты сошла с ума, ma petite? Взяла и исчезла, перепугав меня до смерти! – Тихое шмыганье и шепотом «мерси» – видимо, портье подал ей платок, чтоб промокнула глаза. Однако я сильно сомневалась, что у матери потекла тушь. Злобствовать, конечно, нехорошо, но я не сдержалась. – Скажи, где ты находишься. Сию секунду.

– Нет. – Во мне что-то шелохнулось, помимо тошноты. – Прости, но я не скажу.

– Не глупи, Шарлотта. Ты должна вернуться.

– Я вернусь. Когда раз и навсегда выясню, что произошло с Розой.

– С Розой? Господи боже мой…

– Я очень скоро позвоню, обещаю, – сказала я и повесила трубку.

Потом вернулась в дом. На кухне Финн Килгор самозабвенно драил сковородку.

– Не подадите полотенце, мисс? – попросил он.

Это ж надо. А вот отец мой считал, что грязная посуда чудодейственно моется сама.

– Опять звонит. – Принимая полотенце, Килгор глянул в прихожую. – Пыталась связаться с одним английским офицером во Франции, но тот в отпуске. Теперь ругается с какой-то неведомой женщиной.

– Мистер Килгор… – Я замялась. – Вы говорили, что исполняете обязанности шофера. Не могли бы вы отвезти меня в одно место? Пешком я боюсь заблудиться, а на такси нет денег.

Я полагала, он откажет американке, которую знать не знает, но Килгор пожал плечами и вытер руки о штаны:

– Сейчас подгоню машину.

Я себя оглядела.

– Только мне надо переодеться.

Вскоре я была готова. Килгор стоял возле открытой входной двери и, притоптывая, глазел на улицу. Заслышав стук моих каблуков, он обернулся, и темные брови его взлетели, но я не истолковала это как знак восхищения. У меня осталась только одна смена чистой одежды, и в ней я выглядела фарфоровой пастушкой: многослойная оборчатая юбка с кринолином, розовая шляпка с вуалеткой, без единого пятнышка перчатки, тесный розовый жакет, предназначенный подчеркнуть все женственные изгибы, каковых у меня не имелось. Я вскинула подбородок, а дурацкую вуалетку опустила на глаза.

– Это международный банк. – Я вручила Килгору бумажку с адресом. – Спасибо.

– Обычно девушки в таких пышных юбках не удосуживаются поблагодарить шофера. – Финн придержал дверь, позволяя мне выйти. Даже на каблуках под его вытянутой рукой я прошла, не пригибаясь.

Из коридора донесся голос Эвы:

– Не вздумай бросить трубку, корова ты очкастая…

Я замешкалась на пороге, охваченная желанием спросить, почему она мне помогает. Вчера-то отказалась наотрез. Пока что я не допытывалась, хотя ужасно хотелось схватить ее за костлявые плечи и вытрясти из нее всю известную ей информацию. Но я боялась разозлить или отпугнуть человека, который что-то знает. Определенно знает.

Так что я оставила ее в покое и последовала за Финном. Машина меня удивила: темно-синий кабриолет с поднятым верхом, старый, но до блеска отполированный.

– Симпатичное авто. Эвино?

– Мое.

Машина не сочеталась с его неряшливой щетиной и курткой, залатанной на локтях.

– Это «бентли»? – У отца моего был «форд», но он любил английские автомобили и в наших европейских вояжах всегда их отмечал.

– «Лагонда LG6». – Финн открыл дверцу. – Запрыгивайте, мисс.

Я усмехнулась, когда он, сев за руль, потянулся к рукоятке скоростей, погребенной под моими пышными юбками. Приятно быть среди незнакомцев, не ведающих о моей подмоченной репутации. Приятно читать в чужих глазах, что ты достойна уважительного обращения «мисс». Последнее время в глазах моих родителей я читала только «шлюха, разочарование, неудачница».

Ты и есть неудачница, шепнул мерзкий внутренний голос, но я его шугнула.

Лондон представал неясной серой громадой: булыжные мостовые, кое-где руины, проломленные крыши, зияющие дырами стены. Следы войны, хотя уже шел 1947-й. Помню, отец радостно выдохнул, читая победный выпуск газеты: «Чудесно, теперь все будет как прежде». Словно на другой день после подписания акта о капитуляции разбомбленные дома сами собой станут целыми.

Улица в ужасных выбоинах, по которой рулил Финн, напоминала кусок швейцарского сыра, и мне пришла занятная мысль:

– А зачем вообще Эве машина? Не проще ли ездить трамваем, учитывая нехватку бензина?

– Она не в ладах с трамваями.

– Почему?

– Не знаю. Трамвай, где замкнутое пространство и толпа, выводит ее из себя. Последний раз чуть не взорвалась, как граната. Орала и пихала домохозяек с их покупками.

Я озадаченно покачала головой, но тут машина остановилась перед внушительным зданием в мраморной облицовке. Приехали. Видимо, на лице моем отразилось беспокойство, ибо Финн мягко спросил:

– Вас сопроводить, мисс?

Я бы охотно взяла провожатого, но затрапезного вида небритый шотландец вряд ли добавит мне респектабельности, а посему я, выбираясь из машины, помотала головой:

– Нет, спасибо.

Шагая по сверкающему мраморному полу, я старалась придать себе хоть немного той величавости, какую без всяких усилий излучала моя мать. Я назвала свое имя и цель визита, после чего меня препроводили к престарелому типу в клетчатом костюме. Он оторвался от ведомости, в которой корябал цифры:

– Я могу быть вам полезен, юная леди?

– Очень надеюсь, сэр. – Я улыбнулась и, кивнув на бумагу с колонками цифр, пустилась в светскую беседу: – Над чем трудитесь?

– Проценты, числа. Весьма скучная материя. – Привстав, он показал на стул. – Прошу садиться.

– Благодарю. – Я села и глубоко вздохнула, всколыхнув вуалетку. – Я бы хотела снять немного денег.

Умирая, моя американская бабушка учредила трастовый фонд на мое имя. Не огромный, но все-таки приличный, и я добросовестно пополняла счет с тех пор, как в четырнадцать лет получила свою первую летнюю работу в конторе отца. К этим деньгам я не притрагивалась, мне хватало того, что на мою студенческую жизнь выделяли родители. Обычно сберегательную книжку я хранила в комодном ящике с нижним бельем, но, пакуя вещи для нынешней поездки, в последнюю минуту бросила ее в баул. Точно так же я захватила адрес Эвы и справку о последнем местонахождении Розы. Никаких планов я не строила, только прислушалась к голоску, шепнувшему: Возможно, все это понадобится, если тебе хватит духу исполнить свое заветное желание…

Теперь я была рада, что послушалась голоса, ибо деньги закончились подчистую. Кто его знает, почему Эва взялась помочь мне, только, уж конечно, не по доброте душевной. Если что, я была готова позолотить ручку ей и всякому, кто приведет меня к Розе, но для этого необходимо золотишко. Очаровательно улыбаясь, я передала клерку сберкнижку и удостоверение личности.

Через десять минут я удерживала свою улыбку только огромным усилием воли.

– Не понимаю, – повторила я уже в четвертый, наверное, раз. – Вы получили подтверждение моего имени и возраста, денег на счете вполне хватает. Так почему…

– Снятие столь большой суммы, юная леди, не в порядке вещей. Подобные счета открывают для обеспечения вашего будущего.

– Однако там не только обеспечение моего будущего, но и мои собственные сбережения…

– Нельзя ли нам переговорить с вашим отцом?

– Он в Нью-Йорке. И потом, речь не о такой уж большой сумме…

Клерк опять меня перебил:

– Телефонный звонок в контору вашего отца нас вполне устроит. Если мы заручимся его согласием…

Теперь я перебила клерка:

– В этом нет никакой необходимости. Счет на мое имя. Имелось условие, что я получу к нему доступ по достижении восемнадцати лет, но мне уже девятнадцать. – Я вновь подтолкнула свои бумаги к клерку. – Вам требуется только мое согласие.

Клерк поерзал в кожаном кресле, выражение отеческой заботы не покидало его лицо.

– Заверяю вас, все уладится, как только мы переговорим с вашим отцом.

Я так стиснула зубы, что они едва не спаялись.

– Я хочу снять…

– Весьма сожалею, юная леди.

Я разглядывала цепочку его карманных часов, его пухлые руки и жидкие волосы, сквозь которые просвечивала плешь. А он уже не смотрел на меня, но, взявшись за ведомость, опять принялся вписывать и вычеркивать цифры.

Конечно, я поступила по-детски, когда, перегнувшись через стол, выхватила у него листок и пробежала по нему взглядом. Прежде чем клерк успел возмутиться, я взяла со стола огрызок карандаша, перечеркнула неверные подсчеты и вписала правильные.

– Вы потеряли четверть процента. – Я оттолкнула от себя бумагу. – Потому-то баланс не сходился. Можете проверить на арифмометре. Поскольку в денежных делах мне веры нет.

Улыбка клерка угасла. Я встала, вскинула подбородок максимально высоко и вихрем вылетела на улицу. Мои кровные деньги. Не только доставшиеся по наследству, но и честно заработанные. Однако без чужого позволения я не могу получить ни гроша. От такой несправедливости я скрежетала зубами, но не сказать, что сильно удивилась.

На всякий случай у меня был запасной план.

Финн покосился на меня, когда я плюхнулась на сиденье и хлопнула дверцей, защемив половину своей юбки.

– Вы меня извините, но вид у вас слегка непрезентабельный, – сказала я, вновь открыв дверцу и подобрав подол. – Вы вправду неряха, мистер Килгор, или просто не любите бриться?

Он закрыл потрепанную книжку, которую читал.

– Понемногу того и другого.

– Ладно. Мне нужен ломбард. Такой, где девушку не станут изводить вопросами об ее закладе.

Секунду подумав, Килгор отъехал от тротуара.

Моя американская бабушка оставила мне деньги на счете. У моей французской бабушки было великолепное жемчужное ожерелье в две нитки, которые перед смертью она разделила. «Одно колье малышке Шарлотте, а другое красавице Розе! Я хотела поделить ожерелье между дочерьми, но обе ваши маменьки сделали губы куриной жопкой, – сказала она со своей обычной прямотой, и мы смущенно захихикали. – Так что, душеньки, наденете этот жемчуг на свои свадьбы и вспомните меня».

Я вспоминала ее, ощупывая в сумочке роскошную жемчужную нитку. Слава богу, французская бабушка умерла задолго до того, как над ее любимым Парижем взвилась свастика. Прости меня, бабуля, – мысленно сказала я. – Выбора нет. Распорядиться своими сбережениями не получилось, но я могу распорядиться своим жемчугом. Мать всерьез собиралась после Процедуры потащить меня в Париж, накупить мне новых нарядов и нанести визиты старым знакомым, дабы всем стало ясно: мы не бежим от скандала, но совершаем вояж по Европе. Отсюда и жемчуг.

Финн подъехал к ломбарду. Напоследок взглянув на крупные матовые бусины и квадратик изумруда, служивший застежкой, я вошла внутрь и, шлепнув жемчуг на прилавок, спросила:

– Сколько предложите?

– Вам придется подождать, мисс, – равнодушно сказал хозяин, хотя глаза его блеснули. – Я должен закончить важное дело.

– Обычный трюк, – шепнул Финн, который на сей раз почему-то последовал за мной. – Вас изводят ожиданием, чтобы вы согласились на любое предложение. Вы тут надолго.

Я вздернула подбородок:

– Буду сидеть хоть до ночи.

– Тогда я пока проведаю Гардинер, тут недалеко. Вы не сбежите, мисс?

– Не обязательно называть меня «мисс». – Вообще-то обращение мне нравилось, но официоз уже выглядел глупо. – Мы же с вами не в Букингемском дворце.

Финн пожал плечами и, шагнув к выходу, на пороге сказал:

– Хорошо, мисс.

Я покачала головой и уселась в неудобное кресло, намотав жемчужную нитку вокруг ладони. Прошло добрых полчаса, прежде чем ломбардщик с лупой во лбу обратил на нас внимание.

– Боюсь, вас облапошили, девушка. – Он вздохнул. – Стекляшка. Хорошего качества, но стекляшка. Пожалуй, я дам вам пару фунтов…

– Взгляните еще разок. – Я прекрасно знала стоимость ожерелья. Мысленно перевела доллары в фунты, прибавила десять процентов и назвала свою сумму.

– А у вас есть какой-нибудь документ на изделие? Скажем, кассовый чек? – Блеснув лупой, ломбардщик взялся за изумрудную застежку. Я потянула ожерелье к себе. Следующие полчаса мы хмуро препирались, хозяин не уступал, и я начала терять терпение.

– Хорошо, я пойду в другое место, – наконец рявкнула я, но ломбардщик только ухмыльнулся:

– Без документа больше вам никто не даст. Вот будь с вами ваш отец или муж – любой, кто подтвердил бы ваше право на заклад вещицы…

Опять двадцать пять. Нас с отцом разделяла Атлантика, но он все равно держал меня на поводке. Скрывая злость, я отвернулась к окну и неожиданно увидела светловолосую голову Розы, мелькнувшую в толпе прохожих. Через секунду я поняла, что это просто какая-то школьница. Ох, Рози, – печально думала я, провожая девочку взглядом, – ты бросила родных и уехала в Лимож. Как тебе это удалось? Похоже, девушкам вообще все запрещено. Тратить свои деньги, продавать свои вещи и распоряжаться собственной жизнью.

Я собралась с силами для продолжения безнадежного препирательства, но тут вдруг входная дверь распахнулась и женский голос пропел:

– Шарлотта, голубушка, я же просила меня подождать. Ведь знаешь, что мое старое больное сердце не выдержит расставания с п-побрякушками. Я надеялась, ты меня пощадишь.

Я уставилась на Эву Гардинер, лучившуюся улыбкой, словно я была светом ее очей. Она так и осталась в мятом заношенном платье, однако надела чулки и приличные туфли-лодочки, изуродованные руки спрятала в заштопанные лайковые перчатки, а нечесаные волосы укрыла под огромной, некогда модной шляпой с половинкой птичьего пера. К моему несказанному удивлению, выглядела она как леди. Пусть эксцентричная, но леди.

Финн скромно встал в дверях и, скрестив руки на груди, послал мне чуть заметную улыбку.

– Так жалко с ним расставаться, – вздохнула Эва и, погладив мое ожерелье, точно собаку, сдержано улыбнулась ломбардщику: – Знаете, этот тихоокеанский жемчуг мне преподнес мой д-д-дорогой покойный супруг. – Платком она промокнула глаза, и у меня едва не отвисла челюсть. – А изумруд индийский, из Канпура! Эта семейная реликвия досталась мне от любимого дедушки, служившего к-королеве Виктории. Уж он задал жару сипаям, и поделом им, этим черномазым бестиям. – Тон ее стал изысканно аристократическим: – Ну же, сэр, вновь направьте ваш окуляр на эту прелесть, и, я уверена, вы отринете всякие нелепые измышления о стеклянной подделке. Назовите подлинную цену, милейший.

Надменный взгляд, тщательно заштопанные перчатки, покачивающийся огрызок пера – облик английской леди, переживающей трудные времена и вынужденной заложить свои драгоценности.

– Нет ли, мадам, какой-нибудь квитанции, подтверждающей…

– Да-да, она у меня здесь. – Стеклянная витрина задребезжала, когда Эва шваркнула на нее громадную дамскую сумку. – Вот… нет, не то. Подай очки, Шарлотта…

– Они в твоей сумке, бабушка, – подыграла я, немного оправившись от изумления.

– По-моему, они у тебя. Проверь свою сумочку. Нет, постой. Вот она, квитанция. Нет, это чек за китайскую шаль… Где-то она была…

Водопад бумажек затопил витрину. Точно сорока, Эва хватала каждую и, мучительно щурясь, подносила к свету, а потом вновь принималась искать несуществующие очки, демонстрируя безупречный аристократический выговор, который не посрамил бы ее и на чаепитии у королевы:

– Шарлотта, посмотри у себя, я уверена, очки в твоей сумочке…

В лавку вошли другие посетители. Эва и ухом не повела.

– Мадам… – кашлянул ломбардщик.

– Не поторапливайте меня, милостивый государь, – рявкнула Эва, точно вдовица из романа Джейн Остин. – Это не то… да где же она… – Перо на ее шляпе опасно качнулось, выпустив дождь пушинок и вонь нафталина. Ломбардщик попытался отойти к новым клиентам, но Эва забарабанила по витрине:

– Не покидайте меня, любезный, мы еще не закончили. Шарлотта, милая, прочти-ка это, а то мои старые глаза…

Новые клиенты подождали, затем вышли из лавки. Все это смахивало на сцену из фильма, в котором мне доверили эпизодическую роль.

– Бог с ней, с этой квитанцией. – Ломбардщик нетерпеливо сморщился. – Я все-таки джентльмен, и уж истинной леди поверю на слово.

– Чудесно, – сказала Эва. – Хотелось бы услышать вашу цену.

Возник недолгий торг, но я знала, кто в нем победит. Через минуту посрамленный ростовщик отсчитал изрядную стопку хрустящих банкнот, и ожерелье мое исчезло под прилавком. Финн распахнул входную дверь.

– Прошу вас, миледи. – Он был абсолютно серьезен, только в глазах его прыгали смешинки.

Покачивая эгреткой, Эва выплыла из лавки, точно престарелая герцогиня.

– А чё, мне понравилось, – на улице сказала она, мгновенно утратив аристократический изыск речи.

Сейчас она совершенно не походила на вчерашнюю пьяницу, хлеставшую виски из чайной чашки и размахивавшую «люгером». Мало того, в ней было не узнать и утреннюю похмельную каргу. Она выглядела абсолютно трезвой и бодрой, а в серых глазах ее плескалось безудержное веселье, словно вместе с обликом обедневшей аристократки она еще сбросила с костлявых плеч и возраст, точно ненужную шаль.

– Как вы это делаете? – спросила я, все еще сжимая в кулаке пачку банкнот.

Эва стянула перчатку, обнажив свои чудовищные пальцы, и полезла в сумку за сигаретами.

– Люди глупы. Сунь им под нос любую бумажку, п-попотчуй более или менее достоверной байкой, держись уверенно – и своего добьешься. – Она как будто кого-то цитировала.

– Всегда? – усомнилась я.

– Нет. – Веселые искры в ее глазах погасли. – Не всегда. Но тут и риска-то особ-бого не было. Этот напыщенный хрыч смекнул свою в-выгоду. Я только заставила его поскорее вытурить меня из лавки.

Удивительно, ее заикание то появлялось, то исчезало. На представлении в ломбарде она говорила без малейшей запинки. Однако зачем она вообще устроила этот спектакль? Я проследила, как Эва сует сигарету в рот, а Финн подносит ей спичку, и потом сказала:

– Я вам не нравлюсь.

– Не нравишься. – Взгляд ее из-под нависших век вновь уподобился взгляду хищной птицы, высунувшейся из гнезда. В нем была насмешка, но ни капли теплоты и приязни.

Ну и ладно. Пусть я ей не нравлюсь, но говорила она со мной как с ровней, а не как с ребенком или шлюхой.

– Почему вы пришли мне на помощь? – Я решила не уступать ей в прямоте. – Зачем вам это?

– А мой гонорар? – Глянув на деньги в моем кулаке, она назвала сумму, от которой у меня перехватило дыхание. – Я могу с-с-свести тебя с тем, кто, наверное, кое-что з-з-знает о твоей кузине, но услуга моя не бесплатна.

Я сощурилась, чувствуя себя весьма неуютно между дылдой-шотландцем и здоровенной англичанкой.

– Вы не получите ни пенса, пока не скажете, кому звонили утром.

– Одному английскому офицеру, ныне обитающему в Бордо, – не замешкавшись, ответила Эва. – Мы с ним знакомы тридцать лет, однако сейчас он в отпуске. Тогда я позвонила еще одной старой знакомой, обладающей кое-какими сведениями. После вопроса о ресторане «Лета» и его владельце она бросила трубку. – Эва фыркнула. – Эта сука что-то знает. При личной в-встрече я, конечно, из нее вытрясу все, что мне надо. А если нет, наверняка узнаю от английского офицера, когда он вернется с утиной охоты. Ну что, стоит оно пары фунтов?

Запросила-то она гораздо больше, но я смолчала и задала новый вопрос:

– Почему вы заинтересовались, когда я упомянула мсье Рене? Ведь даже фамилия его не известна. Или вас зацепило название ресторана?

– Иди-ка ты на хер, америкашка, – ласково сказала Эва, улыбаясь сквозь клуб дыма.

Причем даже не заикнулась. От женщины такого я никогда не слыхала. Финн невозмутимо смотрел на небо.

– Ладно. – Я отсчитала купюры и передала их Эве.

– Здесь только половина.

– Остальное получите, когда мы поговорим с вашими знакомцами, – так же ласково сказала я. – А то еще запьете, и я останусь на бобах.

– Не исключено, – согласилась Эва.

Однако я видела – тут дело не только в деньгах. Но в чем?

– И где искать эту вашу старую знакомую? – спросила я, когда мы втроем втиснулись в кабриолет: Финн сел за руль, Эва устроилась посередке и небрежно закинула руку ему на плечо, а я прижалась к дверце, укладывая остаток денег в портмоне. – Куда мы едем?

– В Фолкстон. – Эва хотела загасить сигарету о приборную доску, но Финн перехватил ее руку и, сердито зыркнув, выбросил окурок в окно. – Оттуда – во Францию.