7. Долго кряхтел крокодил-старичок

Книга: Конец света с вариациями (сборник)

Назад: Виктор Точинов Георгиевский крест (четвертый сон Юлии Леонардовны)

– Юлия Леонардовна, эфира у вас сегодня не будет.

– Что случилось, Слава?

– Ну-у-у… – протяжно выдохнул Брутман, помялся, покряхтел, и она поняла: сейчас начнет врать.

Врать Брутман не умел. Абсолютно. И научиться не смог бы, физиология не позволяла.

Слава Брутман, завредакцией авторских программ, выглядел плотненьким и мясистым… Встречаются такие люди, кажутся с первого взгляда жирными, но чуть приглядишься и понимаешь: дряблого жира под кожей нет. Там упругая плоть, мясо. Не мышцы, не мускулы, – именно мясо. С точки зрения анатомии звучит абсурдно, любой физиолог скажет, что мясо это и есть мышечная ткань… Может и абсурд. Но люди такие встречаются. И своим существованием опровергают мнение физиологов и анатомов.

Мясистыми были щеки, нос, подбородок, скулы… проще говоря, все лицо. И лысина. И даже уши. И все это мясистое хозяйство при любой попытке соврать краснело, наливалось кровью. Даже перед началом такой попытки Слава менял цвет. Не повезло человеку.

– Ну-у-у… Есть нарекания на последнюю программу… и оттуда… – Палец Брутмана устремился к потолку. – И от слушателей…

Он врал, она это знала, он знал, что она это знает… Но продолжал. Таковы уж правила игры. Их не изменить, надо играть и мучиться.

– Какие нарекания? Изложи конкретно.

– Ну-у-у… мат в прямом эфире…

– Ерунда. Одно словечко, к тому же по большому счету относительно цензурное. И услышали его лишь на Дальнем Востоке.

– Но ведь услышали…

– Ладно, нарекание номер один принято. Готова выслушать остальные.

– Ну-у-у… в общем-то… еще отклонение от темы… О чем вы собирались говорить? О монетизации вторичных избирательных прав? И куда в результате уехали?

И тут Брутман ей подмигнул. Правым глазом. И еще раз, и еще, и еще… Моргал так яростно, словно решил проморзировать сонет Шекспира. А то и венок сонетов. Карандаш в руке Брутмана что-то чиркал на листе из блокнота.

– Принято. Слушаю дальше. Или на этом список исчерпан?

– Ну-у-у… Эти ваши знаменитые словесные ляпы… «В него стреляли, но не попали, только ранили…» Как вы это представляете, Юлия Леонардовна? Не попасть, но ранить?

И Брутман вновь яростно заморгал. Теперь, для разнообразия, левым глазом. Затем показал взглядом на стол. Исчерканный листок был свернут в осьмушку, Слава накрыл ее ладонью, а когда ладонь сдвинулась, осьмушки на столе не осталось.

Понятно.

– Достаточно… Вот этим ты меня убил… Я унижена, сражена и растоптана. Уйду в пустыню, замаливать грехи и питаться акридами. Но помни, Слава: я всегда тебя любила! И сейчас люблю! И буду любить вечно!

Она обогнула стол, поцеловала Брутмана в пламенеющую лысину. На мгновение показалось, что целует окорок – домашний, безумно вкусный, закопченный в гуцульском селе, в дыму не паршивых ольховых опилок, а буковых поленьев…

Осьмушка перекочевала к ней.

– Прощай! Ты навсегда в моем сердце!

Когда она вышла, Брутман достал платок и вытер лысину. Она, уже в коридоре, сплюнула.

Новость ее не опечалила. Не обрадовала, конечно же, но и не расстроила ничуть. Оставила равнодушной.

Отмена эфира – ерунда, плюнуть и растереть. Бывало и хуже, даже программу дважды закрывали… И открывали снова. Юлия Закревская – это бренд. Это голос, который люди привыкли слышать. Не услышат на этой частоте – погоняют немного верньер настройки и будут слушать на другой, только и всего.

Гораздо интереснее поведение Брутмана. Что он пытался сказать? Что говорил – понятно, ерунду всякую болтал, – но что пытался впихнуть между фраз?

Записка – позже, записку она прочтет в машине. А сейчас надо разобраться со сказанным, пока слова и интонации свежи в памяти…

Мат в эфире отбрасываем. За слово «мудак» эфир не отменят. Ну разве что сдуру употребить его в адрес большой шишки… Она не употребляла. Вычеркиваем.

Монетизация прав… Тема острая, болезненная… Так у нее все темы такие… Не то… А куда она свернула? Ну да, на дело Астраханцева… Или, называя вещи своими именами, на Тамерлана Булатовича Хайдарова.

Вот это уже теплее. Можно сказать, горячо. У Хайдарова найдутся рычаги, чтобы немного подпортить жизнь, снять очередную программу с эфира… Человек он, по всем отзывам, более чем вменяемый и вполне мог таким способом высказать свое «фи»… Эх, затащить бы его в эфир, схлестнуться перед аудиторией… Не пойдет. А жаль.

Но как понять третий пассаж Брутмана – дикий и ни с чем не сообразный? Стреляли, попали, ранили… Это к чему? Это о чем? Да когда она вообще такое сказала, кажется, год назад, а то и раньше… Просто так сболтнул мясистый недомерок? Ляпнул первое пришедшее на ум? А зачем моргал, аж веко смозолил? Во время слов про мат в эфире обошелся без подмигиваний.

Что-то эти слова означали, но что? Хайдаров и намек на уголовщину в одну логическую конструкцию не укладываются. Не втискиваются, хоть пополам согни… Не тот человек.

Загадка. Тайна веков, покрытая мраком. Хотя не исключено, что ключ к ней на свернутом в осьмушку листе из блокнота.

Она села в машину и развернула записку. М-да… Уж на бумаге мог бы выразиться пояснее… Пять слов, объединенных в три коротких фразы:

НАДО ПОГОВОРИТЬ

СРОЧНО

ОЧЕНЬ ВАЖНО

Ладно, поговорят… И даже срочно. Сегодня позвонит Брутману, договорится о встрече. Но это поздним вечером, когда он отстреляется… А сейчас, коли уж негаданно выдалось трехчасовое окно, надо заскочить в «Сазонович и Сидоров», получить гонорар… Жуки там еще те, до сих пор платят наличкой, наверняка черной… Впрочем, если спалятся, – их проблемы.

Жаль, авторские экземпляры не получить… Когда-то любила взять в руки новенькую, типографской краской пахнущую книжку, полюбоваться на свой портрет на задней странице обложки, раскрыть с хрустом, вчитаться в знакомые и одновременно незнакомые строки…

Увы… В редакции сидят те же люди и делают то же дело, но без типографии – не то. Файлы, даже после всех трудов верстальщика, корректора и редактора, открываются без всякого хруста. И краской не пахнут. Ладно хоть гонорары за электронные копии капают…

…На Большом она чуть не влетела в пробку. Хорошо вовремя заметила, успела свернуть на Введенскую. На четырехрядном проспекте – пробка. Днем. Все-таки в мире слишком много дешевых машин. А в этом городе особенно. И бензин слишком дешев. И что-то с этим надо делать… Пора перевернуть древний-древний лозунг: автомобиль должен стать роскошью, а не средством передвижения. По крайней мере в мегаполисах. Хочешь передвигаться – в общественный транспорт. А хочешь жить роскошно – плати в десять, в двадцать раз больше за машину, за бензин, за парковку.

У нее складывался план программы под условным названием «За свободные дороги». С планом проезда к «СиС» дело обстояло хуже. Новую засаду, поджидавшую на другом избранном пути, она удачно миновала – «Авторадио» предупредило о пробке на съезде с Троицкого моста.

Акциз, беспощадный акциз на новые тачки, а всю авторухлядь принудительно изымать – и под пресс… Ничего, в банках живут без машин, не жалуются. И остальные привыкнут.

Но до наступления тех светлых времен желательно как-то просочиться к издательству. Она решила сделать хитрый финт: выехать на радиальную скоростную, платную – туда анчоусы в своих ведрах с гайками не суются. А с Юго-Западной развязки – обратно к центру, через туннель, под банками. И выскочит как раз недалеко от Фонтанки, прогуляется немного пешеходной зоной.

Решено – сделано. И на сей раз обошлось без сюрпризов, а то ведь порой и в туннеле застрять случается… Выехала под открытое небо, чуть-чуть не успела проскочить светофор – стояла у самой стоп-линии, дожидаясь зеленого… Мысленно похвалила себя за успешный маневр: креативный человек в любой ситуации найдет достойный выход… А анчоусы пусть стоят в пробках, проклиная все на свете, кроме главных виновников – себя самих.

По «зебре», у самых бамперов машин, шагал одинокий пешеход. Быстро шел, почти бежал, – зеленый человечек на светофоре уже подмигивал. Она скользнула по пешеходу равнодушным взглядом, приготовилась дать газу, как только он уберется из-под колес…

А в следующий миг ее спланированный и вполне предсказуемый вечер взорвался и разлетелся миллионом осколков.

Пешеход улыбнулся ей. Помахал рукой. И тут же как-то очень быстро возник у правой передней дверцы. И взялся за ручку. И оказался внутри.

Все произошло стремительно. Зеленый человечек еще продолжал мигать, а пешеход превратился в пассажира ее машины. Забавный фокус, правда? Крибле, крабле, бумц…

Она прокляла себя за вечную забывчивость, за опять не заблокированную пассажирскую дверцу. Затем еще раз прокляла – за сумочку с шокером, небрежно брошенную на заднее сиденье. Затем узнала человека. Затем не поверила себе и своему узнаванию. Затем успела убедить себя, что ошиблась. Затем узнала опять. Затем поняла, что у нее едет крыша – медленно и шурша шифером.

Мыслительные процессы – все вкупе – заняли секунду, не больше.

Зеленый человечек погас, сменился красным.

Сзади нетерпеливо засигналили. Она нажала на газ и поняла, что в «СиС» сегодня не попадет.

8. Кости трещат в мускулистой руке, труп крокодила плывет по реке

Легко расследовать преступление, когда все оно, от начала и до конца, совершилось под бесстрастными объективами видеокамер.

Дело происходило так:

В 16.07 к супермаркету подкатила патрульная машина, припарковалась. И почти сразу патрульный-аллигатор откусил голову своему коллеге-человеку, сидевшему за рулем. Не напрочь откусил, от шеи не отделил, но, как пишут в казенных бумагах, «нанес повреждения, несовместимые с жизнью». Умер патрульный сразу.

Трагедию, разыгравшуюся в машине, никто не разглядел. По крайней мере, когда рептилия топала по парковочной площадке, никто в панике не разбегался. Идет по улице крокодил и идет, эка невидаль. Прошли те времена, когда первые чешуйчатые патрульные собирали толпы зевак.

Крокодил вошел в услужливо раздвинувшиеся двери с фотоэлементом. И тут же начал убивать. Начал с охранника магазина – одним укусом выдрал изрядную часть живота со всем содержимым. Потом занялся продавцами и покупателями.

На беду, одна из кассирш успела врубить тревогу. Автоматика первым делом заблокировала двери. Люди оказались в ловушке, могли только убегать и прятаться в пределах торгового зала. А тварь занялась охотой в лабиринте из витрин, стеллажей и лотков с продуктами… Поохотилась не менее успешно, чем ее предки в болотах и джунглях: еще восемь пострадавших, из них трое скончались на месте, а для двоих медики утешительных прогнозов не давали.

Даже прибытие нового патруля, усиленного и укомплектованного лишь людьми, не сразу внесло перелом. Картечь из полицейских дробовиков для крокодила, как щекотка, а специальных пуль, с сердечниками, у патрульных не оказалось. Но все же несколько попаданий поумерили прыть рептилии, а прикончил ее подоспевший рептолог. Причем без единого выстрела, ножом.

Такая вот история… Зафиксированная во всех подробностях. Но ни на одном кадре нет ответа: с какого перепугу чешуйчатый все это сотворил?

Дикобраз работал со свидетелями, с трудом отходящими от шока. И Кружилин ему не завидовал. Женщина-эксперт работала с трупами, Кружилин ей не завидовал тоже.

Майор Субботин из ОРПИ выбрал для себя дело почище: бродил по разгромленному залу, вчерне набрасывая схему происшествия. Схема получалась сложной.

Сам Кружилин бегло, вполглаза, просмотрел записи внутренних камер, изъял нужные под протокол.

Затем занялся мертвым аллигатором и его победителем.

– Пойми, у аллигатора мозгов нет, – втолковывал рептолог. – Ему сходить не с чего. Ты видел где-нибудь спятивший пистолет?

– Пистолет не видел, – согласился Кружилин. – Но у пистолета есть предохранитель. Для исключения самопроизвольной стрельбы. А у аллигатора?

– Тоже есть.

– Где?

– А вот посмотри…

Рептолог повозился с небольшой коробочкой, крепившейся на спине аллигатора вместе с другим снаряжением. Отвинтил крошечной отверткой крошечные винтики, снял крышку, пошуровал внутри, и продемонстрировал Кружилину небольшую пластинку, весьма напоминающую телефонную «симку», только размером побольше.

– Что это?

– Блок-чип.

– И как работает?

– Все просто… Вот отсюда тянется проводок к башке – снаружи не видать, он прямо в толще шкуры проходит. При любых неадекватных действиях по проводку идут импульсы. Не простые, к ним как раз очень чувствителен участок мозга, отвечающий за восприятие температуры. Термоконтроллер, если по-простому. И крокодил мерзнет. Для него, субъективно, минус двадцать. И организм мгновенно реагирует соответствующе: цепенеет, парализуется. Просто и надежно. На первых моделях ставили механические инъекторы с парализующим, но те ломались, да и срабатывали с задержкой.

– А если сбой? И попрут импульсы, активизирующие центр агрессии? Или охоты?

– Случайный сбой невозможен. Если думаешь рыть в этом направлении, копай уж сразу у производителя… На предмет целенаправленной диверсии.

– А не сбой, поломка? Ты можешь утверждать, что этот блок-чип исправен?

– На вид, сейчас? Не могу. Надо гонять на стенде… Но можешь поставить следственный эксперимент. Запихай этот блок-чип вон тому кайману, – рептолог показал на патрульного, застывшего в центре разгромленного зала. – Только подожди, пока я подальше уйду.

Тут их беседу прервал майор Субботин, руководивший сводной следственной группой:

– Кружилин, живо дуй в кабинет директора, Бурич и эксперт уже там. Я сейчас подойду, займемся бумагами.

В кабинете, кроме Дикобраза и эксперта, торчал еще и кайман. Застыл у стены, на вид абсолютно безопасный. Вернее, Кружилин привык за полтора года воспринимать кайманов так – для своих безопасными. Граната тоже штука грозная, но если уметь ей пользоваться, владельцу и окружающим ничего не грозит.

Но после разговора с рептологом Кружилину совершенно не нравилось близкое соседство зубастой пасти. Мало ли в чем технари уверены…

Субботин заглянул на минутку и тут же вышел – начальство вызвало, по рации патрульной машины… Кружилин посидел, поглядывая на каймана, майор задерживался, и он сказал Паше:

– Я отлучусь, звякни на мобилу, когда Субботин придет.

Он вернулся к рептологу. Поинтересовался: да как же тот умудрился завалить аллигатора? Голыми руками, – а тварь перед тем в три ствола добить не могли?

В свой вопрос Кружилин постарался щедро добавить льстивого изумления.

Сработало, и отвечал рептолог с большим энтузиазмом.

– Ну не голыми, допустим, а ножом. Так ведь ножик-то кому угодно не поможет, живо и руки лишишься, и ножика. Смотри – вот здесь, на спине, поближе к башке у него есть нервный узел. Расположен близко, почти под кожей, так уж природа крокодилов создавала… Генные конструкторы ошибку природы подправили, кожу здесь нарастили втрое толще – видишь, горбится? Ножом не пробить, даже пулей трудно. Да еще сверху динамик для лишней защиты крепится. А теперь посмотри, где от ножа ранка…

Кружилин посмотрел. Небольшое отверстие виднелось ниже и динамика, и горбика.

– Во-от под таким углом клинок идет, наклонно. Если заглубишь сильнее, то завязнет в мышцах, – и хана тебе. Если полого пойдет, то под кожей скользнет – и опять хана.

– Длинное лезвие нужно?

– Восьми сантиметров хватает. Но лучше подлиннее брать, сам понимаешь. Не всегда до конца вогнать получается.

– Буду знать… Надеюсь, не пригодится.

– Погоди, погоди… Ничем тебе это не пригодится. Крокодил хоть глупый, но все ж не совсем дурак. Не будет спокойно смотреть, как ты у него за спиной шуруешь. Пасть сначала блокировать надо. Чтобы он ее не раззявил и башку тебе не откусил.

– Как?

– Левой рукой. Смотри…

Рептолог ухватился за челюсти аллигатора, показал.

– Видишь как? Тут выступ такой, за него и хватаю, чтобы пальцы не оттяпал.

– А удержишь?

– Каймана? Легко. Хилые у них открывающие мышцы на челюсти, у кайманов. Они ж в природе не антилопами и буйволами питаются – рыбой, птицами водоплавающими… С аллигатором сложнее, у него пасть помощнее. Но все равно, если рукой пудовую гирю жмешь – удержишь. Долго ж держать не надо – зафиксировал, ножом тык, и готово дело. Только он в этот момент хвостом бьет, конвульсивно. Ноги надо беречь.

– А брюхо зачем вспорол?

– Для гарантии. Типа контрольного выстрела. Иногда случается нервный узел вскользь зацепить, рука дрогнет или еще что… Он тогда обрубится на пару минут, а потом может такое устроить… А со вспоротым брюхом не шевелится, даже если очухается, – лежит и тихонько отходит, так уж устроен… Резать надо по шву панциря, по складке, ее хорошо видно. Вот так их и мочат. На самом деле просто.

Все просто, если знать и уметь…

Рептолог добавил:

– А вот со здоровенными крокодилами – с нильскими, с гребенчатыми, – такая механика не поможет. Там и нервные центры глубже упрятаны, и пасть о-го-го, рукой не сдержать, они ж буйволам ноги откусывают… Хорошо, что их нам…

Он не договорил. Грохнул выстрел, тут же второй. Затем раздался истошный женский вопль.

Кричали в директорском кабинете. Стреляли там же.

Кружилин несся через зал, на бегу выдергивая пистолет и опрокидывая уцелевшие от разгрома лотки. Рептолог спешил следом, поотстав. Вопль не смолкал.

Коридорчик, белая дверь. Кружилин рванул внутрь.

Кричала женщина. Уже не так громко, обессилев. Лежала она у самой двери, под ногами. Левой руки у нее не было. Из развороченного живота змеились кишки, частично разорванные. На полу росла лужа крови.

Пашу сразу от входа Кружилин не увидел. Зато увидел каймана, рванувшегося из угла кабинета. Выстрелил раз, второй. Одна пуля отрикошетила, вторая пробила шкуру, но видимого вреда не принесла. Окровавленная пасть рептилии надвигалась.

– Прочь!!! – рявкнул подбежавший рептолог.

Пихнул в сторону Кружилина, прыгнул в дверной проем… И сработал, будто на тренировке. Словно только и ждал оказии показать, как воплощать теорию в практику.

Раз! – челюсть захвачена движением ювелирной точности. Два! – резкий рывок пригнул голову каймана к брюху. Три! – движение руки с ножом за спину.

И все закончилось… Конвульсивный удар хвостом – и рептилия затихла. Кружилин не знал, сможет ли он повторить немудреный алгоритм, не лишившись по меньшей мере пальцев.

Дикобраз лежал в дальнем углу кабинета. Окровавленный. Возможно, Паша стрелял и отступал, отвлекая каймана от женщины, давая ей уйти… Возможно, скоротечная трагедия разворачивалась как-то иначе. В любом случае выскочить из комнаты женщина не успела.

Он нагнулся, услышал дыхание Дикобраза. Жив… Но дела хреновые…

– Что здесь… – послышался за спиной голос майора Субботина.

– Врачей, сука! Бегом!!! – проорал Кружилин, оборачиваясь.

Обернулся он, как стоял, с пистолетом в руке. Субботина как ветром сдуло. Рептолог тоже быстренько испарился, от греха. С катушек не только крокодилы слетают…

Кружилин снова нагнулся над Дикобразом.

9. Взвейтесь кострами, синие ночи

– Твоя новая физиономия… она…

– Мужественная и обаятельная, да?

– Нет, такая же противная, как и старая. Дело в другом… Знаешь, я видела… в Испании, по-моему… интересное панно. Огромное, во всю торцевую стену дома. Портрет мужчины – утром, в лучах рассветного солнца, он кажется молодым, почти юнцом. Солнце движется по небу, черты лица меняются медленно, незаметно для глаза, но на закате мужчина выглядит как глубокий старик.

– А ночью, наверное, вообще как труп, – предположил Егор.

– У тебя одни трупы на уме… Я о другом: твое лицо как то панно – чуть повернешься, свет чуть по-иному ляжет, и совсем другой человек.

– Так и планировалось. Чудеса пластической хирургии. И ежедневная гимнастика для лицевых мышц. Как дурак, целый час в зеркало пялюсь. Зато программы идентификации зависают. И художники, рисующие фотороботы, с ума сходят. Их, художников, на Пряжке уже целая палата, думаю.

– Тебя ищут?

– Меня всегда ищут.

– Не надоело?

– Привык.

– Ты не хотел бы пожить где-нибудь в спокойном и тихом месте? Несколько лет, пока все забудется и уляжется?

– Кто ж не хотел бы… Но вот какая штука: все места, где я пробую жить, становятся со временем неспокойными и шумными.

Она не знала, что еще сказать. Он тоже. Разговор пересох, как пересыхают порой речки, текущие в жаркой степи, даже в полупустыне: становятся меньше, уже, маловоднее, – и совсем исчезают, никуда не впадая.

После затянувшейся паузы Егор взял инициативу на себя:

– Теперь, когда мы подробно обсудили мое новое лицо и далеко отъехали от места, с которого мне хотелось побыстрее убраться, – пора приступать к ритуалу прощания.

Она молчала. Долго.

– Но можно и без прощаний, – сказал Егор. – Просто высади меня там, где тебе удобно.

Она молчала.

– Хорошо. Я выйду, как вошел. На светофоре.

– Ты действительно этого хочешь? Ответь честно, я прошу. И одним словом.

Теперь замолчал он. Надолго. Затем ответил одним словом:

– Нет.

– И я не хочу. Помнишь, ты когда-то говорил: счастье – это когда делаешь то, что хочешь, и не делаешь того, чего не хочешь.

– В той формуле счастья имелось продолжение: но самое трудное понять, чего же ты по-настоящему хочешь.

– Ты уже понял?

– Наверное, нет.

– Тогда давай ограничимся вторым слагаемым. Не будем делать то, чего не хотим. Проведем этот вечер вместе.

– Вообще-то такое должен предлагать мужчина…

– Это сексизм.

– Значит, я сексист.

– Так ты согласен?

– Ты же знаешь ответ… Согласен.

– Сейчас заскочим куда-нибудь, приоденем тебя немного.

– Зачем?

– Я хотела бы провести вечер в месте, где эксцессы исключены. Не случаются по определению. Куда пускают не всех.

Одежду Егор всегда подбирал с умом, очень тщательно, – так, чтобы не бросалась в глаза ни в чистых районах, ни в банках. Нечто граничное, позволяющее не выглядеть чужаком по обе стороны рассекших город барьеров. Однако для VIP-местечек не совсем то… Но разве одежда главное?

– Ни к чему, – сказал он. – Фейс-контроль пройду, не беспокойся. Я просто улыбаюсь охране на входе и меня обычно пропускают.

– А если все же не пропускают?

– Тогда я перестаю улыбаться. Вот так примерно… И спокойно прохожу.

Она искоса взглянула на его лицо. И поверила. Попросила:

– Знаешь, ты все-таки лучше улыбайся…

…Местечко оказалась средней паршивости. По меркам Егора, разумеется. Он оценивал подобные места, не обращая внимания на качество кухни и развлекательной программы, на количество нулей в ценниках, на престижность среди людей, стремящихся утвердить свой статус. Для него существовало два критерия: насколько велик шанс спалиться и можно ли без проблем свалить в случае какого-либо эксцесса. Потому что эксцессы случаются везде, что бы ни говорили некоторые. Даже в таких местечках. Хотя в таких, конечно, реже.

На сцене началось действо, анонсированное как музыкально-эротическое шоу. Музыка Егора вполне устраивала – шумовой фон сделает направленные микрофоны бесполезными. А стационарных здесь нет. Пронюхает о такой подставе кто-нибудь из VIP-клиентов, слух расползется, – и статусному заведению конец. Придется переквалифицироваться в забегаловку для мелочи пузатой, в кормушку для анчоусов.

А вот эротикой шоу пока не блистало. На сцене, выстроившись в два ряда, бодро маршировали на месте пионеры и пионерки. Хотя возраст у юных борцов за дело Ленина был не совсем пионерский, скорее комсомольский, но оделись они по всей форме: синие юбочки и синие шорты, пилотки, белоснежные рубашки и белоснежные гольфы. И конечно же алые пионерские галстуки.

Они на шоу почти не отвлекались.

– Все, что ты делаешь, достигает обратного результата, – говорила она. – Недавно появились гребенчатые в роли патрульных. Из-за тебя. Из-за дураков-подражателей, мнящих тебя героем и научившихся убивать кайманов. Ты представляешь, что за машина смерти этот гребенчатый?

– Представляю. Видел в деле.

– А если он станет неадекватным? Они и адекватные-то не сахар… Сегодня гребенчатый на Мойке убил человека, еще троих покалечил…

– Я знаю. Оказался рядом, так получилось… Они сами напросились. Убивали священника – просто так, для ролика-миллионника.

– Да какой он священник… Артист последнего разбора. Для которого потолок – детские утренники и самые дешевые корпоративы… Подожди… Ты был рядом – и не вмешался?

– Я никогда не вмешиваюсь. И ни во что. Я просто живу. Когда на меня нападают, я защищаюсь. Мир сошел с ума, но я не психиатр и не знаю, как его лечить. И не умею. Обучен только хирургии. Ампутационной. Я мог вмешаться – там, на Мойке. В мире стало бы на несколько молодых дураков меньше. И на одного артиста-алкоголика больше. Стало бы миру хоть чуть легче? Не знаю.

– Значит, если кто-то попытается сейчас меня убить…

Егор перебил:

– Ну вот, а говорила, что приличное местечко… Пойдем отсюда, пока не поздно? Я тут невдалеке пельменную знаю, порции дешевые и нажористые.

– Не юродствуй. И не уходи от темы. Если здесь и сейчас меня начнут убивать – ты не вмешаешься?

– Нет. Зачем? Видишь ли, когда мы спорили с тобой, – тогда, в другой жизни – мне казалось: все твои теории о дельфинах и анчоусах – пустая игра ума, к реальности неприменимая. Я был не прав. А ты права. Мы живем в мире, который ты выбрала. Создать который ты помогла. И даже внутри этого мира мы сейчас находимся в месте, выбранном тобой, – среди прочего, по соображениям безопасности. И если сюда придут и тебя убьют, – значит, все твои выборы ложные. Дело не в тебе и не во мне. Мир неправильный. Мир больной. А лечить его я не умею. Или он уже умер, по-тихому, без Армагеддона и прочих спецэффектов… Но воскрешать миры я тоже не умею.

– Наш мир жив, и даже пошел на поправку, и никто здесь никого не убьет. Но я получила ответ. Спасибо за откровенность. Ты прав… Если сюда придут тебя брать, я тоже не стану вмешиваться. Хотя могла бы попробовать отмазать… Мне не нравится твой мир. Я не люблю кровь, кишки, мат на улицах, блевотину на дешевом линолеуме. И пельменные со столами без скатертей не люблю.

– Не станешь отмазывать? Так и запишем. Учтем на будущее.

– Говори, пожалуйста, «учту»… – попросила она.

Очень тихо попросила. Если бы не крошечный антракт в музыкально-эротическом шоу, Егор бы не услышал.

– Не понял.

– Говори в единственном числе: учту на будущее. У нас с тобой нет будущего. В смысле, общего.

– Как скажешь. Кстати, горячее несут…

Кормили здесь вкусно. Горячее Егору понравилось. Хотя Ольга, по его мнению, могла выдать под настроение что-нибудь не хуже, пусть и не имела диплома шеф-повара международного класса.

Шоу тоже сделалось погорячее. С пионеров и пионерок постепенно исчезали предметы туалета: белоснежные рубашки, гольфы, юбочки и шорты. Уцелели главные аксессуары – пионерские галстуки. Более того, увеличились в числе. К тем, что болтались на шеях, добавились другие – пары галстуков, связанных узлами за концы, изображали у юных ленинцев набедренные повязки. У пионерок в дополнение к тому аналогичные конструкции заменяли бюстгальтеры. Неудачно заменяли. Или наоборот, удачно. Короче, ничего практически не скрывали.

«Ну и чем они лучше фемусек?» – спросил сам у себя Егор, бросив быстрый взгляд на сцену. И сам себе ответил: «Всем лучше». Фемусек здесь развернули бы на пороге, не пустив даже на предварительный кастинг. Какой хлеб, такие и зрелища. Под черняшку с плавленым сырком и фемуськи сойдут. И сто граммов контрабандной баночной сверху.

– Ты меня не слушаешь! Ты пялишься на эти дебильные сиськи!

Все женщины одинаковы… Что в банках, что в элитных районах.

– Слушаю. Внимательнейшим образом. Ты только что говорила, что стремительное социальное расслоение, происходящее в однородных поначалу банках, свидетельствует о… И тут ты сбилась с мысли, когда вон у того юноши свалился его набедренный галстук… А затем продолжила уже про меня и сиськи.

– Так вот, я хотела сказать… на чем я остановилась?

– Не надо продолжать мысль. Я примерно понял твой антиэгалитарный довод… Меня он не убеждает. Могу объяснить, почему.

– Антиэгалитарный… ты раньше не знал таких слов.

– А кто заставлял меня читать книжки? Кто занимался сексуальным шантажом: лучшая прелюдия – прочесть две главы из Гамсуна? Приохотила… А потом появилось много времени для чтения. Сидишь, к примеру, безвылазно, дожидаясь, пока новую физиономию разбинтуют и можно будет на люди показаться, – чем еще заняться?

…Ужин двигался к десерту, пионерское шоу – к финалу. Судя по всему, должен он был пройти под ту же песню, с какой началось представление – под «Взвейтесь кострами, синие ночи», но переаранжированную почти до неузнаваемости. В качестве апофеоза, предположил Егор, пионеры и пионерки лишатся последних пионерских галстуков, уцелевших лишь на их бедрах… Унылый у вас креатив, господа. Предсказуемый.

– Что мы будем пить на десерт?

– Кофе. Мои вкусы не изменились.

– А из десертных вин?

– Может, хватит? Ты все-таки за рулем…

– Не бери в голову. Ну остановят, дам автограф и поеду дальше, можно подумать…

После слов «не бери в голову» Егор ее уже не слышал. И не потому, что отвлекся на апофеоз шоу. Хотя и апофеоз свою роль сыграл – в зале стало значительно темнее, очевидно, раскрытие Главной Пионерской Тайны сопровождалось светотехническими эффектами, а то и пиротехническими.

По полутемному залу закружились метелью крошечные разноцветные световые пятнышки. Одно из них привлекло внимание Егора размером и окраской. А еще тем, что пятнышко двигалось вразнобой с остальными. В ином направлении и с иной скоростью. Сползло со скатерти, поднялось на блузку.

В следующий миг одновременно произошло множество событий.

Их стол опрокинулся.

Пионеры и пионерки синхронными движениями сдернули с чресл галстуки.

Егор нырнул вперед, опрокидывая Юлю.

Публика заорала в восторге, зааплодировала.

На сцене громко взорвалось-выстрелило нечто пиротехническое, выбросив вверх огненные фонтаны.

Дико заорала сидевшая за соседним столом женщина, и восторг в ее вопле напрочь отсутствовал.

И все это за какой-то миг. Шоу закончилось эффектно.

Миг прошел. Бедлам продолжился. Левые от сцены столики по-прежнему приветствовали артистов, справа набирал обороты скандал. Женщина продолжала вопить, явно от боли. В дуэте с ней выступал утробный мужской рев. В качестве бэк-вокала раздавались другие крики, менее громкие, но тоже не восторженные. Возмущенные. Кто-то матерился. Кто-то звал полицию.

И, перекрывая всю какофонию, откуда-то сверху грянул выстрел. Уже второй, первый заглушила пиротехника.

Егор на кутерьму не отвлекался. Он несся по залу, низко пригнувшись. И тащил за собой Юлю. Той поневоле приходилось быстро переставлять ноги, чтобы не упасть. Потом она все-таки не устояла – от неожиданного и резкого рывка Егора. Упасть он ей не позволил, подхватил у самого пола.

Как раз в этот момент грохнул второй выстрел. Один из прожекторов рампы разлетелся.

– Ниже! Не высовывайся! – рявкнул Егор.

Она не поняла, потом сообразила, пригнулась – и вновь превратилась в волочащийся груз.

Они выскочили в коридор. Навстречу четверо – плечистые, богатырского роста. Все одеты в цивильные костюмы, выглядящие как униформа. Лица встревоженные, недоуменные.

– Стрельба в зале! Женщина ранена! – отрывисто крикнул им Егор, не дожидаясь вопросов. – Из зала никого не выпускать! Перекрыть служебные выходы! Полицию и «скорую»!

Трое потопали дальше, а четвертый задержался. Уставился на них, пытаясь понять, кто это тут раскомандовался. Не понял и стал уточнять, весьма недружелюбно:

– А ты кто та…

– Управление! Четвертый отдел! – отчеканил Егор, не дожидаясь конца вопроса.

Небрежным и привычным жестом он потянулся к внутреннему карману. Детина расслабился – и тут же согнулся пополам, словно отвешивая земной поклон дорогому гостю из Управления. Затем стал заваливаться набок.

Егор потянул Юлю дальше, но у нее наконец прорезался голос. Правда, не совсем тот, что привыкла слушать постоянная аудитория программы «Наша эра» – в среду в двадцать тридцать, в субботу в семнадцать ноль-ноль.

– Ты дебил?! – взвизгнула она упираясь, тормозя движение. – Что творишь?! Здесь приличное место! Зачем…

– Заткнись, – перебил Егор.

Говорил он без крика, но прозвучало это очень страшно. Она замолчала. И перестала упираться. Он продолжил:

– Там, в зале, баба словила пулю. А должна была словить ты. Теперь молчи. Все разговоры потом. Когда выберемся. Если выберемся. Молчи, сбавь шаг и улыбайся.

Она шагала, она молчала, она улыбалась (хотелось бы взглянуть потом на эту улыбку). В холле он усадил ее на диванчик, метнулся куда-то. Вернулся быстро, через считаные секунды. Ей показалось, что прошла вечность. За вечность она успела понять, что произошло. Да, там стреляли. Да, стреляли в нее – недаром же прожектор разлетелся над головой, осыпав стеклянной крошкой. Или не в нее. В него. Или в них обоих. Но стреляли всерьез, без дураков. Настоящими пулями. Способными убить. Его жестокий и кошмарный мир ворвался следом за ним. А она идиотка.

На констатации этого факта вечность закончилась. Появился Егор, вновь потянул за собой.

– Выходим на парковку. Держись рядом и мгновенно выполняй любую команду.

– Ключи… – безжизненно произнесла она. – В сумочке, в зале…

– Плевать. На твоей нельзя… Потом заберешь и ключи, и тачку.

На улице уже стемнело. Парковка выглядела зловещей. Погасшие фары машин уставились, как глаза оцепеневших чудовищ. Оцепеневших, но готовых в любой момент ожить и растерзать. Казалось, что в какой-то из машин сейчас опустится стекло или распахнется дверца, высунется черный хищный ствол, и…

– Забейся за колонну и не отсвечивай. Я сейчас вернусь.

Он быстро, почти переходя на бег, пошел вокруг здания, к главному входу. Юля разглядела в его руке не то кепку, не то фуражку, вяло удивилась: когда и у кого, а главное, зачем успел умыкнуть? И выполнила команду – укрылась за колонной от немигающих взглядов фар.

На парковку вкатила машина, развернулась. «Бугатти». Она вздохнула. Нормальные люди. На нормальной машине. Из нормального мира. А она… Ей захотелось вернуться в зал ресторана. И убедиться: там все в порядке. Кошмар рассеялся. Мир остался прежним и прочным.

Дверца «Бугатти» приоткрылась. Егор призывно помахал рукой. Она шагнула вперед неуверенно, сомневаясь: может, все-таки вернуться в зал?

– Быстрее, – поторапливал он. – Скоро здесь будет вся королевская рать. При поддержке авиации и бронетехники. Полночи проведешь, давая показания. Говорил же: в пельменную надо ехать!

Она засмеялась. Не веселым смехом, а скорее истерическим. Смеясь, она села в машину. «Бугатти» вырулил со стоянки и укатил. Машины с мигалками подъехали через три минуты.

Первые полчаса Егор кружил по городу, по видимости, бесцельно. Как она потом поняла, просто давал ей время прийти в себя. Оклематься.

Она пришла и оклемалась, она умела быстро вскакивать на ноги после нокаутирующих ударов судьбы. Оклемалась и тут же начала обвинять:

– Ты угнал машину… А я пособница.

– За кого ты меня принимаешь? В жизни не унижался до кражи.

– Еще хуже… Значит, я пособница грабежа? Или разбойного нападения? Сколько мне полагается?

– Расслабься… Имел место факт добровольной передачи имущества. Ты не поверишь, но есть такие глупые дельфины: подкатывают к ресторации и сами отдают и тачку, и ключи с имкой, как только увидят фуражку с оранжевым околышем.

Она тяжело вздохнула. Но оплакивать свою печальную судьбу соучастницы перестала. И даже посоветовала:

– Не вздумай держать меньше ста двадцати.

– Не маленький, сам знаю…

Если ехать на «Бугатти» или другой машине того же класса, законопослушно придерживаясь установленных в городе ограничений скорости, постовые начнут махать своими жезлами. Ибо сообразят: или машина угнана, или владелец ее сотворил нечто серьезное и старается теперь быть святее папы римского. Может, у него криминальный труп в багажнике…

Сильно разгоняться тоже не рекомендуется. Сто двадцать – золотая середина.

– Удачно сходили поужинать, – без малейшей иронии сказал Егор, вырулив на Лиговку.

– Любопытно… Боюсь представить, как выглядит неудачный ужин в твоем понимании. Очень кроваво выглядит, я полагаю.

– Я не о том… От пуза натрескаться в дорогом кабаке и ни копейки не заплатить, – не каждый день такое удается. Удачно зашли.

– Куда мы едем? – Она заметила, что машина перестала бесцельно кружить и катится куда-то вполне целеустремленно.

– В одно местечко… Отсидишься, пока я разберусь, кто стрелял и зачем. Не люблю, когда вокруг пальба непонятного происхождения… Раздражает.

Тут она взорвалась.

– Мне незачем отсиживаться!!! Это твоя стрельба! Вернее, по тебе! Ты притащил это дерьмо из своего мира! Ты! И теперь тянешь туда меня! А мне там нечего делать! НЕЧЕГО!!! Останови. Я выйду.

– Хорошо, остановлю. Но сначала скажи: ты часто бываешь в том ресторане?

– Ну… бываю… не каждый день…

– Раз в неделю? Раз в месяц? Еще реже?

– Скорее чаще. В среднем два-три раза в неделю. Удобно расположен, кухня хорошая…

– Попробуй включить свои профессиональные качества. Ты провела достаточно журналистских расследований заказухи, чтобы представлять механику. Я впервые был в заведении. Попал туда случайно, даже для себя неожиданно. Пусть меня срисовали прямо на входе – можно за два часа организовать и исполнить покушение?

Она молчала. Егор не открыл ей никаких Америк. Она все понимала не хуже его. Но мозг отказывался от этого понимания, искал любую зацепку, любую альтернативную версию.

– Ты прав, – сказала она; таким же тоном сообщают, что кто-то умер. – И что теперь делать?

– Твой телефон остался в сумочке?

– Нет, с собой.

Она терпеть не могла носить мобильник в сумочке. Потому что ее сумочка напоминала хозяйство известного помещика Плюшкина в миниатюре… В общем, совсем не комильфо демонстрировать содержимое, когда зазвонит телефон, завалившийся на самое дно.

– Отключай немедленно. И батарею вынимай. С ней и по выключенному запеленгуют.

– Я угодила под арест… А право на один звонок?

– Отключай. Позвонишь с моего.

Напоследок она просмотрела список неотвеченных вызовов, отметила: Брутман трижды пытался связаться.

Прозвучала прощальная мелодия, экран погас. Она продолжала держать аппарат в руке. Словно забыла о нем.

Брутман… Стреляли… Не попали… Стреляли… Не попали…

– По-моему, один человек пытался… – начала она неуверенно.

– Приехали, – сказал Егор.

Приехали. Приплыли. Влетели. Вляпались. Богат русский язык, но сколько синонимов ни подбирай, суть дела не изменится: дальше дороги нет.

Засаду выставили с умом. Сразу за тем местом, где Боровая подныривает под железнодорожную ветку. Проезжая часть сужалась и круто поворачивала, поневоле приходилось сбрасывать скорость. При этом насыпь полностью скрывала от глаз то, что впереди.

Впереди, метрах в тридцати за насыпью, стоял БТР, перекрывая две полосы из трех. Не армейский, полицейская модель – броня тоньше, вес и габариты меньше – но на таран даже грузовиком не взять. Рядом стояли две дэпээсных легковушки.

Машинам приходилось еще больше замедляться, перестраиваться в левый ряд и по очереди объезжать препятствие. Кроме тех, кому приказывали остановиться. А чтобы никакая отчаянная голова не вздумала обогнуть засаду справа, там топорщился густо посаженными шипами «скорпион».

Жест полосатой палки места для сомнений не оставлял: пожалуйте сюда.

Егор затормозил, прокачивая варианты прорыва. Их практически не имелось… Будь дорога пуста, еще можно было бы попробовать обогнуть БТР лихим виражом, и затем уж как повезет: если у них есть стрелок в пулеметной башенке и готов к стрельбе, – превратит в дуршлаг, далеко не уедешь.

Но дорога не пустая. Единственная свободная полоса заполнена машинами, сзади подкатывают новые.

– Сиди, – быстро сказала Юля. – Я сама с ними поговорю.

– Хорошо, – кивнул Егор. – К машине не возвращайся, когда они пойдут…

Единственный вариант – переваливать через поребрик и дуром переть на «скорпион». А потом уползать на пробитых покрышках. Движок мощный, хоть полтинник, да выжмет… Но без стрельбы дело не обойдется. И начинать надо, когда патрульные подойдут вплотную, тогда хотя бы в момент старта из пулемета стрелять не будут…

Юля приблизилась к дэпээсникам – было их пятеро, все люди, ни одного каймана. Двое с автоматами, в брониках… Она о чем-то говорила с ними, жестикулировала. Если владелец «Бугатти» еще не хватился пропажи, есть надежда отболтаться.

Но что ж она так долго… Показывает на машину, на Егора, патрульные улыбаются. Один зачем-то пошел к БТРу, что-то крикнул в боковой люк.

Он подумал, что именно так: внешне беспечно, с улыбкой, – желающие пожить подольше патрульные отреагировали бы на весть, что в машине сидит Крестоносец. И словно бы невзначай сообщили бы стрелку-пулеметчику…

И сейчас стволы крупнокалиберной спарки придут в движение…

Башенка не шелохнулась. Вместо того из бронемашины вылез еще один человек в форме, присоединился к остальным, обступившим Юлю. Тоже заулыбался, потом вообще расхохотался…

Накрапывал дождь, все сильнее и сильнее, но развеселая компания не обращала внимания. Наконец ливануло по-настоящему. Компания рассыпалась – постовые попрятались кто в легковушки, кто под броню, один тут же вернулся, облачившись в дождевик. Юля поспешила к «Бугатти».

– Поехали…

– Ты очень красивая, когда мокрая, – сделал он комплимент, вписываясь в вереницу машин, огибающих БТР.

– Бр-р-р… Предпочитаю быть мокрой после душа… Есть душ в той берлоге, куда ты меня везешь?

– Есть.

– А горячая вода?

– Есть.

– Тогда езжай быстрее. Машина, кстати, уже в розыске. Но я договорилась, нас останавливать не будут, они предупредят.

– Как ты умудрилась?

– У женщины должны быть маленькие интимные секреты… Я же не спрашиваю, как ты умудрился выдернуть меня из-под пули.

– Там было просто…

– Здесь не сложнее, честное слово.

10. А потом позвонил крокодил…

Дикобраза до больницы довезли. Умер он на операционном столе.

Кружилин вышел из клиники Джанелидзе. Было темно. И вокруг, и у него на душе.

Паши нет, и к этой мысли придется долго привыкать… А еще придется разобраться, отчего так получилось. Странное совпадение: за минувший год всего три инцидента, связанных с немотивированной агрессией крокодилов. И два из них почти совпали в пространстве и времени. С точки зрения теории вероятности шанс на случайное совпадение стремится к нулю. Надо искать связь…

Но для начала нужен транспорт, чтобы выбраться отсюда. Доставившая Кружилина служебная машина давно укатила, он вышел на Белградскую, поднял руку.

Остановилась первая же тачка и оказалась почти попутной, – водитель подбросил до Проспекта Славы, до перехода под железкой, а там уж и до дома рукой подать, остановки три… Пешком дойдет, поразмышляет.

«Скаут» он решил не забирать, делать крюк не хотелось. Ни один автовор не рискнет покуситься на машину с синими номерами, ночь простоит спокойно.

Наискосок, через дворы, не пошел – приключений не боялся, но и не искал. Хватит, наприключался сегодня… Однако и на Витебском встретилась поддатая компания, впрочем, агрессии не проявившая. Кружилин при виде ее сообразил, что в Управление он так и не заскочил и служебный пистолет в сейф не вернул. Вообще-то с оружием он вне службы не ходил в отличие от Проничева. Тот постоянно уносил с работы пушку – жил в неблагополучном районе, а машину держал в гараже, почти в километре от дома. Интересно, как отнесется вновь назначенный бандерлог к постоянному нарушению инструкции? Известно, как…

Сам Кружилин считал, что с агрессивными алкашами или мелкоуголовной шпаной разберется голыми руками. Основания для уверенности имелись: после училища пять лет служил в ВДВ, причем в бригаде спецназначения, и не всегда служба состояла из тренировок и учений… Служил бы и дальше, но ранение дало нехорошее осложнение: на земле все в порядке, а вот о прыжках с парашютом пришлось забыть. На штабную работу не звали, да и сам не хотел, уволился, а в Управлении приняли с распростертыми объятьями.

В общем, Кружилин обычно ходил без пистолета. Нож складной носил, но вполне законопослушной длины и для мирных надобностей. С девятисантиметровым лезвием. Как раз хватило бы пырнуть того зубастого гада в директорском кабинете.

Знал бы, чем все обернется, пырнул бы загодя… Хотя нет, загодя не смог бы, про уязвимые точки рептилий узнал лишь перед самым нападением каймана… Кстати, он сам тоже мог угодить под раздачу, если бы не отлучился к рептологу. Наверняка бы угодил.

Тем тщательнее надо все обмозговать.

Что могло вызвать две случайности подряд?

Версия номер раз: какая-то внешняя техническая причина. Допустим, в маркете установили новое оборудование. Торговое, контрольно-кассовое, неважно какое, однако никак с генно-модифицированными крокодилами не связанное. Но с маленьким побочным эффектом: что-то с чем-то резонирует и зубастые бестии слетают с катушек… Неплохая версия, но без технарей не проверить. Да и тем придется изрядно повозиться в поисках того, сам не знаю чего…

Нет, не катит. Кайманов было ДВА! Один в кабинете, второй в зале. И тот, второй, остался вполне вменяемым и безопасным. Если гипотетический источник непонятно чего имеет крайне ограниченный радиус действия, аллигатора на парковке он бы тоже не зацепил…

Вторую версию подкинул рептолог: диверсия производителей блок-чипов. Вредители там окопались… Хилая версия. Будь вредительство поставлено на поток, инциденты, подобные сегодняшнему, шли бы густым косяком. А если вредят изредка, то в дело вновь вступает теория вероятностей и разносит версию вдребезги… Не могли случайно пересечься две рептилии с бракованными чипами.

Однако из осколков второй версии тут же вырастает третья. Вот какая: допустим, рептолог знал не все или не все рассказал. Допустим, у блок-чипов есть дополнительная функция, активизирующая участки коры, отвечающие за нападение, за агрессию. Но активизируется не случайно, не в результате поломки, – а запланировано, от внешнего сигнала. Почему бы и нет? С точки зрения людей в больших погонах глупо, наверное, иметь под рукой столь мощное биологическое оружие и использовать его лишь для патрулирования и постовой службы. А вдруг случится большая заваруха, бунт, мятеж, путч?

Но красная кнопка, превращающая крокодилов в одержимых манией убийства бестий – наверняка тайна за семью печатями. Слишком много потрачено усилий, чтобы убедить общественность: гуляющие на воле генно-модифицированные рептилии для законопослушных граждан абсолютно безопасны. Такие уж гены. Так модифицированы.

При нужде можно использовать кайманов и для одиночных акций… Идеальный киллер, если вдуматься. Что с ним ни делай, заказчика не сдаст. И «глухарь» на долгие годы не повиснет, отчетность портить не будет… Несчастный случай, дело в архив.

На спине у крокодилов куча снаряжения, долго ли там упрятать маленькое, самое примитивное устройство мобильной связи? И в нужный момент послать SMS с кодовой последовательностью цифр…

Если версия верна, то без высоко сидящего оборотня в погонах дело не обошлось.

Нет, сложно и надуманно…

Не того калибра дичь Паша-Дикобраз, чтобы расправляться с ним с такими сложностями… Да и Кружилин тоже… Он мысленно перебрал свои последние дела, затем известные ему дела Паши… Ну да, оскорбленная в лучших чувствах мать парня, закрытого по сто сорок шестой, решила отомстить изысканным и замысловатым способом. С фантазией женщина…

Когда Кружилин вошел в свой подъезд, версия была признана бредом… Будем думать дальше.

Но раздумья он временно отложил, увидев стоящего в подъезде человека.

Прямо от входных дверей лестница из восьми или девяти ступеней поднималась на просторную площадку: с одной стороны лифтные шахты, с другой – почтовые ящики.

А дверь на дальнем конце площадки вела на лестницу, используемую в крайних случаях, при поломке лифтов. Именно там стоял человек в темной куртке. Не спускался, не поднимался, просто стоял и разглядывал Кружилина.

Немая сцена длилась около секунды. Затем человек шагнул вперед, быстро поднял руку.

Выстрел грохнул оглушительно. Мощный звук прокатился по всем этажам.

Кружилин осторожно приподнял голову над ступенями, держа пистолет наготове. Человек лежал неподвижно, ничком, затылка у него фактически не осталось. Лежал он теперь ближе к Кружилину, чем в момент выстрела, и казалось, что человек, даже умирая, тянулся к своему врагу, хотел его прикончить. Так лишь казалось, мертвецом он стал мгновенно и ничего хотеть уже не мог. Просто удар пули швырнул человека назад, он ударился спиной о косяк, отскочил обратно, как мяч от стенки, и рухнул, словно бы потянувшись к Кружилину. Умершие мгновение назад люди довольно упруги. Но не агрессивны.

Рядом лежал пистолет, модель Кружилин с лету не опознал, но пушка серьезная: калибр изрядный и на ствол навинчен глушитель.

Он оглянулся – одно стекло внутренней двери подъезда разбито, на внешней двери, металлической – глубокая вмятина. Все-таки успел пальнуть, гаденыш…

Может, оно и к лучшему. Легче отписываться, явная самооборона…

До сих пор он действовал на рефлексах. Да и мыслил тоже… И лишь сейчас задумался.

Вы жаловались на избыток совпадений, капитан Кружилин? Вот вам еще одно, для коллекции: едва вы посчитали, что киллер-кайман для вас слишком изыскано, тут же объявился вариант попроще – киллер из породы хомо сапиенсов.

Именно киллер. Гопстопщика или наркомана, промышляющего на дозу, убитый напоминал не больше, чем Годзилла крокодила Гену.

Сверху доносились встревоженные голоса, но вроде бы из дверей никто не высовывался… И наверняка кто-нибудь набирал знакомый с детства номер из двух цифр.

Он перевернул мертвеца – абсолютно незнакомое лицо с пулевым отверстием над переносицей. Пробежался пальцами по одежде. Ничего не нащупал, ни ключей, ни бумажника, ни зажигалки с сигаретами. Профессионал…

Лишь в боковом кармане куртки прощупывалось что-то плоское и тонкое. Достал, взглянул и понял – надо немедленно уходить, и плевать на все служебные неприятности. Не в свою квартиру уходить, разумеется…

Поколебавшись, он все же забрал пистолет мертвеца. Искать гильзу от своего времени не было…

Он приоткрыл дверь осторожно, огляделся, оставаясь под ее прикрытием. Киллер работал не в одиночку. У него ключей от машины не оказалось – кто-то его сюда привез и поджидал неподалеку.

Так и есть… В ряду припаркованных машин, совсем недавно плотном, теперь зиял разрыв. Исчезла «Королла» с тонированными стеклами. Он ее мельком отметил, проходя мимо, ибо обычно парковал «скаут» как раз на то место… Рисковать люди в «Королле» не стали, услышали громкий выстрел, сделанный явно не из оружия киллера, поняли: все идет не по плану, – и тут же отчалили.

Кружилин быстро вышел со двора на улицу, обогнул дом, прошагал вдоль его стены, держась в неосвещенной фонарями зоне. Свернул вдоль стены, потом еще раз. В результате оказался все в том же обширном дворе, но на противоположном его конце, метрах в двухстах от своего подъезда. Здесь выстрел не слышали, и у жильцов нет причин глазеть в окна. Он устроился на лавочке, укрытой полуоблетевшими кустами.

Понаблюдает за подъездом: кто приедет на вызов? И отнюдь не будет спешить явиться пред их светлые очи…

Причина предосторожностей лежала в кармане. Фотография Кружилина, найденная у мертвеца. В общем, ожидаемый аксессуар для киллера. Но снимок был не простой…

Он снова достал фото, разглядел в слабо сочащемся из окон свете.

Ну да, он и есть, в парадном капитанском мундире, на груди награды – два боевых ордена и медаль, полученная уже в Управлении по случаю юбилея органов.

Файл снимка лежал в архиве Управления. И все распечатанные с него копии неподалеку, в пределах того же здания, в отделе кадров и прочих местах… Свой экземпляр Кружилин не стал забирать. Не понравился сам себе, слишком уж мрачный и серьезный.

Ниточка от убитого киллера тянулась прямиком в Управление.

Теперь можно не гадать, отчего убийца-профи работал с некоей небрежной наглостью: многие в Управлении знали, что Кружилин пистолет домой не таскает… Случись и сегодня так, сейчас в подъезде остывал бы он. Без оружия шансов не было. Ни одного. Ни убежать, ни спрятаться, не успеть разблокировать ПЗУ.

Время шло. У кружилинского подъезда – никакого движения. Значит, труп пока не обнаружен. А по поводу громкого звука, похожего на выстрел, никто сломя голову не помчится… Лишь для ловли сбрендивших бандерлогов всех силовиков в ружье поднимают.

Бандерлог!

Черт возьми!

Он-то ломал голову, перебирал дела Паши и свои, а самое интересное пропустил… Бандерлог и его запретные речи… Ничего сенсационно-разоблачительного они не услышали. Но ведь кто-то мог посчитать, что услышали… И что? Сразу, толком не проверив, устранять по такому подозрению двоих офицеров? Нет, троих, Проничева нельзя забывать…

Что же знал чокнутый обезьян?

План потайного туннеля между Смольным и Кремлем? Набитого золотыми и платиновыми слитками?

Он достал телефон, набрал номер, заговорил вполголоса, продолжая наблюдать за подъездом:

– Привет, Толян.

– Привет, привет, – жизнерадостно откликнулся Спицын. – Где тебя носит-то? Или дома уже?

– Пока еще не дома… – не стал врать Кружилин. – В больнице был. Про Дикобраза знаешь?

– В Управление уже сообщили… – сказал Толик Спицын с тщательно отмеренной долей скорби. – Хреновые дела… Ладно бы уркан или экстремист, а то своя же служебная животина… Обидно.

Он замолчал и явно выжидал, что еще скажет Кружилин. Тот сразу перешел к главному, времени мало, вот-вот подкатят…

– Помнишь, Толик, ты утром, перед охотой, про того спятившего бандерлога говорил? И не договорил? Так растолкуй сейчас, кто он и откуда. И еще: если ты где-то как-то хоть краем уха слышал о проекте «Русский дом», тоже рассказывай.

– Э-э-э… Старик, а ты уверен, что способен воспринять информацию прямо на ходу? Дойди уж до дома, перезвони, потолкуем не спеша.

– Рассказывай сейчас, – жестко сказал Кружилин.

Толик замолчал. Выдержал долгую-долгую паузу, полминуты, не меньше. А когда заговорил, Кружилин удивился: голос вроде тот же, но интонация другая, напрочь исчезла обычная толикова дурашливость.

– Все просто. Бандерлог не сбежавший вице-премьер по оборонке, сенсации не будет. Обычный столоначальник, доводящий до клерков волю высшего начальства. Но случилась накладка. Не ту бумагу ему дали для доведения… Ошибка, случайность. Тут же спохватились, заменили. Но у зверюги память фотографическая – глазами пробежал, на всю жизнь запомнил. Ну а дальнейшее сам домысливай… Я только одно тебе скажу: дурак ты, Кружилин. Другой бы махнул стакан после охоты, да и забыл все нахрен. А ты волну поднял, Проничева стал выспрашивать, других… Да еще запросы в Сеть начал слать. Со служебного компа! Да ты не просто дурак, а патологический. Патентованный.

– Полегче на поворотах, лейтенант Спицын.

– Не качай субординацию… Званиями померяемся, когда история эта закончится. Так что иди домой и хорошенько обо всем подумай.

– Пойду и подумаю. А завтра всерьез с тобой поговорю, – пообещал Кружилин.

Дал отбой и тут же отключил телефон. Потому что Толик прокололся… С чего он взял, что Кружилин сейчас подходит к дому? Тот такого не говорил, мог задержаться в больнице, мог заскочить куда-то еще… К любовнице мог поехать, живущей на другом конце города, в конце концов.

Кружилин подозревал, что перед глазами Спицына был экран, а на экране – данные локализации кружилинского мобильника. Лавочку, с которой шел разговор, не засечь, но что сигнал идет через ближайшую к дому соту, Толик знал.

И знал кое-что еще… Иначе не стал бы говорить то, что сказал. А сказал он, если вдуматься, очень многое… Дал понять, что Кружилин попал под негласное наблюдение, и Толик в нем участвует, либо полностью информирован о нем. Если он на деле работает на собственную безопасность Управления, выбалтывать такое глупо. Если крот, внедренный от другой спецслужбы, – еще глупее.

Такое имеет смысл говорить лишь без пяти минут мертвецу. Спицын знал о киллере.

У подъезда замерцали синие вспышки мигалки… Одна машина. Обычный патруль. Но подходить к приехавшим в любом случае нельзя, учитывая новые расклады.

Прямой связи с киллерами Толик не имел, это очевидно. Но он и те, кто за его спиной, очень скоро прочитают в оперативной сводке по городу: в подъезде дома на Звездной обнаружен труп мужчины с огнестрельным. Решат, что это Кружилин, будут ждать вестей от киллера. Пока разберутся, небольшой запас времени есть, и надо его с толком использовать.

Он достал другой телефон, нигде не засвеченный, числившийся за владельцем, никак с Кружилиным не связанным. В работе опера всегда полезно иметь под рукой такую штуку.

Звонил на ходу. Шел без какой-либо цели, просто удалялся от места происшествия.

– Ты?! Вот не ждала…

– Я сам не ждал. Но так уж получилось.

– И чем обязана?

– У меня к тебе просьба. По старой дружбе.

– В таком случае позвони лучше старым друзьям.

Кружилин сглотнул комок в горле. Комок был горьким. Комок до крови раздирал глотку.

– Тогда у меня просьба к женщине, которую я очень любил, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Женщины, которых по-настоящему любили, любившим мужчинам в просьбах не отказывают… В чем дело?

– У тебя большой круг знакомств. Информаторы во всевозможных структурах. Ты вхожа в самые разные сферы, порой высокие… Где-нибудь и когда-нибудь, в любом возможном контексте ты слышала о проекте «Русский дом»? Меня интересуют любые слухи, намеки, обмолвки, даже…

– Достаточно. Теперь послушай меня. Никогда, ни по телефону, ни при личных встречах, ни письменно не употребляй это название. Забудь его. Просто забудь. Это очень хороший совет. Наверное, лучший из всех, что могла дать женщина, когда-то любимая и брошенная.

В трубке запиликал отбой. Кружилину захотелось шмякнуть ее об асфальт. Вместо этого он связался с Проничевым.

– Сергеич, ты в порядке?

– Да ни хрена не в порядке!

– Что?!

– Шланг тормозной менять стали – трубки посыпались, а там и до цилиндров дело дошло… Ты пробовал купить тормозной цилиндр после восьми вечера?! На такси полгорода объездил… Просил же, как человека, отпусти пораньше… А он не человек. Он гамадрил.

– Понятно. Теперь о главном. Дела заварились поганые. И ты в них непосредственно участвуешь. Дикобраз мертв. Толик ссучился.

– Как…

– Вопросы потом. Ты на нашей СТО?

– Если бы… Они ж от звонка до звонка. Я на…

– Стоп! Не называй. Там, где мы были весной на моем «скауте»?

– Ну да…

– Если починишься, не уезжай. Я скоро буду. А телефон отключи. Немедленно. Приеду – все объясню.

Возможно, Проничеву повезло с тормозами и с блюдущим дисциплину начальником-бандерлогом… Как знать, кто мог поджидать майора на пути от гаража к дому.

11. Дельфин и анчоус – они, если честно, не пара, не пара, не пара…

«Берлогой» Юля обозвала квартиру Егора. Одну из квартир.

Съемного жилья у него имелось с избытком. С большим запасом, который, как известно, карман не трет. Две комнаты и квартирка-однушка в трех разных банках, три квартиры в чистых районах, но пользующихся разным статусом и репутацией.

Эта квартира, на Типанова, по статусу нечто среднее. Не голимый эконом-класс, но и далеко не премиум. Идеальный вариант: дом относительно новый, планировка удобная и просторная, подъезд с консьержем, контингент жильцов приличный. Но не премиум. Стрясется что – не слетятся, как мухи на навоз, правоохранители со всего Питера, не будут рыть носом землю и просеивать мелким ситом всю округу. Отработают не спустя рукава, но обычным порядком.

Именно сюда он решил временно поселить Юлю.

Хотя имелась, имелась грешная мыслишка: а вот в банку ее, да к Ольге на квартиру, пусть жизнь получше узнает, пусть картошечки жареной понюхает да с баклажанчиками… Пожалел.

…О смерти Брутмана они узнали по ящику, из ночной хроники городских происшествий. Хотя всего лишь любопытствовали, как отразят СМИ события в ресторане. Отразили крайне скупо. Никакого видеосюжета, никаких блиц-интервью с участниками или свидетелями. Ведущий программы сказал несколько слов так, словно они, слова, были у него на вес золота, и при том словарно-золотой запас подходил к концу.

Инцидент со стрельбой, есть пострадавшие, расследование происшествия ведется. И все. Ни слова больше.

Затем в хронике шел сюжет про Славу Брутмана. До того Юля дважды безуспешно пыталась дозвониться до него. Теперь понятно, почему не отвечал…

Брутмана убили, когда он подходил к своей припаркованной на Чапыгина машине. В двухстах метрах от входа в радиоцентр. Два ранения, оба смертельные, в грудную клетку и в голову. Стреляли издалека, из неустановленного оружия, на момент репортажа не найденного. Следствие, разумеется, ведется.

К этой новости нацепляли всего: и интервью, и комментарии, и краткую биографию покойного… Егор всю эту шелуху досматривать не стал, выключил. Главное и так ясно…

Те люди, что отметились в ресторане, Брутмана застрелить не могли, не успевали. Но почерк – один в один. Та же школа. Птенцы одного гнезда. А это уже зацепка.

Потом он долго расспрашивал Юлю. О том, где она могла наступить на мозоль влиятельным и не стесняющимся в средствах людям. И о последнем разговоре с Брутманом. Они вдвоем разобрали беседу по гаечке, по винтику, благо значительную часть анализа Юля проделала до того. Но теперь стало ясно, что все сказанное и не сказанное Брутманом надо воспринимать исключительно всерьез. Весомость своих слов и намеков он подтвердил страшным, но действенным способом.

Когда всплыла фамилия Хайдарова, Юля стояла на своем: не тот человек. Никак не мог участвовать в заказухе. Программу прикрыть мог. Радиостанцию обанкротить мог, если бы сильно подперло. Мог сделать так, чтобы Юлия Закревская не вылезала из судов, заваленная исками о защите чести и достоинства.

Но только не заказуха.

Егор сомневался. Жизнь приучила во всем сомневаться. Дольше пожить получается у сомневающихся…

– Помнишь генерала Кромова? – спросил он.

– В загородном доме застрелили, убийцу не нашли?

– Вот-вот… Тоже все думали: не такой человек. Правильный, как жена Цезаря. А после смерти столько дерьма всплыло…

– Я немного занималась этим делом. Там была мутная история с большими деньгами, пропавшими из его сейфа сразу после убийства, там, в коттедже…

– Речь не о деньгах. О репутации. О незапятнанной. Проверять я буду все и всех, без скидок на репутацию.

– Пока ты проверяешь, я не могу здесь отсиживаться.

– Убьют. Заказ получен, надо отрабатывать…

– Уеду за границу, открытых виз хватает.

– Как только закажешь билет, начнется обратный отсчет.

– На машине?

– Шансов больше, не спорю… Но ты согласна сыграть в русскую рулетку?

– Ты хочешь замариновать меня тут, как кильку в банке?

– Можешь считать себя дельфином в океанариуме. Для повышения самооценки. Да ты не волнуйся, я быстро управлюсь. По-простому, без формальностей. Мне ордера, понятые и протоколы не нужны.

Она помолчала, о чем-то думая. Затем вынесла вердикт:

– Я уйду отсюда.

Взглянула за окно и добавила:

– Утром.

– Метал бисер… – вздохнул Егор.

– Ты не понял… Я не собираюсь героически изображать живую мишень. Но включи логику: есть два зайца, по следу каждого идет своя компания охотников. Зачем им сидеть в одной норе? У обоих шансы уцелеть падают в два раза.

– Убедила… Но у тебя имеется своя незасвеченная норка?

– Я сейчас поразмыслила и поняла: имеется. Дом в пригороде… Хозяйка холодные полгода проводит в Майами, часто просит хороших знакомых пожить осенью и зимой. Бесплатно, разумеется, для пригляда… Сейчас дом пустует.

– Я бы вычислил такую норку на счет три.

– Не бахвалься… С хозяйкой я не знакома. Вообще не пересекалась. Должна была пожить наша общая знакомая, не сложилось, тоже уехала и попросила меня хотя бы изредка заглядывать… Никто об этом не знает. Запасные ключи спрятаны в тайничке у дома. Соседи незнакомым жильцам по холодам не удивляются, привыкли. Вопросы есть?

Вопросов не было. Даже надежнее, чем квартира на Типанова…

Потом разговор свернул на более отвлеченные темы. И, разумеется, перерос в спор.

Все вернулось.

Кухня была другая, и квартира другая, и время другое, и мир вокруг другой. И они другие. Но все вернулось.

Говорил он:

– Да пойми, ты тогда, семь лет назад, всю плешь мне проела с дурацким законом о дерьме, по любому поводу поминала… Ну да, закон Старджона. Все состоит из дерьма на девяносто процентов. Ты не понимаешь, что мы сейчас живем прямо посреди первого и главного следствия этого закона?! А оно гласит, что нельзя искусственно отделять дерьмо от недерьма. Если твои чистые и благоуханные десять процентов станут отдельным, независимым множеством, – к нему снова можно применить закон Старджона, так? С тем же результатом. И снова искусственно отделить чистых. И так далее… И весь мир превратится в дерьмо. Уже превращается. И мы в нем живем. Идея хорошая: запереть весь криминальный элемент, всех маргиналов в банках, избавить от них приличных людей… Любой нормальный человек под ней бы подписался. И любой бы депутат проголосовал. Подписались. Проголосовали. И что? В банках режут, убивают, насилуют, – а в чистых районах тишь и благодать? Хрена с два. У меня нет доступа к сводкам Управления, но хронику смотрю регулярно. Нет тишины. Нет благодати. Кривая преступлений в чистых районах растет. Подозреваю, даже круче растет, чем раньше, – слишком много сил на банки оттянуто. Да и чистые они уже относительно… Вот Средняя Рогатка, чтоб далеко не ходить. Четыре года назад считалась не люкс, но вполне приличный район. А сейчас? Можно стеной обносить и метро разблокировать. Созрела Рогатка для банки, вполне. Да что там Рогатка – меня тут давеча в двух шагах от Сенной зарезать пытались. Гоп-стоп с применением. Не гопота, не маргиналы, вполне приличные на вид парни… были… Ты тут говорила про свой чистый, уютный и безопасный мир, населенный дружелюбными и креативными людьми? Если пойдет, как идет, твой мир сожмется до размеров крохотного элитного квартала, окруженного высокой стеной с колючкой. А потом дерьмо придет и туда. И ты в нем захлебнешься.

Он говорил не с кондачка. Выстраданное, давно обдуманное. Он был уверен в своей правоте. Жизнь подтверждала все построения. Он не знал лишь одного: что можно сделать, как помешать миру катиться к Апокалипсису. А он катился…

Очередной ангел поднес к губам трубу и надул щеки – в Думе лежал законопроект, еще сильнее сужающий круг избирателей, и обсуждался во втором чтении. Не хочешь исполнять гражданский долг, три раза подряд не появлялся возле урн в день голосования? – долой из списков избирателей. И еще полтора десятка категорий граждан, недостойных быть гражданами. И уже не монетизация – безвозмездное аннулирование ваучеров. Лишенцев прибавится, банок тоже.

Потом говорила она:

– Человек закончил школу для дефективных, ай-кью у него ниже плинтуса. Но паспорт получил, идет голосовать. Насильник-педофил отсидел, получил паспорт, идет голосовать. Старушка на грани маразма – тоже на участок тащится, вместе с педофилом и олигофреном. И у них три голоса против моего одного. Почему они должны решать, как будет жить моя страна – значит, и я в том числе? Ладно, педофилов, убийц и дебилов уже отсекли. Не о них речь. А об огромной массе анчоусов. Ни на что не способных, ничего по большому счету не желающих. Крыша над головой, жратва на столе, баба в койке, ведро с гайками в гараже, работа, пусть самая тупая, но чтоб платили без задержек, водка в магазине и футбол в ящике. Все. Круг интересов и потребностей исчерпан. Не хомо сапиенсы. Хомо анчоусы. Люди выходили в океан, не зная, что за горизонтом, и плыли к неведомым континентам. Люди изобретали порох и искали философский камень. Люди сплачивали империи железом и кровью. ЛЮДИ! А если бы и тогда все решали тупым большинством анчоусы, черта с два Колумб отплыл бы из Кадиса…

– Он вообще-то отплыл из города Палос-де-ла-Фронтера.

– Ну оговорилась, бывает… Но он ниоткуда бы не отплыл, если бы рулили анчоусы. И Бертольд Шварц порох не изобрел бы. Представь, мы завтра объявляем референдум: люди, выберите что-то одно, от чего мы откажемся – от космической программы России или от футбола по ящику. Не потянуть нам и то, и другое разом. Результат предсказуемый: вместо сообщений о запусках – пьяные вопли «Го-о-о-л!» из всех окон по субботам. Анчоусам звезды не нужны. А я хочу, чтобы мои внуки туда полетели. Очень хочу.

Она говорила не экспромтом. Выстраданное, давно обдуманное, обкатанное в разговорах с другими умными людьми, озвученное в эфире и высказанное в статьях и книгах. Она была уверена в своей правоте. Жизнь подтверждала все построения. Она не знала лишь одного: что можно сделать, чтобы облегчить процесс родов, процесс появления на свет нового, лучшего мира… Роды, прав Егор, процесс неприглядный и болезненный. А роды продолжаются, головка уже показалась. В Думе обсуждают новый закон, спасающий людей и их будущее от анчоусов. Живешь на пенсию или пособие, не платишь налоги? – не тебе решать, как будут жить те, кто тебя кормит. Дважды или более судился по уголовной? – ну и живи по воровским законам, избирай себе паханов. И еще полтора десятка категорий анчоусов, не нуждающихся в звездах и в избирательных правах. Не хватит банок – построим. Футболом, водкой и работой обеспечим. И будут счастливы все. И люди, и маленькие глупые рыбки. А если клопам кажется Апокалипсисом выбрасывание на помойку старого дивана – то это проблема исключительно клопов.

Потом спор закончился.

Примерно так же, как заканчивались все другие, давние споры.

Она поднялась, прошлась по кухне, выглянула в окно… И спросила:

– У тебя сохранился тот Гамсун?

– Тот самый томик? «Виктория», «Пан» и «Голод»?

– Да.

– Сохранился, – соврал Егор, не моргнув глазом.

– Прочтешь мне пару глав из «Пана»? Не усну ведь после такого денька… А выспаться надо.

Все вернулось.

Спальня была другая, и кровать другая, и время другое, и мир вокруг другой. И они другие. Но все вернулось.

Он ласкал ее долго, нежно, зная, что заводится она медленно, но как заведется, только держись… И она завелась. И он держался, держался, держался, держался, пока мог, как граната с выдернутой чекой, которой отчего-то очень не хочется взрываться. А потом все-таки взорвался…

Все было, как всегда. Все было, как в первый раз.

Потом она ласкала его, тоже медленно, тоже неторопливо, потом быстрей и настойчивей, и оказалось, что есть еще порох в пороховницах, не все сгорело в первом фейерверке.

Потом они просто лежали рядом. И смотрели друг на друга. Двое, сбежавшие из двух своих таких разных миров в третий – в крошечный мир, очерченный мягким светом ночника. В мир для двоих.

– У тебя не было этого шрама… И этого…

– Нажил…

– А этот твой крест… – она коснулась цепочки, – какой тяжелый… Тебя из-за него прозвали Крестоносцем?

– Я сам себя так прозвал. Надо же как-то называться, если имена и фамилии постоянно меняются.

Она замолчала. Молчала долго, лежала неподвижно, ровно дыша, он уж подумал, что задремала.

– Егор…

– У?

– Слушай… если все разрулится… если мы останемся живы… если… в общем, давай попробуем снова? Я авантюристка и сама понимаю в глубине души, что хорошим не кончится… Но давай попробуем?

– Ключевое слово тут «если»… – вздохнул Егор.

– Это значит «да» или «нет»?

– Ты же знаешь ответ…

Она улыбнулась. И очень скоро уснула, по-прежнему с улыбкой.

Он любил ее всегда. Когда понял, что не сможет с ней жить, любил. Когда уходил, любил. И все семь лет разлуки любил тоже. И все последующие годы разлуки будет любить… Или месяцы… Или дни… Сколько отмеряно, столько и будет любить. А расстаться придется… Ее предложение сделано сгоряча, никакой возможности легализоваться рядом с ней нет… В ресторане Юля смотрела на вещи более реалистично: нет у них общего будущего. У него просто нет, а ее будущее под большим вопросом. И надо вопрос разрулить. Это он сумеет. На это его хватит.

Спать не хотелось абсолютно. Сегодня, вернее уже вчера, отоспался в Балтийской банке. А раз так, не стоит терять время. Первой фазой предстоящего дела можно заняться сейчас. Обдумать еще раз все вводные, прикинуть первые шаги.

Он тихонько встал, прошел на кухню, не одеваясь. Все двери, проходя, плотно притворял. Вспомнил, что за куревом так и не дошел, достал из шкафчика заначку. Портсигар был самодельный, но добротно сработанный – из нержавейки, на крышке отчеканен портрет улыбающегося Гагарина. Памятный сувенир из прежней жизни, один из немногих, у него сохранившихся.

Внутри лежали шесть сигарет. Тоже старых, пожелтевших. Четыре года лежат… Понюхал, ощутил табачный запах… Не совсем выдохлись, сойдут. Хватит, чтобы поломать голову, и еще останется. Курил он мало.

Включил кофеварку, уселся за стол – туда же, где сидел совсем недавно.

Лучше бы он этого не делал… Наверное, по кухне болтались какие-то незримые флюиды, или эманации, или еще какая-то хрень, не признаваемая наукой физикой. Короче, отголоски их недавнего спора.

И спор продолжился. Теперь безмолвный, звучащий исключительно в голове Егора. Задним числом он находил разящие аргументы и неопровержимые доводы, сразу не пришедшие на ум, выстраивал из них прочнейшие логические конструкции. Но сам понимал: не убедил бы. Ни в чем. Потому что порой в голове звучал другой голос, женский, опровергавший неопровержимое и вдребезги разносящий самые прочные постулаты.

Он слишком хорошо ее знал. И мог весьма правдоподобно вести мысленный разговор за двоих.

Закончился виртуальный спор точно так же, как и реальный. Не виртуальным сексом, разумеется. Каждый спорщик остался при своем мнении. Невозможно переубедить человека умного, информированного, логично мыслящего, – однако смотрящего на вещи под другим углом. Имеющего тот же набор базовых ценностей, но оценивающего их важность с другими приоритетами. Невозможно… У него, по крайней мере, не получалось.

Он мог ее убить, но не убедить.

Ведь трещина между ними пролегла не на той, старой кухне…

Кухонные споры – ерунда, сотрясение воздуха. Трещина куда глубже и шире. Она ведь во многом ответственна за появление того мира, в котором живет Егор и который он ненавидит. Она не принимала новые избирательные законы, и другие, загнавшие людей в банки. И не огораживала, не затыкала входы и выходы блокпостами. Не подавляла – жестко, пулеметами – бунт в ЗКП-7.

Но она готовила почву. Готовила умы. Готовила людей – тех, кто это делал, и тех, кто не вмешался.

«Дельфины» и «анчоусы» – это ведь она придумала. Уж и забылось, словно всегда эти слова-ярлыки на слуху были, словно народ их породил. А это она. Придумала, произнесла в эфире. И произносила снова и снова. Два раза в неделю. В двадцать тридцать и семнадцать ноль-ноль. Мелочь, конечно… Но значимая. Человек человеку друг, товарищ и брат, внушали всем когда-то. У многих застряло в мозгах… А она вышибала. Человек человеку – но не анчоусу же, правильно?

Неожиданно в голове зазвучал третий голос. Дожил… Так вот ты какая, шизофрения…

Пока он тут плел логические кружева, делающие Юлию Закревскую ответственной за все беды мира, слово взял Крестоносец: сделай шаг в сторону, и пусть случится все, что должно, и она получит то, за что боролась. Крестоносец был молод, появился на свет после того, как Егор расстался с Юлей. И ни малейших чувств к ней не испытывал.

Заткнись, сука!!! – мысленно рявкнул на него Егор.

Альтер эго куда-то забилось и притихло.

Значит так… Все ее анчоусы и дельфины – слова. И все остальное, что она делает, – слова. Против слова борются словом. Только им. Точка. Обсуждению не подлежит. Выходите в эфир, пишите книги, выставляйте против ее правды свою. Убеждайте ее, Егор не сумел, но есть же другие, не чета ему, самоучке, университетов не кончавшему. Убеждайте читателей и слушателей Юли. А тот, кто сунулся с эту словесную борьбу со снайперской винтовкой, тот сам себя поставил вне всех правил. И долго не проживет.

Все разложилось по полочкам. И он пошел спать. Поздно уже планы составлять, утро вечера мудренее.

Да и сигареты подвели… Раз затянулся и отложил.

12. Близка аллигатора хищная пасть, спасайся, несчастный, ты можешь пропасть

Проничев ничему не поверил… Поначалу. Но Кружилин выкладывал аргумент за аргументом, один к одному, как кирпичи в стену. Двумя последними кирпичиками стали пистолет киллера и фотография в парадной форме.

Конструкция получилась основательная. Проничев это признал, но тут же попытался разрушить:

– Нестыковка у тебя торчит… Аллигатор в супермаркете – каким он тут боком?

– А вот он единственная случайность во всей истории. Прикинь – ты сука в больших погонах, сидишь высоко, сам мараться не будешь. Надо срочно гасить три источника информации. Очень срочно, чтобы информация не пошла дальше. Ты профи и понимаешь – чем быстрее акцию готовят, тем меньше у нее шансов на успех. И опять-таки, ты сам с киллерами не контактируешь, и пока еще все шестеренки, все звенья цепочки сработают… Короче, ты ломаешь голову, а тут в сводке – сбрендивший аллигатор. А ты до того момента просто забыл, что у тебя под рукой кайманы-киллеры. Не вспомнил, иначе привык работать. Инерция мышления. Возможен такой вариант?

– Возможен… А по радио говорили, что возможен дождь. Да только не пошел… Проверить надо.

– Можешь проверить. Отправляйся сейчас домой. Если позвонишь мне из квартиры, живой и невредимый, – вся моя версия бред сивой кобылы.

– Х-хе… Давай, пожалуй, как-то иначе проверим.

Помолчали, подумали…

– Сглупил я там, на охоте… – признал Проничев. – Надо было всей толпой на макаку наваливаться, и каждый шаг, каждое слово снимать, хоть на мобилу… А раз уж только втроем там были…

– Подожди, подожди… – поднял руку Кружилин. – Хозяин участка… Мы трое и он… Больше никто бандерлога услышать не мог.

– Его ж запаковали… в смысле, хозяина…

– Что ему по закону пришьют? Проникновение в зону спецоперации, так? Три часа в отделении, штраф, – и домой с песнями. Но если я прав, то…

– Поехали в Тярлево, – решительно перебил майор. – И если он сидит дома и чай пьет, – бензин за твой счет. И водка, что я дома выпью. Потому что после твоих рассказов без стакана не уснуть. Едем прямо сейчас, вон как раз мою таратайку с подъемника спускают.

– На твоей нельзя, оставим тут.

– Чего ради?

– Я у тебя про «Русский дом» один лишь раз спросил. В машине, у перекрестка. Сучонок Спицын знал про этот вопрос.

Майор помрачнел.

«Скаут» Кружилина отпадал по тем же причинам.

– И как же мы? – спросил Проничев. – Поездом? Я угоном заниматься не буду.

– Придумаем что-нибудь…

Машина нашлась здесь же, в маленькой автомастерской. Принадлежавшая лично хозяину «хонда» десятилетней давности, неказистая, но вполне на ходу.

За разумную компенсацию хозяин тут же накропал «рукописку», вновь введенную в прошлом году, вручил ключи и документы. Залогом послужила «шкода» Проничева. Майор тяжело вздохнул, но возражать не стал. Понимал, что с клиентами из Управления без крайней нужды здесь отношения портить не будут.

…В Тярлево приехали ближе к полуночи, многие дома уже стояли неосвещенные. Машину оставили за несколько кварталов, причем на другой улице, в глубине поселка.

– Не нравится мне та аллея, – сказал Проничев. – Не подойти к дому скрытно.

– Уверовал? Засады опасаешься.

– Нет, логично мыслю. Допустим, нас сейчас ловят и ищут. «Перехват» мы на дороге не видели, правильно? Значит, общей тревоги нет. Значит, засады в местах вероятного появления.

– Думаешь, допетрили, что мы тут можем появиться?

– А ты знаешь, скольких я на засадах повязал, кто такого не думал?

– Ладно, сделаем круг через парк… Посмотрим на дом из-за ограды.

…Ночь выдалась безлунная. Удачно. Хотя с какой стороны взглянуть – перебежали луговину незаметно, но до того начертыхались, пробираясь между деревьями и продираясь сквозь подлесок.

Не промахнулись, вышли точно к особнячку. Дом стоял темный, ни одного светящегося окна. Наблюдали полчаса. Ничего. Никакого шевеления. Никакого мелькнувшего огонька. Надо идти.

– Давай-ка, Сергеич, разделимся, – предложил Кружилин. – Я к дому схожу, а ты меня отсюда прикроешь. Если засады нет, свистну. Тогда подходи спокойно.

– Немощным считаешь? Старым? Вместе пойдем.

– Не кипятись… Если в доме несколько человек, я один их не положу. И вдвоем мы тоже. И вообще стрелять первыми нельзя… Вдруг там пацанов с райотдела посадили матерых урок ловить? Придется их прощупать, потом отрываться. Обратно в парк, иначе никак. По участкам через заборы скакать – не вариант. Но и до ограды чтобы добежать, кто-то прикрыть огнем должен. Стрелять по окнам, не давать прицелиться.

– Ну если так… Ладно, разделимся. Но почему ты к дому?

– Хорошо. Иди ты. Но на ограду подсаживать не буду.

Проничев поднял голову, посмотрел на вершины железных прутьев… Тяжело вздохнул.

– Э-хе-хе-хе… вот она, старость… Иди. Только не рискуй зря и не геройствуй дуриком.

– Не буду. Но запомни – пока я на участке, не стреляй. Что бы там ни происходило, что бы тебе ни показалось, – не стреляй. Меня здесь не жди, я вернусь в другом месте. Отстреляешься и отходи вон к тем деревьям, там встретимся. Все понял?

– Да не дурак… Давай уж, Кутузов, двигай. Замерз я без дела стоять.

Он мягко спрыгнул с ограды, пересек аллею, зашел на участок, держась так, чтобы кипарис прикрывал от взглядов, направленных из окон. Постоял, подождал. Быстро поднялся на невысокое крыльцо.

Ни из дома, ни с участка не доносилось ни звука, ни шороха.

Прежде чем звонить, он легонько толкнул дверь. Дверь плавно подалась назад.

Понимай как знаешь…

Засада, заманивают?

Самоуверенная небрежность мирно спящего хозяина?

Или утром, когда хозяина свинтили, не позаботились запереть вход, – и в доме с тех пор никто не побывал?

Позвонить?

Почему бы и нет? Если в доме засада, они его уже засекли, ждут, когда войдет…

Входить нельзя. В кромешной тьме и без «ночного глаза» не повоюешь. Фонарь у него был, но все равно что не было – слабенький, с севшими батарейками, захваченный майором из «шкоды». Таким фонарем хорошо обозначать себя в качестве мишени. Для другого он не пригоден.

Он уже коснулся кнопки звонка, когда в голову пришла новая идея. Не факт, что сработает, но попробовать можно… Едва ли у противника много людей для засад, расширять круг посвященных резона нет. И внутри может оказаться один хорошо знакомый человечек…

Кружилин левой рукой достал мобильник – свой основной – нажал клавишу включения. Данные загружались с еле слышным писком. Плевать, если там засада, он и без того засвечен.

Вызов пошел. Кружилин превратился в слух. В одно огромное напряженное ухо.

Попал! Случайный выстрел угодил в десятку!

В доме послышалось легкое шевеление. Еле-еле слышное. Совсем болваном Толик не был и громкий звонок отключил. Но вибровызов оставил.

Кружилин пнул дверь. Она распахнулась с грохотом. Внутри полыхнула вспышка, бабахнул выстрел. Не предупредительный – пуля вылетела наружу, зацепив косяк. Брать живым его не собирались.

Значит, не пацаны с райотдела… Или там левые киллеры в компании Толика, или все свои, но ссученные.

Он выпустил внутрь дома веером четыре пули, по-прежнему держась за простенком. Стрелял из трофейного пистолета, вслепую, наугад. И тут же длинным прыжком ушел с крыльца. Метнулся вдоль стены, оставаясь невидимым из окон.

В доме грохотали выстрелы. Из нескольких стволов палили в дверной проем, еще не сообразив, что за ним никого нет. Потом сообразили. Стрельба смолкла. Разом, явно по команде. Кружилин выжидал.

Фигура в темном ночном камуфляже вылетела из двери. В прямом смысле вылетела, не коснувшись крыльца. Тут же перекат, еще прыжок – и камуфляжник уже занял позицию за каменным основанием ограды, направив ствол чего-то длинномерного в сторону парка. Вот она, инерция мышления во всей красе… Противник должен убегать туда, откуда пришел.

Другое дело, на улице можно повоевать… Не солнечный полдень, но все же света хватает для боя на близких дистанциях. По крайней мере здесь, в поселке.

Кружилин ждал, укрывшись за углом дома. Держал на прицеле камуфляжника, но стрелять не спешил. Не один же тот сидел в засаде… Должны показаться и другие.

Показались… Следующий не демонстрировал акробатические трюки, быстро пробежал по крыльцу. Не залег, лишь пригнулся, поводил головой и стволом по сторонам.

И тут загрохотали выстрелы. От ограды парка. Кружилин прикусил губу. И плавно потянул спуск. Камуфляжник дернулся и остался лежать неподвижно. Второй залег и бегло палил из пистолета в сторону парка. Проничев не отвечал. Стрелок сделал паузу, наверняка чтобы сменить опустошенный магазин. В этот момент Кружилин застрелил его выстрелом в голову.

Затвор трофейного пистолета откатился назад и замер. Патроны кончились. Кружилин запихал оружие киллера под ремень, достал свою пушку. В ней пять патронов и запасной обоймы нет. Не ожидал угодить на войну.

Надо уходить, больше никто не высунется. Жив ли Проничев? Или все же подвернулся под ответную пулю?

Он двигался вокруг дома, полностью обойдя его. Изнутри вновь не доносилось ни звука. Вдруг там и в самом деле находились лишь двое? Нет, в дверь лупили не из двух стволов, из нескольких… Он рванул с высокого старта, через несколько метров резко изменил направление. Перескочил каменную оградку, залег за ней.

Тишина.

Может, рискнуть и забрать у камуфляжника его автомат? Раз пошли такие игры, пригодилось бы что-то поосновательнее пистолета. И подальнобойнее. Не исключен второй раунд – на природе, в парке.

Из дома вылетело окно. Целиком, вместе с рамой. Все хозяйство со звоном и грохотом обрушилось на подъездную дорожку гаража.

Тотчас ожил пистолет Проничева. Жив, курилка… И даже позицию сменить догадался. Хоть майор и поспешил вступить в бой, но сейчас инструкцию выполнял в точности. Стрелял по окну.

Кружилин рванул через аллею, теперь не до трофеев. Загрохотала длинная очередь. Из другого окна. Выбитое оказалось отвлекающим маневром, а сейчас стреляли прямо сквозь стеклопакет.

Пули выносили стекла. Пули буравили кипарис. Пули ударяли в березовые стволы. Пули искали Кружилина. От ограды грохнул ответный выстрел. Один.

Он несся под прикрытием дальнего от дома ряда берез, стремясь скорее выйти из сектора обстрела. Пора! Подпрыгнул, уцепился за концы прутьев, подтянулся… Из дома стреляли, но уже наугад, наобум.

Он спрыгнул с ограды и поспешил к месту встречи – к группе сосен, стоявшей наособицу. Майор, если жив, уже там, Кружилину пришлось преодолеть большее расстояние.

Проничев стоял, скособочившись.

– Ранен?

– Бочину цепануло… До свадьбы заживет… До твоей… Пошли отсюда…

– Точно идти сможешь?

– Смогу… Не тормози…

Далеко они не ушли. Двигались к массиву деревьев, но не напрямую, наискосок, метров двести по луговине. Путь невелик, но на середине его Проничева пришлось поддерживать, а в конце – нести на себе.

Оказались среди деревьев, Кружилин аккуратно сгрузил майора. Разрезал одежду, подсветил рахитичным фонариком. Проничев с трудом приподнял голову, тоже взглянул на рану.

– Заштопают, – сказал Кружилин, – еще повоюешь.

Он лгал. И оба это знали. Люди, без разговоров начавшие стрельбу на поражение, «скорую» вызывать не станут.

Проничев не бывал на войне, но насмотрелся жмуров с огнестрельными. И начитался заключений судмедэкспертов и результатов вскрытий. Он спросил лишь одно:

– Выходное есть?

Кружилин не ответил… Попали в майора не из пистолета. Из автомата, и пуля осталась внутри, успев покувыркаться по самой поганой траектории. То, что майор совсем недавно мог передвигаться, – это горячка боя. Адреналин в крови, естественный анестетик и стимулятор.

– Нет выходного… – сам себе ответил майор.

Если бы здесь, в двух метрах, стоял операционный стол со всеми прибамбасами и готовая к операции медбригада – шансы бы имелись.

А так – ни одного.

– Будешь уходить… оставь патрон… мои кончились… Не хочу… чтоб эти… добили…

Кружилин не стал тянуть – вынул магазин, выщелкнул патрон, зарядил в пистолет Проничева. Дослал в ствол, снял с предохранителя, положил оружие рядом с правой рукой майора. Щедрый подарок. Один патрон из пяти, когда на кону жизнь, – дороже миллиона, отстегнутого на благотворительность.

– Не уходи… сказать хочу… и передать… Помнишь… я прадеда… который здесь?

– Помню, Сергеич, все помню, не говори много.

– Не перебивай… бабка хотела… чтоб я офицером… не брали… плоскостопие… я в Управление… через юрфак… увидела меня в форме… в первый раз… через три дня умерла… перед смертью отдала… сейчас тебе отдам… помоги снять… вот… держи… прадедовский… за то, что… ладно, это долго… держи… потом другому… передашь…

Пальцы Кружилина ощутили угловатый кусочек металла. Он повернул руку в сторону доносящихся от Тярлева отсветов, присмотрелся. На тоненькой цепочке висел крест. Не православный нательный – Георгиевский. Массивный серебряный крест. Боевая награда.

Он бережно надел цепочку на шею, опустил крест под тельняшку. И почувствовал, что металл еще хранит тепло майора.

– Спасибо.

– Знаешь… бабуля похвалит… если там… вдруг встретимся… как прадед… в бою… на том же месте…

Майор замолчал. Молчал долго, и Кружилин подумал, что дело идет к концу. Вдалеке звучали сирены. У ограды парка, в районе особнячка, происходило какое-то шевеление, доносились непонятные звуки, в темноте Кружилин не видел подробностей. Пора было уходить.

Проничев заговорил совсем уж тихо, пришлось нагнуться, чтобы расслышать:

– Портсигар… в нагрудном… возьми…

– Я ж не курю.

– Дурак… собаки…

Кружилин понял, переложил портсигар в свою куртку. Хорошо знакомый портсигар, из нержавейки, с улыбающимся Гагариным в космическом шлеме. Сирены стали громче. На повороте от Павловска засветились фары нескольких машин.

– Мне пора. Прощай, Сергеич.

– Прощай… живи…

Он поднялся, пошел в глубь здешнего как бы леса. Отшагав с полсотни шагов, оглянулся. И замер. Что-то темное двигалось по луговине. Игра теней, фантомы ночного зрения?

Он всматривался и не мог понять, видит что-то или нет. Потом понял, что ему поможет. Фары едущих сюда машин, изгиб дороги… Если въезжать на березовую аллею, его не миновать, а куда еще могут катить гости с мигалками?

Первая машина, легковая, далеко оторвалась от остальных. Изгиб миновала быстро. Световой поток слишком стремительно скользнул по лугу, но Кружилин все же успел разглядеть несколько силуэтов.

Не ошибся… Идут к Проничеву… Наискосок через луг, точно по их следу. Собака? Но почему так мешкают?

Вторая машина, автобус или грузовик, ехала медленнее. Луг осветился на больший срок, Кружилин успел разглядеть подробности. Собаки нет. Четверо людей и кайман. Обоняние у рептилий нулевое, погоня идет по цепочке кровавых пятнышек, подсвечивая их инфрофонарем. И хотя бы у одного есть ночная оптика. Кровь из раны майора не лилась струей, капала, потому и движутся так медленно, отыскивая новые пятна…

Решение пришло мгновенно. Если сейчас в парке начнется игра в догонялки и прятки, без ночной оптики ему конец. Зрячие будут охотиться на слепого, и финал такой охоты вполне предсказуем.

Надо рискнуть. Четыре человека. Четыре патрона в пистолете. Кайман не бросится, если стрелять с нескольких метров. Если это обычный кайман… А если нет, остается нож. И маленький шанс на то, что наука рептолога пригодится.

Он повернул назад. Не по своему следу, а так, чтобы подходившие оказались между ним и поселком. Тогда можно будет стрелять не наугад.

В Тярлево стало значительно светлее. Горели фары заполнивших аллею машин. Во многих домах вспыхнули окна, жильцов разбудили недавние выстрелы. Силуэты приближавшихся теперь были неплохо видны. Похоже, на помощь от вновь прибывших эти пятеро не рассчитывали. У них была своя охота.

Когда пятерка приблизилась, Проничев выстрелил. Люди дернулись, кайман остался спокоен. Они остановились. Ни залечь, ни стрелять ответно не пытались. Сообразили: выстрел глухой, не в них. Повернулись в ту сторону, где лежал майор. Наверное, старались понять, действительно ли перед ними самоубийца, или тут какой-то трюк, ловушка.

Они стояли спиной к Кружилину. Он поднимал пистолет, не дыша. Прекрасно понимал, как мизерны шансы. Десять метров, четыре человека, четыре пули. Не бывает… Из «макарова» и в темноте – не бывает. Достаточно не просто промахнуться, но всего лишь не убить одного из четверых наповал, ранить, – и ответный огонь поставит точку в затянувшейся игре.

Кружилин поднес левую руку к груди, ощутил кожей угловатый кусочек металла. Выручай, святой Георгий Каппадокийский, помоги тезке… Странная молитва, но других он не знал.

Он четырежды нажал на спуск. И четыре раза попал.

Люди попадали. Кайман стоял неподвижно. Потом шевельнулся, переступил с лапы на лапу, пошагал, непонятно куда и зачем. Вломился в подлесок и вскоре исчез из виду. Живи, чешуйчатый…

Приборы ночного видения оказались у всех четверых, но пуля миновала лишь один – попала в основание черепа и вышла у левого уха. Лицо уцелело, прибор тоже. Кружилин натянул его… Ну вот, совсем другое дело. Он взглянул на человека, поделившегося «ночным глазом». Узнал Толика Спицына. Хотел плюнуть ему в лицо, но слюны во рту не было.

Проничев не дышал, когда Кружилин подошел к нему.

Он остался совсем один. И даже представить не мог, как долго ему придется быть одному…

Первого каймана Егор Кружилин убил три дня спустя. Убил, как учил рептолог, и отделался поцарапанными пальцами левой руки… Убил после того, как с огромным трудом дозвонился до генерала Кромова, курировавшего собственную безопасность Управления. Про Кромова говорили, что правильный. Кружилин все ему без утайки рассказал и договорился о встрече.

Но вместо встречи угодил не просто под облаву – под натуральную войсковую операцию, участники которой имели приказ живым не брать.

Он вырвался чудом, уложив первого своего каймана. Тогда он еще не знал, что этот – лишь первый, что будут и другие… Он тогда еще питал иллюзии. Он верил, что остались высшие уровни власти, не опутанные щупальцами «Русского дома». И если очень постараться, до тех уровней можно допрыгнуть. Или хотя бы докричаться.

Через месяц иллюзий не осталось.

Что такое «Русский дом», он понял значительно позже. Но было поздно – он жил в нем. Все жили в нем. Конец света произошел просто и буднично. Без ангелов с трубами и всадников, сеющих смерть. Демократично произошел, можно сказать. Был утвержден думским голосованием…

Жить в новом мире Егор Кружилин не хотел. Умирать тоже не торопился.

Тогда он взял псевдоним Крестоносец. И начал крестовый поход. В одиночку.

Одна беда – Крестоносец не имел понятия, в какой стороне Иерусалим.

Но если долго шагать по пустыне…

Если очень долго – со стертыми в кровь ногами, с песком на зубах, с сожженной солнцем кожей – шагать по пустыне, то рано или поздно за гребнем очередного холма откроется вид на Великий Город.

Он на это надеялся.

Эпилог

Ночью похолодало, под утро выпал первый снег. Непрочный, октябрьский, обреченный растаять через день-два, а то и сегодня.

– Красиво… – сказала Юля. – Как в первый день творения… Все чистое и непорочное.

– Угу, – откликнулся Егор. – И кайманов на улицах не будет.

– Ты не романтик.

– Есть грех.

– Как и все анчоусы…

Он молча стал одеваться. Не глядя на нее, не говоря ни слова. Она стояла у окна голышом, тоже молчала. Казалось, в комнате между ними появилась стена – невидимая, прозрачная, как стекло, и прочная, как броня.

Егор вышел в прихожую. Она наблюдала сквозь оставшуюся открытой дверь. И сквозь прозрачную стену.

Достал куртку… Сейчас уйдет… Как один раз уже ушел. Теперь – навсегда. Теперь уж точно навсегда.

Она метнулась вперед. Стеклянная стена разлетелась на куски, больно поранив. Она не обратила внимания.

Она говорила, и каждое слово давалось с трудом, словно она забыла все слова или все слова куда-то исчезли из мира, и приходилось на ходу придумывать новые, чтобы выразить мысль.

– Прости… меня… Я… никогда… так… тебя… не назову…

– Глупая, – сказал Егор. – У меня сигареты закончились, а в соседнем доме консьерж приторговывает баночными. Через десять минут приду.

Он нагнулся, осторожно поднял ее с колен, притянул к себе.

А она ничего, беззвучно сказал через несколько секунд Крестоносец.

Заткнись, лоботомирую, пригрозил Егор.

– Собирайся неторопливо, – сказал он вслух. – В одиннадцать сорок пять наша консьержка ходит пить чай в дворницкую, хоть часы по ней проверяй. Тогда и выйдешь. Ну все, я пошел…

Он ушел. Она осталась одна. Прошла в ванную, привела себя в порядок. Затем неторопливо оделась. Хотела включить кофеварку, но решила дождаться Егора.

Прошло десять минут. Или больше. Он не возвращался.

Она не догадалась засечь время ухода и обманывала себя, греша на сбой внутренних часов.

Еще через десять минут самообман потерял всякий смысл.

Мысль, что ее снова бросили, она не пускала в голову. Он просто задержался, мало ли может случиться причин для задержки, встретил знакомого, разговорился, или консьерж там тоже ходит пить чай, но не по часам, а когда вздумает, или…

Грохнул выстрел. Снаружи. Приглушенный стеклопакетом, но близкий.

Она метнулась к окну. И тут же прозвучали новые выстрелы, быстро следовавшие один за другим, три или четыре, она не смогла сосчитать.

Окно выходило на двор, небольшой, П-образный. Никого, лишь припорошенные снегом машины. Никто больше не стрелял.

Она поспешила в спальню, там окно выходило на улицу. На ходу твердила, как спасительное заклинание: здесь плохой район, он сам говорил, здесь плохой, плохой, плохой…

Рядом с домом никого, вдали катят по Типанова машины, пешеходов почти нет.

Она села, скорее рухнула на кровать, не зная, что можно и нужно сделать. Тотчас вскочила, опять оказалась на кухне. Двор был прежним, белым и пустым.

Ничего не происходило. Она не могла здесь оставаться. Надо выйти, узнать, что случилось. Она выбежала из квартиры, как была, без верхней одежды. Подскочила к лифтам. Правый, пассажирский, поднимался. На индикаторе мелькали зеленые цифры: пятый этаж, шестой…

Она была на двенадцатом.

Сюда? Егор? Или…

Седьмой, восьмой…

Или дверь откроется, и она увидит чужого? И направленный на себя ствол?

Девятый, десятый, одиннадцатый…

Может, проедет выше?

Двенадцатый…

Лифт остановился.

Она не отрываясь смотрела на двери лифтной шахты. Секунды, минуты, века… После невыносимо долгой паузы двери начали разъезжаться. Тягуче расходились, микрон за микроном.

Юлия Леонардовна Закревская, журналистка, радиоведущая и писательница, обладательница и номинантка многих литературных и массмедийных премий, стояла, упершись взглядом в двери лифта и подозревала, что они будут открываться всю жизнь.

Всю оставшуюся ей жизнь.

Назад: Виктор Точинов Георгиевский крест (четвертый сон Юлии Леонардовны)

Дальше: Александр Тюрин Червивая груша