Дитя без матери

Они опоздали.

Оливия Киттеридж терпеть не могла, когда опаздывают. Будем к ланчу, сказали они, или около того. То есть с двенадцати до часу, прикинула Оливия и заготовила еду: арахисовая паста и джем старшим детям, сэндвичи с тунцом для сына и его жены Энн. Как быть с самыми маленькими, Оливия не сумела придумать, крошке в ее полтора месяца нельзя есть ничего твердого, а маленькому Генри исполнилось два, но чем кормят двухлеток? Оливия, хоть убей, не помнила, что ел Кристофер в этом возрасте. Она прошлась по гостиной, глядя на все вокруг глазами сына, – он наверняка сразу все поймет, стоит ему войти в эту комнату. Зазвонил телефон, и Оливия поспешила на кухню, чтобы ответить.

– Так, мам, мы выезжаем из Портленда, нам пришлось задержаться здесь ради ланча.

– Ланча? – удивилась Оливия. Времени было два часа дня. В окне виднелось мутноватое позднеапрельское солнце, почти гладкий залив отливал сталью, никаких тебе белых барашков сегодня.

– Надо же было покормить детей. Короче, мы скоро приедем.

То есть через час. Столько уходило на дорогу из Портленда.

– Хорошо, – ответила Оливия. – Полдничать будете?

– Полдничать? – переспросил Кристофер, словно ему предложили слетать на Луну. – Да, наверное. – Рядом с ним раздался вопль, и Крис повысил голос: – Аннабель, замолчи! Прекрати орать сию минуту. Аннабель, считаю до трех… Мама, я перезвоню. – И телефон умолк.

– Господи прости, – пробормотала Оливия и опустилась на стул у кухонного стола.

Она пока не сняла картинки со стены, но все здесь выглядело определенно не так, как раньше, будто – да так оно и было на самом деле – она готовилась к переезду. Оливия всегда думала, что она из тех, кто не хранит всякие безделушки, однако в дальнем углу кухни стояла коробка, набитая подобным барахлишком, а когда она, не вставая со стула, заглянула в гостиную, у нее возникло такое чувство, будто там было совершено преступление. В гостиной осталась только мебель и две картины на стене. Книги исчезли – неделей ранее она отдала их в библиотеку, – а лампы, за исключением одной, были тоже упакованы в коробки.

Опять телефон.

– Извини, – сказал сын.

– Это нормально – разговаривать по сотовому и вести машину? – спросила Оливия.

– Я не веду. Энн за рулем. Ладно, мы доберемся, когда доберемся.

– Прекрасно, – ответила Оливия. И добавила: – Я буду страшно рада тебя видеть.

– Я тоже, – сказал сын.

Я тоже.

Повесив трубку, она отправилась бродить по дому, и что-то подрагивало у нее внутри.

– Ты все не так делаешь, – тихо сказала она себе. – Ох, черт возьми, Оливия.

Сына она не видела почти три года. Оливия не считала это ни естественным, ни правильным. Тем не менее, когда она навещала сына в Нью-Йорке – Энн тогда была беременна маленьким Генри, и это было задолго до того, как у них родился еще один ребенок, теперешняя полуторамесячная Натали, – визит протекал настолько безобразно, что сыну пришлось открытым текстом попросить мать уехать. И она уехала. С тех пор она видела сына лишь однажды, когда Кристофер прилетел в Мэн на похороны отца и произнес речь в церкви, заполненной людьми, и слезы текли по его щекам. «Я никогда не слышал, чтобы мой отец хоть раз выругался», – сказал сын в тот день кроме многого прочего.

Оливия заглянула в ванную проверить, на месте ли чистые полотенца, она помнила, что положила их, но не могла уняться, проверяя снова и снова. Ей велели не переживать из-за того, что у нее нет детской кроватки, но Оливия переживала. Маленькому Генри два с половиной года, Натали шесть недель – как они обойдутся без кроватки? Впрочем, судя по тому, что она видела в их нью-йоркском жилье (господи, какой же там был бардак!), Оливия поняла, что они способны обойтись без чего угодно. Аннабель скоро исполнится четыре, Теодору было шесть. Чем занять шестилетнего мальчика? И зачем им так много детей? Энн родила Теодора от одного мужчины, Аннабель от другого, а потом они с Кристофером состряпали еще двоих. Что, скажите на милость, у них в голове? Ведь Кристофер уже не молод.

* * *

Да еще как не молод. Когда он вышел из машины, Оливия не поверила своим глазам – не могла поверить. Это что, седина просвечивает в его шевелюре? Ее Кристофер седеет?! Она шагнула к нему, но сын открывал дверцы автомобиля, откуда вываливались детишки.

– Привет, мам, – кивнул он Оливии.

Темноволосая девочка в громоздкой розовой нейлоновой куртке и высоких резиновых сапожках пронзительно-голубого цвета тут же отвернулась от Оливии, а светловолосый мальчик постарше, наоборот, уставился на нее; Энн тем временем неторопливо вынимала новорожденную из машины. Оливия подошла к Кристоферу, своему сыночку, обняла его и почувствовала, что этому стареющему мужчине неловко в ее объятиях. Она отступила назад, и Крис сунул голову в салон автомобиля, где на заднем сиденье в приспособлении, напоминавшем кресло астронавта, пилотирующего космический корабль, сидел ребенок; Крис вытащил малыша и сказал матери:

– Знакомься, это Генри.

Малыш взглянул на нее большими сонными глазами, а когда его поставили на землю, ухватился за штанину отца.

– Здравствуй, Генри, – сказала Оливия. Мальчик слегка закатил глаза и уткнулся лицом в отцовские джинсы. – С ним все в порядке? – встревожилась Оливия.

Тревогу у нее вызвала внешность ребенка – темноволосый в мать и такой же кареглазый, – и у Оливии мелькнула мысль: «Это не Генри Киттеридж!» Что она себе воображала? Надеялась увидеть своего мужа в этом маленьком мальчике, но увидела совершенно чужое ей существо.

– Просто он только что проснулся. – Крис подхватил ребенка на руки.

– Что ж, прошу в дом, – сказала Оливия и поймала себя на том, что до сих пор ни словом не перемолвилась с Энн, терпеливо дожидавшейся своей очереди с младенцем на руках. – Энн! Привет! – поздоровалась Оливия.

– Привет, Оливия, – ответила Энн.

– Сапожки голубые и шапочка в тон, – сказала Оливия маленькой девочке, и озадаченная девочка прижалась к матери. – Это присказка такая, – пояснила Оливия; шапки на девочке не было.

– Мы купили сапожки специально для путешествия в Мэн, – сообщила невестка, чем несколько смутила Оливию.

– Отлично, только снимите их на крыльце, прежде чем войти в дом, – сказала она.

В Нью-Йорке Энн спросила, можно ли ей называть Оливию «мамой». Теперь же Энн держалась отстраненно, поэтому и Оливия не спешила заключать невестку в объятия. Она развернулась и зашагала к дому.

Они пробудут здесь три дня.

На кухне Оливия внимательно наблюдала за сыном. Он оглядывался вокруг с неподдельной радостью:

– Мам, какой же ты порядок тут навела. Вау. – И вдруг тень пробежала по его лицу: – Стоп, ты что, раздала все папины вещи? С чего вдруг?

– Нет, разумеется, нет… Ну, кое-что отдала, конечно. Его уже довольно долго нет с нами.

– Что? – Крис смотрел ей прямо в глаза.

Она повторила, но отвернувшись от сына. И переключилась на старшего мальчика:

– Теодор, хочешь водички?

Мальчик поднял на нее свои огромные глазищи, качнул головой и направился к матери, которая – не спуская с рук новорожденную – стягивала с себя толстый черный свитер. Оливия отметила, что у Энн под черными брюками-стрейч выпирает живот, зато руки под белой нейлоновой блузкой совсем тощие.

Энн уселась за кухонный стол.

– Я бы не отказалась от стакана воды, Оливия.

А когда Оливия, налив воды, снова повернулась к невестке, она увидела грудь – торчавшую прямо тут, посреди кухни, словно напоказ, с большим темным соском, и Оливии сделалось слегка не по себе. Энн прижала к себе младшенькую, и кроха, закрыв глаза, присосалась к груди. Невестка улыбнулась Оливии, но той эта улыбка показалась фальшивой.

– Уф, – выдохнула Энн.

Кристофер больше не заводил речь об отцовских пожитках, и Оливия увидела в этом доброе предзнаменование.

– Кристофер, – сказала она, – чувствуй себя как дома.

Кристофер скорчил гримасу, давая понять, что это больше не его дом – по крайней мере, так истолковала Оливия выражение его лица, – однако сел за стол напротив жены, вытянув длинные ноги.

– Чего ты хочешь? – спросила Оливия.

– В смысле? – Кристофер взглянул на часы, затем опять на мать.

– В смысле, дать тебе воды?

– Я бы предпочел выпить.

– Хорошо. Выпить чего?

– Выпить выпивки, но сомневаюсь, что у тебя водится нечто подобное.

– Отчего же. – Оливия открыла холодильник. – У меня есть белое вино. Хочешь белого вина?

– У тебя есть вино?.. Да, я с удовольствием выпью белого вина, спасибо, мама. – Он встал. – Погоди, я сам себя обслужу. – Взял бутылку, наполовину полную, и налил вина в высокий стакан, словно это был лимонад. – Спасибо. – Он поднял стакан в знак благодарности и сделал глоток. – Когда ты начала пить вино?

– Ну… – Оливия осеклась. Наверное, не стоит сейчас упоминать Джека. – Просто начала выпивать понемножку, вот и все.

– Нет, мама, не все, – саркастически ухмыльнулся Кристофер. – Скажи правду, когда ты начала пить вино? – Он сел за стол.

– Иногда ко мне приходят друзья, и я угощаю их вином, – ответила Оливия, повернулась к нему спиной и полезла в шкафчик за коробкой крекеров. – Хочешь крекеров? У меня даже сыр найдется.

– К тебе приходят друзья? – Ответ Кристофера, кажется, не слишком интересовал.

Сидя напротив жены, он съел весь сыр и почти все крекеры, а Энн потягивала из его стакана, пока он не опорожнил его, что произошло довольно быстро.

– Можно еще?

Кристофер подтолкнул стакан к Оливии, и хотя она полагала, что вина с него достаточно, но возражать не стала.

– Почему нет? – И вручила ему бутылку.

Крис снова наполнил стакан.

Оливии очень хотелось присесть, но стульев было только два. Как она раньше не сообразила добавить стульев на кухню?

– Пойдемте в гостиную, – предложила она. Однако сын с невесткой не шевельнулись, и Оливия так и стояла у длинного рабочего стола на подгибающихся ногах. – Расскажите, как вы добирались.

– Долго, – ответил Кристофер с набитым ртом.

– Долго, – эхом отозвалась Энн.

Никто из детей Энн не сказал Оливии ни слова. Ни единого. Ни «спасибо», ни «пожалуйста» – вообще ничего. Они следили за ней, но опускали глаза всякий раз, когда она пыталась с ними заговорить. «Ужасные дети», – думала Оливия.

– Вот арахисовая паста и сэндвичи с джемом, – Оливия показала им на рабочий стол. Дети молчали. – Что ж, ладно.

* * *

Зато маленький Генри оказался милым ребенком, хотя и своеобразным. В гостиной – куда они наконец перешли после повторного приглашения Оливии – он подошел к ней, спотыкаясь, поскольку на ногах стоял еще нетвердо, вынул пальцы изо рта, положил ладошку на колено Оливии, сидевшей на диване, и похлопал.

– Генри, привет! – сказала Оливия.

– Пивет, – откликнулся он.

– Привет! – поправила она внука.

– Пивет, пивет. – И это было так забавно.

Но когда Оливия – только потому что ей казалось, будто от нее этого ждут, – попросила подержать малютку Натали, девочка мгновенно раскричалась у нее на руках. Орала как резаная.

– Хорошо, хорошо, – сказала Оливия и вернула кроху матери, которой пришлось постараться, чтобы успокоить ребенка.

В конце концов Энн опять вынула грудь, Оливии уже было тошно на это смотреть, на такую голую грудь! Набухшую молоком, с просвечивающими синими венами. И, решив, что с нее, пожалуй, хватит, Оливия встала:

– Займусь-ка я полдником.

– По-моему, мы еще не проголодались, – сказал Кристофер.

– Ничего страшного, – бросила Оливия через плечо.

На кухне она включила духовку и поставила разогревать приготовленные утром гребешки в сметане. После чего вернулась в гостиную.

* * *

Оливия ожидала хаоса. Чего она не ожидала, так это молчания старших детей и тем более молчания Энн, чье поведение, насколько помнила Оливия, раньше было совсем иным.

– Я устала, – обронила Энн посреди вялой беседы.

– Надо думать, – откликнулась Оливия.

Так что, может, дело именно в этом.

Кристофер был куда разговорчивее. Растянувшись на диване, он рассказывал о безумных пробках, в которые они угодили на выезде из Уорчестера, о том, как они провели Рождество, о своих друзьях и о своей работе подиатром, врачевателем стоп. Оливия могла бы слушать его часами. Но вмешалась Энн:

– Оливия, где вы ставили елку? У окна, что выходит на улицу?

– У меня не было елки, – ответила Оливия. – Да и зачем мне елка, скажи, пожалуйста?

– Но ведь Рождество.

Оливию подобными штучками было не пронять:

– Только не здесь, не в этом доме.

* * *

Когда Энн отвела старших детей в кабинет, где им было постелено на диване, Оливия осталась в обществе Кристофера и маленького Генри, ерзавшего на коленях у отца.

– Очаровательный ребенок, – сказала Оливия.

– Так и есть, правда ведь? – подхватил Кристофер.

Из кабинета доносилось бормотание Энн и высокие, режущие ухо голоса – но не речь – ее детей.

– Ой, Кристофер, я же связала шарф маленькому Генри. – И Оливия направилась в кабинет.

Пока она искала шарф в кабинете, старшие дети молча стояли и наблюдали за ней, а найдя, отнесла шарф – ярко-красный – Кристоферу.

– Эй, Генри, – сказал он, – посмотри-ка, что бабушка для тебя связала. – Малыш засунул уголок шарфа в рот. – Глупенький, – Кристофер аккуратно вытащил шарф изо рта мальчика, – это не едят, это носят, чтобы не замерзнуть.

Маленький Генри захлопал в ладоши.

«Поистине необыкновенный ребенок», – думала Оливия.

В дверях показалась Энн в окружении своих старших детей, уже переодевшихся в пижамы.

– Хм, Оливия… – Энн на секунду поджала губы, затем спросила: – У вас есть что-нибудь для других детей?

В тот же миг темное тяжелое чувство овладело Оливией. Стараясь не поддаваться этому чувству, Оливия ответила:

– Не понимаю, о чем ты, Энн. О рождественских подарках? Я отправляла детям подарки на Рождество.

– Да, но… – мямлила Энн, – это было на Рождество, а сейчас…

– Ну, от вас не было никаких известий, – сказала Оливия, – так что, возможно, подарки до детей не дошли.

– Нет, мы их получили. – Энн наклонилась к Теодору: – Помнишь тот грузовик?

Мальчик вздернул плечо и отвернулся. Тем не менее они продолжали стоять в дверях, эта свиноматка с ее двумя отродьями от разных мужчин, стояли в ожидании, словно Оливия была обязана им что-то выдать, – что, интересно знать? Она буквально прикусила язык, чтобы не ляпнуть: «Похоже, грузовик тебе не понравился». И не спросить девочку: «А как насчет куклы? Очевидно, она тебе тоже не понравилась?» Оливия заставила себя не произнести вслух: «В мое время мы благодарили людей, присылавших нам подарки». Далось ей это с большим трудом, однако она промолчала. Вскоре Энн сказала детям:

– Ладно, давайте ложиться спать. Поцелуйте папочку.

Дети подошли к Кристоферу, чмокнули его в щеку, а на Оливию даже не взглянули. Ужасные, ужасные дети и их ужасная мать. Но маленький Генри вдруг сполз с отцовских колен и, волоча шарф по полу, поковылял к Оливии.

– Пивет, – сказал он. И улыбнулся ей!

– Привет, – ответила Оливия. – Привет тебе, маленький Генри.

– Пивет, пивет. – Малыш протянул Оливии шарф: – Сасибо.

Нет, все же он Киттеридж. Настоящий Киттеридж.

– Твой дедушка гордился бы тобой, – сказала Оливия внуку, и тот разулыбался, пуская слюни.

Кристофер оглядывал комнату.

– Мам, здесь все выглядит как-то по-другому, – с неудовольствием заметил он.

– Ты долго отсутствовал, – сказала Оливия. – Все меняется, а твои воспоминания остаются прежними.

* * *

Оливия была счастлива.

Она осталась наедине с сыном. Маленького Генри уложили спать наверху, его мать с самой младшенькой устроились там же. Старших детей упаковали в кабинете на раскладном диване. Свет от торшера в углу падал на Кристофера. Больше Оливии ничего не надо было – только сидеть вот так вдвоем с сыном. Глаза Криса казались такими ясными, а лицо спокойным. Седина в его волосах по-прежнему изумляла Оливию, но выглядел сын хорошо. Он много и подробно рассказывал о своей подиатрической практике, о молодой женщине, работавшей у него ассистенткой, о том, какую страховку ему приходится выплачивать, и о страховках его пациентов, – Оливии было неважно, о чем он говорил, лишь бы его слова были обращены только к ней… Крис рассказал об их жильце, но не о парне с попугаем, визгливо выкрикивавшим «хвала Господу» каждый раз, когда кто-нибудь неприлично выражался, а о новом жильце, молодом парне, и его девушке, которые, вероятно, скоро поженятся. Он говорил и говорил, ее сын. Оливия устала, но подавляла зевоту – она могла бы слушать его вечно. Даже если бы он читал ей алфавит, она бы сидела и внимала.

Когда он наконец ушел спать, растопырив ладонь на прощанье – «ладно, мам, спокойной ночи», – она задержалась в гостиной. Из-за того, что горела лишь одна лампа, вода за окном казалась черной, а маяк на Хафуэй-Рок – крошечным красным огоньком; вместительное крыльцо, где она совсем недавно поставила деревянные стулья, безмятежно и терпеливо дожидалось рассвета. За последние месяцы это был первый вечер, когда она не разговаривала с Джеком, и ей не хватало беседы с ним, но в то же время она сейчас была где-то очень далеко от него. И вдруг в кабинете раздался дикий вопль: «Мама!» Сердце у Оливии заколотилось, она вскочила настолько проворно, насколько смогла, и двинула к кабинету. На пороге стояла Аннабель. Увидев Оливию, девочка отшатнулась и опять завопила: «Мама!»

– Будь добра, прекрати, – сказала Оливия. – Твоя мама страшно устала. Дай ей поспать.

Аннабель с треском захлопнула дверь. Оливия выждала немного и отправилась наверх в свою спальню. Но чуть позже она услышала шаги ребенка – Аннабель, кто же еще, поднималась по лестнице, а затем девочка вошла в комнату родителей. «Ну разве не паршивка», – подумала Оливия. Послышался усталый сонный голос Энн, но Оливия уже сидела за компьютером, читая письмо от Джека: «КАК У ВАС ТАМ???? Я скучаю по тебе, Оливия. Пожалуйста, очень прошу, напиши, как только сможешь».

И она ответила: «Тут столько всего! Долго рассказывать. Я тоже по тебе скучаю».

И в то же время она была бы не прочь одернуть его: «Кончай, Джек. Дел у меня по горло. Не могу же я разорваться между гостями и тобой!» Казалось, будто пять сотен пчел жужжали у нее в голове.

* * *

В ту ночь Оливия долго не могла заснуть. Словно восторженная школьница, она припоминала снова и снова разговор с Крисом – как же она по нему соскучилась! – а когда проснулась, на кухне уже было шумно. Она торопливо вылезла из постели; обычно она вставала очень рано и никак не ожидала, что Энн с Крисом – и все их дети – соберутся завтракать раньше нее. И однако, спустившись на кухню, она обнаружила там всех своих гостей, одетых и причесанных. Оливия была не из тех, кто расхаживает в халате перед людьми, с которыми она, по сути, мало знакома.

– О, привет, – сказала она, запахивая халат поплотнее.

И не услышала в ответ ни звука. Старшие дети смотрели на нее с нескрываемой враждебностью, которую Оливия кожей чувствовала, и даже маленький Генри помалкивал, сидя на коленях у матери.

– Мама, ты не купила «Чириос»? – спросил Кристофер. – Я же говорил тебе, нам нужен «Чириос».

– Разве? – Если сын и упоминал об этом, в памяти Оливии ничего подобного не отпечаталось.

Крис и Энн переглянулись.

– Я съезжу, – вызвалась Энн. – Только объясните, куда ехать.

– Нет, – сказал Кристофер. – Я поеду, ты останься.

Крис договорить не успел, как слово взяла Оливия:

– Нет, поеду я. Всем оставаться на месте.

Оливия поднялась к себе, наспех оделась, прихватила куртку и большую черную сумку, миновала кухню почти бегом и поехала в торговый центр «Коттл». День выдался солнечным. И хотелось Оливии лишь одного – поговорить с Джеком. Но она выскочила из дома без сотового! И куда подевались телефоны-автоматы? Она была расстроена и спешила, зная, что дети дома ждут «Чириос». «Джек, Джек, – мысленно звала она. – Помоги мне, Джек». И зачем он покупал ей сотовый, если она забывает брать телефончик с собой? Наконец, отъезжая от магазина с пакетом, набитым «Чириос», она заметила в глубине стоянки телефонную будку; заново припарковавшись, Оливия рванула к будке. Четвертак в кошельке она нашла не сразу, а когда нашла и сунула монету в автомат, гудка в трубке не услышала. Чертов телефон не работал. Оливия была готова разгромить эту будку.

На обратном пути ей пришлось держать себя в руках, иначе она бы врезалась в кого-нибудь. Плюхнув бумажный пакет с «Чириос» на кухонный стол, она сказала:

– Прошу прощения, но я отлучусь на минутку.

Поднялась к себе в комнату и слегка дрожащими пальцами написала Джеку. «Помоги мне, – печатала она. – У меня голова кругом». И вдруг сообразила, что он не сможет ей помочь, не сможет позвонить – они договорились, что не будут разговаривать по телефону, пока она не сообщит Крису… Оливия стерла написанное и начала сначала: «Все в порядке. Только я скучаю по тебе. Будь на связи! – И добавила: – Скоро напишу поподробнее».

На кухне ее опять встретили гробовым молчанием.

– В чем дело? – поинтересовалась Оливия и услышала раздражение в своем голосе.

– Мама, у тебя молока не очень много. Совсем капля. Поэтому молоко отдали Аннабель, а Теодору приходится жевать «Чириос» всухую. – Кристофер стоял, прислонившись к рабочему столу и скрестив ноги.

– Ты серьезно? – опешила Оливия. – Что ж, поеду обратно…

– Нет, мам, сядь, успокойся. – Кристофер показал на стул, на котором сидел Теодор. – Все нормально. Теодор, уступи бабушке место.

Не поднимая глаз, мальчик сполз со стула и остался стоять.

Энн сидела спиной к Оливии с маленьким Генри на одном колене и грудной дочкой на руках.

– А что насчет остальных? – спросила Оливия. – Что вам дать? Может, тост с маслом?

– Все нормально, мам, – повторил Крис. – Я сделаю тосты. Ты садись.

Оливия села напротив своей невестки, и та улыбнулась ей своей лицемерной улыбкой. Теодор придвинулся к матери и зашептал ей на ухо. Энн погладила его по руке и негромко сказала:

– Знаю, лапа. Но люди живут по-разному.

– У тебя проблемы, Теодор? – спросил Крис.

За него ответила Энн:

– Он просто обратил внимание на бумажный пакет, в котором лежали «Чириос», и удивился, почему Оливия не пользуется многоразовым пакетом. – Энн глянула на Оливию и пожала плечами: – В Нью-Йорке мы пользуемся многоразовыми. Приходим в магазин со своим пакетом.

– Потому что так правильно, да? – отреагировала Оливия. – Что ж, молодцы. – Развернувшись на стуле, она открыла нижний ящик кухонной тумбы и выложила на стол многоразовый продуктовый пакет: – Если бы не спешка, я бы взяла с собой этот.

– Ой, – сказала Энн. – Теодор, смотри-ка.

Мальчик попятился от стола, а затем удалился в кабинет. Энн сунула в руку маленькому Генри колечко «Чириос». Этим утром малыш пребывал в не очень хорошем настроении.

– Привет, маленький Генри, – обратилась к нему Оливия. Он даже не посмотрел на нее, но долго разглядывал колечко «Чириос» на ладошке, прежде чем положить в рот.

* * *

День был ослепительно солнечным, вчерашние тучи развеялись, и солнце просвечивало дом насквозь. Снаружи, за большими окнами гостиной, сиял залив, буйки на сетях, расставленных для лобстеров, лишь слегка покачивались, и к ним подплывало рыбачье судно. Было решено поехать в Национальный парк Рида посмотреть на прибой.

– Дети никогда не видели океана. То есть настоящего океана, – сказал Кристофер, – а не ту вонючую лужу, что омывает Нью-Йорк. Хочу, чтобы они увидели побережье штата Мэн. Верно, оно у нас прямо под носом, – он кивнул на окно, за которым сверкал залив, – но я хочу, чтобы они увидели и другие места.

– Ну, тогда вперед, – согласилась Оливия.

– Придется ехать на двух машинах, – предупредил Крис.

– Значит, поедем на двух. – Оливия соскребла со стола недоеденный Теодором тост и бросила в мусорное ведро.

Ни разу в жизни Оливия не позволила Кристоферу отправить в помойку добротную еду, но теперь это была не ее забота. Пусть этот противный ребенок всю свою еду выкинет на свалку.

Во дворе Кристофер огорошил Оливию вопросом:

– Мама, когда ты обзавелась «субару»? – Судя по тону, Крис не слишком обрадовался этому приобретению. За день до приезда гостей Оливия поставила машину в гараж, но после поездки в торговый центр забыла упрятать обратно.

– Хм, – ответила она, – мне нужна была новая машина, и я подумала, что старой леди, живущей одной, хороший автомобиль в снегопад не помешает. – Еще вчера могла ли Оливия вообразить, что солжет собственному сыну?! Причем глазом не моргнув.

На самом деле машина принадлежала Джеку. И когда «хонде» Оливии потребовались новые тормоза, Джек сказал: «Возьми мою “субару”. У нас на двоих три машины, это неприлично, так что бери “субару”, а мы с тобой будем кататься на моем спортивном автомобиле, потому что я его люблю».

– Поверить не могу, ты ездишь на «субару», – не унимался Кристофер.

– Да, езжу, – сказала она. – И хватит об этом.

Чему Оливия поверить не могла, так это тому, сколько времени у них заняли сборы в дорогу. Кристофер с Энн что-то долго обсуждали в дальнем углу двора, и Оливия то надевала, то снимала темные очки. Наконец Крис вернулся.

– Теодор, ты поедешь с мамой. Генри, твое автомобильное кресло мы перенесем в машину бабушки.

Несмотря на яркое солнце, Оливия ежилась от холода, пока Крис ставил детское кресло в ее машину, ругаясь из-за того, что ремень безопасности не пристегивался.

– Это подержанная машина, Крис, – сказала Оливия.

Наконец он закончил с креслом:

– Все, можем ехать.

– Ты поведешь, – сказала его мать, и он не возражал.

* * *

Энн сидела на камне с видом на океан, хотя камень наверняка был ледяным – ветер обдувал его, вмиг высушивая влагу, но не нагревал; Кристофер же бегал по пляжу с детьми. Оливия наблюдала за ними с парковки, обхватив себя руками. Через несколько минут она подошла к Энн, та подняла голову, малютка мирно спала у нее на руках.

– Привет, Оливия.

Оливия раздумывала, как ей быть. Камни широкие, но сидеть на них ей будет неудобно, да и не хотелось. Поэтому она просто стояла рядом с невесткой и молчала.

– Как твоя мама, Энн? – спросила она наконец.

Энн ответила, но ее слова унесло ветром.

– Что? – переспросила Оливия.

– Я говорю, она умерла! – прокричала Энн, повернувшись лицом к Оливии.

– Умерла? – крикнула в ответ Оливия. – Когда?

– Пару месяцев назад, – старательно перекрикивала ветер Энн.

Оливия опять не знала, как ей быть, но затем решила попытаться сесть рядом с Энн. Нагнулась, положила обе ладони на камень и кое-как уселась.

– Выходит, она умерла накануне рождения Натали? (Энн кивнула.) Кошмар.

– Спасибо, – сказала Энн.

И Оливия поняла, что эта девочка, эта странная девочка – хотя и женщина средних лет – горюет.

– Она умерла внезапно? – спросила Оливия.

Энн, прищурившись, смотрела на воду.

– Наверное. То есть она никогда не заботилась о своем здоровье. Так что инфаркт никого не удивил. – Энн помолчала, затем повернулась к Оливии: – Кроме меня. Я удивилась. И до сих пор не оправилась от удивления.

– Угу, конечно, – кивнула Оливия. И добавила: – По-моему, это всегда неожиданность. Даже когда они лежат месяцами, а потом вдруг уходят. Жуткое дело.

– Помните песню? – сказала Энн. – Кажется, это был негритянский спиричуэл… «Порою я словно дитя без матери…»

– «И дом родной далеко, далеко», – подхватила Оливия.

– Да, точно… Но я всегда себя такой чувствовала. А теперь я настоящее дитя без матери.

Оливия задумалась над ее словами и после паузы сказала:

– Мне очень жаль… А где она жила, когда умерла?

– В пригороде Цинциннати, где и всегда. Я там выросла.

Оливия кивнула. Краем глаза она наблюдала за этой девочкой-женщиной и думала: «Какая ты, Энн?» Она знала, что у девушки был брат, ей о нем что-то рассказывали, но что? Оливия запамятовала. Помнила только, что с братом Энн не общалась, – парень наркоманил? Очень может быть. Их мать пила. А отец развелся с матерью много лет назад и вскоре умер.

– Мне ужасно жаль, – сказала Оливия.

– Спасибо. – Энн поднялась – с поразительной легкостью, учитывая, что у нее был младенец на руках, – и зашагала прочь. Просто взяла и ушла! Оливии понадобилось изрядно времени, чтобы подняться, пришлось опереться на одну руку и немного перекатиться набок, прежде чем встать на ноги.

– Господи, воля твоя. – К машине она возвращалась, тяжело дыша.

* * *

По дороге обратно Оливия спросила Криса:

– Почему ты не сказал, что у Энн умерла мать? (Он издал нечленораздельный звук и пожал плечами.) Нет, почему ты мне не рассказал? Ведь это важно.

Вдоль шоссе стояли все еще голые деревья, их черные ветки тянулись к небу. Они проехали мимо поля, мокрого, с грязными прогалинами, под струящимся солнцем они были хорошо видны.

– Ее мать была не подарок. О чем тут говорить.

На заднем сиденье запел Генри:

– Ту-ту-ту, едем, летим! Папа, мама!

Оливия обернулась, и он улыбнулся ей.

– Вот так он выпевает знакомые слова, – сказал Крис. – Ему это очень нравится.

– Я все равно не понимаю, – продолжила Оливия, помахав маленькому Генри. – Не понимаю, Кристофер. Она моя невестка, и я бы хотела знать, что происходит в ее жизни.

Крис на миг повернул к ней голову и опять уставился на дорогу; он вел одной рукой.

– Я и не знал, что тебя это волнует. – Он снова глянул на мать: – Что-нибудь еще?

– Почему… – начала Оливия.

– Я уже объяснял тебе почему.

И Оливия кивнула. Вопрос, на котором ее прервали, прозвучал бы так: почему ты женился на этой женщине?

* * *

Они продержались еще один вечер и еще один день и наконец добрались до финала – последнего вечера вместе. Оливия была вымотана. Кроме маленького Генри, никто из детей так и не заговорил с ней, пока они были у нее в гостях. Но они пялились на Оливию – с возрастающей наглостью, как она думала, потому что, когда они на нее смотрели и Оливия отвечала тем же, они не опускали глаза, но продолжали пялиться, Теодор огромными голубыми глазищами, Аннабель – маленькими черными. И откуда только берутся такие дети.

Когда они отправились спать, а маленький Генри – до чего же славный мальчик! – уснул наверху, Оливия села на диван рядом с Энн, кормившей малютку. Оливия постепенно привыкала к кормлению грудью у всех на виду; ей это не нравилось, а она привыкала. И ей было жаль Энн, явно пришибленную горем. Оливия решила не играть в молчанку, а завести с невесткой легкую беседу, и Энн старалась, как могла, выдерживать тон.

– Аннабель захотела резиновые сапожки, потому что мы собрались ехать в Мэн. Разве она не умница? – сказала Энн.

Оливия, понятия не имея, что на это ответить, кивнула. В конце концов Энн с малышкой поднялась наверх, и Оливия, оставшись наедине с сыном, поняла, что момент настал.

– Кристофер. – Она заставила себя смотреть прямо на сына, хотя сам он разглядывал свои ступни. – Я выхожу замуж.

Минула вечность, прежде чем он перевел на нее взгляд и растерянно улыбнулся:

– Стоп, что ты сейчас сказала?

– Я выхожу замуж. За Джека Кеннисона.

Ей казалось, что она видит, как кровь отливает от его лица, – во всяком случае, Крис заметно побледнел. Он порывисто огляделся, потом повернулся к ней:

– Кто такой, на хер, Джек Кеннисон?

– Вдовец. Я говорила тебе о нем по телефону, Крис. – Лицо ее пылало жаром, словно кровь, отхлынувшая от лица сына, нашла доступ к ее физиономии.

Он смотрел на мать с искренней горечью и недоумением, и она бы тут же взяла свои слова обратно и все отменила – если бы могла.

– Ты выходишь замуж, – тихо произнес Крис. И еще тише: – Мамочка, ты выходишь замуж?

Оливия коротко кивнула:

– Да, Крис.

Он тряс головой мелко, медленно и как заведенный.

– Я не понимаю. Не могу понять, мама. Зачем тебе замуж?

– Затем, что мы два старых одиноких человека и хотим быть вместе.

– Тогда будьте вместе! Но зачем выходить замуж, мама?

– Крис, что это меняет?

Он подался вперед и спросил почти угрожающим тоном:

– Если это ничего не меняет, зачем это делать?

– Я имею в виду, для тебя ничего не изменится. Что может измениться? – Но, к своему ужасу, Оливия почувствовала, как в ее душу закрадывается сомнение. Зачем ей выходить за Джека? К каким переменам это приведет?

– Мама, ты пригласила нас, чтобы сообщить об этом, так ведь? – сказал Кристофер. – Уму непостижимо.

– Я пригласила вас, потому что хотела увидеться с тобой. Я не видела тебя с похорон твоего отца.

– Ты пригласила нас, чтобы сообщить о том, что вы женитесь, – возразил Крис, глядя на мать в упор. – Уму, на хер, непостижимо. – И после паузы: – Мама, раньше ты никогда не приглашала нас сюда.

– Тебе не нужно приглашение, Крис. Ты мой сын. А это твой дом.

Бледность на лице Криса сменилась краснотой.

– Это не мой дом, – заявил он, озираясь. – О господи, – он покачал головой, – господи. – Крис поднялся. – Вот почему здесь все выглядит по-другому. Ты переезжаешь. В его дом? Ну конечно. А этот продаешь? О господи, мама. – Крис повернулся к ней: – Когда ты выходишь замуж?

– Скоро.

– Свадьба будет?

– Никаких свадеб, – ответила Оливия. – Мы просто зарегистрируемся.

Крис направился к лестнице:

– Спокойной ночи.

– Крис!

Он обернулся. Оливия встала с дивана.

– Следи за своей речью. Ты же сам говорил на похоронах отца, что он никогда не снисходил до непристойностей.

Крис вытаращил глаза:

– Мама, ты меня доконаешь.

– В общем, Джек заедет утром познакомиться с вами, пока вы не уехали. – Оливия вдруг рассвирепела. – Спокойной ночи.

* * *

Почти сразу до нее донеслись голоса – Кристофер и Энн разговаривали. Сидя в гостиной, слов нельзя было разобрать, но голоса Оливия слышала отчетливо. Она встала и осторожно, стараясь не шуметь, подкралась к подножию лестницы. «Извечный нарциссизм, Крис, и ты это знаешь». И Крис в ответ: «Но черт побери», – и что еще… Оливия, так же медленно и тихо ступая, вернулась в свое кресло в гостиной.

Позднее, лежа в постели, она размышляла о слове «нарциссизм»; естественно, она знала значение этого слова, но все ли значения были ей известны? Оливия полезла в компьютер, нашла «нарциссизм» в словаре. «Восхищение собой, – говорилось там, и далее: – Один из видов расстройства личности». Оливия выключила компьютер. Она ничего не понимала, абсолютно. Восхищение собой? Оливия сроду не восхищалась собой. Расстройство личности? Учитывая несметное разнообразие в проявлениях человеческих эмоций, что можно называть расстройством личности? И кто придумал этот термин? Люди вроде того больного на всю голову психотерапевта, к которому когда-то в Нью-Йорке ходили Энн с Кристофером? Да, у этого врача наблюдалось расстройство личности – он был законченным придурком.

Она опять легла, хотя и не надеялась заснуть, и не заснула. Взяла с тумбочки маленький транзистор – сколько ночей в последние годы она держала его включенным, чтобы заснуть или попытаться заснуть! – и вот опять. Убавив звук до минимума, она прижала транзистор к уху. Целую ночь она пялилась в темноту, лишь изредка ворочаясь. Поглядывала на красные цифры на часах, льнула к транзистору и понимала каждое слово, доносившееся из приемника, а значит, ей даже не удалось задремать ни разу.

Когда рассвело, Оливия встала, оделась и спустилась на кухню. Насыпала «Чириос» в три тарелки и поставила молоко на стол. Поглядев в маленькое зеркало у двери – угрюмая физиономия, покрасневшие глаза, – подумала, что похожа на зэчку.

– Привет, мам. – На кухне возник Кристофер. – Во сколько он явится? Я к тому, что путь нам предстоит долгий.

– Позвоню ему сейчас же, – сказала Оливия и позвонила: – Здравствуй, Джек. Можешь приехать прямо сейчас? До Нью-Йорка дорога длинная, и они хотят отправиться пораньше. Прекрасно. До встречи. – Она повесила трубку.

– О, ребята, гляньте, что бабушка вам приготовила. – Энн вошла с ребенком на руках. – Насыпала вам хлопьев!

Дети не взглянули на бабушку, отметила Оливия, но сели за стол – Теодор и Аннабель балансировали на одном стуле – и принялись за еду. При этом они отвратительно чавкали. Маленький Генри вынул ложку из тарелки и со всей силой ударил ею по столу, а затем улыбнулся Оливии, когда брызги молока с хлопьями взметнулись вверх.

– Генри, – мягко укорила его Энн.

– Летим! – воскликнул Генри. Подняв ложку, он повел ею в воздухе, точно игрушечным самолетиком.

* * *

А Джек уже сворачивал к их дому, и – конечно же! – он приехал на спортивном автомобиле; Оливия понадеялась, что Кристофер этого не увидит. Джек постучал, и Оливия впустила его в дом. В замшевой куртке он выглядел веселым богатеньким бездельником. Однако ему хватило ума не поцеловать ее.

– Джек, – приветствовала его Оливия, – здравствуй. Входи, я познакомлю тебя с моим сыном. – И добавила: – И с его женой. – И снова после паузы: – И с их детьми.

Джек слегка поклонился в своей ироничной манере, глаза у него задорно блестели, что с ним нередко случалось. Он последовал за Оливией в гостиную.

– Здравствуй, Кристофер. – Джек протянул руку.

Кристофер медленно поднялся с кресла:

– Здравствуйте. – Протянутую руку он пожал так, будто ему подсунули дохлую рыбину.

– Да ладно тебе, Крис. – Слова сорвались с языка Оливии прежде, чем она успела подумать.

– Ладно мне? – с безграничным удивлением переспросил Крис. – Ладно мне? – повторил он громко. – Господи, мама, что ты хочешь этим сказать?

– Я лишь хочу… – И Оливия осознала, что побаивается своего сына и началось это давно.

– Хватит, Кристофер! Прекрати, ради бога! – раздался голос Энн.

Она вошла в гостиную после Оливии, и та, обернувшись, оторопела: лицо Энн было багровым, губы раздулись, глаза пылали, и она повторяла опять и опять:

– Хватит, Крис! Прекрати уже! Дай женщине спокойно выйти замуж. Что с тобой происходит? Черт! Ты даже не способен быть вежливым с ним? Офигеть, какой же ты ребенок, Крис! Думаете, у меня четверо маленьких детей? Нет, у меня пятеро детишек! От имени моего мужа, – обратилась Энн к Джеку и Оливии, – я хотела бы извиниться за его невероятно ребяческое поведение. Он бывает ребячлив, и то, что ты сейчас делаешь, Кристофер, это ребячество. Самое натуральное, черт тебя дери!

Буквально в тот же миг Кристофер поднял руки:

– Она права, права. Я вел себя по-детски и прошу прощения. Джек, давайте начнем сначала. Как поживаете? – Крис подал ему руку, и Джек пожал ее.

Но лицо у Кристофера было белым как бумага, и Оливии – ошарашенной происходящим – стало невыносимо жалко его, жалко своего сына, на которого только что прилюдно наорала жена.

Джек небрежно махнул рукой, сказал, что все нормально, он и не сомневался, что новость вызовет шок. Потом опустился в кресло, Кристофер сел рядом, Энн вышла из комнаты, а Оливия осталась стоять. Словно издалека она услышала, как сын спрашивает Джека – так и не снявшего замшевой куртки, – чем он занимался до пенсии, и так же словно издалека она слушала ответ Джека, как он всю жизнь преподавал в Гарварде, читая лекции об Австро-Венгерской империи, а Кристофер бормотал: «Круто, это круто». Энн ходила по дому, собирая детские вещи и прочие свои пожитки, а дети стояли в дверях, наблюдая за взрослыми, иногда подходили к матери, но она их отгоняла. «Не мешай!» – рявкнула она на одного из них. Маленький Генри, топтавшийся на пороге гостиной, расплакался.

Оливия подошла к нему:

– Ну-ну, не надо плакать.

Он утер слезы ладошкой. А затем – и до конца своих дней Оливия мучилась сомнениями, произошло ли это на самом деле либо только в ее воображении, – он показал ей язык.

– Ах, так? – сказала Оливия. – Ладно. – И вернулась к Джеку и Кристоферу; те уже встали, явно завершая разговор.

– Все готово? – спросил Кристофер у Энн, которая еще раз прочесывала гостиную, волоча за собой чемодан на колесиках. И, обращаясь к Джеку: – Был очень рад с вами познакомиться, а теперь прошу меня извинить, я должен помочь жене снарядить наше потомство в дорогу.

– Разумеется. – Джек опять поклонился в своей ироничной манере. Сделал шаг назад, сунул руки в карманы штанов цвета хаки и снова вынул.

Оливия была поражена тем, что они сумели собрать все свои вещи: куртки, обувь, голубые резиновые сапожки – ничего не забыли. Лицо у Энн было каменное, Крис заискивал перед ней, старался быть полезным. Наконец они были готовы к отъезду, и Оливия надела куртку, чтобы проводить их до машины. Джек тоже пошел провожать, и Кристофер снова заговорил с ним, стоя у задней дверцы, – вести должна была Энн, – лицо у сына, отметила Оливия, было добродушным, и он даже улыбался Джеку. Когда всех детей пристегнули, Крис подошел к матери и как бы обнял ее, почти к ней не прикасаясь:

– Пока, мама.

– До свидания, Крис, – ответила Оливия.

Следом и Энн обняла ее, не слишком пылко, и сказала:

– Спасибо, Оливия.

И они покатили прочь.

* * *

Лишь когда Оливия обнаружила красный шарф, который она связала маленькому Генри, – кончик его высовывался из-под дивана в гостиной, – она ощутила нечто похожее на страх. Наклонившись, она подобрала шарфик и понесла его на кухню, где, положив руки на стол, сидел Джек. Затем, открыв входную дверь, Оливия сунула шарф в мусорное ведро, стоявшее у крыльца. Вернувшись в дом, она села напротив Джека:

– Ну и что?

– Ну и что, – утешительным тоном ответил Джек, накрыл ее руку ладонью в старческих пигментных пятнышках и подмигнул хитро: – Сдается, мы теперь знаем, кто у них в семье носит штаны.

– Ее мать недавно умерла, – сказала Оливия. – Она горюет.

Но руку выдернула. Жуткая правда обрушилась на нее, оглушила, ошеломила: она потерпела провал – катастрофический. Должно быть, она множила ошибки годами, не сознавая того. У нее нет семьи – такой, как у других людей. К другим людям приезжают дети, гостят подолгу, болтают с родителями, смеются, а внуки сидят на коленях у бабушек, и они вместе ездят куда-нибудь и развлекаются, вместе едят и целуются, прощаясь. Оливия наблюдала такое во многих домах. Взять, к примеру, ее подругу Эдит – до того, как она перекочевала в заведение для престарелых, дети регулярно навещали ее. Наверняка они куда лучше проводили время, чем Оливия в минувшие три дня. И ведь произошло это не без причины, не как гром среди ясного неба. Оливия толком не понимала, в чем ее вина, но все дело было в ней, она это спровоцировала. И это длилось годами – возможно, всю ее жизнь, как теперь узнаешь? Она сидела напротив Джека – неподвижная – и чувствовала себя так, будто прожила жизнь вслепую.

– Джек?

– Да, Оливия?

Но она лишь помотала головой. Ни за что не расскажет она Джеку, как она переполошилась, когда Энн орала на ее сына, и о догадке, осенившей ее только что: Энн не впервые орала на мужа на людях. В темной бездне отношений иногда бывают просветы, словно ветром на секунду приоткрывает дверь в темный сарай и ты случайно видишь нечто, не предназначенное для чужих глаз…

Но и это еще не все.

Оливия сама вела себя так же, как Энн. Орала на Генри прилюдно. Она не помнила, при ком именно, но ярость она всегда выплескивала, не дожидаясь подходящего момента. И вот что из этого вышло: ее сын женился на своей матери, как все мужчины – следуя тем или иным побуждениям – в итоге поступают.

– Эй, Оливия, – полушепотом окликнул ее Джек. – Давай выберемся отсюда на некоторое время. Покатаемся, а потом поедем ко мне. Тебе нужно отдохнуть от домашней обстановки.

– Хорошая мысль.

Оливия встала и отправилась за своей курткой и большой черной сумкой, а потом позволила Джеку довести ее под руку до «субару». Он помог ей усесться, сам плюхнулся за руль, и они тронулись с места. Оливии захотелось оглянуться, но она передумала и просто закрыла глаза, она и так отлично видела его – свой дом. Дом, который они с Генри построили много-много лет назад, дом, казавшийся теперь маленьким, и кто бы его ни купил, эти стены сровняют с землей, участок в собственности – вот что главное. Но на закрытых веках она видела свой дом, и дрожь пробирала ее до костей. Дом, где она вырастила своего сына, – не сознавая все эти годы, что растит дитя без матери, оказавшееся теперь далеко, далеко от родного дома.