Отдельные выстрелы еще звучали с разных сторон, но защитники элеватора уже понимали – пик напряжения боя уже прошел, и игиловцы свой наступательный порыв сменили на отступление – не группируясь, чтобы максимально снизить потери от ударов артиллерии, пулеметов и автоматических гранатометов.

– Ура-а-а! – раздалось откуда-то снизу, наверное, с позиции снайперов. – Мочи их!

Перевязав Сагитова, Паша снова сел за прибор наблюдения и стал рассматривать поле прошедшего сражения, отыскивая на нем цели, которые могли бы угрожать гарнизону элеватора. Боевики могли отойти только для того, чтобы перегруппироваться или совершить маневр в обход элеватора, и нужно было оставаться начеку и не проморгать такие действия. На поле боя то тут, то там валялись тела убитых или раненых и обездвиженных боевиков, ползали легкораненые и просто перепуганные боевики, многие, стараясь держаться рассредоточенно, быстро удалялись от элеватора в сторону блокпоста, который уже сверкал бликами стрельбы пулеметов и автоматов. Видать, несладко сейчас было на блокпосту, но им помогали – артиллерия открыла заградительный огонь, отсекая боевикам путь к придорожному «опорнику», и судя по перемещению огневого вала, Шабалин понял, что Мажор продолжает уверенно управлять работой «богов войны».

Удивительное дело, но сейчас Шабалин воспринимал происходящее вполне трезво и рассудительно, без дрожи и трепета, словно с его сознания какой-то невидимой рукой была снята пелена липкого тумана, сотканного из слепого страха за свою жизнь. Еще полчаса назад, в динамике боя, его внимание и разум этим самым страхом были сужены до зеленоватого свечения прицела, в который он смотрел, словно сквозь туннель, спеша выхватить очередной силуэт и нажать на спусковой крючок. Безумство ощущения приближающейся смерти выключило в нем осознанные действия, и как сейчас он понимал, стрельбу из винтовки и выдачу целеуказания гранатометчику он выполнял практически на инстинктах, заложенных в него военным училищем и в процессе всей предыдущей службы. А потом вдруг что-то щелкнуло в голове, и пришло ясное понимание, что смерть ему совершенно безразлична. Неудержимое продвижение численно превосходящих боевиков и абсолютно реальная угроза их прорыва на элеватор не оставляли никаких сомнений в скорейшей героической гибели, и это понимание принесло ему простую и ясную мысль: зачем бояться смерти, когда она уже пришла? Этот фатализм в одно мгновение снял всю скованность и ступор, которые вот-вот грозили полностью овладеть его сознанием, и дал разуму холодный расчет, вернув способность правильно оценивать ситуацию и принимать единственно верные решения.

– Последняя, – сказал Денис, прилаживая к автоматическому гранатомету «улитку» – коробку с 29 осколочными гранатами.

– Обожди пока, – сказал Паша. – Давай-ка лучше винтовками поработаем… больше толку будет.

Разместившись на каремате, Шабалин совсем иначе, нежели полчаса назад, воспринимал свое состояние. То было, что он боролся за свою жизнь с безумной яростью зверя и стрелял, не вспоминая законы снайперского мастерства, лишь с обреченным желанием хоть немного приостановить бегущую к нему смерть. Сейчас же, когда непосредственная угроза гибели миновала и ничто не ввергало в ступор, можно было изменить и подход к стрельбе, начав стрелять вдумчиво, расчетливо, но, конечно, все так же беспощадно.

– «Тяжелые» работают по дальним целям, остальные по раненым духам! – громко крикнул Паша с расчетом, что его услышат все его снайперы, как здесь, на позиции, так и разместившиеся в боевых порядках садыков. – Раненым целиться в голову. Как в гонг!

И секунду подумав, добавил:

– Подтверждайте свою квалификацию! По готовности – огонь!

Свет висящих на парашютах осветительных ракет позволял использовать обычные оптические прицелы, и Паша снял с винтовки «ночник», заменив его на ПСО. Заняв удобное положение, Шабалин высмотрел ближайшего боевика, до которого было не более полутора сотен метров. Ну, вот теперь можно и пострелять «академическим» способом. Мысленно Паша прогнал пять правил снайперской стрельбы: опора на скелет, естественная точка прицеливания, расслабление, контроль дыхания и обработка спуска. Уняв дрожь в руках, вызванную яростью прошедшего боя, Паша подвел марку прицела в темечко лежащего человека. Естественная точка прицеливания далась ему с третьей попытки, потом пришлось поработать с дыханием, и наконец он потянул спуск. Винтовка, оснащенная тактическим глушителем, выстрелила, и пуля взбила фонтанчик песка практически впритирку с головой жертвы.

– Ага, понятно, – пробормотал Паша.

Отметив требуемую поправку, он тут же сделал несколько щелчков маховичком прицела, приведя его в нужное положение. Выполнив это действие, он снова приложился к винтовке, найдя ту же цель. Выбирая ход спускового крючка, Паша увидел, как человек пошевелил рукой – значит, он был жив и наверняка не хотел расставаться с жизнью. Через секунду снайперская пуля разнесла боевику голову. До слуха долетел глухой шлепок, несколько отличающийся по звуку от шлепка по стальному гонгу.

Неожиданно для себя Паша улыбнулся.

Наверное, для того, чтобы в данный момент не испытывать никакого морального смятения, нужно было испытать тот безумный ужас неумолимо приближающейся смерти. И постыдные мысли о бегстве с поля боя компенсировались сейчас уничтожением тех, кто те мысли вызывал. Их нужно было уничтожать как свидетелей. Как свидетелей своего почти состоявшегося несмываемого позора. И потому не было к боевикам никакой жалости и прощения. Только смерть.

Следующая шевелящаяся голова попала на галку прицела, и она также превратилась в расколотый арбуз с ласкающим слух глухим шлепком. Удовлетворение нарастало: необъяснимым образом Паша не мог заставить себя остановиться – его охватил настоящий азарт. Он перевел винтовку на следующую жертву, но та уже была убита кем-то из снайперов. Хмыкнув, Паша выбрал очередную «целую» голову и тут же прострелил ее.

По телу растекалось приятное тепло, зовущее к продолжению этой кровавой вакханалии. Наверное, перед элеватором было полно раненых, но Шабалин чувствовал, понимал, что и многие живые и невредимые притворялись сейчас убитыми, лишь бы по ним не вели огонь, не обращая их к гуриям на самом деле.

Да, он не мог себя остановить. Когда в обычной жизни может представиться возможность проделывать подобное – то, что в обычном человеческом мире запрещено нормами морали и Уголовным кодексом? И проделывать такое совершенно безнаказанно? Да никогда и нигде, конечно!

А война вот предоставляла такую возможность… и Шабалин спешил вдоволь напиться этой безнаказанностью…

Проломив еще несколько черепов, Паша перенес огонь по боевикам, ползающим на удалении в 600–700 метров. Здесь он уже начал прикидывать и снос, и деривацию, и даже температуру – и это все делалось автоматически, практически без особых размышлений.

«Не останавливайся, убивай, убивай…» – вдруг совершенно отчетливый голос прозвучал в голове. Паша от удивления замер. В прицеле находился человек, который на четвереньках полз по придорожному кювету, подставив снайперу свой зад. Это была отличная цель.

«Вали его, он твой», – повторил голос.

Паша оторвался от прицела и обернулся – сзади никого не было.

– Что ты сказал? – спросил он Стешина, стоящего неподалеку.

– Что? – не расслышал тот.

– Ты сейчас мне что-то сказал?

– Я ничего не говорил, – ответил Денис, на миг отвлекшись от своей винтовки.

– Крыша едет, – резюмировал Паша и, посмотрев в прицел на ползущего боевика, увидел, как того буквально подкинуло чьей-то пулей и заставило совершить смертельный кувырок.

– Ладно, хватит. – Он сделал над собой усилие, чтобы завершить этот откровенный расстрел.

Поставив оружие на предохранитель, Паша поднялся. Для него бой был уже закончен. По «Акведуку» он связался с Барченко.

– Чинар, я Барс…

– Докладывай, Барс! – бодрым голосом отозвался Чинар.

– Отразили атаку игиловцев. Потерь нет. Потери противника посчитаем утром, но, думаю, не менее полусотни человек.

Боевики применили новый тактический прием, обеспечивший им минимальные потери в начальный период атаки – максимальное рассредоточение боевых порядков…

Паша подробно рассказал начальнику разведки группировки все, что уже успел обсудить с советником и Стешиным. Игорь задал несколько уточняющих вопросов и отключился.

Паша еще некоторое время наблюдал за действиями боевиков, которых ударами артиллерии уже вытеснили подальше от блокпоста, а потом вдруг стал засыпать, что было удивительно после такого мощного психического возбуждения.

В три часа ночи его разбудил дежурный:

– Товарищ старший лейтенант, Чинар на связи…

Паша схватил тангенту:

– Барс!

– Значит, так, Барс! Завтра в десять утра группировка проводит видео-конференц-связь со штабом в Хмеймиме, Сурин будет заслушивать доклад о новом тактическом приеме боевиков. Докладывают Сомов, я и ты – как непосредственный участник боя. Все понятно?

– Так а что там докладывать? – спросил Паша с замиранием души – он вспомнил, как командующий требовал послать командира снайперской роты на родину, встретив того на совещании.

– Барс, не выноси мне мозги. Ты наворотил кучу дел – вот и думай! А если серьезно – распиши ход боя, расход боезапаса, потери наши и боевиков…

– У нас потерь нет.

– Ну и отлично! Обязательно надо это упомянуть. Генералы такое приветствуют.

– Надеюсь, презентацию со слайдами и фотоотчетом мне делать не надо? – сострил Паша.

– Шабалин, хватит паясничать! – рассмеялся Чинар. – Отсутствие презентации тебе, может быть, простят. Но это неточно!

– Спасибо.

– Спасибо не булькает. Выезжай не раньше рассвета. Мы тут с беспилотников сейчас отдельных боевиков вдоль дороги выявляем и бьем артой и двумя твоими «тяжелыми» снайперами. Так что отдыхай там, на элеваторе, утром приедешь. В штабе быть побритым и умытым. Все понятно?

– Так точно.

– Тогда конец связи!

Чинар отключился. Паша зевнул и, подумав, что придумает, о чем говорить, пока будет ехать, лег и мгновенно уснул.

К голове прикоснулось что-то обволакивающее и холодное, настолько холодной бывает броня танка на тридцатиградусном морозе – дотронься до нее теплой ладонью, ладонь к броне примерзнет – и эта холодная броня быстро высосет из тебя жизнь. Нестерпимый холод прикосновения заставил вздрогнуть, и Паша открыл глаза. Над ним висело какое-то серое туманное марево, постепенно приобретающее форму человека. Сквозь этот туман Паша видел всю позицию снайперского поста, сидящего в кресле Стешина, стоящего у прибора наблюдения одного из снайперов и Сагитова, который чуть поодаль разговаривал со вторым снайпером. Паше захотелось их позвать, но с удивлением он обнаружил, что не может раскрыть рта – вот эта серая холодная дымка была тому препятствием.

Туман оформился в силуэт человека, но Паша почему-то не мог разглядеть лицо, как и не мог встать со своего лежака, и даже не мог поднять руку, чтобы отогнать странное и страшное видение.

– Ты хорошо стреляешь, – знакомым голосом сказал мираж.

– Не жалуюсь, – ответил Паша, убедившись, что отвечать миражу он может, а попытка позвать Стешина опять не удалась.

– Ты сегодня убил тринадцать человек, – сообщил мираж. – Это много для первого раза.

– Не знаю, – ответил Паша. – Я еще не считал. Утром посчитаем.

– Ты считал, – сказал мираж. – Ты просто забыл. Страх смерти не позволил тебе осознавать происходящее в полной мере – не ведая прежде настоящего боя, ты испугался и искал пути к спасению своей жизни, поэтому мне пришлось помочь тебе, направить тебя на правильный путь. И ты молодец, профессионально справился со своей задачей. Признайся, что ты даже получил удовольствие от убийств.

– Я убивал врага, – возразил Паша, сразу давая понять собеседнику, как он будет оправдывать свои действия. – И это не убийство, это выполнение боевой задачи.

– Для кого-то он, конечно, враг, а для кого-то – живое существо. Жизнь которому дал не ты. Но ты забрал. Впрочем, это сейчас не важно.

– Кто ты? – Паша чувствовал, как от миража несет каким-то первородным ужасом, из которого и состоит собеседник, но этот ужас словно был отделен от Паши какой-то преградой, которая, впрочем, как он понимал, могла рухнуть в любой момент – стоит только повести себя как-то не так.

– Я твой друг, – ответил мираж.

– Ничего себе друг, – горько усмехнулся Паша. – Я даже лица твоего не вижу.

– И тем не менее.

– Это ты говорил со мной? – Паша вспомнил голос, который недавно требовал от него убивать и убивать.

– Да, – признался мираж.

– Зачем?

– А ты разве не видишь, как это восхитительно – забирать жизнь у врага?

– Разве это восхитительно? – спросил Паша. – Убивать людей?

– Конечно, – рассмеялся мираж. – Давай с тобой согласимся, что нет больше другого такого отменного наслаждения, как власть над судьбой другого человека, и особенно власть над его жизнью и смертью! И ты сегодня вдоволь насладился этой властью – в отношении своего врага. И знаешь, теперь ты совсем другой человек. Ты овладел великим таинством, знание которого не вернет тебя уже в прежнюю жизнь. Теперь ты всегда будешь думать о том, как кого бы еще лишить жизни… и получить от этого удовольствие!

– Ты мне не друг, – сказал Паша и тут же почувствовал стылое дыхание собеседника, которое несло не только холод могил, но и волны первородного страха. – Кто же ты?

– Я – эгрегор войны, душа воина, и я теперь твой друг до скончания дней твоих…

– Нет, – протестовал Паша.

– Чувствуешь, какой страх и ужас исходят от меня?

– Чувствую.

– Если ты будешь верить мне, весь этот ужас ты сможешь направлять на своего врага. А я буду тебе в этом помогать.

– Верить тебе? – спросил Паша.

– Верить мне, верить в меня. А я буду верить тебе.

– Я… – Паша не знал, что сказать, но в этот момент мираж вдруг стал расплываться и спустя мгновение исчез.

Шабалин почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Подскочил.

– Что?

Перед ним стоял один из снайперов.

– Вы просили разбудить в шесть часов, – сказал снайпер.

– Ага, – кивнул Паша. – Спасибо.

Он осмотрелся – на посту были снайперы и Денис Стешин, который дремал в кресле возле автоматического гранатомета.

– Как обстановка? – спросил Паша старшего поста.

– Товарищ старший лейтенант, – сержант сделал движение рукой в сторону блокпоста. – Блохастых отогнали далеко за блокпост. Всех живых, которых было видно, мы перебили. Сагитов сейчас будет выводить садыков для досмотра и сбора убитых боевиков.

– Кто-нибудь посчитал, сколько мы наваляли духов?

– Ну, мы посчитали, навскидку, – сержант показал лист бумаги, который копировал карточку огня и на котором точками было нанесено расположение тел убитых. – Из того, что видно, около сотни, из них снайперским огнем, думаю, больше половины мы положили.

– Ты лично сколько положил?

– Пятерых наглушняк точно, еще, возможно, троих ранил и потом добил троих в голову, – с гордостью за проделанную работу ответил снайпер.

– Молоток! – похвалил Паша. – Дай воды…

Снайпер протянул открытую бутылку минералки, и Паша сделал несколько глотков.

– Я десять завалил, – проснулся Стешин. – А сколько из АГСа – одному богу известно…

– Не богу, – сказал Паша и непроизвольно вздрогнул. – А эгрегору войны…

Шабалин вспомнил свой сон, вспомнил голос, услышанный им во время боя. Думать про это не хотелось, ибо это не только выходило за рамки разумных объяснений, но и больше смахивало на сумасшествие, чем на реальность, а признавать у себя «поехавшую крышу» Паша не собирался.

– Кто таков? – лениво спросил Денис.

– Приснилось, – отмахнулся Паша. – Организуй мне «такси» до Пальмиры! К подъезду через полчаса. Багаж – груз длиной метр двадцать, с оптическим прицелом…

– Есть, – кивнул Стешин. – Багаж ему еще подавай…

– Я не понял? Кто там бухтит? – возмутился Шабалин.

– Вырвалось, – отмахнулся Денис.

– Смотрите там, товарищ лейтенант…

Внизу взревел двигатель БМП, и одна машина, поднимая пыль, пошла за ограждение опорного пункта. На «бэхе» сидело человек шесть, ощетинившиеся автоматами и пулеметами, которым предстояло провести досмотр убитых боевиков.

Паша связался с дежурным по группировке и уточнил, закончили ли артиллеристы и снайперы охоту за боевиками вдоль дороги – еще не хватало попасть под огонь своих же соратников. Ему подтвердили завершение работ по очистке трассы – можно было ехать.

Пока было время, Паша прогнал через ствол винтовки пару патчей с щелочным раствором, с таким расчетом, чтобы масло «поработало», пока «такси» будет ехать в Пальмиру.

Дорогу он проскочил быстро и, войдя в свою комнату, с удовольствием снял боевое снаряжение. Дневальный принес воды, и Паша быстро умылся и побрился. Видео-конференц-связь с генерал-полковником Суриным предполагала появление докладчика в «офисной» форме одежды, каковой у Паши здесь не имелось по вполне объективным причинам. Не ждать со стороны Сурина разноса за появление в неустановленной форме – это значило не знать командующего, а Паша уже имел возможность убедиться в его отношении к себе, и поэтому оставалось только рисковать и явиться на совещание в полевой форме, в достаточной степени уже пропитанной сирийской пылью.

– Зато буду похож на боевого офицера, – сказал Паша, глядя на себя в зеркало, бритвой ровняя виски.

Позавтракав, Паша связался с Барченко, однако тот, сославшись на занятость, отмахнулся от него, напомнив, чтобы в десять ноль-ноль тот «был как штык». Шабалин вернулся к себе и на листе бумаги набросал доклад, внеся туда дальности стрельбы, расход боекомплекта, результаты поражения. К назначенному времени Паша подошел к штабу группировки, предъявил на входе пропуск и вошел в зал совещаний. Там уже находилось несколько человек, Барченко приветливо махнул рукой, но всем своим видом показал, что занят и к праздным разговорам не расположен. Появился Федяев, который тепло поздоровался и хлопнул рукой по плечу:

– А ты молодец, умеешь фестивалить…

– Товарищи офицеры! – Кто-то громко подал команду.

В зал вошли дядя Леша и начальник штаба группировки. Они заняли свои места, и Сомов без предисловий начал традиционный командирский спич:

– У нас не разведка, а абсолютно разложившееся амебное ничтожество, не способное смотреть и слушать даже под собственным носом! Как можно было упустить такую огромную массу боевиков? Не надо мне рассказывать про отвлекающие маневры с захватом опорных пунктов – вы, товарищ Барченко, должны были предусмотреть такой вариант действий!

Чинар, стоящий по стойке «смирно», понуро глядел в центр груди генерала – наиболее безопасное, с точки зрения военной практической психологии место наблюдения во время получения нагоняя. Обычно к майору-подполковнику российский офицер в процессе карьерного роста приобретает определенную степень «разносоустойчивости» и вполне прекрасно может чувствовать себя во время даже самых жестоких разочарований командования в его сторону. Судя по едва заметным ритмичным подергиваниям плеч начальника разведки, Барченко в это время, скорее всего, пел про себя какую-нибудь модную песенку. Ибо он хорошо знал правила игры – все, что сейчас эмоционально излагал дядя Леша, больше имело значение для борьбы с чарующей многих офицеров прокрастинацией (откладыванием важных дел на потом), чем для делового обсуждения недостатков в организации деятельности разведки.

Разнос продолжался несколько минут, в течение которых присутствующие сидели затаив дыхание, боясь встретиться с генералом взглядами, – дядя Леша в такие минуты испепелял людей безжалостно и беспощадно. Когда он, наконец, выдохся, Барченко, как ни в чем не бывало, начал сыпать цифрами и фактами, не отменяющими его вину, но демонстрирующими выявленные недостатки и понимание, как эти недостатки искоренять.

В это время на экране появился вид конференц-зала в Хмеймиме и крупным планом генерал-полковник Сурин, вид которого был еще более устрашающий, чем у Сомова. Доклад начальника разведки был прерван, началась видеоконференция.

– Пальмира, готовы? – спросил Сурин.

– Так точно, товарищ генерал-полковник, – бодро доложил Сомов. – Вижу и слышу вас хорошо!

– Докладывайте без предисловий!

– После отвлечения нашего внимания захватом опорных пунктов номер семнадцать, восемнадцать и девятнадцать, убедившись в том, что мы все наличные силы втянули в бои, противник, силами до пятисот человек, с началом темного времени суток, предпринял атаку на элеватор, применив новый тактический прием, суть которого заключается в максимальном рассредоточении пехоты как в период выдвижения к атакуемому объекту, так и в период атаки. Такое рассредоточение принесло врагу определенную неуязвимость от ударов нашей артиллерии и сделало бессмысленным нанесение по нему ударов силами ВКС.

– Как они смогли приблизиться к элеватору незамеченными? – спросил Сурин. – У вас есть в этом понимание?

– Доложит начальник разведки подполковник Барченко, – сказал Сомов.

– Давайте, – кивнул командующий.

– Внимание воздушной разведки, – Барченко встал, – обращено на перемещение одиночного автотранспорта, автоколонн, вьючных караванов или групп живой силы противника. Лицам, перемещающимся в одиночку, разведка внимание не уделяет, до последнего времени не принимая одиночных путников за разведывательные признаки подготовки наступательных действий. Мы считаем, что боевики, все пятьсот человек, разрозненно, поодиночке, в режиме полного радиомолчания, в течение светового дня совершили в широкой полосе марш по пустыне протяженностью более пятнадцати километров, после чего в назначенное время произвели согласованную атаку на элеватор.

– Что способствовало их скрытности? – спросил Сурин.

– У каждого убитого боевика при себе обнаружена маскировочная сетка под цвет пустыни, мы предполагаем, что из-за такой сетки в условиях их рассредоточения боевики приобрели определенную невидимость для наших средств воздушной разведки. А с учетом того, что марш совершался в дневное время, тепловизионные средства разведки нами не применялись. Ночью мы бы их увидели.

– Ясно, – кивнул командующий. – Как осуществлялось отражение атаки, какие были особенности?

– Доложит непосредственный участник боя, командир снайперской роты старший лейтенант Шабалин, – предложил Сомов.

Паша встал, чувствуя, как краснеют его лицо и уши. Как и тогда, когда Сурин прилюдно устроил ему выволочку на совещании в Хмеймиме, у него ощутимо задрожали колени.

– Старый знакомый, – вдруг сказал командующий, увидев Шабалина. – Вас еще не отправили обратно? Нет? Ну, тогда докладывайте!

– Товарищ генерал-полковник, – начал Паша, проглотив генеральский укол. – Согласно распоряжению командующего ОГ «Пальмира», вчера я прибыл на опорный пункт «Элеватор». После завершения операции по возвращению захваченных опорных пунктов, для проверки несения службы выставленной мною снайперской группы, а также для проверки боя винтовок, оснащенных прицелами для стрельбы ночью, я решил остаться на элеваторе до утра. В двадцать два ноль-ноль в ночной прицел я увидел силуэт человека в запретной зоне, затем мною было обнаружено еще несколько человек, приближающихся к элеватору. После объявления тревоги в приборы наблюдения я увидел более сотни человек, которые были сильно рассредоточены по фронту и в глубину. Расстояние между отдельными людьми превышало 50–70 метров. Там, где они в начале атаки группировались, я наносил им поражение из «АГС-17», однако эффективность огня была невысокой. Огонь из пулеметов, который вели садыки, также не давал результата. Когда до наступающего противника оставалось пятьсот метров, я подал команду на выполнение приема, именуемого «срыв атаки пехоты противника снайперским огнем». Поражение одиночных целей лучше всего вести из снайперского оружия. До момента подхода основной массы боевиков к линии минно-взрывных заграждений нами было уничтожено порядка ста боевиков, в том числе до двадцати гранатометчиков и пулеметчиков, что в последующем не позволило боевикам в полной мере обстреливать элеватор с близкого расстояния…

– Вы тоже вели огонь из снайперской винтовки? – спросил командующий.

– Так точно, товарищ генерал, – кивнул Паша. – После того, как убедился в бесполезности автоматического гранатомета, а начарт группировки отказал мне в приеме целеуказания, сообщив, что наведением огня батарей занимается корректировщик из ССО…

– Сколько лично вы уничтожили боевиков, стреляя из снайперской винтовки?

Паша на секунду замялся, в голове мелькнуло «эгрегор войны…».

– Тринадцать, товарищ генерал, – ответил Шабалин, слыша вокруг себя одобрительные возгласы присутствующих на совещании офицеров.

– Хорошо, – кивнул Сурин. – Продолжайте доклад!

– После того, как боевики натолкнулись на минное поле, они непроизвольно стали скучиваться, тогда мы снова открыли огонь из «АГС», в это же время огонь артиллерии также стал эффективным, в результате чего боевики понесли потери и прекратили попытки приблизиться к элеватору. В дальнейшем, под ударами артиллерии и огнем снайперов, враг был окончательно рассеян. В моей снайперской группе потерь не имеется, у садыков погиб один солдат и шестеро получили ранения. Ранен советник Сагитов.

– Как считаете, – спросил командующий. – Если бы они организовали такую атаку во время пылевой бури, каков был бы исход боя?

Паша уже тоже думал об этом, и от этой мысли ему было не по себе.

– Товарищ командующий, если бы боевики предприняли атаку на элеватор во время пылевой бури, скажем, в средствах защиты дыхания и глаз, они смогли бы пройти необнаруженными вплоть до линии минно-взрывных заграждений, а на оставшейся дистанции мы бы уже не смогли остановить такую толпу.

– То есть, элеватор сейчас мог быть в их руках? – спросил Сурин.

– Теоретически – да, – согласился Паша.

– Что-то еще можете пояснить?

Паша секунду думал, о чем еще можно поведать командующему, но в голове отчего-то было пусто. Метнув взгляд на экран и посмотрев на самого себя, на настороженное лицо и запыленную полевую форму, он бросил хорошо отработанную фразу:

– Командир стрелковой роты снайперов старший лейтенант Шабалин доклад закончил, разрешите принять замечания?

– Генерал Сомов! – Сурин повысил голос.

Дядя Леша поспешно встал.

– Я!

– Почему у вас старший лейтенант командует ротой снайперов?

Сомов развел руками, не в силах понять, куда клонит командующий.

– У вас такой грамотный и решительный офицер, а вы его в старших лейтенантах держите! Непорядок! К двенадцати ноль-ноль представление на присвоение Шабалину очередного звания должно быть на моем столе! Сегодня же его подпишу, я полномочен это сделать!

– Есть! – отчеканил Сомов.

– А вы, – всем мгновенно стало ясно, к кому конкретно обращается командующий, – товарищ капитан, на основании полученного опыта подготовьте развернутый доклад о новом тактическом приеме противника и способах его локализации. Три дня вам хватит?

– Так точно, товарищ командующий! – ответил Паша, потрясенный внезапным разворотом событий.

В голове мелькнуло: «Со слайдами и фотоотчетом…»

После совещания Сомов пригласил Шабалина к себе и в кабинете пожал ему руку.

– Признайся, было страшно?

– Я оттуда сбежать хотел, – честно сказал Паша. – Как увидел, сколько их на нас прет…

– А что же не сбежал?

– Стрельбой увлекся, товарищ генерал. Как они стали падать, уже оторваться не мог… словно держало что-то, и даже… как сказать…

– Удовольствие получал? – прищурился Сомов.

Паша молча кивнул.

– Это бывает, – сказал генерал и достал из шкафа бутылку коньяка с двумя рюмками. – Сейчас немного накатим за твои звезды, – и неожиданно пропел: – Звезды капитанские ты выслужил сполна, аты-баты, аты-баты…

Выпив коньяк, Паша спросил:

– А откуда вы про удовольствие знаете?

Спросил и вспомнил, что Сомов свои лейтенантские годы провел в Афганистане и совершенно точно мог знать то, что ночью пришлось пережить Шабалину.

– Дух воина, Паша, – вдруг ответил генерал, – приходит только к настоящему бойцу. А если приходит, то уже не отпускает никогда… а чтобы ты не сошел с ума, он дает тебе возможность наслаждаться этим кошмаром.

– Он назвался эгрегором войны… – чуть слышно сказал Шабалин. – Пришел ко мне сегодня во сне… и рассказал много интересного.

– Он еще и не тем представится, – ответил Сомов и рассмеялся. – Не ты первый, кто мне про него рассказывает. Ты, кстати, крещеный?

– Нет, – смутился Паша. – Как-то не довелось. Это плохо?

– Это правильно, – сказал генерал.

– Почему?

– Потому что это не наши боги. Про своих богов мы крепко забыли. А зря. Именно они русскому человеку помогают, и никто другой…

– Товарищ генерал, вы – язычник?

Сомов усмехнулся и налил еще:

– Скажем так: я верю правильным богам. А они верят мне. Так и живем, помогая друг другу.

Шабалин по-новому взглянул на дядю Лешу: генерал говорил то, чего от него никогда нельзя было услышать, да что услышать, даже предположить нельзя было, что он может такое сказать.

– Я реально не мог остановиться, когда видел результат, – сказал Паша. – Словно стрелял не я, а кто-то другой…

– Значит, так было надо, и стрелял не ты, а он – пока ты праздновал труса и готовился бежать. А он показал тебе пример, что нужно делать, и когда ты поверил в него, поверил в себя, тогда он и отпустил тебя. А потом пришел к тебе во сне и все объяснил.

– Я не знаю, как мне это все принимать, – сказал Паша.

Генерал открыл ящик стола, порылся там и протянул Паше небольшой медальончик на шнурке:

– На, носи. Дарю.

– Что это? – Шабалин принял подарок.

– Оберег. Коловрат. Полезная штука, не потеряй.

– Спасибо… как это будет выглядеть?

– Нормально это будет выглядеть, Паша! – сказал Сомов. – Носи смело. Перед лицом смерти русское воинство всегда вспоминает правильных богов…

От генерала Паша вышел каким-то опустошенным, хотя весть о присвоении ему давно ожидаемого звания капитана и радовала, но все же она не могла поглотить откровения Сомова.

– Точно крыша едет, – резюмировал Паша.