В такую ночь, кажется, вся Вселенная открывается. Глянешь в небо, и голова кружится. Звезд высеяно — и больших и малых — цветов разных и сияний всяких. И всё это не просто мерцает-светит, а еще вроде как дышит, движется что-то там. Будто в механизм часов Господа Бога заглянул. Вращаются шестеренки галактик, цепляют друг друга, и сияет весь этот мудреный мир какой-то удивительной радостью творения. Сияние передать можно, движения отдельные описать, а объема не передать. Слов не хватит, потому как дух захватывает. И никакого чувства хаоса, напротив, размеренность и предначертанность во вселенском устройстве. В глазах рябит… Но важно — увидеть ту главную звезду — Вифлеемскую. Ночь-то рождественская… А на земле топчется с ноги на ногу всего-навсего бренное тело, запрокинув голову в чарующее ночное небо, душа же будто соединилась невидимым лучом со всей этой звездной кутерьмой.

И скользит душа по лучу и теряется в мириадах миров, в завихрениях туманностей, и непонятно, то ли она за взглядом, то ли взгляд за ней едва поспевает. Ночь же пронизанная, будто примороженная, а не привороженная даже вселенской тайной, ширится и объемлет маленький человеческий мир, наполняя его чудесами для тех, кто умеет видеть и слышать небо. Для тех, кто очень в них нуждается, для тех, кому в эту ночь не хватает любви и заботы.

Вдруг две маленькие, как крупинки, звезды сорвались с разных частей неба и ринулись вниз по наклонной к центру горизонта территории, столкнулись на середине пути и превратились в небольшую, но очень красивую вспышку.

— Вау! — восхитился Ильяс, который никогда ничего подобного не видел. — Вау, — повторил он, как человек современный, и добавил, как учил его дед: — Хвала Аллаху, господу миров!

Несмотря на свое бедственное состояние, Ильяс не мог не восхититься увиденным. Он даже забыл, что смотрел в ночное небо от великой печали. Идти ему в этом чужом северном городе было некуда, даже добраться до аэропорта, где можно было встретить земляков, и получить хоть какую-то помощь было не на что. Можно было радоваться, что прораб, выгоняя его с работы накануне праздника, милостиво швырнул ему хотя бы паспорт. И чужой город, сияющий не только окнами и огнями реклам, но и огромными белоснежными сугробами, никуда не звал его. Поэтому у Ильяса появилось время смотреть в небо. Много времени… А обида шептала ему, что теперь он вправе забрать честно заработанные деньги там, где они плохо лежат. Надо только хорошо подумать. Найти такое место или такой карман. И пусть потом кто-нибудь другой рассказывает про кризис и про то, что хозяин стройки вдруг разорился…

— Вы тоже это видели? — фразу произнес мужчина, который будто из-под земли вырос рядом.

Прежде чем ответить, Ильяс внимательно посмотрел на него: статный, седой, без головного убора, в длиннополом черном пальто и дорогих лаковых ботинках… Явно из тех, кто не думает, из какого кармана достать деньги. Точнее, электронную карточку.

— Видел, — сухо ответил Ильяс.

— Мне кажется, вас что-то печалит, раз вид такого удивительного неба не радует вас, — вкрадчиво и очень вежливо предположил мужчина. Но именно эта вежливость раздражала Ильяса. Более того, он из-за нее мог считать себя хозяином положения.

— Вы у каждого гастарбайтера спрашиваете, как у него дела? — иронично поинтересовался Ильяс.

— Нет, конечно, я редко бываю на улице.

— Много работаете? Офис-мофис?

— Не только поэтому, — уклончиво ответил мужчина и вдруг представился и протянул руку: — Меня зовут Илья Сергеевич.

— Ильяс, — он вынужден был протянуть руку в ответ.

— Ух ты, — удивился мужчина, — мы тезки. Просто у вас вариант арабский.

— Ну да… — сам удивился Ильяс и позволил себе немного оттаять.

— Так в чем же ваша проблема? — участливо спросил Илья Сергеевич.

— Мировой финансовый кризис, — начал издалека Ильяс, но Илья Сергеевич не дал ему договорить и задал другой вопрос.

— Вы очень хорошо, почти без акцента говорите по-русски. А возраст… Ну вы точно не в СССР родились.

— Точно. Просто у меня отец был учителем русского языка. Его Ильхом зовут… звали.

Он был очень хороший человек.

— Был?

— Да, он умер.

— Извините.

— Ничего. Он давно умер. Я старший сын, должен заботиться о семье, и вот я приехал сюда, а тут случился этот проклятый кризис.

— Вам не заплатили и выставили на улицу в рождественскую ночь, — догадливо продолжил Илья Сергеевич.

— Точно.

— М-да… Не по-христиански…

— Да это вообще не по-каковски!.. — дал волю возмущению Ильяс. — Я просил денег хотя бы на билеты!..

— Вы позволите мне помочь вам? — перебил его Илья Сергеевич.

— Позволить? — переспросил Ильяс. — С чего бы вам это делать? — Он посмотрел на Илью Сергеевича с таким недоверием, что тот очень смутился.

— Беда нашего времени в том, что мы уже перестали доверять добру. Это страшно, — печально сказал куда-то себе под ноги Илья Сергеевич. — Мы в добре видим подвох!

Последние времена… Явно последние… Но, — оживился он вдруг, — в рождественскую ночь должны происходить чудеса. До́лжно совершаться добро. Понимаете?

— Понимаю, — криво ухмыльнулся Ильяс, — прораб так и сказал: с Рождеством тебя, чурка…

— Не обижайтесь на него. Он просто недалекий человек. Вы ведь тоже как-то между собой называете русских?

— Валенки… иваны… — начал вспоминать Ильяс. — Кляты мурики! Это хохлы так говорили, которые с нами работали.

— Ну вот, — облегченно вздохнул Илья Сергеевич, — знаете, моя соседка Валентина Петровна — очень добрая старушка, она приготовила мне рождественского гуся, есть немного вина… Сама она побежала на службу в храм.

— А вы? — спросил Ильяс. — Вы не пошли в храм? У вас же праздник… Мы Ису почитаем как пророка.

— Если Христос узнает, что я вместо того чтобы пойти на службу, помогал человеку, Он не обидится.

— Даже если этот человек мусульманин?

— Человек — вот главное. Пойдемте ко мне, — запросто предложил Илья Сергеевич, — через Интернет можно заказать вам билет на самолет…

— Вы что, дадите мне денег?

— Конечно, вы же вернете, — удивился недоверию Илья Сергеевич, — вы же тезка. Разве не так?

— А-эм… — Ильясу вдруг стало стыдно, он увидел этого пожилого статного мужчину насквозь. Илья Сергеевич располагал к себе без всяких объяснений, просто потому, что был добр от природы. Ильяс пожалел, что отнесся к нему с недоверием.

— Какое удивительное, какое глубокое и какое насыщенное сегодня небо, — Илья Сергеевич восхищенно шептал, запрокинув голову. — У Ангелов много работы.

— Вы в это верите? — Ильяс тоже обратил взор к небу.

— Ну… У меня даже выбора нет.

— Как это — нет?

— Ну… у каждого человека есть данный Богом выбор: верить или нет. А у меня нет.

Я просто верю и всё.

— Вы что, их видели? — грустно улыбнулся Ильяс.

— Как вас, — спокойно ответил Илья Сергеевич, — понимаю, — опередил он недоумение гастарбайтера, — я выгляжу, как сумасшедший. Очень жаль…

Ильясу снова стало стыдно. Он вспомнил, что в Фергане его ждут младший брат и младшая сестра, ждет бабушка, ждет Чинара…

Младшие тоже верят в чудеса, от этого они немного счастливее, чем Ильяс, чем бабушка, вся жизнь которой — это только труд и ничего более. И вот Ильяс не сможет сделать для них маленькие чудеса: хотел всем привезти подарки. А теперь стоит под холодным русским небом, пялится в него вместе с добрым, но явно сумасшедшим пенсионером, которого сначала принял чуть ли не за олигарха. Странные и разные эти русские. Были такими большими и сильными, и что с ними стало? На что они себя растратили? Почему половина русских продолжают считать себя великим народом, а другая половина спивается и заискивает перед Западом? Какая половина победит или останется? Или, как говорил мулла, через какое-то время русских останется столько, что можно просто будет прийти на то место, где они были. Они с настороженностью смотрят на нас, мы — на них. Отец говорил, что когда-то у него был русский друг, и этот друг был самым верным. Но его убили на улицах Ферганы… За то, что он был русским. А здесь — на этой улице — запросто могут убить Ильяса. Но вот стоит пожилой мужчина, и в глазах его светится добро. У него серые глаза… А у Чинары — голубые. Удивительное сочетание. Сама она бронзовая, волосы тёмные, но с золотым отливом, а глаза — голубее неба! Может, где-то в прадедах у Чинары есть вот такой сероглазый Илья Сергеевич. У него, наверное, в юности глаза тоже были светлее и ярче, но потом их затянуло пеленой прожитых лет. У отца были такие же… Уже не карие, а похожие на пересохшую почву.

— Я верну вам деньги. Прорабу всё равно придется с нами рассчитываться. У нас всё было по закону. Договор, карточка миграционная… Хотите посмотреть мой паспорт?

— Зачем? Чтобы поверить? — улыбнулся Илья Сергеевич. — Не надо. Мы не в банке.

* * *

Квартира Ильи Сергеевича оказалась маленькой, но уютной. Две комнаты и кухня, стены которых превращены в стеллажи для книг. Тут не нужны не водоэмульсионка, ни обои, — тут со всех сторон корешки книг. Даже на кухне есть книжная полка.

— Вы всё это читали? — восхищенно спросил Ильяс.

— Нет, очень хотел бы, но просто не успел и уже не успею.

— Отец тоже много читал… На русском… — Шагая вдоль стеллажей, Ильяс нечаянно налетел на инвалидное кресло-каталку, которое стояло у кровати в спальне. — Извините, зазевался.

— Да ничего страшного. У меня как раз к вам просьба. Поможете?

— ? — обратился во внимание Ильяс.

— Хочу передвинуть кровать к окну. Там хоть и дует, но зато видно небо.

— Конечно, помогу. — Ильяс тут же взялся с одной стороны за спинку кровати. — Туда двигать?

— Туда.

Они быстро и легко переставили кровать, как просил Илья Сергеевич.

— Ну, а теперь нас ждет гусь, которого запекла Валентина Петровна. Очень добрая у меня соседка. Очень. Если б не она, я, наверное, с голоду бы умер. Прибирает, готовит, стирает… Как за ребенком, за мной смотрит.

— Моя бабушка тоже помогает одинокому соседу, — добавил Ильяс.

— Время такое. Все торопятся. Пожилые люди предоставлены сами себе.

— У нас не так. Мы уважаем старших, — твердо возразил Ильяс, — а соседу бабушка помогает не потому, что его дети бросили или мало ему помогают, а потому что ей самой так хочется.

— Ну и слава Богу, — улыбнулся Илья Сергеевич. — Вы немного вина выпьете или ислам запрещает?

— Немного можно. Ночью Аллах не видит, у меня друзья так шутят. Они современные люди.

— А вы, Ильяс?

— А я?.. Не знаю… — Ильяс по-прежнему бродил вдоль книжных стеллажей и все больше думал об отце. После его смерти книги вынесли в сарай. Старые книги с пожелтевшими страницами. На место книжных шкафов поставили современную мебель, новенькую аудиоаппаратуру. Удачная халтура в Москве тогда подвернулась. Строили торговый центр. «Да, странная нынче экономика, — подумал Ильяс, — магазины строим, — а заводы не строим. Что будет продаваться в магазинах?»

Илья Сергеевич между тем включил компьютер и стал искать в Сети заказ авиабилетов.

— А вы кем работаете или работали? — спросил Ильяс.

— Я писал книги для детей.

— Писатель?

— Ну… можно так сказать.

— И много написали?

— Как посмотреть. Ну… вон… на той полке…

— А почему для детей? Детей любите? — Ильяс раскрыл одну из книг, бесцельно полистал.

— Люблю. Как же детей не любить. Они же ангелы.

— О! У меня младший брат такой ангел, — усмехнулся Ильяс, — шайтан, а не ангел. Только и успеваю его из неприятностей всяких вытаскивать. — Он подошел к столу, за которым сидел Илья Сергеевич, и увидел фотографию в рамке: молодой Илья Сергеевич с красивой женщиной и двумя мальчиками. Скорее всего, погодками. У женщины были голубые глаза, как у Чинары. Не голубые даже, а почти бирюзовые. Но женщина была блондинкой.

— Это ваша семья?

— Да.

— Они куда-то уехали.

— Да. — Илья Сергеевич неотрывно смотрел на экран ноутбука.

— На нем пишете?

— Ага, если Валентина Петровна не против.

— Как не против? — удивился Ильяс.

— Она за моим режимом следит. Чтобы не переработал.

— А-а-а…

— Ну вот, билет на завтра, до Ташкента.

До Ферганы от нас не летают.

— Ничего, там я доберусь. — Ильяс стоял рядом, покусывая нижнюю губу в нерешительности, ему хотелось сказать что-нибудь очень теплое Илье Сергеевичу, но он не находил слов, да и не решался.

— А сейчас — за стол! Полночь скоро, праздник. Сейчас начнут запускать фейерверки. Те, которые от Нового года остались. Глупо у нас в стране получается. Рождество после Нового года…

— Илья Сергеевич, — наконец-то решился Ильяс, — я обязательно верну вам все деньги. Может, не сразу, но обязательно верну.

Вы хороший человек. Таких сейчас не бывает. Мой отец был таким…

— Это самые лучшие слова, которые ты мог сказать мне. — Илья Сергеевич опустил взгляд, потому что на глаза у него навернулись слезы.

— Я верну. Правда.

— Я знаю. Пойдем за стол. Думаю, тебе лучше приехать сюда уже в апреле. Кризис-то надуманный. Всё уляжется. Весной работы будет больше.

— Я так и поступлю. Вы хоть и сумасшедший, но мудрый, — улыбнулся Ильяс, — простите…

— Да ничего.

— Я просто думаю… Вот как на вас со стороны посмотрят? Подобрал какого-то первого встречного на улице, нерусского, да еще дал ему кучу денег на билеты…

— Ах! Чуть не забыл! — спохватился Илья Сергеевич. — Вот. — Он взял с полки книгу и вынул конверт, который лежал между книг. — Тебе нужны будут подарки твоим близким… — И торопливо упредил недоумение, от которого Ильяс потерял дар речи. — Бери-бери. Здесь не так много. Гонорар за последнюю книгу. Тебе сейчас нужнее.

У меня еще пенсия. И Валентина Петровна.

Бери же…

— Что скажут ваши близкие?.. — Ильяс покосился на фотографию.

— Ничего не скажут. Точно.

— Храни вас Аллах! — теперь уже на глаза Ильяса выступили слезы.

— И тебя храни Бог, — улыбнулся Илья Сергеевич. — Пойдем, если мы сейчас не съедим гуся, Валентина Петровна будет меня с самого утра ругать. Там еще и пюре… А вино у меня крымское. Настоящее. Каберне «Массандра». Друзья прислали.

Они просидели до самого утра. Запеченный гусь с золотистой корочкой, пюре, зелень и красное вино окончательно расположили их друг к другу. Ильяс рассказал о своей семье, о Чинаре. О том, что они мечтают пожениться, но нужно заработать десять тысяч долларов на свадьбу. Меньше не получится. Нет, калым теперь уже пережиток. Калым может быть у богатых. Простые люди хотят счастья своим детям, и так же, как в России, родители жениха и невесты складываются на свадебные расходы. Но свадьба обязательно должна быть пышной. Шумной. Гостей должно быть много. И должны быть важные, именитые гости. А Чинара… Она такая стройная и немного высокая. Как немного высокая? Ну… немного выше, чем принято. Кем принято? Откуда стандарты? Ну, на Западе она была бы топ-моделью, а на Востоке надо быть чуть меньше… Чуть-чуть… Может, поэтому на нее еще никакой олигарх-бай глаз не положил…

Илья Сергеевич в основном слушал, спрашивал и задавал такие вопросы, что Ильясу самому было интересно на них отвечать.

И когда Ильяс хотел задать какой-нибудь свой вопрос, хозяин дома опережал его на долю секунды, и приходилось уступать старшему. После семейных историй Ильяс рассказывал о древнем Самарканде, Коканде, об Улугбеке и его деде — хромом Тимуре. О том, какой красивый весенний праздник Навруз… За беседой они даже не заметили, как пролетело время, и, когда зазвонил телефон (диспетчер сообщила, что такси ждет у подъезда), они с удивлением заметили, что за окном огромными хлопьями летит снег. Весь мир удивительно обновился.

— Русская зима, настоящая, пушистая…

Я в Европе работал, там нет такой, даже если есть снег, — сказал Ильяс.

— Да, — согласился Илья Сергеевич.

— Вы мне забыли дать свой мобильный телефон.

— Ах да, — смущенно спохватился Илья Сергеевич, как будто и не собирался этого делать.

Он черкнул на блокнотном листе цифры, имя и протянул его Ильясу.

— Если долго не буду отвечать, значит, в больнице, — пояснил он.

— Я всё равно приеду и отдам долг.

А они, — Ильяс неопределенно кивнул за окно, — отдадут мне. Я полгода не за «доширак» работал.

Когда Ильяс вышел из подъезда на улицу, он оглянулся, надеясь, что его новый старший товарищ смотрит в окно. Но за стеклом никого не было. Он глубоко вздохнул удивительно свежий воздух и посмотрел на небо, откуда падали вчерашние звезды. Мириады звезд. Ему нужно было сказать несколько слов небу, и он сказал, специально ломая русский язык акцентом:

— Папа, какой тебе большой рахмат за то, что ты заставлял меня учить русский. Какой рахмат, тебе, отец! Принимай гостя лучше, чем собственного отца… — пришла в голову пословица. — Нет, так не бывает, — он еще раз оглянулся на окна Ильи Сергеевича. — Пока есть разум, узнавай людей… — вспомнил он вслух еще одну древнюю пословицу и сел в такси, за рулем которого оказался его земляк.

— На ташкентский торопишься? — спросил таксист.

— Уважаешь язык, уважаешь народ, — ответил вдруг отцовской пословицей Ильяс, отчего земляк настороженно на него покосился, но потом быстро перевел в понятное для себя русло: — У русской девочки Рождество праздновал?

Ильяс не стал ему отвечать. Спросил, сколько стоит такси до аэропорта. Земляк с широкой улыбкой назвал двойную цену… Как брату, сказал он.

* * *

В этот город Ильяс вернулся, как и говорил ему Илья Сергеевич, в апреле. Даже не потому, что так он так посоветовал, а потому что так сложилось. Почти четыре месяца он изо дня в день звонил своему старшему товарищу из далекой Сибири, но телефон был отключен. А потом позвонил тот самый прораб, извинился за грубость в рождественский вечер, сослался на то, что и сам тогда остался без зарплаты, но теперь обещал, что постепенно всё выплатят, а бригаду надо собрать снова. Документы для договоров он уже готовит. «Ты же мастер, Ильяс», — уважительно сказал прораб в конце разговора.

Когда Ильяс спустился по трапу на летное поле, он снова увидел снег. Снежинки летели огромными хлопьями, словно вырезанные из салфеток, и падали плашмя на голые бетонные плиты. Было промозгло и зябко, отчего казалось, что сейчас даже по сибирским меркам не апрель, а ноябрь.

А дома уже отцвел урюк… По внешним признакам Ильяс заметил, что город уже успел оттаять после долгой зимы, но вот она вернулась снова, будто что-то забыла. «Как они здесь живут?», — спросил он сам себя, одновременно задаваясь вопросом о том, что нужно пообещать Абдураимову Ильясу, дабы он согласился провести остаток своих дней в Сибири. Он согласился бы переехать сюда лишь по одной причине: если б здесь жила Чинара. «Чинара — восточный платан, — вспомнил, как над именем его любимой задумался в ту ночь Илья Сергеевич. — Это дерево в Древнем Египте считалось воплощением богини неба Нут». «Красивая богиня?» — спросил тогда Ильяс. «Как небо» — улыбнулся Илья Сергеевич. «У нее каштаново-золотистые волосы, немного вьются… только глаза голубые» — сообщил Ильяс. «Небо в золотой оправе» — тут же нашелся писатель. Ильяс так и сказал Чинаре при встрече: ты мое небо в золотой оправе… Ей очень понравилось. «Ты не начал писать стихи?»

И теперь, вспоминая ночной разговор, Ильяс почувствовал, как в душе у него что-то дрогнуло, ему захотелось сделать что-то доброе и значимое для Ильи Сергеевича. Он подхватил сумку и ринулся на стоянку такси. Почти не удивился, что оказался в той же машине, что в январе везла его в аэропорт. Земляк не вспомнил его, потому повторно дал визитку с телефоном (если вдруг понадобится такси) и рассказал местные новости.

У подъезда Ильяс остановился, посмотрел в окна. Они показались ему серыми и безжизненными. Какое-то недоброе предчувствие скользнуло в душу. Потом он долго и настойчиво звонил в дверь, но никто не открывал. Уже собрался было уходить, как приоткрылась дверь напротив, и в проеме показалось настороженное лицо старушки.

— Чего шумишь? Видишь, нету там никого…

— Не вижу. Дверь ведь не открывают.

А вы — Валентина Петровна, — догадался Ильяс.

— Откуда знаешь?

— Мне Илья Сергеевич про вас рассказывал, а гуся вы готовите замечательно.

— Гуся? Какого гуся? — подпрыгнули седые брови.

— Мы на Рождество с ним ели. Он в храм из-за меня не попал.

— В храм?

— Да, он помог мне очень. Мне надо ему долг отдать.

— В Рождество, говоришь, — прищурила старушка белесые глаза, стараясь внимательнее рассмотреть гостя. — Где он тебя нашел-то?

— На улице, в двух кварталах отсюда. Мы на небо смотрели. Вместе… А потом мы еще кровать двигали…

— Кровать! Ой, Господи! Сколько же он меня, дуру старую, просил… Небо хотел видеть. На небо, говоришь, смотрели… очень это на него похоже. А во что он был одет?

— Темное такое длинное пальто. Шарф белый. И ботинки лаковые.

— Ух! — всплеснула отчего-то руками Валентина Петровна, а потом закрыла лицо ладонями и заплакала.

Ильяс теперь окончательно почувствовал беду и помрачнел. Он не решался ничего говорить, просто стоял и ждал.

— Пойдем-ка, — позвала старушка за собой в свою квартиру. — Как хоть тебя зовут-то?

— Ильяс. Я тезка Ильи Сергеевича.

— Заходи-ко, Ильяс. Заходи. На кухню пойдем, чай будешь?

— Зеленый, если можно.

— Я и сама зеленый уважаю. И Илья Сергеевич любил.

— Почему любил?

— Ты это… ты садись… садись…

По щекам Валентины Петровны теперь уже безостановочно текли слезы. Она и не пыталась их скрывать. Дрожащей рукой зажгла конфорку, поставила чайник. Села напротив.

— Ильяс, послушай, сосед мой умер в Рождественскую ночь.

— Когда я уехал? — испугался Ильяс.

— Тут не всё просто… Тут чудо, понимаешь?

— Понимаю, он мне про это чудо всю ночь твердил. Говорил, в рождественскую ночь должны быть чудеса.

— Господи!.. — снова всхлипнула Валентина Петровна. — Всем соседям я говорила, что он как праведный Иов. Он ведь не ходячий был, понимаешь?

— Как не ходячий?

— Да так, еще после аварии в восьмидесятом! У него вся семья тогда погибла, а он выжил. Вот только неходячим остался.

— Это… на фотографии?.. Семья?..

— Значит, ты точно у него был, раз фотографию видел.

— Красивая белокурая женщина и два мальчика. И он — молодой еще.

— Оленька, Саша и Володя… Я их всех знала. Илья Сергеевич потому детские книги и писал, что как бы для сыновей. Понимаешь?

— Понимаю, — у Ильяса в горле стоял комок. Такой большой и такой угловатый, что проглотить его было невозможно. Он проталкивал слова еле-еле, где-то по самому краю: — Но ведь он пришел туда сам… Мы видели, как упали две звезды…

— Да верю я тебе. Не поверила бы — никогда бы к себе не пустила. Ты как про кровать сказал, сразу всё поняла. Мы же утром, когда пришли его проведать, с праздником поздравить, он и лежал на кровати. Долго гадали, кто же передвинул-то. Я-то боялась, что дует от окна. На пластиковые всё денег не хватало. Рамы старые, деревянные, ветер гуляет, а ему простудиться — легко. Понимаешь?

— Понимаю.

— А он всё просил. Видеть, говорит, хочу, Петровна, небо… А я, дура старая!

— Он мне денег дал. На дорогу… На подарки…

— Это он, я знаю, — шептала сквозь слезы Валентина Петровна, — он и моему сыну на машину дал. Просто так. Похороните, говорит, только рядом с моими, землю я выкупил. А так, мол, зачем мне деньги. Понимаешь?

— Понимаю, — снова повторял Ильяс, но ничего не понимал, кроме одного — ему почему-то хотелось плакать вместе с этой старушкой.

— А пальто-то… Он тогда в нём и ехал. Гололед был. Из больницы его в этом пальто привезли… В ботинках этих лаковых. И он сказал мне: убери это всё. Выброси.

А я не выбросила! — Валентина Петровна засеменила к шкафу в прихожей и достала оттуда знакомое пальто. — Берегла! Нафталин, химчистка… гладила… Под полиэтиленом оно висело. Ты не мог этого знать.

Понимаешь?

— Нет, — наконец-то сказал Ильяс и заплакал. Он достал из кармана тот самый конверт. — Вот, деньги. Я должен ему отдать. А это, — он достал из большой спортивной сумки огромный букет красных роз, — для его жены. А тут еще зелень, мумие привез, подарки… Я должен ему отдать! Я обещал! Если это был не он, то — кто? Ангел, что ли? Он мне всё время говорил, повторял — у Ангелов в рождественскую ночь много работы. Рассказывал, как Ангелы пришли не к царям, а к простым пастухам, потому что у тех не было гордыни…

Потому что это радость для всех, а не для сильных мира сего.

— А он и жил как Ангел, — Валентина Петровна вдруг успокоилась, только говорить стала тихо и смиренно, — удивительной доброты был человек. Ему с каждым днем делалось хуже, а он становился добрее. Другие так обозлятся — почему так со мной, за что? А Илья Сергеевич только добрее становился. Расстраивался лишь последнюю неделю: ребятишки дворовые колядовали, а он на коляске не всегда успевал двери открыть, чтобы конфет им дать… И книжек… Гусь-то правда понравился? — спросила она вдруг как о чем-то очень важном.

— Очень!

— А я переживала. В храме стою, думаю, как он там один…

— Вы мне могилу покажите. Надо цветы увезти. Я такси закажу.

— Да покажу, милый, покажу…

— Может, он в последнюю ночь встал?

— Врачи сказали, что еще до полуночи сердце остановилось. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в небо. И телевизор включенный был за спиной…

— Не, телевизор мы даже не включали. Разговаривали. Долго разговаривали.

— Видишь, не всё совпадает…

— Всё. Совпадает всё. Потому что такого человека больше нет.

— Это точно, — печально согласилась Валентина Петровна. — А еще говорят — чудес не бывает. Он верил.

— Он сказал, что у него выбора нет. Только верить.

— И тебе сказал?

— Сказал… Он говорил, что любовь — это чудо. Что рождение детей — это чудо. Что моя девушка похожа на богиню неба… Поэтично так сказал. Ее Чинара зовут…

— Чинара? — встрепенулась старушка.

Валентина Петровна быстро встала и направилась в комнату, оттуда вернулась с книгой, которую открыла на первой странице, где от руки был автограф.

— Вот, а я тут гадала, кому это. Думала, дереву, что ли, подписал.

— Я хотел попросить у него книгу на память… Постеснялся…

— Значит, это тебе, — улыбнулась она сквозь слезы. — В руках у него была.

«Чинаре и ее детям. Дотянуться до русского неба», — прочитал Ильяс.