Сорок один

– На этот раз вопросов будет немного, – говорит Ноэль.

Ровно в семь она подошла своей торопливой походкой, а я уже ждал на стуле, который я, пожалуй, могу назвать моим стулом для бесед, ведь скольких людей я на нем принял. Интересно, что еще происходило с этим стулом: наверное, кто-то в него выпускал газы, кто-то лизал, или бился о него головой, или ерзал по нему, неся какую-нибудь белиберду. Мне нравится сидеть на стуле, у которого есть история.

Я уже не надеялся, что Ноэль появится, так что даже не хотел идти, но потом решил, что лучше я приду, чем буду потом сожалеть. С сожалениями покончено – они для неудачников. Когда я выйду отсюда в мир и вдруг начну о чем-то сокрушаться, то сразу себе напомню: что бы я ни сделал, это не изменит того, что я лежал в психиатрической больнице. Больший повод для сожаления и выдумать трудно, а ведь не так уж мне и плохо.

Похоже, Ноэль ждет, что я что-то скажу, но я просто обалдел от ее вида. На ней новая одежда: облегающие синие джинсы с такой угрожающе низкой посадкой, что из них выглядывает белье. Я почти не мигая смотрю на этот выглядывающий кусочек – что там? розовые звездочки? девчонки носят такое? – потом мой взгляд скользит по мягким изгибам живота к обтягивающей футболке, подвернутой с какой-то мистической женской притягательностью, и читаю надпись: «Я НЕНАВИЖУ МАЛЬЧИШЕК». Поверх футболки – обрамленное белыми волосами лицо с выделяющимися на нем порезами.

Да что такое, девушки что, сговорились приходить ко мне в самой сексуальной одежде?

– Э… почему ты надела такую футболку? – спрашиваю я. – Это что, сообщение для меня?

– Нет. Я ненавижу мальчишек, а не тебя конкретно. Почему они все такие заносчивые?

– Ну… – раздумываю я. – Ответить тебе честно?

А подкрепившись, мой мозг еще на кое-что способен, башка варит прямо как раньше. Бублики, курица, суп и сахар пошли на пользу.

– Нет, Крэйг, я жду от тебя жирной, сладкой лжи, – говорит она, вращая глазами, и я представляю, что синхронно с ними вращаются и груди. Ох уж эти девичьи груди!

– А, стой, ты забыла задать вопрос! – сообщаю я с самодовольной ухмылкой. – У тебя одно очко.

– Мы уже не играем, Крэйг. Я собиралась, но сейчас я в бешенстве.

– А, ну ладно, тогда… – Я пытаюсь поддержать разговор: – Так о чем мы там говорили?

– Почему все парни такие заносчивые?

– А, да. Ну это, наверное, потому что в этом мире нам немного… нам проще, чем девушкам. А еще мы склонны думать, что мир устроен под нас и что мы, ну, вроде как венец всего, что было до нас. С самого рождения нам внушают, что немножко гонора не повредит, «иметь яйца» – так это называют, и считается, что это хорошо, отсюда мы такого и набираемся.

– Ну надо же, ты и правда честно ответил, – говорит она, присаживаясь на стул. – Честный засранец.

«Ура! Она остается!» – ликую я, а она продолжает:

– Что это была за девица?

– Одна знакомая.

– Ничего, симпатичная. – Поразительно, как девушки отвешивают комплимент другой так, что он звучит как самое испепеляющее оскорбление. – Она твоя девушка?

– Нет. У меня нет девушки. И не было.

– Значит, ты просто с ней чуть не перепихнулся в комнате?

– А ты, значит, видела.

– Да, я видела все, начиная от вашей встречи тут и заканчивая тем, что было в комнате.

– Ты что, следила за мной?

– А что, нельзя?

– Да нет…

– А, тебе не понравилось?

Она наклоняется вперед и, взбив прическу попышнее, тянет кукольным голоском Малютки Бо-Пип:

– Большому мужественному Крэйгу не понравилось, что маленькая бедная девочка преследует его в психушке?

– Это не психушка, а психиатрический госпиталь, – назидательно говорю я, а сам думаю: «Мне очень-очень нравится, что ты везде за мной ходишь, – это прямо круто».

– И как я тебя не заметил… – Я лихорадочно припоминаю, глядел ли я по сторонам, когда сидел с Ниа в коридоре.

– Просто ты был слишком увлечен, потому и не заметил.

– Так рассказать, кто она такая?

– Нет. Мне уже неинтересно.

– Правда?

– Нет! Рассказывай уже!

– Ладно. Я знаю ее давным-давно, и она пришла сюда…

– Одержимая вожделением к тебе?

– Ага, точно. Пришла, одержимая вожделением, и я этим воспользовался. – Я взмахиваю рукой. – Да нет, на самом деле она была такая потерянная и одинокая, говорила, что, может, ей тоже надо провериться в больнице…

– А прикольно, как вас поймал твой сосед, вовремя зашел. Получилось довольно удачно.

– Хорошо, что ты так думаешь.

– Обманщик из тебя никакой: попадешься на первой же попытке измены.

– А это хорошо?

– Ты даже дверь не закрыл! Ладно, откуда ты ее знаешь?

– Ну, она девушка моего лучшего друга. Нам тогда было по тринадцать.

– А сейчас тебе сколько?

– Пятнадцать.

– И мне.

Я смотрю на нее по-новому. Есть в людях одного с тобой возраста что-то особенное: вы вроде как отгрузка одной партии, и вам надо держаться вместе. А еще где-то в глубине души я верю, что год моего рождения – особенный год, ведь тогда появился я.

– Так, значит, ты уложил девушку лучшего друга?

– Нет, они расстались.

– Когда?

– Э, пару дней назад.

– Ого, а она времени даром не теряет!

– Мне кажется, – рассуждаю я вслух, – что просто она из тех девушек, которые никогда не остаются без парня.

– Иногда таких девушек называют шлюхами. Как думаешь, у нее уже был парень, когда ей было восемь?

– Фу.

– Может, она даже позволяла…

– Все, хватит, перестань!

– Такое бывает, – смотрит она на меня.

Я киваю, какое-то время сижу молча и просто жду, когда пройдет это неприятное ощущение. И оно проходит.

– Ну… а ты как? – спрашиваю я.

– А ты считаешь себя умником, как я посмотрю?

– Вовсе нет, – сквозь смех говорю я. – Я потому сюда и пришел, что считаю себя тупицей.

– С чего ты это взял? Ты же учишься в школе для вундеркиндов.

– Я учился так себе.

– Сколько ты набрал?

– 93 балла.

– А, – понимающе кивает Ноэль.

– Ага. – Я скрещиваю руки. – Уж если ты умный, то и оценки должны быть соответствующие.

– Необязательно. – Она кладет подбородок на ладони, как это делают герои каких-нибудь картин. – А ты не щедр на комплименты, как я посмотрю.

– Что? Почему?

– По-твоему, я умная?

– И вдобавок привлекательная! – не теряюсь я. – Как тебе такой комплимент? Привлекательная! Я уже вроде говорил тебе, еще тогда?

– Привлекательная? Крэйг, «привлекательная» говорят о недвижимости. О домах.

– Ой, прости. Ты красивая, вот. Это подходящий комплимент? – Поверить не могу, что я так осмелел. Зачем я все это говорю? Затем, что через пару дней мы отсюда выйдем. Никаких сожалений.

– «Красивая» звучит нормально. Но есть и получше.

– Так, ладно, круто. – Я разминаю шею…

– Фу-у-у.

– Что такое?

– Не делай так. Особенно когда собираешься сказать мне комплимент. Ладно, проехали. А вот тебе словечко получше, чем «красивая». – И она выводит с протяжным южным акцентом: – Потря-я-ясная.

– Ага, ладно. Ты потрясная.

– Не, не так. Скажи как я: потря-я-ясная.

Я повторяю.

– Господи, ты как не в Америке родился. Неужели южный акцент изобразить не можешь?

– Сжалься уже! Я же отсюда!

– Из Бруклина?

– Ну да.

– Из этого района?

– Ага.

– У меня тут друзья живут.

– Надо будет как-нибудь пересечься.

– Ты просто ужасен. Попробуй, может, еще какой комплимент выдашь.

– Ладно. – Я глубоко вздыхаю. Нет у меня никаких комплиментов. – Ну… э…

– Ты больше не знаешь?

– Я как-то не очень насчет разговоров.

– Вот поэтому у ботанов-математиков и нет девчонок.

– А кто сказал, что я ботан-математик? У меня же оценки так себе.

– Значит, ты из тех зануд, которые даже не умные. Полный отстой.

– Слушай, – прерываю я ее подколки, – я рад, что ты пришла пообщаться и что я со многими тут познакомился.

– Ух ты, это мы что, к серьезному разговору, что ли, перешли?

– Да, – говорю я. И, сказав это, знаю, что по тону моего голоса она поняла: я действительно настроен серьезно. Сейчас мне не до шуток. Я через такое дерьмо прошел, что могу быть серьезным не хуже какого-нибудь взрослого.

– Ты мне очень нравишься, – смело начинаю я, и никаких сожалений. – Потому что ты умная и веселая, и вроде бы я нравлюсь тебе. Ничего не могу с собой поделать: если я нравлюсь девушке, она мне тоже начинает нравиться.

Она молчит. Я поворачиваю голову к ней и спрашиваю, не хочет ли она что-то сказать.

– Нет. Нет! Все супер. Продолжай.

– А, ну вот. Я тут все думал, как бы так сказать. Ты мне нравишься не только из-за этого всего, мне и порезы твои нравятся…

– Фу, ты что, фетишист?

– Кто?

– Ты случайно не из тех, кого заводит вид крови? А то был тут один. Хотел, чтобы я стала его Королевой ночи или кем-то вроде такой фигни.

– Нет! Ничего такого. Сейчас объясню. Когда у людей серьезные неприятности, ну вот как… Тут полно людей отовсюду, и у всех них какие-то проблемы в жизни. Те, с кем я познакомился, – все в основном какие-то забулдыги, старые наркоманы, бездомные безработные, но иногда сюда поступают пациенты, которые выглядят так, словно только что выступали на собрании директоров, не меньше.

Ноэль кивает. Она тоже их видела. Например, вчера поступил взъерошенный паренек с кипой книг в подмышке, как будто только что из клуба любителей чтения вышел. Или тот мужчина в костюме, поступивший вчера, – на полном серьезе утверждал, что его уже достали голоса, которые он слышит: ничего страшного они не говорят, но на суде дают всякие дурацкие советы и мешают работать.

– Да проблемы не только у тех, кто здесь. Они у всех повсюду. Взять хотя бы моих друзей: у одного депрессия, у второй тоже. Я читал брошюры, которые врачи выдают, и там написано, что каждый пятый американец страдает от психического заболевания и что самоубийства – вторая причина смертности среди подростков, и всякая такая фигня… У всех, у всех с башкой не в порядке.

– Ну и что ты хочешь сказать?

– Мы по-разному сносим наши тяготы. Вот я не разговаривал и не ел, блевал постоянно…

– Ты блевал?

– Ага. Ужас вообще. А потом и спать перестал. И вот когда у меня все это началось, родители и друзья заметили, что со мной что-то не так. Друзья так просто прикалывались надо мной. Но смотри, я ведь мог жить дальше и даже не думать, что что-то не так. Вроде как ничего страшного. Пока не попал сюда. И теперь-то я знаю, что со мной плохо. То есть было плохо, потому что сейчас вроде как получше.

– И как это все связано со мной?

– У тебя это по-другому, – объясняю я. – Ты свои проблемы выставила напоказ. Они у тебя на лице.

Она замирает, проводит руками по волосам.

– Я порезала лицо потому, что все, все чего-то от меня хотели, – пытается она объяснить. – Постоянно такой напряг, постоянно надо было…

– К чему-то стремиться?

– Точно.

– Сначала тебе говорят, что ты крутая красотка, а потом относятся к тебе совсем по-другому!

– Верно.

– Почему, – вздыхает она, – почему ты должна быть или праведницей, или шлюхой, и выбери ты одну из ролей – тебя тут же возненавидят. И как после этого доверять людям? Все они хотят только одного, а ты уже никогда не будешь прежней…

Ее лицо приобретает такое выражение, что не поймешь, расплачется она или рассмеется: мимика почти одна и та же. Наклонившись вперед, она продолжает:

– А я не хотела во всем этом участвовать. Не хотела быть частью такого мира.

– Я тоже, – говорю я и обнимаю наклонившуюся в мою сторону Ноэль, в первый раз ощущая мягкую податливость ее тела.

Она обвивает меня руками, и мы держим друг друга в объятиях, сидя на стульях и образовав своими телами что-то вроде домика, боясь пошевелиться.

– Я не хотел играть в игру «Кто умнее всех», – говорю я, – а ты не хотела играть в «Кто красивее всех».

– Играть в «Кто красивее всех» хуже, – шепчет она. – Из-за того, что ты умный, никто тобой не воспользуется.

– А тобой хотели воспользоваться?

– Кое-кто воспользовался. Хотя и не должен был.

– Ой, извини.

– Не извиняйся, это не ты.

– Может, мне лучше тебя не трогать?

– Нет-нет, все нормально, ты ничего такого не сделал. Но… да, что случилось, то случилось. И еще я тебе соврала.

– Насчет чего?

– Никакая операция мне не поможет, Крэйг, шрамы все равно останутся – я резала себя половинкой ножниц. Я была сама не своя, просто хотела исчезнуть с лица земли после… после этого… А теперь я никогда не найду нормальную работу или еще что-нибудь. Что мне скажут, когда я приду на интервью с лицом как… – она сопит и всхлипывает, – как у жительницы Клингонской Империи?

– Да в Калифорнии есть места, где люди даже говорят на клингонском. Найдешь работу там.

– Да ладно, перестань.

Мы до сих пор держим друг друга в объятиях, и я не хочу открывать глаза.

– А еще есть законы против дискриминации. Тебя не имеют права не взять, если ты подходишь по требованиям.

– Но я же выгляжу как урод.

– Ноэль, – говорю я ей на ухо, – проблемы есть у всех. Просто кто-то эту фигню более удачно скрывает, вот и все. Не будут люди убегать от одного твоего вида. Они поговорят с тобой и поймут, что ты смелая и сильная, а это так и есть.

– А ты все лучше справляешься с комплиментами.

– Да ну, куда мне. Я еду-то внутри удержать не могу.

– Да уж, ты такой худенький, кожа да кости, – смеется она. – Надо бы тебе откормиться.

– Знаю.

– Я рада, что мы познакомились.

– Знаешь, какая ты? Ты честная и открытая, Ноэль, – наконец-то нужные слова пришли мне на ум, хотя где-то там они всегда и были. – А шрамам твоим в Африке цены бы не было.

– Мне было неприятно видеть тебя с той девушкой. – Она снова всхлипывает.

– Знаю.

– Я же нравлюсь тебе больше, правда?

– Конечно.

– Почему?

Я отодвигаюсь от нее – первый раз в жизни объятие разорвал я, – чтобы посмотреть ей в глаза.

– Ты для меня сделала гораздо больше, чем она. Помогла взглянуть на некоторые вещи по-другому, открыла мне глаза.

А тем временем я так долго сидел с закрытыми глазами, уткнувшись ей в плечо, что теперь меня ослепило светом коридора. Немного привыкнув, вижу, что в дверях своей комнаты стоит Профессорша и смотрит на нас, держась одной рукой за дверную ручку, а другую положив на плечо.

– Вот, смотри, что покажу. – Я достаю из-под стула, как козырь из рукава, кое-что, приготовленное для нашей встречи. Я даже не думал, что наше свидание пройдет так. Скорее, ожидал, что Ноэль будет на меня орать без перерыва и мне придется сделать что-то крутое и неожиданное. А теперь я могу сделать что-то неожиданное, и оно будет приятным завершением нашей встречи.

Я показываю ей мозгокарту с силуэтом пары: парень и девушка лежат, не друг на друге, а рядом, паря в пространстве.

– Ой какая красота!

– Это парень и девушка, видишь? Волосы я рисовать не стал, но видно, что один силуэт женский, а другой – мужской.

Руки и ноги парочки сделаны в виде набросков, но в этом и суть моих работ: не тратить кучу времени на детальную прорисовку конечностей. А вот что действительно важно, так это то, как изображен мозг: подробно, тщательно, с завихрениями мостов и дорог, с площадями и парками. Там есть четко выделенные улицы, аллеи, тупики, туннели, будки на платных дорогах и круговые перекрестки – все это я проработал лучше всего. Лист размером 35 на 43 сантиметра дал мне разгуляться вовсю, и карты я сделал преогромными, в отличие от маленьких, невзрачных тел. Главное, что цепляет взгляд (а я теперь почему-то понимаю, что именно так искусство и воздействует), – резко вздымающийся мост, протянутый между головами. Он длиннее, чем Веррацано, и даже обрамлен завитками дорог, похожих на сплющенные с двух сторон полосы.

– Это, наверное, лучшая из всех, что я нарисовал, – говорю я.

Она глядит на рисунок, а я вижу, что краснота в ее глазах постепенно гаснет. Никаких дорожек от слез на ее лице нет (ни разу в жизни не видел эти дорожки). Ее слезы сразу впитала моя рубашка, и я чувствую, как влага холодит плечо.

– Это ты предложила нарисовать что-то из детства, – продолжаю я. – Что-то такое я рисовал, когда был маленьким. Я и забыл, как мне это нравилось.

– Уверена, что именно так ты не рисовал.

– Нет, но так рисовать даже легче, можно не доделывать карты.

– Красиво, очень.

– Спасибо за идею. Я твой должник.

– Это тебе спасибо. Можно забрать?

– Пока нет. Надо кое-что подправить.

Я встаю и выпрямляюсь.

– Ну, солдат, давай!

– Есть, сэр!

– Но я тут подумал, может, ты мне дашь свой номер, а я позвоню тебе, когда выйдем отсюда.

– Ловко, – улыбаясь, говорит она, и порезы выстраиваются на ее лице как кошачьи усики.

– Ну я же все-таки парень, – говорю я.

– А я ненавижу мальчишек, – говорит она.

– Но парни-то – другое дело, – говорю я.

– Разве только немного, – почти соглашается она.