Часть четвертая

Госпиталь

Семнадцать

Мне повезло: в полшестого утра в приемном отделении скорой помощи почти никого нет. На длинной металлической скамейке в разных позах сидит несколько человек. Мимо прохаживается латиноамериканская пара – женщина жалуется на боль в колене. Рядышком – пожилая белая леди со здоровяком-сыном, они заполняют медкарту. На дальнем конце скамейки темнокожий парень в очках чистит арахис и складывает скорлупки в левый карман жилета, очищенные орехи кладет в правую руку. Вообще все выглядит как обычный прием у врача, если не считать парня с арахисом.

Подхожу к стойке с надписью: «Регистрация». За ней две медсестры: одна сидит, вторая стоит позади. Та, что стоит, похожа на школьницу примерно моего возраста.

– Мне нужно, э… оформиться. Зарегистрироваться, – мямлю я.

– Заполните бланк, и сестра быстро вас осмотрит, – говорит та, что постарше.

Другая раскладывает что-то по конвертам и смотрит на меня. Знакомое лицо, может, я ее знаю? В попытке спрятаться я наклоняю лицо куда-то к подмышке.

Мне протягивают ксерокопию бланка. Там требуется указать дату рождения, адрес, имена родителей, их номера телефонов и есть ли у меня медстраховка. Про страховку я мало что знаю, но я в курсе, что мой номер социального страхования совпадает с номером удостоверения личности. Указываю его. Мне даже нравится заполнять этот бланк, как будто я поступаю в какое-то особое учебное заведение или вроде того.

Кладу заполненный бланк в маленький черный лоток, висящий сбоку регистрационной стойки. Перед моим листком только один. Сажусь за парнем с арахисом. Сижу уставившись в пол, который чем-то похож на шахматную доску, только плитки красные и белые и размером сантиметров тридцать. Я представляю, как по нему мог бы ходить конь. Я же спятил. У меня же чердак потек. Что я тут делаю? Все равно это не поможет. Надо уходить. Я еще могу успеть. Велосипед стоит дома в прихожей. Я сильный, я справлюсь.

– Крэйг! – Из-за двери в конце регистрационной высовывается женская голова.

Я встаю. Латиноамериканская пара ноет, что они были первыми, и кто-то выходит и заговаривает с ними на испанском. Извините, ребята.

– Проходи, – говорит женщина и представляется: – Я медсестра.

Я жму ей руку.

– Садись.

Я вхожу в длинную узкую комнату. Там стоит пара стульев, есть компьютер, а на стене висят на крючках халаты и резиновые трубки. В дальнем конце комнаты сквозь окно виднеется восходящее солнце. Напротив меня постер о домашнем насилии гласит: «Если ваш мужчина вас бьет, принуждает к сексу, распоряжается вашими деньгами или угрожает рассказать, что у вас нет иммиграционных документов, – вы жертва!»

Кудрявая, чем-то похожая на клоунессу медсестра снимает с крюка за собой аппарат для измерения давления. Всегда любил этот прибор. Он не то что приятный, но чувствуешь, что такой прибор мог бы быть гораздо хуже. Медсестра присоединяет к тонометру считывающее устройство и накачивает на мне манжету.

– Ну так что у тебя стряслось, миленький? – спрашивает она.

Она сказала «миленький»? Я прогоняю свою заготовку.

– Ты что-то с собой сделал? Пытался себя порезать, ранить, может, ходил куда-то еще?

– Нет. Я позвонил на 1-800-СУИЦИД, и они послали меня сюда.

– Отлично. Замечательно. Ты все сделал как надо. Они просто молодцы.

Она снимает с меня манжету тонометра, поворачивается и набирает что-то на компьютере. На столе справа от монитора стоит лоток с моим листком, и она читает с него в том месте, где я написал «хочу себя убить» в графе «Причина обращения».

– Так ты принимал лекарство?

– Принимал «Золофт». Но перестал.

– Перестал? – Ее глаза расширяются. – У нас полно таких пациентов.

Она печатает что-то на компьютере и снова поворачивается ко мне:

– Зря ты это сделал.

– Знаю, – говорю я, а сам рад, что наконец-то есть причина, из-за которой со мной все это, что-то конкретное, на что можно указать.

– Замри, запомни этот момент, подумай, как ты себя чувствуешь. И в следующий раз, когда захочешь прекратить прием лекарства, вспомни эти ощущения.

– Ладно.

Я пытаюсь запомнить: во мне словно все умерло, внутри пусто, я чувствую себя сломленным и бесполезным. Ужасные ощущения, такие не забудешь.

– У тебя все наладится, миленький, – подбадривает медсестра.

Я смотрю, что она набирает на экране: вписывает в графу «Причина обращения» «СКЛОННОСТЬ К СУИЦИДУ». Мне кажется, вполне сносное название для музыкальной группы.

– Ну же, давай, – говорит медсестра, вставая из-за компьютера. Стоящий за ним принтер выдает что-то со скрипом и скулением. Она оборачивается назад, достает две наклейки и лепит на пластиковые браслеты, прикрепленные к ее поясной сумке со всякими медсестринскими прибамбасами. Потом надевает браслеты на мое правое запястье.

Я осматриваю их и вижу, что на обоих надпись «Крэйг Гилнер», номер моей соцстраховки и штрих-код. Я спрашиваю:

– Почему их два?

– Потому что у тебя особый случай.

Она выводит меня из комнаты, и мы проходим через отделение экстренной помощи, минуя сдвигающиеся и раздвигающиеся в произвольном порядке шторки, за которыми появляются персонажи этого утреннего субботнего представления. В основном это пожилые люди, чаще всего утыканные трубками белые женщины, которые кричат и стонут. «Во-ды-ы-ы, во-ды-ы-ы», – надрываются они, но никто не обращает на них внимания. Врачи с картонными планшетами в руках проходят мимо – если я правильно понял, в белых халатах врачи, а медсестры – в синих. У одного из них растрепанная светлая бородка, чего я от доктора никак не ожидал. На бейджике написано «Д-р Кеплер, ординатор» – значит, он студент. Я тоже мог бы заниматься чем-то таким, не облажайся я так и не попади в это место.

– Проходи сюда, – говорит медсестра.

Наш слух услаждают многочисленные сигналы звукового оповещения. Каких только не услышишь: громкие, страшные, мелодичные, невнятные. Я думаю, а случается ли, что они звучат все одновременно, и тут мы проходим мимо гигантского металлического стеллажа на колесиках с бледно-желтыми, завернутыми в целлофан подносами. Это больничный завтрак. Медсестра выкатывает его из двери с надписью «Пищеблок».

Мы приближаемся к нескольким лежащим на носилках латиноамериканцам – похоже, все они пострадали в общей потасовке в баре. У одного перебинтовано лицо, другой показывает доктору свою грудь, третий закатал штанину и демонстрирует что-то вроде укуса акулы. Доктор шикает на него по-испански, и тот раскатывает брючину обратно. Подходим к стойке с компьютерами, медсестра просит меня подождать и останавливает проходящего мимо доктора-индейца. Тот берет носилки, которые вблизи выглядят как довольно сложная техническая хреновина, которая топорщится красными и черными рычагами, и закатывает в бокс № 22.

Бокс достаточно вместительный для носилок. Двери в нем нет, только проем. Стены желтого цвета. Сестра заводит меня туда и говорит:

– Доктор сейчас придет.

Какой же нестерпимо яркий свет, а я не спал всю ночь. Сажусь на носилки. Что я здесь делаю? Тут же вообще нечего делать. Даже крючков на стене нет.

Рядом с боксом № 22, около шторки, сидит на носилках шикарно одетый чернокожий парень с длинными дредами. На нем темно-коричневый костюм и черные ботинки, похожие на мои. Он держится за бедро и воет от боли. Я такое только в кино видел – вцепившийся в себя парень с перекошенным, оскаленным лицом раскачивается из стороны в сторону и вторит без перерыва: «Сестра, сестра, пожалуйста». Похоже, он вывихнул бедро. Парень поворачивается то на бок, то обратно на спину, но ему это мало помогает.

– Кому хуже, солдат, тебе или ему?

– Не знаю, сэр!

– Вопрос с подвохом, солдат.

– Ну, ясно, что ему хуже. Я же сижу прохлаждаюсь, а он там чуть ли не умирает.

– Я ожидал от тебя большего, сынок.

– В смысле?

– Ты же сообразительный малый. Должен понимать, когда притворяются. И, солдат…

– Да?

– Ты отлично справился. Рад, что ты все еще в строю.

– Чувствую себя прекрасно.

– Жизнь состоит не в том, чтобы чувствовать себя прекрасно, а в том, чтобы доводить дело до конца.

Я снова смотрю на черного парня – и вижу, что на сцену вальяжно выходит высокий, упитанный, коротко стриженный полицейский со странными складками-валиками на шее со стороны затылка. В руках у него газета и бумажный стаканчик с кофе. Он берет оранжевый пластиковый стул и садится как раз напротив меня – между боксами № 22 и № 21. Соседний бокс тоже размером не больше туалета и без дверей.

– Эй, парень, как дела? – неторопливо растягивая слова, спрашивает полицейский. – Меня зовут Крис, если что надо, обращайся.

Он устраивается на стуле и раскрывает газету.

Темнокожий парень уже расскулился не на шутку, вцепился в ногу обеими руками и устремляет взгляд на каждую проходящую мимо медсестру. Может, он героиновый наркоман. Они приходят в больницу, притворяясь, что ранены, чтобы им дали морфий. Я смотрю на него несколько минут, пытаясь понять, врет он или нет. Интересно, сколько сейчас времени: часов нигде нет, только гудки.

Крис шуршит газетой. На второй странице заголовок: «Падение с 86-го этажа: человек шагнул с Эмпайр-стейт».

– Ничего себе, – я глазам своим не верю, – это что, про парня, выпрыгнувшего из Эмпайр-стейт-билдинг?

– Нет. – Крис улыбается, глядя на меня через плечо. – Совсем не про это.

Он переворачивает газету.

– Ты не должен был это видеть.

Я хихикаю:

– Да уж, это слишком.

– Но тот парень выжил! – говорит Крис.

– Ага, точно.

– Говорю тебе, выжил! И ты тоже выживешь.

Наверное, ему сказали, почему я здесь. Или просто всех психически больных отправляют в бокс № 22?

– Что с ним случилось? Врезался в дерево?

Но Крис перелистывает на четвертую страницу.

– Это не для твоих глаз.

Наверное, ему все же сказали. Скорее всего, он дежурит в отделении экстренной помощи, смотрит тут за порядком – и уже знает, что в 22-м боксе сидит депрессивный подросток. Вот этот Крис и старается вовсю.

Я ложусь на носилки, снимаю толстовку и натягиваю на лицо: совсем не помогает, от света не укрыться. Поспать, похоже, не удастся. Я потею. Хочу поотжиматься, но на носилках не получится, а пол выглядит так, что свежевымытым его не назовешь. Не хватало еще в придачу к депрессии подхватить дифтерию.

– Сестра! Сестра! Ну пожалуйста! – стонет темнокожий парень.

– Во-ды-ы-ы. Во-ды-ы-ы, – хрипит женщина.

– Привет, ну как там что? – разговаривает по телефону Крис. – Да нет, я только за.

«Би-и-ип», – раздается откуда-то гудок.

Это звуки госпиталя, госпиталя, госпиталя.

В 22-й бокс входит врач. У нее длинные темные волосы и пухлое личико с ясными зелеными глазами.

– Здравствуй, ты Крэйг?

– Здрасте.

– Зови меня доктор Дата.

– Доктор Дата?

– Да.

Ну надо же. Я хочу спросить, не киборг ли она, но это не слишком-то уважительно, к тому же мне не до того.

– Ну, что у тебя случилось?

Я выдаю заученную историю. Каждый раз она короче и короче: «Хотел себя убить. Позвонил по номеру. Пришел сюда». И все такое.

– Ты поступил правильно, – говорит врач. – Многие бросают пить таблетки и сталкиваются с серьезными проблемами.

– Мне так и сказали.

– Так, а теперь скажи: кроме того, что тебе хочется спрыгнуть с Бруклинского моста, есть что-то еще? Может, ты что-то видел или слышал?

– Не-а.

Про чувака-военного я говорить не собираюсь. Тут я придерживаюсь того же порядка, что и с доктором Барни.

– Родители знают, что ты здесь?

– Нет.

– Так, ладно, Крэйг, расскажу, как мы поступаем в таких случаях, как твой.

Она снимает стетоскоп, держит его в ладонях, сгибает короткие руки. Она очень симпатичная. Красивые глаза смотрят серьезно.

– Сегодня суббота, а значит, на дежурстве наши лучшие психологи, прекрасные специалисты. Я направлю тебя к доктору Махмуду. Он скоро будет и поможет тебе в твоей беде.

Я вдруг представляю, как доктор Махмуд заводит меня в свой кабинет – особый офис мозгоправов при госпитале «Аргенон». Там, наверное, уютно и просто. Может, есть большое окно, стоит черный диван и висят репродукции Пикассо. Он отведет меня туда и проведет сеанс экстренной психотерапии. Наверняка у него в запасе есть незнакомые доктору Минерве приемчики, которые приведут к Сдвигу. Мне снова пропишут «Золофт» (может, даже быстродействующий «Золофт»!), и я пойду.

– Отлично, я не против.

– А теперь нужно сказать твоим родителям, где ты, потому что к приходу доктора Махмуда они должны быть здесь и подписать кое-что.

– Э-э-э…

– Что такое? Какие-то сложности?

– Нет. Я скажу им.

– Где они сейчас?

– В двух кварталах отсюда.

– Они живут вместе? Вы в ладах, они поддерживают тебя?

– Ага.

– Они не расстроятся, что ты оказался здесь?

Я вздыхаю.

– Они – нет, это только меня… расстраивает.

– Не волнуйся, многие попадают в такую ситуацию. Это все из-за стресса. А теперь, Крэйг, подыши. – Она прикладывает стетоскоп к моей спине и просит глубоко дышать, потом не дышать, в общем, как обычно. Хорошо хоть яйца не щупает, а то дверей-то нет.

Пока она меня осматривает, я гляжу по сторонам. Над темнокожим парнем склонилась медсестра.

– Доктор Махмуд скоро придет. Пожалуйста, позвони родителям и скажи, чтобы подошли в течение двух часов.

Два часа, ни фига себе! Торчать тут еще пару часов.

– Понял.

– Мы тебе поможем, – говорит доктор Дата и участливо кивает.

– Ясно. – Я выдаю что-то вроде улыбки.

Она выходит. Так, надо позвонить родителям, и побыстрее. Вытаскиваю мобильный и вижу, что в отделении экстренной помощи нет покрытия сети. Я выхожу из своего бокса в поисках платного телефона.

Крис встает со своего места.

– Парень, я же говорил, если что надо, меня спроси. Что тебе нужно?

Я оборачиваюсь и оглядываю полицейского: бейдж, резиновая дубинка. До меня доходит, зачем он здесь. Он не дежурит в отделении экстренной помощи, он тут для моей защиты. Если ты поступаешь в госпиталь с психическим нарушением, к тебе приставляют копа, и ты уже себе не навредишь. Я вроде как потенциальный самоубийца под наблюдением. Хочешь покончить с собой – звонишь на 1-800-СУИЦИД, и к тебе приставляют наблюдателя.

– Ну, я это, маме надо позвонить.

– А, конечно. Телефон вон там, – показывает он кивком. – Набирай через девятку.

Телефоны всего в двух метрах, но Крис упирается руками в бедра и не сводит с меня глаз. Я подхожу к телефону и снимаю трубку.