Скрипка и немножко нервно

как сердцу высказать себя?

Один человек, которого молодым человеком могла назвать разве что продавщица или официантка – то есть человек лет сорока или чуть больше, – шел по переходу метро, со станции на станцию, и вдруг услышал скрипку.

Он сразу понял, что это играет настоящая скрипка, то есть без усилителя и бумбокса. Сильный скрипичный голос заполнял весь мраморный коридор. Он подошел поближе. Девушка играла Сен-Санса, знаменитую мелодию под названием «Интродукция и рондо каприччиозо». Он остановился. Он не разбирался в музыке, но почувствовал, что она играет хорошо. Она закончила, чуть передохнула и стала играть что-то еще, тоже классическое и популярное. Он вытащил пятьдесят рублей и положил ей в раскрытый футляр, туда, где уже лежали монетки – никелевые пятерки и медные десятки, и какие-то бумажки.

Но через три дня он там оказался снова. Она играла сначала что-то незнакомое, а потом – полонез Огинского. Он вспомнил, как эту мелодию тихонько напевала его бабушка-полька, после 1939 года прожившая в Сибири двадцать лет, – и слезы закапали у него из глаз. Не стесняясь этого, он подошел, положил в футляр все те же пятьдесят рублей, благодарно посмотрел ей в глаза и быстро ушел.

С тех пор он часто, наверное, специально приходил ее слушать. Сообразил ее расписание – между веселым молодым джазом и баянистом, игравшим «Славянку» и «Амурские волны», а также «Не кочегары мы, не плотники».

Она его заметила. Она мельком рассматривала его: приятный, даже красивый, очень хорошо одетый, уверенно держащийся, с тонким и нервным лицом.

А он рассматривал ее. Тридцати лет, стройная, с красивыми руками, с густыми волосами, которые она так артистично откидывала со лба.

Наконец, он заговорил с ней. Когда она застегивала футляр своей скрипки, освобождая место баянисту, он подошел к ней и сказал:

– Я, наверное, слишком дерзок. Но я буду говорить прямо. У вас сейчас свободен вечер?

Она сказала:

– Да.

Он сказал:

– Тогда пойдемте ко мне. Домой. Все будет хорошо… – Взял ее за руку и тихо добавил: – Верьте мне.

Они вышли наружу. Там их ждала машина.

Они ехали молча. Каждый думал о своем. Машина остановилась около большого красивого дома в тенистом переулке.

Он подал ей руку. Они вышли, зашли в подъезд, потом в лифт, потом в квартиру – и она, как во сне, увидела большую комнату, красивых мужчин и женщин и много детей. На столе горели свечи.

– Сегодня день рождения моей жены, – сказал он. – И дочери тоже. Они родились в один день. Сыграйте нам Сен-Санса!

Она посмотрела ему в глаза и отчетливо и громко сказала:

– А пошел ты на хер, козел вонючий!

Стукнула его футляром со скрипкой по голове и убежала.

Все завизжали, заголосили, повскакали со стульев. Но он жестом успокоил их.

Он не стал ловить ее и подавать заявление в полицию, хотя голова болела очень сильно.

А она перестала играть на скрипке в метро.

Барабанные палочки

из жизни технического персонала

Джереми Диксон был знаменитый артист, звезда Голливуда, огромные гонорары, два «Оскара», призы в Венеции, в Каннах, в Берлине. Рослый смуглый синеглазый красавец. Как раньше на театре говорили, первый любовник. Ну вот он такие роли и играл – рокового мужчину, умницу, светского льва, но с тайной историей: двойной агент, разорившийся банкир, опозоренный политик и все такое. Красота, обаяние и загадка. В него тысячи женщин были влюблены, письма ему писали, три покончили с собой, а многие в любовном бреду считали, что родили от него ребенка, и даже приходили в разные ток-шоу, а то и к адвокатам.

Но у Джереми Диксона был серьезный недостаток – пальцы. Старые врачи называли такие пальцы барабанными палочками. Это когда передние суставы сильно раздутые, короткие и круглые, и ногти очень короткие и загнуты книзу такими толстыми уголками. Старые врачи считали, что это признак врожденной слабости легких. Теперь так не считают, и легкие у него были в порядке, но дело не в этом.

Дело в том, что крупным планом такие руки снимать нельзя. И на среднем тоже лучше не выставлять вперед. Поэтому у Джереми Диксона был дублер – Майк Рафферти, осветитель.

Например, Диксон целует и обнимает какую-нибудь красавицу средним планом, а потом на ее спине и талии – а если фильм легкомысленный, то и на попе, на груди и животе – руки Майка Рафферти. Красивые, крупные, сильные. Так что Майк обнимал самых ошеломительных кинозвезд – и Сэнди Докси, и Лизу Вульф, и Марию Райнер – и прижимался к ним довольно крепко, но совсем ненадолго. С ним подписали договор, что он никому не скажет. Хотя это видели на площадке человек восемь самое маленькое. Смешно. Но ладно. Деньги платили, и слава богу. Майк даже ездил с Джереми в Италию, когда тот играл у Франко Браччолини в сериале «Смерть титанов».

Вот один раз у них снималась Николь Барух. Третий фильм, кажется. Они уже с Майком несколько раз обнимались и вообще были знакомы. Какая-то предпостельная сцена. Режиссер кричит:

– Джереми, в сторонку. Майк, сюда! Так. Руку ей на лицо положи, – поглядел в камеру. – Так. Большим пальцем гладь ее по губам. Мотор! Снято. Нет! Еще раз. Большим пальцем гладишь ее по губам, а она чуточку губы раскрывает. А ты, – это он уже актрисе, – а ты чуточку губы раскрываешь, ясно? Мотор! Так. Снято!.. Нет! Еще раз. Не просто раскрываешь губы, а легонько ловишь губами его палец…

– Может, зубами чуточку прикусить? – спрашивает Николь.

– Ну, попробуй… Начали. Мотор! Так…

И вот тут Майк чувствует, что она не просто прикусывает его палец, а незаметно лижет его языком. Режиссер кричит:

– Снято! Майк! А теперь ложись сзади, руку ей на грудь. Сжимай, ласкай! Мотор! Еще разок. Мотор! Снято.

Тут Николь Барух, невероятная звезда, шепчет простому осветителю Майку Рафферти:

– Подожди меня у машины. Парковка у второго выезда. «Мазерати», желтая.

Приехали к ней.

Вошли в спальню. Уже темно. Она зажгла свет, и он видит – на всех стенах фотографии из фильмов, где он ее обнимает. То есть его руки. На спине, на талии, на груди, на шее.

– А у меня дома жена и двое детей, – говорит Майк.

– Ну и правильно, – отвечает Николь. – Я же не в смысле за тебя замуж, и даже не в смысле потрахаться, не надейся.

– А в каком смысле?

– Просто чтобы ты знал. Это тебе моя тайная награда. Давай выпьем чуточку. И вот возьми два галстука. Моего бывшего мужа. Практически новые.

Потом он вышел из ее дома, прошел полсотни шагов и совсем без сил присел на каменный бордюр около клумбы.

Было лето, цветы цвели, но совсем не пахли, даже странно. Он специально втянул воздух носом, но никакого толку. Как ненастоящие. Он их потрогал. Все-таки настоящие. Но не пахнут, вот черт.

Часа через два кто-то шел мимо, остановился, надел очки и посмотрел на него.

Это был Джереми Диксон.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он у Майка.

– А ты?

– Я ее убил, – сказал Джереми.

– А я нет, – сказал Майк. – Я ее просто слегка отлупил галстуком и облил шампанским. Она такая смешная! Она хорошая, зачем ты ее?

– Ты добрый, – сказал Джереми. – А я злой.

– Ты тоже добрый, – сказал Майк. – Только вдруг сорвался. Это бывает. Жаль, что так вышло. Тебе надо бежать. Давай вместе убежим? Ты мне давно нравишься.

– Ты пидор?

– Иди ты! – засмеялся Майк. – Нравишься как артист, понял?

– Ты мне тоже нравишься, – сказал Джереми. – Как профи. Куда бежать? У тебя семья, а меня сразу опознают, даже если я сделаю пластику. По рукам.

Он протянул руки к лицу Майка и пошевелил своими некрасивыми пальцами, «барабанными палочками».

– Она сказала, что никогда не даст мужику с такими руками, даже за «Оскар», даже за сто миллионов, – сказал Джереми. – Она сказала, что ее от меня тошнит. Съемки не в счет, это работа. А в реале тошнит.

– У женщин так бывает. Вожжа под хвост. Но ты не бойся, ты беги, никто тебя не опознает, у тебя же в кино мои руки! – засмеялся Майк.

– Да все всё знают, ты что, дурак? – вздохнул Джереми.

Он достал телефон и вызвал полицию.

Потом сел рядом, и они стали ждать.