Лес, боже ты мой!
Наш лес! Чистый, просторный, небольшой, но бесконечный.
Небольшой потому, что с ближней стороны ограничен оврагом, над которым – заборы последнего ряда домов нашего поселка, а с дальней стороны – полем, где растет какой-то бестолковый овес; среди него посеяна вика, она перепутывает стебельки и колоски своими тонкими зелеными усиками.
Слева лес обрезан широкой просекой, на которой стоят столбы электролинии. За нею – уже другой лес, как бы не наш, хотя вход в него никому не заказан. Но мы туда почему-то не ходили, разве что специально за грибами. А гулять – нет.
Справа был большой серо-кружевной ельник, частый, только верхушки толстых елей зеленые, а внизу – путаница давно высохших, потерявших хвою веточек, как будто идешь сквозь старый, заношенный оренбургский платок; а дальше – еще правее, спуск к речке, узкой, мелкой, заросшей кувшинками, через которую перекинулись треснувшие от старости ветлы – а на том берегу уже другой, тоже чужой лес, с покинутыми деревянными пионерлагерями и каким-то странным поселочком, словно уснувшим в тридцатых годах: цветные низкие заборчики, георгины и золотые шары под окнами, на окнах выцветшие ситцевые занавески и кружевные бризки, в палисадниках клумбы, обложенные кирпичом, там настурции, ноготки и бархатцы; ходят бабушки с седыми прическами, и бегают дети в просторных коротких штанишках на помочах… Почему-то даже мимо проходить было страшновато.
Но нам хватало нашего леса. Он был хоть и мал, но бесконечен, потому что в нем была неисчислимая глубина тропинок, овражков, кочек, березовых рощиц, ручейков, поваленных стволов, полянок с земляникой, грибных местечек, зарослей орешника, соловьиных кустов над заросшим болотцем.
Там никогда не было страшно, даже ночью. Ночами – светлыми июньскими и черными августовскими – я гулял там. Мы жгли костерок с ребятами. Мы сидели и молчали с девочкой на бревне, и я осторожно клал ей руку на плечо. Мы купались в крохотной заводи маленького ручья.
А днем – выскочить из калитки, пробежать по хрустящей щебенчатой дороге, забежать за девочкой, юной, нежной, прекрасной, загорелой, в цветастом летнем платье, и, взявшись за руки, побежать в лес, через овраг и ручей, туда, где сияют подсвеченные солнцем березы. Долго бродить просто так, находя то гриб, то ягодку, а потом выйти к полю и смотреть, как далеко-далеко виднеются верхушки какого-то дальнего леса. Как это чудесно, как невыразимо прекрасно – в пятнадцать лет ходить со своей девочкой по лесу просто так, так просто гулять, понимаете?
Где мой лес?
Куда вы его девали?
Вместо леса за оврагом – высоченные заборы. Железные, глухие, с кирпичными столбами. За ними едва виднеются тяжелые безвкусные особняки, коттеджи или как их там.
Пинаю ногой первую попавшуюся калитку.
Раздается хриплый лай. Пинаю дверь еще раз. Собака лает еще громче, еще злее. Поправляю автомат на животе.
– Кто? – раздается голос.
– Конь в пальто! – отвечаю, отхожу на три шага и стреляю по калитке, по самому замку, из подствольного гранатомета.
Калитка распахивается. Охранник раскрывает рот, не зная, что сказать. Вот ему и пуля в его разинутый рот, умеющий только орать «вход запрещен». Собака убегает. Ей пулю вслед, в лопатку. Падает.
Захожу во двор. Какая гадость! Все в плитке. Стриженые газончики. Искусственный прудик с пошлыми валунами по бокам. Качели, шезлонги, даже бассейн с лесенкой и искусственно-бирюзовой водой.
Иду в дом. Дверь отворяю ногой. Хозяин, толстоватый мужик, сидит в кресле и ничего не понимает. Рядом на диване – хозяйка, фифа лет тридцати.
– Где мой лес? – спрашиваю я.
– Какой лес? – почти хором говорят они.
– Лес, чудесный лес, с ручейками и березками, с овражками и орешником, с земляникой и птичьим щебетом – что вы с ним сделали? – У меня дрожит голос, я готов заплакать. – Зачем вместо него вы устроили эту хамскую, мерзкую, бездарную дрянь? Эти камины, эти качели, эти бассейны и барбекю? – Я даю очередь, не целясь, по идиотски дорогой хрустальной люстре, по мраморному камину с позолоченными часами, по бездарным картинам на стенах. – Молчите, свиньи? Ну вот вам! – я стреляю в хозяина.
Хозяйка падает на колени, пытается ползти ко мне по ковру, протягивая руки. Совсем дурочка, что ли? Она хочет меня умолить, разжалобить, выпросить пощады. А не фиг было мой лес поганить, красоточка синеглазенькая! Подыми личико. В глаза смотри. Не моргай. Оп! Получи в левый. А? Нравится? То-то.
Я свищу в два пальца.
За окнами рокочут бульдозеры. Своими тяжелыми стальными ножами-отвалами они уже сломали кирпичные столбы забора.
Я иду дальше.
Проходит полдня – и готово. Все дома сломаны, хозяева застрелены и погребены под обломками кирпича и бетона. Бульдозеры в медленной слоновьей пляске кружатся на вершине этой невысокой горы, вминая ее в жидкий болотистый грунт. Вот и всё. Пустое пространство. Ни бугорка, ни воспоминания.
Приезжают грузовики. Рабочие вытаскивают дерн и деревья, кусты, пучки высокой и плотной лесной травы. К вечеру на этом месте снова шумит лес.
Я возвращаюсь домой. Прохожу мимо дома девочки.
– Давай завтра утром пойдем в лес? – кричу я через забор.
– Давай! – весело отвечает она с крыльца.
Рома и Коля сидели в баре модного московского фитнес-центра «Марабу». Они только что покачались на тренажерах, поплавали в бассейне, сделали массаж, приняли душ, и вот теперь, удобно устроившись в креслах, пили легкий декофеинированный латте на кокосовом молоке и ждали своего друга Васю, который почему-то опаздывал.
Рома и Коля были счастливы в семейной жизни. Ромина жена была вице-президентка компании «МосМетроПасс», а Колина – директорка ИТЭК, Института трансазиатских энергетических коммуникаций. Они очень хорошо зарабатывали и полностью обеспечивали своих мужей и детей. В семье Ромы был всего один ребенок, палестинской национальности, а у Коли целых трое, усыновленных из Филиппин. Рожать детей уже лет пятнадцать стало совсем не модно, да и понятно почему. Но иметь детей было обязательно, поэтому их усыновляли из бедных стран.
У Васи детей было двое, оба креолы из Эквадора, кровные братья, славные ребята, один школьник, другой на первом курсе. Хорошие, но сильно закомплексованные. Ясное дело – Васина жена была обыкновенная менеджерка в какой-то зачуханной торговой фирме, с очень скромной зарплатой и средненькой квартиркой. Даже непонятно, как она смогла уговорить в мужья такого красавца и умника, как Вася. Да еще и двоих детей завести. И вот теперь ребята были травмированы из-за того, что у них всегда устаревшие гаджеты и в ноябре – футболки октябрьской коллекции, а то и сентябрьской, вообще позор.
Поскольку Вася опаздывал, Рома и Коля как раз обсуждали вот этот вопрос. Они знали, что Васе не по карману абонемент в «Марабу». Хотели помочь ему деньгами, но боялись оскорбить его гордость. Что они могли для него сделать? Заказывать ему кофе, обманывая, что это комплимент от кафе?
– Надо с ним серьезно поговорить, – сказал Коля. – Вот так, искренне и по-дружески. Сказать, что он должен уходить от этой лузерки.
– Да, – кивнул Рома. – Тут мы переодевались, я глянул на его трусы и майку, стыдно смотреть. Вообще баба, которая не может обеспечить мужика, – это не баба!
– Лузерка, я же говорю! – сказал Коля как припечатал.
– Тс-с-с! – шепнул Рома. – Он идет!
Вася подошел к друзьям, они коротко обнялись.
Он стал сбивчиво объяснять, что младший парень в школе посеял планшет, пришлось ехать, помогать искать – вот поэтому он и опоздал. Вася говорил, опустив голову, а то и слегка отвернувшись.
– Так! – строго сказал Коля и резко взял его за подбородок, повернул к себе. – А вот это, вот это – что?
Под глазом у Васи расплывался небольшой, но вполне однозначный синяк.
Вася отвернулся и пробормотал:
– Да утром встал в туалет, кругом темно, я и треснулся об угол шкафа в коридоре. Ребят, я пойду сплаваю, а вы меня не ждите…
Он быстро ушел.
– Вот ведь горе какое! – всплеснул руками Рома.
– Лузерки, они такие, – сказал Коля. – Вымещают свои проблемы на тех, кто не может дать сдачи! Бежать ему надо, бежать! Детей в охапку, и ноги!
– Ага, – вздохнул Рома. – Ноги! Легко сказать. А куда? На улицу?
– Погоди, – задумался Коля. – Я всё Маше расскажу. Прямо сегодня вечером. Попрошу, она даст денег, чтоб ему снять квартиру на первое время… Обязательно даст. Она понимает. Она мне сама говорила, что от лузерок надо спасаться, пока цел. Я прямо разволновался. Друг на глазах погибает! Возьму еще двойной эспрессо!
– Говорят, портит кожу лица, – задумчиво предостерег Рома.
– Плевать! Что я, не мужик? – и Коля махнул рукой бармену.
При чем тут дети?