Шум в городе достиг апогея в шестом часу пополудни. Пушечные выстрелы звучали и раньше, но теперь канонада и рев толпы слились воедино. Не в силах сосредоточиться на работе, я ушла в заднюю часть здания, поднялась по лестнице старого Обезьянника, прошла мимо манекена Анри Пико. Я уже какое-то время не видела Эдмона и хотела его проведать. На чердаке Эдмона не оказалось, и его вообще нигде не было. Я выглянула из окна в надежде увидеть источник шума, но моему взору предстало лишь пустое русло бульвара дю Тампль. Затем я услыхала нарастающий рык многоголосой толпы. Толпа приближалась. Оставшись на своем чердачном посту, я могла первой все увидеть.

И тут я заметила во дворе Эдмона. Он находился у ворот Обезьянника, ходил там взад-вперед, размахивая руками. Рот его был разинут – он что, кричал? Но рев голосов уже стал оглушающим, и я не смогла ничего расслышать. Тогда я закричала – громко, как только могла:

– Эдмон, Эдмон, вернись!

Но вряд ли он мог меня услышать. Он подошел вплотную к ограде, прислонился к ней лбом и принялся биться головой о прутья. Вдруг он ткнулся сильнее – и его голова проскочила сквозь прутья да там и осталась. Туловище Эдмона находилось по эту сторону ограды, на стороне Большого Обезьянника, а голова – снаружи. Между тем толпа приближалась.

– Всунь голову обратно, Эдмон, всунь голову!

Но он стоял, сгорбившись, прижавшись плечами к прутьям ограды, а его застрявшая голова была обращена лицом к бульвару. Я помчалась вниз по лестнице, выскочила через черный ход во двор. Здесь все происходящее предстало в ином свете. Толпа на бульваре росла, как надвигающая буря, становясь плотнее и грознее. Все постройки сотрясались от сотен криков, эхом отражаемых от стен. Но я видела только Эдмона с зажатой между прутьев головой и приближающуюся толпу.

– Ты застрял, Эдмон? Ты застрял?

– Лимонно-уксусные пастилки, – проговорил он.

– Эдмон, я сейчас попробую тебя вытянуть.

Не получилось.

– Эдмон, ты же не сможешь высвободиться!

– Картофельные пироги из Савойи.

Толпа уже была близко, она текла бескрайней массой, точно оживший исполинский орган или ревущий многозевый зверь, гигантская крыса, топающая на сотнях лап. Кто-то в толпе плясал, кто-то размахивал обломками старых клеток, все пребывали в сильнейшем возбуждении, и мне хотелось только одного: чтобы толпа исчезла. Когда я подошла к воротам, люди уже стояли вплотную к ним, так что они даже уловили мое дыхание. Что это еще за существо там?

– Тут еще одна голова, – раздался чей-то крик, и за ним последовал взрыв хохота.

– Нет, нет, все в порядке, – подала я голос. – Прошу вас, проходите.

– У него что, башка застряла?

– Помогите! Помогите! – закричала я, обернувшись к Обезьяннику. – Помогите мне!

– Ну точно! Еще одна голова! – крикнул кто-то.

– Гляньте на эту голову! Может, ей хочется свидеться с другими?

И потом, с веселым улюлюканьем, они подняли повыше свои трофеи и затрясли ими. Головы. Две головы на пиках. Очень искусно сделанные, мелькнула у меня мысль. Интересно, уж не Куртиуса ли это работа? Неужели те самые головы, которых недосчиталась вдова? Но потом мне все стало ясно: это были не восковые головы, вовсе нет. Это были головы во плоти, плоды трудов их родителей. Настоящие головы. Одну поднесли поближе к лицу Эдмона, словно для сравнения, словно чтобы они могли пообщаться. Эдмон завизжал, извиваясь всем телом, пытаясь отлепиться от ограды, но его голова никак не хотела высвобождаться из прутьев.

Из Обезьянника вышел мальчуган-работник.

– Воск! – крикнула я ему. – Принеси воску да побыстрее!

Воск, подумала я. Воск поможет. Только воск, если им обмазать прутья ограды, поможет мне вызволить Эдмона. Воск – отличная смазка. Он не дает дверям и окнам заклиниваться, им можно обмазывать и металл, и дерево. А еще его можно использовать на коже так же, как на металле. Воск не дает дверным петлям визжать. Может быть, и на Эдмона он окажет такое же действие.

Из дома выбежала вдова.

– Эдмон! – закричала она. – Эдмон! Немедленно вернись!

Оттолкнув меня в сторону, она попыталась оттащить сына от ограды, но даже ее приказ не мог заставить его сдвинуться с места.

– Отойди! – бросила она мне, побелев и трясясь от злобы. – Пусть они пройдут!

– Принесите воск! – снова закричала я. – Воск поможет освободить ему голову.

– Воск! Воск сюда! – издала вопль вдова.

Мальчишка-работник исчез в Обезьяннике.

– Да это же дом восковых людей! – крикнул кто-то из-за ограды. – Я был тут. Видал там фигуры разных знаменитых господ.

– А что с нашими будем делать? С нашими знаменитыми головами? Это, конечно, не фигуры, но уж головы точно. Эти головы все должны знать.

– Де Лонэ, комендант Бастилии!

– Бывший комендант!

– Он по нам стрелял!

– Больше не постреляет!

Прибежали слуги, принесли воск. Я отковырнула кусок и стала втирать его в прутья вокруг ушей Эдмона. Вдова отодвинула меня.

– Я здесь, Эдмон! Я здесь! – заголосила она.

– А это голова де Флесселя – из-за него народ голодал!

Люди затрясли перед лицом Эдмона второй головой, насаженной на пику. Тот в ужасе зажмурился.

– Теперь не будем голодать!

– Жирный купчишка!

– Мы его выпотрошили!

Я никогда еще не была свидетельницей убийства, ни разу в жизни. Я даже людских голов не видала, кроме тех, что отливали из гипса. Но теперь внезапно я увидела их вблизи. И мне открылась новая истина. Я не могла отвести от них глаз. А бедный Эдмон, оказавшийся в столь неподходящей компании, истошно выл и никак не мог высвободить голову. Воск его спасет, уверяла я себя. Воск поможет. Воск должен помочь.

– Вам надо эти головы вылепить из воска! – раздался выкрик из толпы, обращенный к вдове.

– Прошу вас. Идите своей дорогой, оставьте нас в покое, – заскулила она.

– И не подумаем. Сначала сделайте головы. Вот, возьмите! И сделайте их из воска.

– Нет, нет, прошу, уходите!

– Нечего указывать, что нам делать!

– Мы не перестанем! Если только не хотите, чтобы мы насадили на пику третью башку!

– Отрежь ее! Отрежь! Вспори ему глотку!

Эдмон закричал – теперь вполне осмысленно. Боже, как он вопил.

– Мари! – кричал он. – МАРИ! МАРИ!

Он заговорил нормальными словами. Своими словами, которые повторял снова и снова.

– МАРИ! МАРИ!

– Я здесь! – каркнула вдова. – Вот она я, Эдмон, твоя мать!

– МАРИ! МАРИ!

Делать было нечего.

– Я сделаю для вас слепки голов, – произнесла я наконец. – Следуйте за мной вдоль ограды, вот сюда, и принесите мне головы.

– МАРИ!

– Бегите, мальчики, за инструментами Куртиуса. Бегите!

– А это долго? – спросили из толпы.

– Несколько минут, – ответила я. – За это время как раз гипс застынет. Я постараюсь побыстрее, и вы сможете отправиться в путь.

– Ты уж постарайся, а то мы быстро пополним свою коллекцию!

– Не надо, – поспешно заметила я. – В этом нет необходимости.

Вынесли сумку с инструментами моего наставника, которая всегда стояла наготове у задней двери. Мужчина, взгромоздившись на плечи стоящего рядом, передал мне поверх ворот голову, все еще торчащую на пике. К моему удивлению, голова оказалась такой увесистой, что я ее чуть не выронила. Мне нужно было покрыть ее гипсом. Только лицо.

– Чтобы снять гипсовые слепки с этих двух голов, потребуется куда меньше времени, чем обычно, – пробормотала я. – Им ведь не надо в ноздри вставлять соломинки для дыхания, и даже если я буду обращаться с ними не слишком аккуратно, жаловаться они явно не станут.

И расположившись прямо во дворе Обезьянника, я принялась за работу. Мартен Мийо, с трясущимися руками, помогал мне.

– Мягкое мыло, – коротко распорядилась я.

У меня на коленях лежала голова купеческого старшины Парижа де Флесселя. Его затуманенные глаза, казалось, глядели прямо на меня. Я подумала, что мне не следует держать эту голову в руках, что, вероятно, лучше отшвырнуть ее подальше. Это же мусор, грязь, правда? Но какая же грязь, если всего лишь несколько мгновений назад это был мыслящий, видящий, слышащий, чувствующий и жующий шар над человеческим туловищем? Разве мы после смерти сразу превращаемся в грязь? Этому несчастному предмету так отчаянно не хватало того, что совсем недавно находилось под ним. Как же нелепо мы выглядим в расчлененном состоянии, как несуразно. И – о! – эта жуткая, печальная тяжесть человеческой головы. Массивный предмет, который теперь уж никогда не станет предметом изучения. Жалкая сфера. Я не была с ней жестока. Все ради Эдмона, ради моего ремесла. Вторая голова принадлежала маркизу де Лонэ, коменданту Бастилии. Но она была не в столь же приемлемом состоянии, что предыдущая, хотя ее отделили от тела совсем недавно. Мой подол быстро намок. Спокойствие, уговаривала я себя, только спокойствие. Как тебя учил твой наставник. Не упусти ни малейшей детали. Вспомни, как было в Берне. Покажи все свое умение, похвастайся им.

– На шее маркиза де Лонэ, – громко возвестила я, в то время как вдова обмазывала воском шею и голову своего сына, – имеются неровные разрезы. Его правая височная фасция разорвана поперек, а мышцы в нижнечелюстной области беспорядочно рассечены. Хрящевая основа носа сильно повреждена, весь данный орган в крови и смещен набок. Из левой ноздри торчит кусок разбитого хряща. Конец пики прошел сквозь большое затылочное отверстие в основании черепа и, углубившись в черепную коробку, застрял там. Острие пики сейчас упирается в место соединения теменных костей, то есть, другими словами, в верхний стреловидный шов – и данный факт подтверждается небольшой трещиной на внешней поверхности черепа, вот, я ее чувствую под скальпом маркиза.

Вот так я сидела во дворе перед зданием Большого Обезьянника, в сгущающихся сумерках, и на глазах у изумленной толпы, которая бесновалась за воротами, делала слепки двух увесистых голов, отделенных от тел. Но покуда я трудилась, Эдмон высвободился из плена, то есть полностью втащил голову обратно, и вновь оказался под защитой стальной ограды Большого Обезьянника, бессильно обмякнув в объятьях запыхавшейся вдовы. Она рыдала в голос. Я уже видала подобную скульптурную группу – называется pietà.

Спасен, спасен воском!

Когда гипс затвердел, Мартен передал обе головы обратно, и толпа наконец двинулась дальше, хотя уже без прежнего воодушевления. Мое платье все перепачкалось кровью, сукровицей и гипсом, я отвернулась, и вдруг меня стошнило прямо на мощеную дорожку. Было неловко оттого, что я не сдержалась. В конце концов, это же всего лишь части тела. Все очень естественно. Но тут моими мыслями завладела другая тема.

– Эдмон! Эдмон! – пробормотала я. – Ты звал меня!

Но он уже ушел в дом.

Заморосил дождь. Было так приятно стоять на дворе под дождевыми струями. Я все не могла успокоиться: такое сделать! И когда все уже скрылись в здании, я была рада хоть на время остаться одна. Когда же наконец мне захотелось вернуться в Обезьянник, я обнаружила, что все его три двери заперты.

– Ты не войдешь! – заорала вдова. – Я тебя сюда не пущу! Оставайся там! Богомерзкое дитя!