15
ПОДРУЖИТЬСЯ С МОНСТРОМ

Прямо у выхода из пекарни, в коридоре, ведущем к кабинету мистера Моргана и комнате отдыха для персонала, уже целую вечность стояла небольшая белая доска. Ферн никогда не видела, чтобы на ней писали. Может, Эллиот думал, что на ней будет удобно составлять расписание или оставлять напоминания, но руки до этого у него так и не дошли. Ферн решила: доска идеально подходит для ее замысла. Конечно, она не сможет писать на ней ничего личного, но, в конце концов, прямота не в ее стиле. Писать нужно около восьми, после того, как пекарня уже закроется, но до того, как придет Эмброуз. Он единственный, кто увидит послание. И сотрет его, если не захочет, чтобы кто-то еще это увидел.

Важно заставить его улыбнуться. Важно, чтобы он понял: послание адресовано ему. Но нельзя привлекать внимание окружающих и выставлять себя идиоткой. Ферн два дня не могла подобрать подходящих слов. В голову приходило все что угодно, начиная с «Привет! Здорово, что ты вернулся!» до «Мне плевать, что твое лицо больше не идеально, я все еще хочу от тебя детей». Но все это не годилось. А потом ее осенило, и она большими черными буквами на белой доске написала. «ВОЗДУШНЫЕ ШАРЫ ИЛИ ВОЗДУШНЫЕ ЗМЕИ?», а сбоку нарисовала красный шарик — его любимый цвет. Он сразу поймет, что это Ферн, ведь когда-то давно они обменивались миллионом таких вопросов. Вообще-то именно Эмброуз впервые спросил ее: воздушные шары или змеи? Тогда она выбрала змея, потому что, будь она им, могла бы летать, и кто-нибудь при этом всегда бы держал ее. Эмброуз выбрал шарики: «Мне хотелось бы улететь туда, куда меня унесет ветер. Я не хочу, чтобы кто-то меня удерживал». Интересно, ответит ли он так же сейчас?

С тех пор как Эмброуз обнаружил, что это она писала послания вместо Риты, и их общение сошло на нет, Ферн очень скучала по его ответам, зачастую односложным и немного смешным. Она ближе узнала Эмброуза и раскрыла ему себя. Именно себя, а не Риту.

Ферн два дня следила за доской, но надпись осталась нетронутой, незамеченной, без ответа. Поэтому она стерла ее и попробовала снова: «ШЕКСПИР ИЛИ ЭМИНЕМ?» Он должен вспомнить. В школе она была почти уверена в том, что он разделит ее тайное восхищение рэпером. К ее удивлению, Эмброуз ответил: «Шекспир». Он приложил к ответу несколько любимых сонетов и заметил, что Шекспир мог бы стать отличным рэпером. Так она поняла, что Эмброуз не только был красавцем, но еще и увлекался поэзией. Ни один из героев романов, которые так любила Ферн, не мог с ним сравниться.

На следующий день доска вновь осталась нетронутой. Вторая попытка провалилась. Пришлось сделать намеки более прозрачными. Она стерла старую запись и вывела: «ПРЯТАТЬСЯ ИЛИ ИСКАТЬ?» Когда-то давно он задал ей этот вопрос. Она ответила: «Искать». Не этим ли она занималась? Искала путь к нему, открывала его для себя.

Ферн думала, не написать ли другой вопрос, ведь очевидно, что он выберет «прятаться». Но, возможно, именно этот вопрос спровоцирует ответ. Вернувшись на работу на следующий день около трех, она бросила взгляд на доску, не надеясь увидеть там ничего нового, и застыла. Эмброуз заменил ее вопрос своим:

Этот вопрос однажды задала ему она. Тогда он выбрал глухоту, и она согласилась, прикрепив, однако, список своих любимых песен и отметив, что ей придется лишиться всего этого ради зрения. Этот ее список положил начало вопросам из разряда «кантри или классика», «рок или поп», «саундтреки или пуля в лоб». Эмброуз заявил, что лучше застрелится, и после пошли вопросы о смерти. Сейчас бы Ферн не стала задавать их.

Она, как и раньше, обвела «глухоту», а через день обнаружила, что Эмброуз обвел оба варианта. Глухоту и слепоту. Если раньше она сомневалась насчет его правого глаза, то теперь знала наверняка. Значит, он был глух на правое ухо и не видел правым глазом? Левое ухо точно слышало, потому что в ночь, когда она врезалась в Эмброуза на велосипеде, они говорили. Под обведенными словами он написал следующий вопрос:

Таких вопросов они прежде не задавали друг другу, и Ферн заподозрила, что это связано с лицом Эмброуза. Левая сторона или правая? Она обвела оба слова. На следующий день все было стерто.

Прошло два дня, и Ферн решила сменить тактику. Она аккуратно написала:

Шекспир. Эмброуз поймет, почему она это написала. Это был один из его любимых сонетов. Пусть понимает как хочет. Может, он закатит глаза, решив, что она теперь будет ходить за ним с высунутым языком, а может, поймет все правильно: родные люди все еще рядом и заботятся о нем, их любовь и привязанность не исчезнут только лишь из-за его изменившегося лица. Возможно, ему станет легче, если он узнает: все по-прежнему.

Той ночью Ферн ушла с работы, не обратив внимания на доску, но на следующий день она была пуста. Ей стало стыдно, но она тут же подавила это чувство. Дело не в ней. Теперь по крайней мере Эмброуз знал, что кому-то не все равно. И она попыталась снова, выписав еще несколько строк из сонета 116. На сей раз любимые: леди Джезабель отправила его в письме капитану Джеку Кэвендишу в одной из ее первых историй, «Леди и Пират». На этот раз она взяла красный маркер и аккуратно вывела:

Не любит тот, кто слов любви страшится — на следующий день на доске красовались строки из «Гамлета».

Ферн целый день раздумывала над ними. Очевидно, Эмброуз не ощутил особого дружелюбия со стороны горожан. Но почему, ведь люди хотели его увидеть, устроить праздник в его честь, когда он вернулся. А мистера Шина и Бейли не впустили, когда они пришли навестить его. Но, может, жители боялись? Или им все еще было больно? Привычная жизнь в городе была нарушена. Эмброуз не видел, какое опустошение принесла страшная новость в Ханна-Лейк. Будто торнадо прошелся по улицам, заставив семьи и друзей ребят запереться в домах. Может быть, в трудный час рядом с ним никого не было, потому что другие пытались справиться с собственным горем?

Ферн потратила свой получасовой вечерний перерыв на то, чтобы сочинить ответ. Относилась ли эта цитата и к ней тоже? Вообще-то это он от нее прятался. Но сама вероятность того, что он в своем выпаде имел в виду и ее, подстегнула Ферн ответить предельно прямо. Он мог сомневаться в других знакомых, но не мог обвинять ее в равнодушии. Вышло немного пафосно, зато Шекспир.

И его ответ?

«А вот такого Шекспир точно не говорил», — обиженно подумала про себя Ферн, глядя на дерзкую реплику. Но, вбив цитату в поисковик, она обнаружила, что не права. Снова строка из «Гамлета». Удивительно. Она совсем не этого ожидала, затевая переписку. Совсем не этого. Расправив плечи, она попыталась снова. Она надеялась, что он поймет.

Она наблюдала за ним той ночью, гадая, не ответит ли он сразу. Проверила доску перед тем, как уйти домой.

Слезы потекли по щекам Ферн.

Держа спину прямо, с высоко поднятой головой она достала из-за кассы свою сумку и вышла из магазина. Эмброуз Янг мог прятаться сколько ему угодно, потому что ей надоело его искать.

Эмброуз проводил Ферн взглядом и почувствовал себя полным придурком. Он был виноват в ее слезах. Чудесно. Она пыталась его приободрить, ведь он знал это, но не хотел сочувствия, не нуждался в подбадриваниях, и уж точно ему надоело выискивать цитаты. Вот и хорошо, что он ее отвадил. Очень хорошо.

Эмброуз почесал щеку. Шрапнель, скрывавшаяся под кожей, сводила его с ума. Щека чесалась, и он чувствовал, как покалывают кусочки металла. Врачи сказали ему, что часть шрапнели, засевшей в правой руке, плече и черепе, возможно, никогда не выйдет наружу. Он не сможет пройти через металлоискатель, не подняв тревогу. На это ему было плевать. Но вот шрапнель в щеке беспокоила, он с большим трудом удерживался, чтобы лишний раз не трогать ее. Его мысли вернулись к Ферн. Если он подпустит ее слишком близко, ему будет трудно не притронуться к ней. Вряд ли она этого захочет.

Эмброуз начал работать на полную ставку в прошлом месяце. До этого он трудился по нескольку часов утром вместе с отцом, но месяц назад полностью взял на себя ночную смену — самую важную. Он пек пироги, торты, печенье, пончики, рулеты и хлеб. Отец многому научил его за прошедшие годы, работа, тихая и размеренная, была хорошо ему знакома. Отец по-прежнему занимался украшением тортов и специальными заказами, приходя около четырех утра, и они работали пару часов вместе до открытия пекарни. Эмброуз выскальзывал еще затемно и возвращался домой, пока его никто не видел — так, как он любил.

Долгое время никто не знал, что он снова работает в пекарне. Но Ферн закрывала магазин пять ночей в неделю, и когда он приходил на смену, час или два они были в магазине одни. Редкий покупатель забегал в последние минуты до закрытия за пакетом молока или другими продуктами, но с девяти до одиннадцати обычно было затишье. Конечно, Ферн не могла не заметить его в кухне, хоть он и старался как мог не показываться.

Он наблюдал за ней дольше чем она могла представить. Самой буйной «чертой характера» обычно невозмутимой Ферн были ее волосы — ярко-огненная корона. С тех пор как Эмброуз в последний раз видел ее, она дала им отрасти до середины спины и больше не носила очков. Все это сбило его с толку той ночью, когда она упала с велосипеда. Он старался тогда не пялиться на нее, чтобы и она не смогла ничего разглядеть.

Ее глаза были теплого коричневого оттенка, нос украшала россыпь веснушек. В школе, когда она носила брекеты, ее верхняя губа выглядела почти комично, вздымаясь, словно утиный клюв, над неровными зубами. Теперь ее губы стали чувственными, а широкая и теплая улыбка обнажала ровные белые зубы. Миловидная, Ферн сияла, не понимая своей красоты, словно в какой-то момент не заметила, как из несуразного подростка превратилась в привлекательную девушку. Это делало ее еще более симпатичной.

Эмброуз незаметно наблюдал за ней вечер за вечером из укромного уголка. Он не понимал, как мог списать ее со счетов так легко. В такие моменты он хотел стать прежним. Раньше его внешность не раз помогала ему понравиться приглянувшейся девушке и, вне всяких сомнений, помогла бы и сейчас. Но время не повернуть вспять, и сейчас у него не было шансов, поэтому он просто наблюдал.

Рядом с кассой всегда лежала книжка, и Ферн, перебросив волосы через левое плечо и, накручивая локоны на пальцы, пробегала глазами по строчкам. В поздние часы покупатели заходили редко, у нее было достаточно времени для чтения. Теперь она, пользуясь игрой слов и цитатами из Шекспира, писала ему послания, прямо как в выпускном классе, когда выдавала себя за Риту. Он так разозлился на нее, когда узнал об этом, но ведь она искренне сожалела о содеянном… Было понятно: она в него влюблена. Сложно злиться на кого-то, кто тебя любит. И вот Ферн снова взялась за старое, но он не верил, что до сих пор ей нравится. В ту темную ночь она даже не смогла его нормально рассмотреть, но потом ахнула, увидев лицо, — он отчетливо это слышал. Ферн наверняка мечтала о старом Эмброузе, но чего она добивалась этой новой перепиской?

Беспокойные мысли лишь сильнее разозлили его, но к утру он снова почувствовал себя придурком, поэтому подошел к доске и написал:

Отцу не понравится слово «подонок», написанное у входа в пекарню, но более точного Эмброуз не смог подобрать. Шекспир тут не поможет. Ни один из его героев не просил прощения у милых рыжих девушек с добрым сердцем, это точно.

Он ушел домой в паршивом настроении. Кленовые батончики комом легли в желудке, тяжелые, словно камни. Приехав на работу следующим вечером около десяти, он обнаружил девственно чистую доску. Ну и хорошо. Ему полегчало. Немного.